В уродливое лето

Нелепо и почти смешно. В комнате душно, хотя окна приглашающе нараспашку; она стирает со лба испарину — следствие то ли духоты, то ли проявления здравого смысла в виде небезвинной нервозности, — и воровато обшаривает взглядом стол. — Где же… Ловкие пальцы судорожно пробегаются по бумагам, аккуратно разложенным на столешнице, но попадаются лишь рапорты и богатые списки павших и пропавших без вести. Решение свежее, и девушка поверит в дружелюбие титанов скорее, чем в то, что решение это не отпечаталось ни на одной чёртовой бумажке. А коли есть бумажка, то есть и хорошая такая вероятность, что занятые вышестоящие случайно эту бумажку прокакают, а в дальней перспективе и запамятуют о её содержимом. Справедливо? Справедливо. Застоявшийся воздух комом встаёт в горле и рвётся наружу придушенным кашлем; девушка давится собственной наглостью, засовывая нос в ящики, и от души посылает в пешее эротическое ту часть себя, что так невовремя лезет наружу, насквозь провонявшая солдатской выправкой, настроенной на подчинение — в конце концов, не ради неё ли она сейчас и пыхтит? Кабинет до чёртиков аскетичен. — Аскетичен, — повторяет вполголоса девушка, пробуя странное, кажущееся неправильным слово на вкус. Какое-то старомодное, инородное, но почему-то очень подходящее обстановке комнаты — если не приглядываться, ни на грамм не изменившейся за последние несколько лет. Личных вещей никаких, нет и намёка на то, кому кабинет принадлежит, всё вылизано и вычищено так, будто тут побывали минимум пять копий одного маниакального до чистоты капрала, а помещение — на обложку журнала об аренде помещений. Девушка выпускает сдавленный смешок и кивает самой себе — молодца, солдат, достигли дна, но снизу постучались. — Эилин. Сердце на миг уходит в пятки, но тут же, словно устыдившись, послушно возвращается на место. Тело-таки крупно дёргается, и девушка давит непечатное выражение, резко разворачиваясь. Как прошёл-то так бесшумно, что даже напрягшаяся до онемения каждой мышцы в теле Эилин не услышала ни единого звука? — Да, Эрв… — мышцы сами сокращаются, отбивая правым кулаком по сердцу, а глаза выцепляют ещё чью-то тень за порогом кабинета. С языка привычно срывается: — Командор! Холодная голубизна глаз Эрвина блестит в прищуре, но на лице не дрогнул ни единый мускул. Он скалой возвышается над хрупкой фигуркой невысокой Эилин, а ей почему-то смешно, и девушка морщит нос, изнывая от необходимости хорошенько прохохотаться. Кабы не чья-то тень в коридоре, она бы, наверное, так и сделала. — Нашла, что искала? — интересуется Командующий вкрадчиво, наблюдая за потугами подчинённой сверху-вниз. Та, не отвлекаясь, давит теперь уже желание гордой птичкой сигануть прямиком в окно, безбожно издеваясь над городской архитектурой, но на пути к заветному отверстию в стене — Эрвин, и если титана, маневрируя на УПМ, можно легко обогнуть, то вот Смита без помех обогнуть почему-то никогда не получалось. Ни с УПМ, ни без. — Нет, — всё же признаётся Эилин, переводя взгляд с так манящего окна на лицо командира. Что-либо понять по каменному выражению было трудно, но зря, что ли, они с Ханджи однажды разработали целую карту мимических морщинок Главнокомандующего? — Прежде, чем… — хмурить на меня свои брови, проносится в голове. — Вышвыривать меня, позвольте объясниться. — Эрвин едва-едва приподнимает те самые брови, что девушка расценивает, как готовность слушать. — Я считаю, что ваш последний приказ не имеет под собой веских оснований, — Эилин краем глаза замечает исчезновение тени у двери и автоматически расслабляется: — Ты с ума сошёл, Эрвин? — на язык просится простонародное «ёбу дал?» — Меня? В командиры? Смит, в отличие от Эилин, расслабляться явно не спешит. — Твой опыт и боевые навыки позволяют повысить тебя до командира собственного отряда, — сухо замечает он. — Я исполнитель, — получается едко. — Мне и под командованием Леви хорошо. — Он и порекомендовал тебя, — как бы между прочим вворачивает Эрвин, и Эилин скрипит зубами. Предатель чёртов. В кабинете виснет недвусмысленная тишина, и девушка мелкими шажками топчется по направлению к двери, раз уж до окна не добраться. Пронесёт? — Два дня в карцере за проникновение со взломом, — снисходительно сообщает Эрвин, не двигаясь с места. — После можешь ознакомиться со своими новыми обязанностями. Не пронесёт. Эилин останавливается и тяжело вздыхает; между ней и Эрвином стена «командир-подчинённый», пропасть недосказанности и весь боевой состав Разведкорпуса — не продохнуть. Когда же всё изменилось? Девушка чувствует, что вновь проникается весельем — немного больным, отчасти гнилым и совершенно точно неправильным; она делает шаг вперёд и задирает голову, чтобы смотреть Командующему в глаза. Воздух отчего-то становится похожим на кисель, и Эилин вдыхает с присвистом, пытаясь насытить лёгкие кислородом. Не выходит, и едва заметная улыбка становится шире. — Леви оставил меня командовать своим отрядом в той вылазке, — замечает она глухо и жмурится — смотреть на Эрвина становится тяжело. — Если ты не заметил, все погибли. — Кроме тебя. Это, очевидно, правда, и в чемпионате мира по сбеганию от титанов Эилин оставила соперников далеко позади — факт уже не кажется таким уж замечательным, но, возможно, факт этот и играет ключевую роль: командование, видно, надеется, что Эилин заразит подчинённых своей волей к жизни, а некая хитрожопость передаётся воздушно-капельным путём. Только вот почему-то ни Петру, ни Оруо, ни Гюнтера с Эрдом эта хитрожопость не спасла. — Мы все недооценили Женскую Особь, — отрезает Эрвин. — Полагаться на способности неопытного Эрена было глупо. Спорить с ним тоже глупо: Эрвин — превосходный оратор, и никогда не отличавшаяся красноречием Эилин прекрасно знает, что словесно Смита не перебодать. Да и на деле, что уж там, тоже; её повысили до командира собственного отряда, и солдатское нутро не даст подвести вышестоящее командование даже случайно, что говорить о настойчивом желании доказать, что она не годится в командиры. Эрвин приказывает — ты выполняешь, и проникновение в его кабинет было последним вздохом утопающего. Эилин смотрит на него; взгляд цепляется за густые нахмуренные брови, за нос с горбинкой, тонкие губы. Смотрит, и слегка отдающая невменяемостью улыбка кривит рот. — Хорошо, Командор, — она вдруг встаёт на цыпочки и озорно чмокает Эрвина в кончик носа. — Я принимаю командование. Веселье застревает где-то в лёгких, сводя болью грудную клетку; ещё чуть-чуть, ей кажется, и уголок его губ дрогнет в улыбке. — Три дня, — Эрвин не теряет лицо ни на миг, и придушенный девичий смех прорезает тишину кабинета.

***

Эилин — комок нездоровой энергии, кладезь улыбок на любой вкус и цвет, сборник шутеек средней паршивости и едких комментариев, завёрнутый в солдатскую форму. Ей доверяют, на неё можно положиться; это, впрочем, не мешает ей оказываться в карцере регулярно, как не мешает и руководящему составу обнародовать блокнот шуток на эту тему. Всё дело, должно быть, в её юности, проведённой в Подземном городе; Фарлан с пониманием дела замечал, что Эилин — одна большая неприятность, удивительно сноровисто летающая на УПМ. Леви ядовито хмыкал и вручал метёлку — неприятность неприятностью, а убежище содержать в чистоте нужно. Изабель, присоединившаяся к ним позже, заливисто смеялась — женская солидарность сыграла на руку, и неприятность возвели в квадрат. Эилин тогда ещё свято верила, что её способности к выживанию чего-то стоят. Как-то же жить на улицах подземки нужно было, и хитрожопая изворотливость, с какой девушка избегала опасных ситуаций, вполне резонно была принята Леви с Фарланом на вооружение. Эилин искренне считала, что их четвёрка укомплектована идеально, не зря же они с таким успехом вершили свои дела, и способности каждого из команды — семьи, — практически смогли осуществить их общую мечту. Эта вера в свою неуязвимость, в неуязвимость своей команды умерла с треском разрываемой кожи, оторванной с мясом головы, разбилась вдребезги в гнилых зубах титана и погрязла в багровом. Схоронилась с последним выхлопом газа и на сточенных клинках, ещё плохо лежащих в руке — Эилин, видевшая, как катится по земле голова её названной младшей сестрёнки, слышавшая последний вопль Фарлана, выживала по тупой привычке: вцепилась в загривок девианта мёртвой хваткой так, что тот её не заметил, и замерла, безоружная и бессильная — ну не смешно ли? А Леви — боги, Леви, — его взгляд, его крик и чистое безумие в глазах, его точные движения истинного убийцы и внезапный проблеск надежды, когда он понял, что Эилин жива. Он дал ей ровно секунду на то, чтобы скатиться с головы девианта прямо перед тем, как снести её начисто. Эилин помнила, как, разбитые, стояли рядом с поверженным девиантом плечом к плечу. Помнила ненависть Леви, отдающуюся эхом в её костях. Помнила, как всеми фибрами души ненавидела спокойное лицо Эрвина Смита. Помнила, как начала улыбаться. — Почему ты всегда улыбаешься? — спросила её однажды Ханджи. — Потому что если не улыбаться, — повела плечом Эилин, глядя на поверженных титанов и трупы товарищей, усеявших землю. — Остаётся только плакать. А плакать солдату не к лицу. Не то, чтобы она до конца в это верила. Просто тот выбор, который она сделала после смерти Изабель и Фарлана, тот выбор, что сделал и Леви — пойти вслед за Эрвином Смитом, за силой, пред которой нестрашно склонить колено, — не давал ей права на сожаление. — Ты могла остаться жить на поверхности под протекцией Разведкорпуса, — замечал Леви. — Почему решила идти за Эрвином? Ты же ненавидишь его. — А ты любишь его всем сердцем, — едко иронизировала Эилин. С чего же всё изменилось? Со смеха, с каким прыгала на титанов Эилин? С чистого неба над головой? С долгого взгляда, что провожал одну из её полубезумных улыбок? С усталости и боли, что читались в мимических морщинках? А, может, с сердца, что она отдала Разведкорпусу и их безумной, самоубийственной свободе? Эилин — солдат. С душой, требующей приключений, и некой ебаньцой, может быть, но солдат. Возможно, солдатом она была с самого детства, и вступление в крылатый Легион лишь обнажило её суть, но она ни разу не пожалела о своём выборе. Отдала, как и полагалось, своё сердце Надежде Человечества. Эилин трёт шею и запускает руку за высокий ворот чёрной водолазки. Пальцы нащупывают цепочку — совсем простую, похожую на миниатюрную цепь от кандалов. Ей она, в общем-то, как родной, но нравится девушке вовсе не поэтому. — Дура или да, — ворчит Леви, звеня ключами где-то над головой. С заключения в карцер прошло полтора дня. — Залезть, блять, в кабинет Эрвина. Рядом шуршит чем-то Ханджи. — Та-дам! — перед глазами расправляется плакат «Темница имени Эилин». — Юбилейный раз, так сказать. Тем, кто попадёт сюда, свезёт по жизни. — С чем их и поздравляю, — хмыкает узница, ныряя поближе к капралу и глядя, как Ханджи увлечённо приклеивает бумажку над изголовьем койки. — И что послужило причиной моего досрочного освобождения? Ханджи пару секунд мониторит её лицо взглядом из-под очков, а затем разворачивается к Леви. — А я говорила: это у них брачные игры такие. — Не пори чушь, — отрезает капрал, с явным садизмом засвечивает локтем Эилин точнёхонько под рёбра, и та, только нацелившаяся на его волосы, с громким писком отскакивает к подруге. — Он ничего нам не сказал. Велел привести тебя для ознакомления с твоими обязанностями. Вечером пойдёшь на тренировку со своим отрядом. Эилин лишь вновь начинает теребить цепочку. — Что, никаких возражений? — приподнимает бровь Леви, вставая по правую руку от неё. — Не-а, — глубокомысленно каркает Эилин, с интересом разглядывая каменистый потолок. — Ну ты хоть расскажи, — слева вертится ужом Ханджи с маниакальным огоньком в глазах. Получается конвой. — Опять вломилась к нему через окно? — Да у Эрвина постоянно за окном всякое говно летает, — бесстрастно замечает Эилин. — Коты, тележки торговцев, перелётные разведчики… — и, подумав, сообщает: — Я чмокнула его в нос. — Х-х-ха! — воздевает вверх кулак Ханджи. — Так и знала, что нечто такое!.. Ну, и как оно? — Кверху каком, — пожимает плечами девушка. — Эрвина, что ли, не знаешь? — Действительно, — бурчит Леви. — Да ладно! — радуется Зое. — Только Эилин может настолько обнаглеть! Леви, не говори, что не хотел бы на это посмотреть. — Больше всего на свете, очкастая, — иронизирует мрачно капрал. Лишь он знает, что у Эилин что-то обречённо-болезненное к Эрвину Смиту. Что-то, взращённое из жгучей ненависти и обращённое под гнётом обстоятельств в бурлящее, чистое, светлое и «как в первый раз» — Эилин готова хохотать, громко, горько и со вкусом. Лишь Ханджи может приватно шутить над их «отношениями» — рядовые солдаты, даже если бы и догадывались, не посмели бы и рта раскрыть. Командир-подчинённый, как-никак. И, конечно, никто не знал, как оно там на самом деле. Даже, смешно сказать, сама Эилин. Как оно там, где не знаешь, доживёшь ли до следующей вылазки? Как оно там, где у тебя на плечах вся «надежда человечества»? Как оно — любить человека, отдавшего сердце миру за пределами Стен, как любить того, кого называли Дьяволом? — Удачи, — хмыкает Леви и шипит промокшим котом, когда Эилин резко разворачивается с одной из своих резинок с запястья и ловким движением вытворяет на его голове шикарный хвостик. — Честное, блять, слово, рыжая… — От души, — хохочет вполголоса Ханджи. Оба толкают девушку в спину с двух сторон, и она вваливается в злосчастный кабинет. Душно здесь уже не так сильно, как полтора дня назад. Эилин привычно оценивает взглядом обстановку, не замечает никого, кроме хозяина комнаты, и решает лишний раз не отбивать себе грудную клетку. Эрвин стоит у стола и поднимает голову в ту же секунду, как девушка неизящно перелетает через порог. — Конечно, входи, — с тенью улыбки разрешает он. Спасибо вам, пожалуйста, мрачно думает Эилин, бросая взгляд через плечо — Леви с Ханджи, должно быть, тупо интересно, насколько далеко она может растягивать несокрушимые нервы Командующего без особых за то последствий, раз уж получила досрочное освобождение после взлома кабинета. В комнате вновь виснет тишина, но это привычная тишина, спокойная — Эрвин впивается изучающим взглядом в лицо Эилин, и та стоит, выпрямив спину, ожидает, когда Командор выскажет свой вердикт. — Хорошо, — кивает Смит, подхватывая со стола бумаги. — Здесь списки твоих подчинённых, — он протягивает бумаги и чуть склоняет голову к плечу. — Тренировку можешь начинать через полчаса. Эилин молча берёт предложенное, не внося коррективы; она приняла решение, Эрвин это решение счёл с её лица безошибочно. Большего и не нужно: Эилин в Разведке столько же, сколько и Леви, и её опыт действительно позволял начинать разрабатывать действия наперёд, так же, как и подход к своему отряду. Свои полтора дня в карцере девушка провела не впустую, потому что она — хороший солдат. Может, слегка с ебаньцой, конечно. Она твёрдо шагает к столу и запускает руку в первый же ящик, под второе дно — и, естественно, мгновенно находит там приказ о своём повышении. — Ну тебя, — нарочито дует губы Эилин. На этот раз улыбка трогает губы Эрвина — самый кончик. Эилин чувствует, что начинает задыхаться, за секунду до того, как Командующий делает шаг в её сторону. В голове отчего-то гудит, а глаза страшно жжёт — короткий поцелуй в переносицу взрывается фейерверком боли где-то в затылке, шумит мифическим морем из книг в ушах; хочется вцепиться в широкие плечи и никогда не отпускать, но Эилин лишь показывает язык и, подхватив свой конфискованный УПМ, под тихий смешок скрывается за злосчастным окном. Нелепо. И почти смешно.