Маленькая, храбрая и очень-очень сильная

Половицы предательски поскрипывали под тонкими ногами, пока она кралась по ковру, прижимая туфли к груди. Замерла на мгновение, задержав дыхание и что есть сил вслушиваясь в тишину дремлющего дома. Пусто. Так тихо, что слышен ход часов в кабинете отца этажом выше и сонное посапывание опять забравшейся на диван кошки. Похоже, никого. Переведя дыхание, она медленно отправилась дальше, наверх. Чужая в родном доме. Войти через парадную дверь Химицу не решилась – отец или кто-то из его людей мог ждать здесь. Проскользнув через окно на первом этаже, она тихо ступала босыми ногами по полу, каждую секунду ожидая, что раздастся щелчок ключа в замке, или скрип двери одной из комнат – и кто-нибудь войдёт, но всё было тихо. Так тихо, что собственное бешено колотящееся сердце казалось девушке боем барабанов. Кабинет отца тоже был пуст. На мгновение больно укусила совесть: он сейчас с ног сбивается, разыскивая Химицу по всему Токио. Боль, впрочем, быстро прошла, когда ей вспомнилось, для чего на самом деле были нужны подробные расспросы о том, «как у Анохина сегодня прошёл день?», «кто дружит с Нико-куном в школе?» и прочие такого же лада. Отец всё шутил, что присматривается к нему как к будущему зятю, заставляя Химицу розоветь от смущения, опуская глаза и что-то невпопад бормоча о невыученных уроках, а затем бежать к себе в комнату, утыкаться пылающим личиком в подушку и долго дуться на отца за такой прямой подход…и ещё больше – на Нико-куна за то, что не обращает на неё внимания. Как же давно это было… За какой-то месяц весь мир не просто перевернулся с ног на голову – он ещё показал насмешливо язык, сделал сальто, прыгнул за руль дешёвой малолитражки, лихо пустил её в занос, да как разобьётся, осыпав Химицу, едва живую от удивления, своими осколками! Нико-кун теперь готов рисковать собой, чтобы только быть с ней рядом; шпионы оказываются довольно милыми и попивают спокойно кофе у всех на виду вместо того, чтобы красться в тени и бурчать сквозь зубы что-то на чужом языке; а родной отец… Что бы он сделал, застань он сейчас Химицу за кражей, да ещё из собственного дома? Швырнул бы через весь коридор спиной в стену, как Нико-куна? Или вообще достал бы пистолет, и..? Сердце будто клещами сдавили от такой перспективы, а туфли едва не выскользнули из мгновенно ставших влажными ладошек. Нет, такого допустить нельзя. Да где этот долбаный сейф?! Молчаливый хранитель секретов, за которые готовы убивать, спокойно стоял себе в углу и мечтал о чём-то своём. Наверное, хорошо быть как он – стоять вот так на страже не своих тайн, с лёгкой совестью открывать их всем, кто попросит и правильно назовёт пароль, а если они вдруг попадут не в те руки – то с тебя и взятки гладки. Ну, а что ты можешь сделать? Только казаться неприступным фортом для всех, кто не знает заветного кода – благо, Химицу его знала. Девушка шустро опустилась перед сейфом на колени, поставив туфли рядом, и взялась за тумблер кодового замка, поворачивая его. Вот последнее число заняло своё место в комбинации, Химицу взялась за маховичок, и… Безрезультатно. Маховичок даже не повернулся, будто его приварили. Девушка попробовала снова, перенабрала комбинацию – эффект тот же. Пульс бешено участился, а в голову ударило понимание – отец изменил код. Чего следовало ожидать от разведчика. Знал, что она вернётся, или просто хотел перестраховаться – теперь уже не всё ли равно. Возможность сбежать, оставив весь этот кошмар позади, только что вырвали из дрожащих от страха и бессилия пальчиков, не оставив ни шанса, ни единой, даже крохотной зацепки. Зацепки… Две пары зелёных глаз встретились взглядами – в одном отчаяние и слёзы, а в другом недовольство и обида на весь этот огромный и жестокий мир. В удивлении хлопнув ресницами, смаргивая навернувшуюся слезинку, Химицу поняла, что смотрит на собственную фотографию, стоящую в рамке на сейфе. Ей тут лет десять, не больше. Отчего-то этот взгляд кажется знакомым… Конечно, она помнит. Такие вещи нельзя забыть. Отец тогда сказал: «Сегодня у тебя второй день рождения». Так и запомнила – одиннадцатое марта. День, когда Химицу по неосторожности свалилась с набережной в воду. Нико-кун тогда бросился следом и вытащил, а потом долго и неумело согревал её своим теплом, да только Химицу всё равно простыла. С того дня и сохранилась эта фотография с ней, где она держит во рту градусник, разобиженная на весь свет. Тогда ли привязанность переросла в любовь? В тот ли день старший братишка превратился в принца на белом коне? Она не помнит. Зато помнит дату. С быстротой молнии ударила мысль: а вдруг?! Пальцы снова поворачивают тумблер, выстраивая новую последовательность. Щелчок – и безмолвный страж раскрывает своё стальное брюхо. Не веря своему счастью, девушка судорожно перебирает документы, кое-как отыскивая нужные, и прячет их под платье. На мгновение её взгляд останавливается на револьвере отца. Можно не сомневаться – заряжен. «Может, взять?» - мелькнула шальная мысль. Вдруг пригодится, да и отец без револьвера – не такая большая угроза… Перед взором вдруг встала картина того, как Химицу целится в него, безоружного…нет. Девушка тряхнула головой, отгоняя наваждение, и заперла дверцу сейфа. Кто-то должен сохранить рассудок в этой безумной круговерти. Такие методы – не для неё. Подступившая было эйфория, от которой хотелось петь, враз улетучилась, когда внизу оказался отец. Он, казалось, не замечал Химицу – стоял в гостиной спиной к дочери, задумчиво напевая что-то себе под нос, и медленно качал на руках кошку. А ведь машины Химицу не слышала. Затаив дыхание, неотрывно глядя на него, девушка медленно делает шаг – да как же скрипят эти половицы! – и ещё один, затем ещё… –Я запирал то окно, когда уезжал, - спокойно произнёс вдруг Рюноскэ, не оборачиваясь и не отвлекаясь от кошки. Химицу замерла как вкопанная, в ужасе осознавая свою ошибку. Вот теперь точно – всё. –Обуйся. Не босиком же пойдёшь. Она медленно подчинилась, поставив туфли на пол и надев их. Сознание умоляюще цеплялось за соломинку – а вдруг, вдруг?! Отец обернулся на неё, и боль в его взгляде кольнула в самое сердце. –...папа… –Я не знаю, что ты взяла из сейфа. Я не знаю, кому именно понадобились эти бумажки – русским, американцам или кто-то из корпоратов решил развернуть свою игру – клянусь всем, чем угодно, мне всё равно. Выйдешь так же, как и вошла. Через три минуты я позову охрану. –…спасибо… На поклон в пол, как того требуют приличия, просто нет сил. Дрожа с головы до пят, придерживая под одеждой документы, Химицу подходит к окну, как к эшафоту. Лёгкое движение – и вот она снаружи. Чужая в родном доме. Чужая в родной стране. Не бежать, идти спокойно. Не смотреть на дом Нико-куна – теперь это просто дом, такой же, как тысячи других вокруг. Вот так. Шаг за шагом. Прочь отсюда. Вслед за любовью… Телефон в автомобиле зазвонил. Водитель в строгом костюме, поправив очки, поднял трубку: –«Сунэку Ита» слушает. –Идёт мимо тебя? – спросили с того конца провода. Не нужно было быть гением, чтобы понять: речь как раз о девушке в розовом платье, что идёт мимо и оглядывается по сторонам, дрожа от волнения. –Да, Рюноскэ-сан. –Проследи, чтобы она дошла до места без происшествий. Она не должна тебя заметить, Хидео. Всё понял? Водитель, улыбнувшись, хитро прищурился, будто знал что-то такое, до чего весь остальной мир даже в ходе коллективного мозгового штурма не додумался бы. –Всё сделаю, Рюноскэ-сан. «Скрытность» - моё второе имя.

***

—Да ты только посмотри на неё! Сквозь застилающую разум пелену, от которой кружится голова, слова Нико-куна едва слышны. Комната почему-то движется, причём в разные стороны одновременно, и от этого неприятно рябит в глазах. Так и хочется остановиться и крикнуть, чтобы она перестала крутиться, но выходит только едва различимое: —...мням… Подождите-ка. Нет, правда, подождите хоть минутку и дайте собрать в кучку плывущие от выпитого мозги. То, что не следовало рыцарственным жестом не позволять Нико-куну опрокинуть в себя столько выпивки, вместо этого вылакав всё самой, до Химицу уже худо-бедно дошло. Конечно, эйфория от близости свободы, собственной безопасности и осознания, что все эти шпионские игры уже совсем скоро будут позади...последствий неумелого пьянства вообще не притупляла. Равно как и не помогала ориентироваться в этом новом, странном, но забавном мире, где всё крутится, а бед и проблем в принципе не существует. —И-и-и! - хихикая, споткнулась о порог подсобки Химицу. Розовые от пригнанного жара щёчки покраснели гуще от стыда перед Кагомэ-семпай и её дедушкой. Надо бы извиниться, но язык как назло еле ворочается. Зато голове так легко… —Так, солнце. Давай-ка, ложись, пора баиньки. Ва-ау! Это у Нико-куна такой строгий голос? А почему она раньше не замечала? Земля уходит из-под ног, и старый футон ловит её в свои объятия, выбив из груди тихое хихиканье. Ведь и правда смешно: получается, что они с Нико-куном поменялись местами! Вот сейчас он как начнёт чихвостить Химицу за то, что надралась выше глаз! А...а где он, кстати? —Нико-ку-у-ун? - зовёт она. Выходит жалобно...и, видимо, громко — на губах тут же оказывается его палец. —Я тут, Химицу, я тут, - слышится его шёпот в левое ушко. —С тобой. Засыпай. Засыпать? Но спать-то совсем не хочется! Зачем, ведь можно дальше изучать мир, в который попадаешь через глоток обжигающей жидкости из стакана. Он такой...другой, необычный! Наверное, поэтому Нико-кун так часто сбегал сюда из реальности. Ей совсем не страшно — он ведь рядом. Тем более, что голова уже почти не кружится. Только вот очень уж тут… —...жарко… - тихо шепчет девушка, пытаясь вспомнить, где у её платья застёжка. —Нико-ку-ун, жа-арко… Его руки знакомо обвивают, помогая избавиться от резко ставшей непомерно тяжёлой и душной ткани. А с их прикосновением приходит и воспоминание. О прошлой ночи. Здесь, на этом же самом футоне, честно стараясь выполнять данное Кагомэ-семпай обещание вести себя тихо и с чистой совестью позабыв о нём секунду спустя… Химицу снова не удерживает хихиканье, неловко хватая Николая своими пальчиками. Было ведь так хорошо, и даже ничуточки не больно! Ах этот Нико-кун… —Извраще-енец, - пьяно мурлычет она, возясь на футоне и хихикая. —Нико-кун — извращенец! Делал со мной та-акие вещи… —Если ты сейчас не уснёшь — я с тобой ещё не то сделаю! Это должно было звучать грозно. Как предупреждение начинающей пьянчужке о том, во что могут вылиться такие похождения. Да только эффект почему-то обратный: Химицу лишь теснее прижимается, потираясь о его тело, так возбуждающе, так желанно… —Химицу… —А сделай… Одновременно, почти в губы друг другу — когда только она успела так прижаться? Секунда, единственный вдох — и расстояния между ними не остаётся вообще. Утопая в поцелуе, кусая его за губы и язык, будто пытаясь сожрать, Химицу слепо шарит руками по телу Николая. Поглаживая, лаская...ища эти чёртовы застёжки… Из груди сам собой вырывается протестующий рык, когда он разрывает поцелуй, тяжело дыша от подступившего желания, хватая её за запястья и прижимая к футону: —Что ты творишь...завтра же рано вставать… —Сам виноват! - извиваясь, дерзко смотрит ему в глаза Химицу. —Ты меня такой сделал, вот и возьми ответственность! —Ты напросилась! От его голоса, больше похожего на рычание потерявшего всякий контроль зверя, сердце мучительно, сладко сжимается. Она просяще хнычет и кусает себя за губу, когда Николай прижимает её тело к себе, осыпая поцелуями. Везде, где только может достать: пылающие от алкоголя и смущения щёчки; руки, что неловко шарят по его спине и груди, стараясь обласкать; шейку, грудь и животик, стаскивая с податливо изгибающегося тела лифчик и насквозь мокрые трусики; всё ниже и ниже, прикусывая нежную кожу, заставляя умоляюще хныкать его имя… —Нико-ку-у-ун...ну...ну пожалуйста… Очередное прикосновение губ приходится на низ живота, в каком-то жалком сантиметре от пылающих от вожделения половых губ, выбивая просящий стон. Так ярко, что перед глазами вспыхивают звёзды. Так стыдно, что румянец на щеках разгорается ещё жарче. Так мало, что хочется кричать во всё горло, чтобы он взял её наконец… Но он не возьмёт. Николай знает, что творит с ней, извивающейся от жажды. Поцелуи ложатся уже на бёдра и ножки. Не удержавшись, он укусил Химицу за попку, заставив взвизгнуть и заскулить. —...нет...ну нет же...не дразни больше, не надо! Нико-кун, пожалуйста! —«Пожалуйста» что? - спросил издевательским шёпотом, оставив по поцелую на каждом пальчике ног. Будто не знает ответа. Будто не знает, как ей сейчас стыдно...и как хочется ещё... —...п-пожалуйста...трахни меня… От осознания того, что это её губы сейчас сказали такое, просто сносит крышу. Химицу тихо хихикает, пока Николай избавляется от своей одежды. Хихиканье обрывается вздохом возбуждения, когда он переворачивает её на животик, заставив прогнуть спинку, и долгим движением проводит головкой члена по мокрым, дрожащим складочкам. Девушка, тихо пискнув, прикусывает край подушки, тут же выплёвывая его и умоляюще шепча: —...да...да… Движение долгое, плавное...почти мучительное... Влажные стенки сжимают вторгшийся член, лаская его, ощупывая каждую венку на нём, а бёдра будто сами собой подаются назад. Николай наращивает темп неторопливо, позволяя ей почувствовать каждое движение, каждый сантиметр. Боли уже нет, есть только наслаждение, от которого голова кружится сильнее, чем от выпивки. Тело начинает подмахивать ему против воли Химицу, откликаясь на каждый толчок. Распалённая, она глухо стонет от нарастающего удовольствия в терзаемую её ноготками подушку: —Ещё...сильнее...я хочу ещё… Язык заплетается, не слушается. Спиртное и секс совсем свернули её мозг набекрень. По-настоящему хорошо становится, когда он наклоняется ниже, прижимая Химицу к футону своим весом, теснее вминая её в своё тело, целуя, хватая за грудь — и только тогда наконец давая себе волю, жарко, быстро, дико трахая её во всю силу своих бёдер, выбивая каждым ударом хриплый стон. От бешеной долбёжки на глаза наворачиваются слёзы. Это слишком хорошо. Так, что мозги плавятся. Так, что плавится всё тело, будто стараясь слиться с любимым в единое целое. Так, как она всё это время мечтала. Пусть губы и шевелятся, летящие из горла хрипы не сложить в слова — да и нужны ли они сейчас. Он знает, что делает с ней и чего она хочет, безо всяких слов. —Химицу… Нутро туго, почти болезненно сжимается от звуков её имени. Так, как она всё это время хотела. Их могут услышать — и пусть! Их могут увидеть — всё равно! Жаль только, что эта сука не видит. Не видит, как они с Нико-куном занимаются лю...нет, не так. Как они трахаются, будто завтра уже не наступит. Как Химицу принимает в себя его член в почти рабском поклоне. Как он сжимает её нежное, влажное от пота и соков тело и нещадно сношает его. Пусть это не заканчивается. Пусть ночь никогда не сменится утром, пусть бьющий в едва держащееся сознание кайф никогда не иссякнет! —А...А-АХ!!! Задыхаясь, Химицу падает на футон. Остатки бешеного наслаждения пожирают всё тело. Только сейчас до неё доходит, что она кончила — влажно, сладко, позорно-громко. Отдышаться не выходит, тело не слушается, лишь губы сами собой шевелятся, шепча милое сердцу имя. Хочется умолять Николая о большем. Пусть войдёт в неё опять, СЕЙЧАС, пока она едва дышит от пережитого! Пусть снова прижимает к себе и ласкает, пусть любит её… Тело податливо переворачивается, когда он бережно укладывает её на спинку, наклоняется и целует в губы, призывно шепчущие: —...ещё… Он слушается, снова входя в дрожащее лоно — как же хорошо! Обнимать его, прижимая к себе; целовать его, скуля от удовольствия; любить его — так же, как он любит её… Ещё немного, она чувствует. Чувствует, как напряглись его руки, что держат её за ножки. Чувствует, как бешеные удары сердца гонят кровь вниз, туда, где два тела сливаются в одно, сотрясая пульсацией их обоих. Зачем, ЗАЧЕМ ты сдерживаешься, Нико-кун?! Ну же...пожалуйста… —Химицу… —Люби...люби меня! Из его груди вырывается хриплый рык, когда горячие белые струи разбиваются о её покрытый потом животик. Хмель давно выветрился, но Химицу всё равно тихо, довольно смеётся, прижимает его к себе и запускает пальцы Николаю в волосы. Они делят поцелуй на двоих, как готовы разделить всё: невзгоды и радости, верность друзей и ненависть всего мира, огромный дом и последнюю краюшку хлеба. Руки Химицу обвивают его, готовые кричать всему миру о том, что не отдадут. Никому. Ведь своё счастье она заслужила. —Вот теперь...точно спать… - шепчет Николай, поглаживая её растрёпанные волосы. Отвечает ему тихое, возбуждённое, но вполне себе трезвое хихиканье: —Это мы ещё посмотрим… *** —Сиди, я открою, - отставив свою чашку, тихо ворчит Елена Семёновна Персунова, обычная продавщица местной булочной и никакая не разыскиваемая по всей Японии преступница с глупым именем «Химицу», поднимаясь из-за стола и всё ещё краснея из-за рассуждений своего не блещущего умом сожителя о браке и детях, и подходит к двери, в которую только что позвонили. Силуэт, видимый в мутном дверном глазке, отчего-то кажется смутно знакомым. Уж не Колькин ли начальник пожаловал? Защёлка скользит в сторону, дверь приоткрывается на цепочке. —А вы к кому? —Здравствуйте, - произносит седой человек с другой стороны порога, глядя на неё полными радости глазами и так знакомо улыбаясь. —Вы извините, я вообще-то человека одного ищу...вашего возраста, рыжая такая девчушка, трудолюбивая и с характером. Вы её случайно не знаете? Цепочка спадает, позволяя двери приоткрыться чуть шире. Тепло улыбки незваного гостя она уже не видит — мешают слёзы радости, ручьями текущие из зелёных глаз. —...папа...