Утро добрым не бывает. Особенно, если некто пытается свести счеты с жизнью на пороге твоего дома.
Лавена, за всю ночь глаз не сомкнувшая, даже не сразу поняла, что именно не так. Под чьими ногами мнутся травы ее земель? Чье дыхание в утренней прохладе создает прозрачные клубы пара? Чье тело то крадется среди иллюзий Мертвой Изгороди, то мечется аки мошка в летний зной, ломая стонущие ветви?
Подорваться Лавену заставил Ягель: тот своими обвитыми бисером рогами так боднул висящее над водой ложе ведьмы, что та чуть было не скатилась в воду, но все же удержалась. Чего не скажешь о книге, в плену которой Лавена провела все то время, что над Линфией властвовала ночь.
Книгу было почти не жалко: та уже была прочитана. А вот собственное сердце, что чуть было не выскочило из ее груди, было исполнено не столько гнева, сколько восторга.
Было страшно, да. Но повторения хотелось!
Нужно будет обустроить сад. Да, сад. С качелями! Или лежаком.
И как она до этого раньше не додумалась?!
Нарушитель покоя нашелся довольно легко: он упорно шел под воду всего ничего от корней-ступеней, но не предпринимал никаких попыток даже зацепиться за них. Дело было за малым, всего-то приказать водам вытолкнуть его наверх и подтолкнуть поближе к Ягелю.
Когда голова ребенка оказалась над водой, ём, гремя костями, подхватил мальчишку крепкими зубами за шиворот и вытащил из озера, скинув на землю.
Мальчик смотрел испуганными глазами прямо в её собственные, дрожал от холода и сжимал дрожащими пальцами кусок ткани, возможно, бывший лентой.
Пока ребёнок окончательно не продрог, ведьма провела ладонью над мальчишкой, шепча заклинание. Пар, сопровождаемый тихим шипением, поднялся вверх.
— Совсем дети бесстрашные пошли, — ворчала ведьма. — И на что только надеялся, когда шёл в мои владения? — Лавена пригладила распушившиеся тёмные волосы. Ребенок не отпрянул. — Неужто Мертвая Изгородь совсем не напугала?
Мальчик неловко отвёл взгляд.
— Простите. Я... не хотел.
Голос был тихий, и, не будь Лавена рожденной ведьмой, наверняка бы спутала мальчонку с девочкой — голосок у детей в это время ни о чем не говорил, а внешность ясности не добавляла. Она еще недостаточно хорошо разбиралась в местной моде, но все же считала, что подобные легкие туники с коротенькими штанишками ребята носить могут независимо от пола. Лавена прищурилась, оглядывая исцарапанные ладошки, да невесело хмыкнула.
— Верю, что не хотел, да собирался. Другого места утопиться не нашёл?
Ребенок поджал губы и отвернулся, видимо, подавляя желание сказать что-то в ответ.
Стыдно ему. И страшно.
Сам не знает, чего в воду полез. Прокляли, что ли? Да линфийцы вроде здоровьем крепки, несмотря на изнеженную внешность, и магически не обделены. Этот и вовсе нехилым магом — или ведьмаком, чем черт не шутит, — стать может. И чего родители порчу не углядели? Вроде ж не беспризорник.
Хотя в этом возрасте зараза всякая липнет. Бывает и такая, что по началу совсем крохотная, а как разрастется, то так пригреется да приспособиться, что и не заметишь.
Когда изменения происходят медленно, сложно их проследить.
Ну, начать стоит с элементарного.
— Родился когда?
—... Второго сентября.
Ведьма чуть было не присвистнула. Вот это мальчику подвезло, конечно. Два удара и оба летят точнехонько в цель!
И по-хорошему эту цель надо из-под атаки выводить.
— Зачем за лентой бежал, знаешь?
— Чтоб поймать.
— Ловить ее зачем было? Твоя она или знакомого?
— Не знаю.
«Не зна-ает он, – про себя недовольствует ведьма, бубня скорее от накатившей усталости. Ягель бы сказал, что поделом, и был бы прав. Спать надо, когда положено. – Конечно, не знает... Да и откуда бы?»
— Домой ступай. А завтра возвращайся. Как раз начало недели – самое то. К удаче.
Знала она: даже если и не захочет – придет. Воля заставит.
Да и не ей же это надо, ей-богу. Она-то ничего с его неявки не потеряет.
Ленту из рук неуверенно поднявшегося мальчонки Лавена вырвала.
— Не-не-не! Это мне. А тебе...
Ведьма осмотрелась, выбирая, что бы под амулет выбрать, да не долго думая оплела обе кисти тонких ручек крохотными стебельками страстоцвета. На всякий случай. Чтоб раньше следующего восхода солнца к праотцам не отправился.
Мальчик к магии был явно привычен, на метания ведьмы посматривал с истинно детским любопытством, вытеснившим недавнюю робость и страх.
— Вот. Все, ступай. Кышь-кышь-кышь! Чего вылупился?
Тот уже дошел до моста, но обернулся, окликая Лавену, достающую из воды книгу. Или то, что ей когда-то было.
— А... Как вас зовут?
Уже начиная испытывать раздражение, подкрепляемое нерадужными представлениями о грядущих подготовлениях к ритуалам, ведьма словила мокрую стопку бумаги.
Не хватало еще, чтобы потом кто достал ее и прочел. Знает Лавена такие ситуации и последствия, к которым они могут привести. Сложно, конечно, представить, как это может обернуться для нее, но осторожность в этом плане не помешает. Свои личные вещи, даже, казалось бы, ничего из себя не стоящие, Лавена предпочитает нигде по возможности не оставлять. Так как-то забыла она в Шепчущей Долине свой походный комплект. Зелья, порошки, набор для шитья, семена хищных и съедобных растений, сушеные насекомые, мешочек молочных зубов, парочка ядов да заговоренные драгоценности — все как положено. Когда феи его нашли — покоя не было! Те не только любимое укромное местечко ее рассекретили, тем самым вынудив искать новое, но и сестрице Хваян доложили. А та возьми да и забери ее в Лес Мертворожденных, мол, развлекаться не только у фей во владениях можно, хоть на практике свои творения опробуешь...
Путешествие вышло незабываемым, не поспоришь. Уроки выживания от ведьмы-охотницы определенно пригодились. Но вот встреча с теми чудищами — одни только воспоминания о визжащих тварях и аромате их гнилой плоти побуждают вчерашний ужин запросится назад — того не стоила!
Те рыбьи глаза — огромные, выпученные, слепые, но видящие, всегда знающие, где ты— еще вечность ей в кошмарах сниться будут.
А черви съедающие их изнутри и мутировавшие на сожранной мертвой энергии...
Гадость! И зачем только вспомнила?
Корешок книги хрустнул, клейкая масса, скрепляющая листы, растаяла, и не развалилось все только потому, что слиплось за счет воды.
Да что ж такое!
— Лавена я. Твое имя знаю, не утруждайся и ступай уже!
Ведьмы истинные имена всегда знают.
Хорошее имя ему дали. Обережное. На этом только и жив до сих пор, кузнечик.
Ведьма уже и не смотрела на ребёнка, но ём, заметив, что тот в неуверенности застыл перед туннелем, видимо припоминая гостеприимность иллюзий, фыркнул, говоря не голосом, но мыслью:
— Пропустят тебя, не бойся. Обратная дорога страшней уже точно не будет.
И мальчик поверил.
Лавена же опустила голые ступни в воду. В полуденных лучах руны отливали золотом, и казалось, что по ногам ее стекает жидкий металл. Влажная ткань рукавов быстро высохла под теплыми лучами.
Хаос, совсем скоро же праздник ее, по меркам человеческим — совершеннолетие полное. Неужто в предверии нельзя было преподнести ей подарок, а не проблему, требующую скорейшего решения? И нет бы красавец или красавица какая. Размечталась. Ребенок!
— Яш, готовься. Дрянь выводить будем. Мне твоя помощь понадобится.
Ём к проклятиям в связи со своим немного не живым состоянием был чувствительным. К смертельным – в особенности. Потому лишь кивнул, ничего не спрашивая.
Дети как существа более гибкие и к магии разного толка более чувстивельные легко могли подхватить как благословение, так и заразу темную, просто постояв рядышком с ворожившим. Если совсем не повезет — или повезет, по-разному бывает, — можно было и вовсе перенаправить заклинание на себя.
Лавена то по себе знает. В детстве и сама подхватила одну гадость, пришлось месяц отсиживаться у Гафреньи, средней сестрицы, да с волками ее дружбу водить. Благо, провидица не заводила в придачу собак – если волков Лавена недолюбливала, то собак на дух не переносила.
В отличие от неудачливого мальчонки, в случае юной ведьмы та болячка магическая была чистой случайностью, если верить Хваян, конечно. Хотя с той бы сталось втихую проклятуна в небытие сплавить. С прилагающимися напутствиями.
Солнышко — значение имени мальчика нравилось ведьме куда больше самого имени, но она еще не определилась с прозвищем, — родился второго числа девятого месяца. Первое — число третьего мира, мира духов, второе — число смерти. А двойка да девятка и вовсе — одиннадцать. Число страшное, число опасное. Неприятности притягивающее.
И все бы ничего, ведь для нового ещё, хотя и становящегося привычным (шутка ли, если не считать ее блуждание по Линфии во время Проявления, то она прожила здесь полгода!) для Лавены мира, не верящего в магию чисел, сила этого колдовства была слабее. Но это не значит, что она не действовала вовсе!
Поэтому, несмотря на болезнненость и худобу, мальчик все еще был бы способен на свершения и преодоления. Да и талант в магии был. Он бы жил и в ус не дул. Только здесь его врожденная повышенная магическая чувствительность и нулевое сопротивление темной ворожбе на руку ему не сыграли: удумали его загубить, и вышло бы, если б на ведьму не наткнулся.
Самое поганое: проклятие не имело за собой никакой конкретики. Подкинули ленту — да, ту, на которой Лавена так упорно сейчас вышивает руны, — заговоренную на смерть. А какой та будет — неважно. Главное, чтобы удавился! А это значит, что обереги потребуются буквально от всего.
От всего!
Хорошо, что заклинание новое, не закостенело еще, в теле юном не прижилось. Мелкая пакость пока напрямую не действует, оттого и незаметна. А значит, проклятье это можно так перевернуть, что неудача эта такой удачей обернется, что недруги сами загнутся, и делать ничего не придется.
Эх, мечты-мечты.
Как только был сделан последний стежок, Лавена почувствовала, что на ее территорию пожаловал гость.
Сутки прошли. Настал понедельник.
Мальчик пришел с первыми лучами солнца.
***
В первый день ведьма в его волосы белые ленты вплетала, да соком древесным уши терла — у кузнечика с деревьями связь особая, родственная. И природное начало его Лавене импонировало. Да и это облегчало работу: лучший врач всегда тот, у кого источник — или один из источников — энергии совпадает с твоим. Хотя бы самую малость.
На второй день Лавена его в воду столкнула, да чуть не притопила, пока гниль проклятую смывала. Ребенок после такими дикими глазами на нее поглядывал, что ей даже совестно стало.
На третий усадила в центре выращенных в форме треугольника цветов-ловунов. Те имели особый рацион, и темной ворожбе на закуску были рады.
На четвертый — в землю закопала, да так, что только тыковка со все ещё переливающимися перламутровой белизной лентами и видна была.
На пятый велено было не приходить.
На шестой утренней росой ведьма его умыла, сбитнем напоила и под солнцем весь день провести оставила. От скуки начала учить его бумагу складывать в форме лавры. В этот раз ребенок захватил с собой альбом, так что было из чего. Правда, корявенькая лавра — кузнечик упомянул, что такого у отца видел, и называл он его бумажным журавликом — единственное, что ведьма делать умела. Так и развлекались.
На седьмой день Лавена косу расплела, а ленту – измятую, почерневшую, – тут же сожгла. Всучила мешочек с травами и напоила чаем горьким, который после первого же глотка захотелось выплюнуть. Солнышко, помня приятный вкус сбитня, которого испить позволили лишь одну порцию, залпом выпил весь настой. И в ужасе уставился еще на два таких же.
Наблюдая, как мальчик старался изо всех сил лицо уж слишком сильно не кривить, а сама с довольным видом смакуя ягодный сок, от души сдобренный сахарной пыльцой, ведьма удовлетворенно на темную голову венок надела. Уже предвкушая завтрашние гулянья, которых вот уже две декады дожидалась, Лавена сделала глоток...
— Странная вы фея...
... чтобы тут же подавится.
В носу щипало и глаза слезились, благодушия совершенно не прибавляя.
Это ж каким местом она на фею похожа?
Феи мелкие и злопамятные, ленивые и воинственные, писклявые и надоедливые! Из хорошего в них только их магия и отсутствие младенческого периода жизни (рождались они уже мало чем отличающимися от своих взрослых сородичей и относительно самостоятельными) и то — их ребяческое поведение с крайне медленным эмоциональным развитием к плюсам определенно не относились!
Лавена выпрямилась, стирая рукавом выступившие слезы, и, не скрывая гордости, но стараясь не показывать степень своей обиды, объявила:
— Я – ведьма.
— Поэтому проклятия снимать умеете?
Вот это спросил, конечно. Будь это вопрос жителя Сильгара, Лавена бы и не сомневалась в том, что здесь подразумевалось: «Вы могуществены, и подобное для вас легко решаемо», — но они сейчас на Линфии. В месте, где ведьмы темным пятном вьелись в шелковое полотно гармонии природы.
И это Лавена еще на других планетах не была.
— Можно подумать, что проклятия насылать умеют только ведьмы.
— А разве нет?
— А если так, я крайне разочарована в способностях ваших фей и колдунов. Или кто там у вас водится.
Лавена налила мальчишке чаю, а сама потянулась к засахаренным фруктам, что гость ее принес прошедшим утром.
На столе ютились косые бумажные журавлики; на одних темнели жирные пятна, другие могли похвастаться пошедшими волнами от воды крыльями.
Дело уже близилось к закату.
***
Наказавшая молчаливо удалившемуся мальчику завтра не приходить, ведьма до утра украшала свой немаленький дом и подбирала платье. Все ей было не то, все ей было не так.
Но изморенная каждодневными ритуалами: очищением, перевертыванием и переплетением — хотелось же, чтобы мальчик ушел от нее не просто здоровым, но и более сильным, — и бессонными ночами, ведьма просто прилегла, «на секундочку глаза закрыв, никто ж даже не заметит» и проспала двое суток кряду.
Проснулась она полная сил, но пропустила при этом и гулянья в грибном поселении, и собственный день рождения, и провалялась бы в постели она еще дольше (понятливый Ягель не трогал уморившуюся ведьму), но разбудило ее что-то, маячащее перед лицом и время от времени аккуратно касавшееся кожи.
Было щекотно.
Этим утром ём обнаружил Лавену на берегу в одной сорочке, склонившуюся над орхидеей.
Летучей орхидеей.
Этот нежный и ласковый цветок он узнал сразу. И не сказать, что был рад его видеть.
Ведьма выпрямилась и глянула на фамильяра, застывшего статуей над ней. Он был огромен, но тень его не могла накрыть ведьму полностью.
Солнечные пятна мерцали на ее коже. Она молчала.
Ягель не выдержал первым. В последний раз, когда он видел этот цветок, мало что случилось хорошего.
— Что принесла вестница?
Лавена пожевала губу, задумавшись. Взгляд ее вновь упал на цветок, а тот и рад был: потянулся к ней и затрепетали его лепестки, будто у ребенка, просившегося на ручки. Ведьма хмыкнула и лаского коснулась бутона, опустилась ниже, очерчивая ножку стебля...
И вырвала цветок с корнем.
— Ну-ну, чего ты, — зашептала ведьма, целуя скрючившиеся лепестки. — Неужто у вас на родине не принято от гонцов, пришедших с дурной вестью, избавляться? Нет? Ну, тише...
Лавена оторвала корешок и влила в него Волю — он засветился, распался, и в тот же миг он обернулся небольшим клубнем.
Ведьма еще раз провела подушечками пальцев по дрожащему, будто сотрясающемуся в рыданиях ребенку сорванному цветку, лежащему у нее на груди.
— Чшшш... Иначе я бы не смогла отправить ответ. Простишь меня?
Ведьма вновь пустила Волю. Цветок замер, а затем начал иссыхать и осыпался трухой, пока на его месте не оказалось несколько крохотных семян.
— Ну вот... Теперь точно не больно. Поспи.
Семена ведьма спрятала в зачарованном мешочке, тот — в широком рукаве. И сказала, обернувшись, все еще парящему возле ее головы клубню:
— Передай Её Величеству, что мы с нетерпением будем ждать её. Но не раньше завтрашнего утра: боюсь, иначе мы совсем не успеем подготовиться к её визиту и дать достойный прием. Пока-пока!
Крохотный вестник взмыл в небо, получив разрешение покинуть владения ведьмы. Ягель дождался, пока тот пересечет границу, и только собрался вновь задать ведьме, находившейся в удивительно хорошем расположении духа, вопрос, но не решился.
