Переплетено

Когда Олег открывает дверь и впускает Арсения внутрь, тот сразу понимает: дело пахнет писюнами. Метафорическими. Но, если честно, вонь стоит такая, что лучше бы буквальными. — Олеж. — А? Арсений расстегивает пальто и встает к нему спиной, ожидая помощи. — Что тут за… запах? Олег очевидных намеков не понимает и топчется в коридоре. Остается выдохнуть через зубы, самому раздеться и повесить пальто на крючок, хотя это почти кощунство. — Ну, я ведь обещал устроить романтик? — И-и? Тот широко улыбается: — Приготовил ужин! Кое-что, конечно, заказал, но и сам тоже готовил. Он на полном серьезе заявляет, что вот эта убийственная вонь, будто в квартире устроило лежбище стадо люмпенов, — «аромат» еды? Больше тянет на биологическое оружие. — …Заманчиво. Лишь служба в театре позволяет держать лицо, хотя от амбрэ вот-вот заслезятся глаза. Неприятная догадка ворочается в желудке, поднимаясь к горлу навязчивым тошнотворным комом, но он решает дать ситуации шанс: Олег как-никак старался. Ладно, чушь. Если быть честным, мотивы Арсения куда проще: Олег — очередная попытка исследовать свою бисексуальность. Однако нутро подсказывает, что эта попытка, как и предыдущие три, не увенчается успехом. Опорожнением желудка — да, а вот успехом — вряд ли. Обстановка не тянет на «я видел порнофильм, который начинается точно так же», если это, конечно, не люто-трешовый артхаус. — Ванная слева, — Олег целует его в щеку. — Буду ждать тебя в гостиной. Арсений заторможено кивает и разувается. «Нужно время, — уговаривает он себя, плетясь к раковине, чтобы помыть руки. — Больше времени и меньше Шаста». Обмылок крошечный, постоянно норовит выскользнуть. На сушилке висит влажное, судя по темным пятнам, полотенце, причем одно. Среднее по размеру: то ли для лица, то ли для жопы, но — одно. Арсений брезгливо вытирает руки о сухой край и задается вопросом, как он докатился до такой жизни. Сначала был Сережа. Точнее, сначала был Антон, но мысленно, поэтому не считается. Так вот, о Сереже. Они познакомились в баре, разговорились, накидались, а потом — в лучших традициях романтических фильмов — пошли сосаться в уборную. Для Арсения, только-только признавшего свою бисексуальность, это оказалось слишком. И щетина, и отсутствие груди, и присутствие стояка, тыкающего в бедро. И Сережа в целом: открытый, манерный, шумный, любящий жизнь и себя. До такой смелости Арсению было как до Луны, и он запаниковал. Вместо дрочки встреча в туалете закончилась истерикой. Сережа отнесся с пониманием: помог прийти в чувства, а после, уже у барной стойки, всучил ему бутылку холодной воды. — Извини, что так вышло. Арсений вскинул брови, к которым, собственно, прижимал бутылку: — Разве это не моя реплика? Тот улыбнулся — ярко, обнажая зубы, — и покачал головой: — Я и подумать не мог, что у тебя кризис. Чаще всего такие вещи сразу вижу, но ты казался очень уверенным. — Ну, я же актер, — Арсений довольно пожал плечами. — Правда? — Да, просто это не моя основная профессия. В обычные дни я экономист. — Понимаю, — Сережа снова улыбнулся, но уже грустно, и указал на себя большим пальцем: — То же самое с пением. Выступаю в пабах по выходным, а так протираю штаны в офисе. — Менеджер? — Хуже. Бухгалтер. Арсений попытался представить его в рядах офисного планктона — и не смог. Сережа был слишком динамичным для скучных серых будней; таким прямая дорога на сцену. — Сень, могу дать совет? Пришлось проглотить ненавистное имя, потому что благодарность сильнее, и кивнуть. — Не опыт делает тебя бисексуалом, понимаешь? Можно всю жизнь встречаться с женщинами и быть би. Так что не гонись за сексом, он сам… — Сережа обвел его взглядом, — …тебя найдет. Я уверен. Ориентация — она ведь не только про секс, она про людей. Вот и встречайся с людьми, а не с их причиндалами. — Даже после пяти коктейлей ты чертовски мудр. Он засмеялся, мягко похлопав по плечу: — От паники протрезвел. Они разошлись на дружеской ноте, обменявшись номерами, однако Арсений так и не набрался смелости позвонить: не хотел быть обузой. Сережа успел поделиться своим опытом, и путь его оказался, мягко говоря, непростым, потому что быть геем в России — всё равно что быть евреем при Гитлере. Преувеличение, но суть схожа. И теперь, после Сережиной психотерапии и таблеток, лезть в его сбалансированную жизнь не хотелось. Он уже спас себя, но совершенно не обязан спасать Арсения. Потом появился Егор. Еще более манерный и ласковый, тоже певец и по совместительству диджей в местном клубе. Их отношения вынесли три свидания без интима, затем накрылись медным тазом. Арсений расстроился, но не слишком. На Егора стояло люто, потому что парнишка был ангельски красив, но вот душевной связи не случилось: уж больно простоват. Или туповат. Может, и то, и другое. В общем, не в духе питерской интеллигенции. Но вместо того, чтобы найти какого-нибудь клерка, библиотекаря или профессора, Арсений решил выбить клин клином. Так и случился татуированный с ног до головы Эд, который оказался, прости господи, рэпером. В его лексиконе матов было больше, чем культурных слов, и, не в пример Сереже и Егору, Эд о рамках приличия — о любых рамках — не парился. В первую же встречу засосал Арсения так, что у того подкосились ноги. Потом, не слушая вялых протестов в стиле «мне же завтра на работу, и вообще…», долго вылизывал его шею, оставлял метки и горячо толкался бедрами. Ни один из них не кончил в штаны (хотя опасность была близка), и вечер выдался славным. — Бля, у меня от тебя кукуху сносит, просто пиздец, — шептал он Арсению в ключицы, зажав у стены после второго свидания. — Мфх-х, — многозначительно мычал тот в ответ, притираясь к ноге, обтянутой рваной джинсой. Пришлось подружиться с тональником, но это издержки. Актеру не привыкать. На третьем свидании Арсений осмелел и сам активно поглаживал чужой стояк через штаны, а потом и через белье, а потом уже так, без преград, и Эд, громко простонав, кончил ему в руку. — Ебать, ты такой охуенный, — хрипел он, приходя в себя (после того, как пришел в кулак Арсения). — Меня еще никогда так не косоебило от простой дрочки. — Прям никогда? — Жопу ставлю. Отдача льстила, ведь то, что для Эда было «простой дрочкой», Арсению казалось важным событием: он впервые держал чужой член в руке. Понравилось. И вес на ладони, и горячая кожа, и стоны партнера, и толчки — одно большое и твердое, как собственный стояк, «да». Четвертое свидание выпало на концерт Эда. Тот после удачного выступления распалил их прямо в гримерке, которая раньше была чуланом для швабр, и в итоге сделал потрясающий минет. Началось всё относительно безобидно: они просто тискались, горячо дыша друг другу в губы, потираясь бедрами, впиваясь пальцами в кожу, а потом Эд дьявольски усмехнулся и пополз вниз. — Ща отсосу, — предупредил он о своих планах, задрав футболку. — Ты… — Арсений откинул голову, чувствуя себя размазанным, как маслице по батону, — уверен? — Невъебенно. Но я давно в рот не брал, если че не так, извиняй, окей? От тени смущения, мелькнувшей на всегда безразличном лице, повело сильнее, чем от перспективы минета. — Я с тобой не ради этого, ты ведь в курсе, да? Он ожидал лаконичного «пизда» в ответ, но Эд вдруг выпрямился, заглянул в глаза и мягко, даже нежно — совсем не в духе момента — чмокнул его в щеку. — Знаю. И я тоже. Тогда Арсений впервые понял: у них может получиться. Вопреки своей гоп-рэп натуре и отсутствию тормозов, Эд умел быть серьезным и даже вдумчивым, просто мысли излагал так, будто все учились по словарям Даля и Ожегова, а он — по Ахметовой. Опыт орального секса оказался еще лучше, чем опыт петтинга. Эд — горячий, как сотня чертей, — томно смотрел снизу вверх, даже не думая прятать свои голубые глаза. Татуировки на бледном лице, шее и руках придавали ему особый шарм и как никогда подходили к образу, пальцы сжимали бедра Арсения, пухлые губы блестели от смазки и слюны. В эту секунду он был еще красивее, чем Егор, и морально ближе, чем Сережа. Они притянулись на физике, но в итоге ударились в лирику: Эд стал частенько бывать в их квартире, даже с Ирой познакомился, и всё шло хорошо. Арсений позволил себе поверить, что сможет влюбиться. Точнее, перевлюбиться. Наивный. Со временем Эд начал вести себя странно: не ревнивый от слова «совсем», он вдруг возненавидел Антона, и на этой почве полились ссоры. Через пару недель их двухмесячные отношения, так и не достигшие полноценного секса, окончательно скисли. Расставание с Эдом обожгло сильнее, чем все предыдущие попытки, и Арсений выпал из строя. Жизнь, конечно, шла своим чередом, но новых встреч не хотелось. Ни с девушками, ни с парнями. А потом появился Олег. Тот самый Олег, от которого сейчас не кружится голова, не замирает сердце и не твердеет член. В общем — хуита. Зажмурившись, досчитав до пяти и тяжело выдохнув, Арсений открывает глаза, цепляет на лицо улыбку и идет в гостиную. Стол там не обеденный, а журнальный, зато под ним лежит большой мягкий ковер: можно сидеть по-турецки. Всюду расставлены свечи, верхний свет выключен, шторы плотно задвинуты. Настоящий романтик. Но ничего из перечисленного не оправдывает рыбного, блядь, меню. На тарелках из темного стекла лежат бутерброды с красной икрой, рядом — тартар из лосося и подсушенный хлеб. Прозрачная пиала с морским коктейлем (осьминоги и гребешки). На блюде — ублюдские устрицы. Вишенка в самом центре: два ебуче огромных лобстера. — Олеж… — хрипит Арсений, замерев у порога. Тот, видимо, принимает его реакцию за восторг. — Нравится? Подожди, это еще не всё. Я сейчас вернусь, решил самое вкусное приберечь. Господи. Он подталкивает Арсения в глубь комнаты, а сам уходит на кухню. Ситуация, как любит говорить Антон, полный обсюр, но вряд ли может стать хуже, верно? Если только Олег не запек русалку, которая вдобавок протухла. Из коридора доносятся шаги и — к сожалению — запах: поговорка «никогда не говори "никогда"» прямо в действии. Арсений, так и не сумевший сесть возле стола, старается дышать через рот, но это не помогает. Олег появляется с тарелкой отвратительно смердящей рыбы. — Что это… — «за хуйня», не договаривает Арсений, но не из вежливости, а потому что его тянет блевать. Олег лучезарно улыбается: — Мойва! — и с блаженством добавляет: — Жареная. Вот так всё и происходит. У одних это чужой волос на простынях, у других — непримиримость характеров, а в их с Олегом отношениях последний гвоздь в крышке гроба — жареная, сука, мойва.

***

Дверь закрывается с тихим щелчком. Арсений упирается в нее затылком, а тяжелым взглядом — в потолок, словно там черным по белому записаны проебы его жизни, и сейчас кто-то важный примется их судить. Однако вместо апостола Петра его встречает Антон, вышедший из кухни. — Ты уже вернулся? Я думал, утром придешь. У вас же там романтик и все дела. Хочется драматично вздохнуть, но Арсений лишь поджимает губы, силясь понять, как успокоить мысли. Голова гудит. — Не срослось. — Он разувается по-мудацки: наступает на задники туфель, сминая кожу премиум-класса (не свою, а теленка), сводом стопы откидывает обувь куда-то в угол. Антон сразу же меняется в лице. Подходит ближе, трогает за плечо: — Давай помогу раздеться. От предложения хочется ржать и играть бровями, но куда больше хочется себе врезать. Антон снимает с него пальто: расправляет загнувшийся воротник, затем аккуратно вешает в шкаф на плечики. Арсений благодарно мычит по пути в ванную. Несколько сухих полотенец радуют глаз, а жидкое мыло — руку, свет кажется донельзя уютным, как в убежище. Всего пару часов дома не был, а по ощущениям — неделю. — Эй, — тихо зовет Антон, подперев дверной косяк и согнув ногу в колене, — расскажешь, что случилось? На тебе лица нет. Арсений бегло смотрит в зеркало: ничего нового, разве что лоб нахмурен. — Расскажу. — Хорошо. Я в зале. Он остается один и тяжело выдыхает. В съемной квартире две комнаты, но вместо того, чтобы поделить их поровну, они решили сделать гостиную и общую спальню. Идея казалась здравой: кровати спокойно вместились у противоположных стен, а еще появилась возможность собирать друзей, не ютясь в маленькой кухне. Однако в Арсении крепнет уверенность, что он лихо проебался. И сейчас, на фоне недавних мыслей, этот факт вызывает тошноту — сильнее, чем жареная мойва. Ладно, нет, мойва всё-таки хуже. Он заходит в гостиную, которую Антон упорно называет залом, и садится рядом с ним на диван. У того в руках джойстик: уже рубится в FIFA. Увидев Арсения, он ставит игру на паузу, вытягивает руку вдоль спинки и поджимает одну ногу под себя. — Мы с Олегом расстались. Удивление на лице почти искреннее. Ключевое слово — «почти». — Бля, серьезно, что ли? А почему? Арсений копирует его позу, только руку сгибает в локте, чтоб они не коснулись друг друга. — Он приготовил рыбный ужин. Антон закусывает губу в попытке сдержать смех, но всё равно сыпется. Спасибо, хоть не брызгает слюной. — Это залет, воин, — он качает головой, продолжая бессовестно ржать, и на какую-то секунду Арсений поддается его очарованию: уголки губ сами ползут вверх, обнажая ряд зубов. — Ну он, конечно, еблан. А че приготовил хоть? — Купил морской коктейль, мидии и лобстеров, — от воспоминаний желудок встает комом. — И пожарил мойву. После этих слов Антона просто нет. Зато слюна, летящая на всех вокруг, есть. Отсмеявшись, он вытирает уголок глаза и снова качает головой: — Это фиаско, братан. — Решил все дебильные мемы вспомнить? — Арсений старается улыбаться, но, видимо, что-то опасное сквозит в голосе, раз на него кидают настороженный взгляд. — Ты реально так расстроился из-за рыбы? — Всё прошло отвратительно, но рыба здесь ни при чем. Если быть честным с самим собой, то можно признать: люди не расстаются из-за дебильных ужинов. Проскользни между ними хоть какая-то искра, они бы просто посмеялись и пошли в кафе. — А что тогда? Он притворно пожимает плечом: — Разговорились напоследок. Решил спросить Олега, почему именно мойва. — Арсений впивается в Антона внимательным взглядом, а тот, наоборот, смотрит куда угодно, но не в лицо. — И представляешь? Олег сказал, что хотел сделать сюрприз, который мне однозначно понравится, и позвонил моему лучшему другу. — Словно есть двусмысленность (нет), он уточняет: — Тебе позвонил, Шаст. Это ни хуя не смешно. Поначалу, конечно, показалось забавным: розыгрыш с легким налетом треша, но чем больше Арсений думал, вспоминал и сопоставлял, тем фиговей получалась картина. — Ты напиздел ему, что я обожаю морепродукты, особенно рыбу. Антон пытается улыбнуться: — Арс, ну прости! И потом, Олег сам виноват: вы уже три недели вместе, ты наверняка говорил ему, что не любишь рыбу. Он мне когда позвонил, я вообще в шутку ляпнул, думал, оба сейчас поржем. А он: спасибо, бла-бла, ты меня очень выручил. Понимаешь? Благодарить меня начал на серьезных щщах. Такой шанс выпал, я не мог упустить. — Заметив, что Арсений не ведется, Антон сникает и делает глаза как у кота из «Шрека». — Бля, ты серьезно обиделся? Извини. Я не думал, что так получится. Наоборот: думал, это забавно. — Забавно, — Арсений кивает, холодно смотря в ответ. Шутки кончились, им придется поговорить начистоту. — А знаешь, что еще забавно? — Ну? — Шел вот домой и думал: ты был прав, когда хуесосил Олега и заявлял, что у нас не срастется. Но потом я вспомнил, что тебе и Эд не нравился. И Егор. Антон не меняется в лице, однако его выдают руки: пальцы, щедро украшенные кольцами, начинают стучать по обивке. — И что? У меня нюх на долбоебов. — Допустим, — спокойно говорит Арсений, хотя это тот случай, когда спокойствие хуже крика. Затаенная злость — отсроченная бомба, готовая взорваться в любую минуту. — Я сначала подумал, может, в тебе забота проснулась, ты ведь мой лучший друг. — Арс, вот на хуй драму нагнетать? Само собой, я о тебе беспокоился. — Ага. Только ни один из них не сделал ничего плохого, но они все тебе не нравились. И если Егор оказался простоватым и… — Тупым. — …наивным, а Олег невнимательным — ладно. Но с Эдом всё было по-другому. Антон хмурится: — Прости, конечно, но он сам тебя бросил, я-то тут причем? — Да притом! — Арсений не выдерживает, повышает голос. Внутри всё колотит от обиды, но удается взять себя в руки и сказать уже тише: — Ты знал, что он к тебе ревнует, и специально начал перетягивать внимание. «Эй, Арс!», — он пародирует Антона, звуча немного выше и веселее, чем обычно. — «Помоги выбрать Ире подарок, я проебался. Эй, Арс, съезди со мной к Димону, надо балкон утеплить. Эй, Арс, я к предкам на выхи собираюсь, сказал, что мы вместе будем. Почему? Да они уже замучили спрашивать, когда ты их навестишь, я не сдержался. Тупо вышло, да, но ба там пирожки собирается делать для тебя. С картошкой. Поедешь?». Антон хмурится еще сильнее. Выпрямляет поджатую ногу, опускает ее на пол. Скрещивает руки на груди. В общем, точно чувствует, что пахнет жареным, и начинает злиться. — На меня не спихивай, окей? Ты мог отказаться. «Да как я от тебя, идиота, откажусь?» — мысленно стонет Арсений, а вслух говорит: — Не в этом дело. Просто ты внезапно прилип ко мне, как банный лист, хоть и знал, что Эд бесится. — Антон уже открывает рот, но Арсений поднимает палец, чтобы не перебивал. — И не надо думать, что я не помню, как ты волком смотрел всякий раз, когда засосы на мне видел. Еще до знакомства с Эдом. Антон втягивает голову в плечи: бравада сошла на нет, осталось лишь заметное чувство вины. — У тебя лицо было такое, словно ты случайно узнал, что я к детям пристаю. Или, блядь, к мертвецам. — Арсений шумно выдыхает и договаривает то, что давно вертится на языке: — Ты смотрел на меня, как на извращенца, Тох. Будто я… урод. — Арс… — Не было? Было. После каждого подобного взгляда хотелось помыться (или утопиться): отвращение трудно с чем-то спутать. И это не совсем та реакция, которую ждешь после удачного каминг-аута. Полгода назад, когда Арсений понял, что жизнь превращается в выживание, у него осталось три варианта. Первый: ничего не менять, захлебываться ревностью, болью и на хуй никому не нужной симпатией. Второй вариант: признаться во всём Антону, получить по морде и потерять друга (или, зная его сердобольность, не получить по морде, но всё равно потерять друга). Вариант номер три: выйти из шкафа, оставив чувства в секрете, и попытаться исследовать свою бисексуальность, в идеале — влюбиться в другого парня, раз желание быть с девушкой отпало от слова «совсем». Арсений, ничтоже сумняшеся, выбрал последний вариант — наименее болезненный и имеющий хоть какую-то надежду на хэппи-энд. В день «икс» усадил Антона за кухонный стол и, ощущая, как сердце бешено грохочет прямо в горле, со спокойным (он же актер) лицом объявил о своей ориентации. Тот сначала не поверил, потом поржал, потом загрузился. Кивнул, ушел на балкон, выкурил две сигареты за десять минут, вернулся и сказал, что всё в порядке. Мол, это ничего не меняет. Он готов видеть в стенах квартиры левых парней и свято клянется вести себя нормально. Антон поддержал, и Арсений облегченно выдохнул, стараясь не задаваться вопросом, так ли всё на самом деле. Дареному коню в зубы не смотрят. А следовало бы, ведь у коня оказался не то что кариес — пульпит, пародонтит и сифилис. И геморрой. И хламидии. В общем, пиздец коню, и Арсению тоже, видимо, пиздец. Он сглатывает, чувствуя, как потеют ладони. Никогда не потели, а тут на тебе. Воздушно-капельным, походу, передается (жаль, не половым). Ладно, стоп, слишком много мыслей о болезнях. — Антон, скажи прямо: ты гомофоб? Взгляд напротив — просто финиш: там такая глубокая вина, что ни одного колодца не хватит. — Арс… Повисает пауза. Она длится и длится, превращаясь в тишину, но за именем ничего не следует. — Я понял, — Арсений коротко кивает. Кажется, ему насквозь пробили грудину. — Это… не проблема. Всё нормально. — Хочется встать и начать ходить из угла в угол, прикасаться к мебели, книгам, ебанутым статуэткам на полках — лишь бы занять руки. Хочется нервно рассмеяться, а потом заорать, но этого не будет: он же актер. Роль, правда, охуенно трудная выпала, не факт, что сдюжит. — Мне понадобится время на поиск квартиры. Думаю, еще месяц… — Арс. — …может, конечно, и два, но… — Арс. — …лучше с запасом, чем… — Арсений, блядь! — рявкает Антон, подавшись вперед и вцепившись в его плечи. — Какая, на хуй, новая квартира? Что ты несешь? Они смотрят друг на друга в напряженной тишине. Арсений не выдерживает: отводит взгляд первым. — Я не изменюсь, Антон. Тебе нужно это понять. Я продолжу ходить на свидания, продолжу искать партнера, и велика вероятность, что это будет парень, а не девушка. — Но переезжать-то зачем? — Я не смогу жить рядом с тобой и постоянно думать, не испытываешь ли ты отвращение. — Он кидает взгляд на руки: — И не противно ли тебе меня касаться. — Прости, — Антон убирает пальцы, чтобы в следующую секунду сжать тонкие запястья Арсения. — Это… не так. Всё, что ты сказал — это не так, Арс. Я не гомофоб. — Тогда почему ты… — Мне просто непривычно, ладно? — он перебивает, словно боится, что если не скажет сейчас, то потом точно не сможет. — Мы дружим шесть лет. Столько дерьма уже пройдено, понимаешь? Ты на мои матчи ходил в универе, а я на твои спектакли, мы вместе выпускались, вместе брали идиотские подработки, вместе устраивали Диме мальчишник. Мы знаем родителей друг друга, тебя в Воронеже вообще как родного встречают, Арс. Да мы, блядь, живем вместе! Три года уже. И Ира к тебе хорошо относится. От последнего замечания Арсений мысленно морщится. В самой Ире нет ничего плохого, просто любовь зла — полюбишь и натурала. — Я был уверен, что мы всё друг о друге знаем. А потом в один прекрасный день ты заявляешь, что тащишься от членов, и я просто… Как реагировать? Подумал: похуй, позже разберусь со своими загонами, сейчас главное поддержать. Ну и поддержал — как смог. — Антон снова хмурится и смотрит куда-то невидящим взглядом. — Ты по свиданкам начал ходить, и вроде всё нормально, я же не против, но… как-то оно не так, понимаешь? Мне не противно. Просто еще не привык. Не потому что против геев, а потому что это ты, Арс. — Остальным геями быть можно, а мне — нет? — Это не… Погоди, я запутался. — Ненадолго повисает тишина, затем Антон, горестно вздохнув, продолжает: — Тебе можно быть геем. Или би. И, ясен хуй, тебе не нужно мое разрешение. Просто я думал, что знаю тебя, а ты, оказывается, всё это время скрывал и… Я не виню, нет. Но мы… Шесть ебучих лет, Арс, как так? И чего еще я о тебе не знаю? Ты ж актер. Может, и со мной тоже играешь. Договаривает он еле слышно, зато попадает точно в цель. Однако в случае Антона неведение на пользу: их дружба вряд ли выдержит такой удар. «Прости, что не могу ответить на чувства, мне охуенно жаль, давай сходим в кино, если пообещаешь, что время со мной не разобьет тебе сердце» и так далее, и тому подобное. Антон или наглухо непрошибаемый, или берет на себя вину всего мира, никаких полумер у него нет. — Я не считаю тебя извращенцем и уродом, слышишь? Наверное, меня так разъебало, потому что ты всё это время молчал. Я даже не знаю, трудно тебе пришлось или как вообще? Обычно мы всем делились, а тут… Сижу и парюсь: ты это или не ты, я могу этой темы касаться или нет? Короче, с девчонками всё было привычно и знакомо, с парнями — жирный знак вопроса. Но я не против, ладно? Мне просто нужно время. И чтобы мы перестали додумывать друг за друга хуйню. С плеч исчезает многотонный груз, да и рана в сердце хоть и продолжает кровоточить, но уже не так сильно. Арсений считает до пяти, стараясь вернуть спокойствие, затем смотрит на Антона. — Мир? Тот улыбается впервые за последние десять минут. Улыбается так, как может только он: широко растягивая губы, собирая лучики морщинок в уголках глаз, наполняясь солнцем с макушки до самых пят. — Мир. Они сцепляют мизинцы, как два малолетних дебила, и в комнате наконец-то появляется воздух. Вскоре приятную тишину нарушает урчание живота — до того громкое, словно Арсений не ел неделю. — Давай пиццу закажем? Нет, лучше две. Нет! Три. Антон смеется: — В тебя всё равно столько не влезет. К тому же — на хуй пиццу. — Он толкает его коленкой, будто собирается доверить важный секрет. — Погнали на кухню. — Зачем? — Я картошку пожарил. Арсений хватается за сердце и закатывает глаза: — Я люблю тебя! — Можно засчитать как пидорскую шутку? Ну, в каждой шутке ведь доля правды. Конкретно в этой — примерно сто процентов. — Засчитывай.