× × ×
Он хотел создать идеал, нечеловеческую модель, ведь только она могла бы удовлетворить скептический взор пары рубинов. Они переливались в искусственном свете ламп, обнажая лопнувшие от переутомления кровеносные сосуды. Кажется, даже белки желтели, пересыхая. Если бы этот безумец мог, он бы вовсе не моргал, сутками не отрывая глаз от своего творения. Заколка. В мозолистых пальцах, спрятанных в отвратительно выбеленные после стирки перчатки, было украшение для волос. И оно просто обязано не проигрывать на фоне остальных побрякушек Панталоне. Он ведь любил их, да? Значит, если этот кусок металла будет достаточно красив, девятый проникнется симпатией и к нему. Дотторе был в этом глубоко убеждён. Напыщенный индюк любил подарки. Наверное все их любят. Второй был изгоем во всём человеческом, забывая с возрастом в принципе причислять себя в эту группу низших созданий. Красочное покрытие трескается под прилагаемой силой и отлетает в стену. Не то. Всё не то. Недостаточно. Нужно лучше. Гораздо лучше. Буйный мечется по лаборатории, перебирает пробирки, вглядываясь так жадно, будто в мутных жидкостях спрятано решение. Но его там нет. Нет и во всех книгах по работе с металлом для изготовки украшений. Там представлены лишь оскорбительно банальные модели. А пойти и купить — ниже его достоинства. Он великий учёный, исследователь, Доктор, второй из Предвестников фатуи. Он сможет выковать дрянную заколку. Впрочем, она сама так не думает.× × ×
Панталоне борется с любопытством жалкие секунды, стоя в дверном проёме. Дотторе пыхтит так очаровательно усердно, надрывно ноют инструменты, в потоке сменяемые так незаметно, что не успеваешь моргнуть, а перчатки обтирают новую модель. Да, кажется, это что-то из недавних поставок. Финансист как-то не шибко интересовался. Этим всем занимался один из срезов: составлял списки, сверял...в общем-то лишал Богача лишней головной боли, за что ему полагалось большое человеческое спасибо. Которое Панталоне обязательно скажет. Когда-нибудь. — Новый робот? — дорогой мех новенькой шубы касается медицинского халата. Слишком увлёкшийся своим творением Дотторе моргает пару раз прежде, чем обратить внимание на нарушителя. И без стука. Вот сволочь дворовая. — Глава банка забыл, как стучать? Научить? — скалится, так что белёсый ровный ряд мелькает в тусклом свете — одна из лампочек перегорела и он обещает себе поменять вторую неделю. — Меня всегда удивляло, как ты можешь работать в этой маске, — Панталоне постукивает парой пальцев по импровизированному клюву, пропуская мимо ушей колкости и привычный лязг зубов. Сейчас пасть монстра разверзнется и откусит ему руку минимум до локтя. Дотторе обхватывает запястье в кандалы из крючковатых пальцев, глаза в глаза целует тыльную сторону. — Уважаемому доктору нужны дополнительные средства? — забавляется, только для него глаза смеются, искрятся. Ребёнок. На лице в ответ смесь из отвращения к фразе и её одобрение. Он выше по званию, но так забавно фырчит, стоит закончиться деньгам. Ему, такому возвышенному, не до пустых бумажек. Избегает встречи до последнего и посылает одного из срезов, по выражению лица которого всегда видно, что он согласился на это под угрозой расправы. Панталоне дорогого стоит не смеяться. Девятый мечется глазами меж двумя прорезями в маске, не сдерживает ухмылки. Как же всё таки хочется её содрать. Алое зарево будто светится в полутьме лаборатории. Он смотрит в ответ, урчит гортанно, стоит руками пройтись по оголённым скулам и вниз — до выпирающего кадыка. В воздухе трещит желание сожрать друг друга вместе с костями. Взаимность ощущений обжигает. Второй быстрее, буйнее, впивается кусачим поцелуем, раздирает нижнюю губу, моментально меняясь, начиная зализывать, глотая вместе со слюной чужую кровь. Облизывается. Зверьё. Панталоне смеётся бархатно, жжёт нещадно прикосновениями, с любопытством наблюдая, как дергаются мимические мышцы. Дотторе потрясающе чувствителен и это недавнее открытие дарит мотивацию зацеловать до смерти. Доктор рычит при исключительной нежности, шипит, что его скоро вырвет от соплей, которые здесь развёл банкир. А он ухмылку тянет только шире и массирует шею, пуская табуны мурашек. — Да я тебя... — На опыты, на опыты, — кивает всезнающе и скользит взглядом на занятую чьим-то трупом кушетку, — ох, ты перестал пытать детей! Щурится из-за спадающих очков, пытаясь прикинуть примерный возраст жертвы. По глубокому вздоху Дотторе понятно, что он будет счастлив вспороть ему брюхо заодно. Это забавляет девятого до сощуренных глаз-полумесяцев. Как удобно, что за шторкой кровать всегда свободна. Она исключительно их. Панталоне отвоёвывал спальное место у чертежей и деталей разобранных молотильщиков несколько лет. Всё решилось случаем, когда у него в спине застряла острая деталь лопастей. Сладкую ночь пришлось прервать на то, чтобы её извлечь и по-человечески зашить плоть. Дотторе остался без секса на месяц, с самым тоскливым в мире видом провожая перебинтованную талию, тут же исчезающую в объятиях обтягивающей водолазки. Это стоило того. Девятый гнёт спину, позволяя перевернуть себя на живот и поднимает бёдра — послушный, но лишь от ощущения полной власти над ситуацией и партнёром. Одно его слово, так никогда и не произнесённое, и ткань перчаток отступит. Это их договор, подписанный Дотторе насильно, исключительно за пункт, который разрешал порку. Потому что выпороть этого напыщенного ублюдка? Лучшее, что случалось за скромную жизнь доктора. И он даже не посмеет сказать слова против — второй упивался, оттягивая тёмные пряди у корней, они вились реками обещанной погибели, змеями, готовыми напасть, но смиренно ложились колечками на пальцы, истерзанные ожогами. Панталоне вздрагивает, когда руки касаются старого шрама на спине, усмехается в ткань наволочки. А Дотторе гладит его так, будто видит белёсую полоску впервые, сердце бухает о рёбра излишне сильно. Такое часто случалось при любовнике, он знает про хитросплетения гормонов, реакции тела на интересующий объект. Бывало вставало после особенно удачных экспериментов, эрекции на объективно привлекательное тело удивляться точно не стоило. Он ведь всегда был собственником с острым желанием подмять под себя и оставить россыпь меток, которые не скроет горловина водолазки. Но это... Дотторе рычит, впивается заострёнными клыками в плечи, вызывая тихое шипение от боли снизу. В синеющих от холода руках смятая простынь, банкир ёрзает, пытаясь подстроиться под ритм ласк и выбрать более удобную позу — бессмыслица, доктор всё равно сделает, как ему удобно, протащит десятки раз по всей постели, сбивая в кучу простыню и подушку, отбрасывая на пол — к сиротливой горке одежды. Панталоне заныл, что только он мёрзнет, знобя от лёгкого дуновения сквозняка. Предложение стянуть перчатки зубами было охотно одобрено, медицинский халат —испачканный и рваный, в раздражении долетел почти до главного отделения лаборатории. Дотторе посмеялся, отвлекаемый требовательными поцелуями, пока умелые пальцы игрались с ремешками маски. Девятый шептал, как её ненавидит, проклинал на все лады и лягался, стоило доктору опять сменить положение, начиная покусывать затвердевшие соски. Никакого уважения. Наконец, кусок проклятого металла поддался на уговоры и спал, откидываемый с особой ненавистью в дальний угол. Дотторе привычно поморщился под минимальным освещением — желание разбить последние пару лампочек возросло в разы. Панталоне глушил непринятие поцелуями, вплетался пальцами в кудрявые волосы, накручивал, оттягивал, снова прижимал к себе, к груди, нежил. Благо, длилось это считанные приторные мгновения. Девятый снова оказался перевёрнут на живот, оглаживаемый снизу. Впился зубами в подушку, старательно заглушая любые звуки. Это ненадолго. Дотторе, будучи ещё в штанах, прижался сзади, в ответ получая вздохи одобрения. Нижний выгнулся весь, потираясь о чужую эрекцию, искусал всю руку лишь бы нерешительные постанывания не вырвались наружу. Предвестник ставит на колени, брякает бегунком ширинки, стягивает тёмное бельё чуть вниз, проезжается членом меж ягодиц, срывая с губ Панталоне первый стон, самый изнеженно драгоценный. Дальше всегда следует симфония, стоит лишь разогнаться до приличного ритма хаотичных толчков, как банкир разрывается во вскриках чужого имени, мольбах о большем и рваных вздохах, созданных лишь, чтобы набрать в грудь побольше воздуха — Дотторе имел привычку придушивать, доводя до полного экстаза и закатанных глаз. О, они любили эти ночи. — Шлюха, — вырывается непроизвольно, когда пара пальцев свободно расходится внутри любовника: Панталоне часто растягивал себя сам, когда спускался в подвальные помещения с вполне конкретным желанием, а Дотторе наоборот горячо ненавидел эту черту, желая вновь чувствовать себя иллюзорно первым, помечая невинное тело. Поэтому он выбирал спонтанный секс назло чётко выверенным планам Богача. Шлепок с размахом под аккомпанемент секундного вскрика. До чего деспотичен — заставляет поёрзать, стыдясь пятен предсемени на простыне. Второй пристраивается сзади, на тазобедренных косточках синяки, Панталоне ворочается под ним, изнывая в нужде потереться эрекцией хоть о что-то. Ему не позволено даже этого. Признаться, кончать, ни разу не прикоснувшись к себе, до головокружение приятно, но слишком невыносимо, с таким ублюдком, тешащим своё самолюбие при любой подвернувшейся возможности. Этот ненаглядный входит неожиданно мягкой постепенностью. Даже позволяет чуть привыкнуть прежде, чем толкнуться впервые. Панталоне до боли тянет шею, пытаясь повернуться и разглядеть выражение лица партнёра. Без очков, валяющихся где-то на полу рядом с его многочисленными побрякушками, было до конца непонятно. Снова задумался о чём-то? Если это очередные опыты, банкир ему непременно врежет. Злость не успевает сформироваться, Дотторе входит в свою ипостась, с искорками в рубиновых глазах, наконец можно забыться, отдавая тело и душу в ненадёжные руки. Он позаботится о них. Непременно позаботится так же сильно, как сейчас дерёт. Панталоне кричит, рвётся в стальных объятиях любимых рук, стонет, стоит пальцам впиться в волосы и оттянуть до режущей боли, поднимая голову, чтобы прекратил глушить свой чудный голос, который доктор обожал в абсолюте. Рычит, кусается на манер псины. Банкир так и обзывает, дрожа под сжавшейся на внутренней стороне бедра руке — это самая чувствительная зона. Когда Дотторе нашёл её, то был вне себя от удовольствия, успокаиваясь лишь, когда на коже не было живого места, а по впалому животу растекалась сперма. Предвестник занёс тот вечер в список своих любимых, особенно вспоминая растерянное выражение главы десятков банков: «о, да, прелесть, ты можешь кончить от того, что я просто трогаю тебя». Спина вся в синяках, укусах, Дотторе ставит пару засосов на холке, обманчиво заботливо заправляя взмокшие пряди за ухо, чтобы не скрывали милое личико: всё покрасневшее, в уголках глаз спрятались слёзы, рот чуть приоткрыт, жадно хватает порциями воздух. Он выглядит восхитительно затраханным, из последних сил отпуская едкие комментарии. Иль резким движением откидывает распушившиеся пряди назад — в причёску, при том выглядит так отвратительно восхитительно, что заставляет нижнего в отчаянии застонать, проезжаясь истекающей головкой по простыне. Хорошо. Слишком. Дотторе наваливается грудью к спине, сжимает одну из рук банкира в своей, переплетает пальцы — иррациональная нежность. Она длится упоительно коротко, но застрянет в памяти ярким фейерверком колотящегося в забеге сердца. Второй рычит от стимуляций сжимающихся мышц, пока тело в зажиме рук трясётся, и кричит его имя. Хороший мальчик — целует лопатки, освобождая одну руку, чтобы погладить по голове и придержать от падения. Панталоне отключался от переизбытка ощущений и усталости, стоило его голове коснуться подушки. Бывало, приходил исключительно ради крепкого сна, вызывая гавкающий смех. Дотторе, разумеется, не отказывал. Ему льстило, что Богач может подставить спину. Доверие? Его высшая степень, что он получил по щелчку пальцев — так думал, хмыкая на глупца. Можно было бы всласть повеселиться с бездыханным телом, но кто тогда будет финансировать все его эксперименты? Игра не стоила свеч. А Панталоне пил с его рук и глотал таблетки, забывая спросить. Холодило нутро не хуже метелей, завсегдатаями гулявших по просторам Снежной. Смеялся открыто и кристально — водой рудников под многолетней мерзлотой. Отвечал игриво всезнающе, скрывая широкую улыбку перчаткой: «Так это тебе ведь меня спасать. Один раз огребёшь, потом перестанешь». Смешнее было, когда Дотторе действительно попался на крючок, прекрасно о нём зная. Банкир обшутил события прошлого до смерти. И до сих пор улыбался с ядовитой нежностью, подпирая голову ладонью и смотря из-под ресниц — издевался. Из него так и лилось: «А я говорил». Доктор выходит медленно, отпуская бёдра и сладострастно ухмыляясь, пока пальцы медленно проходились по расцарапанным участкам нежной кожи с кровоподтёками. Он позаботится о нём и вытекающей сперме чуть позже. Панталоне искренне, всем своим сердцем, ненавидел привычку партнёра кончать в него, но поделать с этим ничего не мог. Шли года, банкир принимал всё больше дозволений вне контракта. Дотторе напевает какую-то веселёнькую песенку под нос про мясорубку, пока обрабатывает мелкие ранки на животе. Панталоне мычит, вертится, заставляя прижать коленкой к постели сильнее. Чисто физически доктор явно выигрывал, банкир из-за сидячей работы уступал, впрочем, не особо по этому поводу переживал. Грязную работу любил только в деньгах, на всё остальное находились помощники или сам Дотторе в конце концов, который без лишних вопросов подкинет парочку сильнейших ядов и с блеском глаз предложит одного из срезов в качестве палача. Мог ли Панталоне отказать? Разумеется нет. Изредка высказывал переживания насчёт повреждений оболочки. Второй отмахивался, воспринимая свои копии, как удобных исполнителей, но не более. Если они лишатся руки, он просто создаст нового. Финансист вёл плечами, хмыкая про себя такому подходу. Дотторе смеялся, что это всё его самолюбие. Уж он то свою копию купал бы в золоте и хранил под стеклом, пылинки сдувая. Девятый предвестник головой качал: «Меня бы очень смущал сам факт наличия копии». Получал ещё один набор усмешек за бесплатно. И всё же они делили одно ложе. Второго коробило от любой попытки объятий, но банкир был достаточно упорным и терпеливым, чтобы начать позволять себе закидывать и ноги, и руки. И пусть только слово скажет — получит локтем в лоб. Дотторе принял миссионерскую позицию смириться с каракатицей под боком, изредко зовя ласково «Лоне», непременно сопровождая саркастичным комплиментом длинным ногам или аристократично тонким запястьям. Как его, такого изнеженного, до сих пор не убили — вопрос открытый. Впрочем, шансов у них не было, вот как, два года. Лунный свет ползёт по разбросанным чертежам, забирается на стул с аккуратно сложенной стопкой одежды — банкир не терпел мятого. Дотторе сжимает вертлявое тело в капкан сцепленных рук, целует в лоб, убаюкивает, как малого ребёнка, а ведь Лоне притихает, дышит размеренно в основание шеи и забывается снами. Глупый. В пальцах чернь прядей, внутри воет дитя, которого заткнули тряпками с самого рождения. Он не может любить — предвестник вразрез убеждениям сильнее зарывается в родной запах тела. Не умеет. Бесполезный, выброшенный, выставленный на улицу, приласканный холодом метелей и непроглядной темнотой помыслов, уважением в чужих глазах, уверивший в свои силы, беспощадно бесчеловечный, упёртый в тепло рук, нежность стана, звон смешливого баритона, запутанный, перепуганный новшеством ощущений, до клокотания агрессивно жестокий, игривый: с колбой афродизиака меж крючковатых пальцев, смехотворно погрязнувший в любви. Безумец Иль Дотторе.× × ×
Стук — не его прерогатива. Второй особенно весел, с довольством облизывает губы, предвкушая. Панталоне моргает пару раз в непонимании. Сроки для выписных чеков не подошли, если бы материалы закончились раньше времени, предвестник послал бы одного из срезов, но это точно был оригинал. О, банкир научился проверять, когда, шутки ради, Дотторе подставил подделку. Выл ещё месяц с урезанными средствами. Огибает стол, прячет руки за спиной, вызывая непритворный интерес, очки на цепочке болтаются на груди, пока ожившая игривость заходит за него и просит замереть. Панталоне слушается, вздрагивая сильнее обычного, когда ногти царапают кожу головы — доктор распускает убранные назад волосы. Крутится, пыхтит, творит что-то необычайное, звякая шпильками. Улыбка сама собой ползёт на лицо. Не дань мнимого уважения, обязанность этикета, нет, оголённая искренность. Дотторе вкладывает в руки зеркало и выглядит полностью удовлетворённым, щуря глаза под маской на манер сытого кота. Панталоне поворачивается профилем, кося взгляд и отчаянно пытаясь выжечь детали на сетчатке глаз. — Это же... — ухмылка в ответ. Горделивая, совсем не заносчивая. Что-то плещется поднятой бурей на глубине. Пальцы привычно холодные приникают к телу, держат подбородок, заставляя приоткрыть рот. Целует напористо, вгрызаясь, зализывая потревоженные ранки с ночи. А тот бёдра сводит интуитивно, скрывая главную уязвимость. Доктор смотрит мутно, с лёгкой руки позволяет стянуть маску, железо брякает о пол — презренная, сосредоточение ненависти. К себе, к окружающим? К истинности. Дотторе пробегается по глазам на водолазке, лезет под неё, совершенно наглым образом приспуская, и снова целует, впервые позволяя обнять себя не во сне, приласкать открыто, утянуть на колени. Крепкий взрослый, а душу дерёт на части, казалось бы, что там от неё осталось, одна каша из ошмётков, а орёт резанной кошкой. Панталоне качает степенно, размеренно, целует, что под губы попадётся, пока чужие руки находят очки и цепочку, играются, драгоценные камушки скрипят. Жмётся, стараясь слиться в единый организм — сердце к сердцу и оба колотятся, что сумасшедшие, входящие в штормовое море и подставляющие щёки горным ветрам. Умрут, погибнут по собственной глупости. Почему тогда так хорошо, так правильно? Драгоценные меха, шелка, блеск развратного богатства трескаются под пальцами, он гладит ладонями щёки, хвалит и смотрит в рассеянные глаза, видит слёзы. Дотторе мечется забитым зверьём, избегает взглядов, скулит разорённым существом, обнажившим своё нутро, самую нежную мякоть сердца. Выдыхается, прижатый к груди намертво. Бумаги ждут рассмотрения на столе, шелестят в нетерпении печатей, такие бессмысленные сейчас. Панталоне смотрит в их сторону мутным взором, фыркает и снова целует белёсую макушку. Совсем притих, по размеренному дыханию понятно, что спит. Опять работал всю ночь. Время подкинуть монетку с одинаковыми сторонами притворства меж друг другом. Глупые они всё таки, но какие влюблённые.× × ×
В мраке общей залы сверкают инкрустированные в заколку сапфиры. Дотторе любит его глазами под маской, склоняя голову к свету, так что мутное содержимое серёжки переливается. — Сегодня мы собрались, чтобы помянуть нашу дорогую соратницу. В честь принесённой ею жертвы все работы будут остановлены на пол дня. Бархатный смех. Воспрещённая вечной мерзлоте любовь.