Гессенский всадник: спасение.

Перед ним два ангела в одинаковых платьицах. В тонких слабых ручках – хворост, а на лицах нет страха. Он знает, что девочка справа на самом деле вовсе не милый ребёнок, но понимает, что палец сам собой касается губ, и выдыхает через зубы: - Тссс! Проходит миг, другой... Дети продолжают смотреть на него, а потом вдруг оказываются совсем рядом. Маленькие ручки тянут его за руки, увлекая вперёд. Он идёт, опасаясь снова услышать шум погони сзади, но царит тишина. Полная, пугающая, мёртвая тишина. - Danke, - благодарит детей, но тех почему-то нет рядом. Он видит вместо этого бледное женское лицо рядом, окружённое сияющим ореолом светлых волос. - Я возьму твою голову. Ты будешь служить мне, - отдаётся эхом её голос. А глаза сверкают безумным блеском. Он выхватывает топор, и мигом сносит хорошенькую голову с хрупких плеч, но слышит нарастающий смех... ледяной. Потом вздрагивает, и понимает, что происходящее – просто сон. Сознание возвращалось медленно, будто он шел сквозь туман по болоту. Даже в гущу врагов гессенский всадник всегда влетал легко, как нож входит в масло. Сначала появились светлые пятна. Долгое время мужчина пытался собраться и понять, что это такое. Почему ничего нельзя разглядеть... Но потом осознал, что глаза его всё ещё закрыты. На то, чтобы вспомнить, как открываются веки, ушла, казалось, целая вечность. - Кхх! Боль. Приоткрывшиеся было глаза, закрылись снова. Изо рта вырывался хриплый кашель, сухие губы разомкнулись так тяжело, будто их до этого сшили иголкой и нитками. Привкус чего-то мерзкого во рту нахлынул сразу, волной. Вместе с новой болью. Вместе с ощущением тревоги – где он? - Кхх!.. - Тише, ты жив. Голос. Знакомый... голос. Но кто может?.. - Ну и резню ты там устроил. - Где... есть? Собственный голос напоминал звериное рычание – сплошной хрип, скверно складывающийся в плохо знакомые английские слова. Но невидимый собеседник понял. - В безопасности. Солдатам сюда не добраться. Не открывай глаза, погоди. Всадник хочет спросить снова, но ощущает, как пылающего лба касается что-то мокрое, пахнущее травами. Веки перестаёт жечь, но он скалится, и, подняв слабую руку, пытается скинуть компресс с лица. Грубые пальцы натыкаются на препятствие, обхватывают чью-то руку. Отнюдь не хрупкую, жилистую руку, привыкшую сжимать рукоять длинного охотничьего ножа. Подушечки пальцев скользят по шероховатой поверхности чужой кожи, коротким мягким волоскам на фалангах. - Не советую двигаться, Гессенец. Ты много крови потерял. Воспоминание ярко обжигает внутренний взор – мелькнувший зеленью взор безумных глаз. Оскаленный в улыбке белозубый рот. Рыжая спутанная грива, мелькание оружия... Ирландец? Тот самый, спасший от неминуемой гибели? Всадника охватывает ярость – незнакомец видел его слабость, а сейчас нянчится с ним, как с раненным псом. - Оружие... - Оно здесь, возле постели. Пальцы сжимают чужую руку ещё сильнее, хотя от слабости начинает мутить. Но голос звучит хрипло и зло. - Отдавать. - У меня своё есть, твоё не нужно - фыркает голос. Компресс, сползший на нос, водружают назад. - Пусти, и не дури, гессенец. Поправишься, и никто не держит. А сейчас пусти. - Nein. - Холодно? Есть хочешь? Если нет, не дури, - повторяет голос, становясь серьёзным, и он уступает. Мысленный взор окрашен в красный. Это цвет воспоминаний. Кровь американских солдат. Мёртвая плоть на снегу. Алые брызги на лице. - Зачем... помогать? - Эти идиоты забыли, как ваши солдаты спасали наши задницы. Ты один перебил кучу врага. А они хотели убить тебя за это. Я тебя видел на поле боя, гессенец. - Генрих Люнберг. Небольшая пауза, потом компресс исчезает. - Открой глаза, - велит голос, и он подчиняется, прежде чем успевает подумать, зачем это делает. Глаза обжигает болью, на несколько секунд он слепнет, а потом видит размытое пятно, которое постепенно обретает чёткость и превращается в лицо. Мужчина щурится, молча разглядывая. Зелёные глаза, крупный нос, рыжие длинные волосы, свисающие вниз и закрывающие впалые щёки. Тонкие губы ухмыляются, в уголках рта играют ямочки. Концы запутанной рыжей гривы почти касаются его бледных щёк. Становится щекотно, но раздражения наёмник не чувствует. - Джеймс Уолтер, - говорит мужчина, - охотник. Знакомство можно считать состоявшимся. Был бы ты сейчас более живым, предложил бы выпить. Генрих хмурится, глядя на довольное собой лицо, нехитрую ухмылку, задорно поблескивающий взгляд. - Отдыхай, - велит Джеймс, осторожно касаясь его плеча, кивает и отходит. Более не стараясь говорить, гессенский наёмник слушает шаги и грохот, которым сопровождаются перемещения мужчины по комнате. Иногда к ним примешивается негромкое басовитое пение. Постепенно мир меркнет, и раненный позволяет себе уснуть.