Прощание на рассвете

Темные, как беззвездная ночь, волосы ниспадали на тронутое краснотой из-за обилия раскуренных благовоний торговцами лицо. Гор не решался даже кончиками пальцев коснуться этих фарфоровых щек, боясь ненароком потревожить и без того беспокойный сон обессиленного дяди. Подле тахты, на крае глиняной миски лежали смоченные водой лоскуты ткани: как бы не хотелось богу неба стать причиной внезапного пробуждения Сета, но жар, охвативший все лицо, не спал даже ближе к ночи. Как и в храме жрицы Исиды, он не позволял себе даже присесть рядом с богом войны, ютясь на холодной земле, поджав под себя ноги и раздирая мелкими, заостренными камнями колени. Мягко, следя за каждым своим движением, мужчина прошелся мокрой тканью по стянутому тяжелым украшением лбу, плавно скользнул вниз, но, задумавшись, случайно смазал остатки потекшего на жаре макияжа с плотно прикрытых глаз. «Сокол» никогда не видел дядю без обилия краски на лице, поэтому, осторожно вытерев веки и несколько раз промокнув слипшиеся в комочках черной туши ресницы, ему будто бы предстало лицо совершенно другого человека: совсем молодое, более открытое, если и вовсе незащищенное. Хотелось сорвать с дяди все эти насильно надетые на него работорговцами висюльки, под которыми молочно-белая кожа на груди бывшего бога стерлась до крови, стянуть с будто бы сомкнутой в тисках головы тяжелый, золотистый обруч и, наконец, переодеть публично опороченное тело в подобающую для бога войны и пустынь одежду вместо этой рабской полосы ткани между ног. Однако больше всего на свете Гор опасался быть неправильно непонятым Сетом после пробуждения, если вдруг он увидит на себе схенти, или же, что еще хуже, застанет непосредственно процесс переодевания, ощутит снова чужие руки на обнаженном теле. Разбивать шатер на окраинах города казалось «соколу» не слишком хорошей идеей, но заявиться с еле живым дядей на руках вновь на порог храма разгневанной, проклинающей его и яро уповающей на измену госпожи Ханекатэ он явно не мог, поэтому выбирать местоположение для временного пристанища долго не пришлось. Безусловно, тех лекарств, что ему удалось собрать у местных, прикинувшись богатым торговцем-путешественником, было крайне мало для сильно поврежденного, практически находящегося на пределе своих возможностей и уже больше человеческого, чем божественного тела. Синеглазый мужчина не знал, сколько точно часов прошло, как он вернулся с задыхающимся от сильного дурмана богом войны с невольничьего рынка, ведь он едва ли мог думать о себе или счете времени, когда изможденного возлюбленного трясло, конечности истертых в кровь рук сводил сильный тремор, перед замыленными глазами с широко раскрытыми зрачками все плыло, а сердце билось настолько сильно, словно могло в любой момент протаранить ребра, выскочив из груди. Будь Сет обычным человеком, то вряд ли бы смог пережить столь серьезное отравление, так как даже сейчас, выплевывая растворенное в воде лекарство и умирающей птицей мечась на золотистых перьях, прогноз дальнейшего протекания действия дурмана не оставлял желать благоприятного исхода. Но Гор и мысли держать не хотел, что самый дорогой для него человек, его причина веры в чистую отцовскую любовь, которая хоть и была ложно им понята на обломках храма в детстве, может умереть, особенно от грязных рук каких-то там караванщиков. В силу молодости, неопытности и недостатка знаний о себе подобных богах, «соколу» было крайне трудно представить возможности лишенного божественных сил тела, поэтому страх возможной смерти всерьез изводил его разум. А, когда давление, наоборот, упало и ранее окрашенные пунцовым, нездоровым румянцем щеки стали напоминать по цвету белый лотос, а по температуре ─ холодный песок в ночное время, в дополнение к чему ранее бешено колотящееся сердце стало заметнее замедлять ритм своих ударов, то бог неба был взаправду готов согласиться на любую сделку с судьбой, только если бы его жертва могла спасти дяде жизнь. Гор ненавидел караванщиков, выставивших Сета, как товар, драгоценный лот, за который все желающие господа могли побороться, еще сильнее ─ смотрящего с улыбкой на лице на развернувшееся перед его же глазами «представление» грека, но эти чувства едва ли могли сравниться с обращенной к самому себе ненавистью, что огнем сжигала бога неба изнутри. Если бы он только не ушел в ту ночь, понадеявшись на крепкость веревок и целебную силу пожилой жрицы, не оставил бы красноглазого партнера одного на груде перьев, то бог войны не оказался бы сегодня на торгах: обнаженным, против воли опозоренным как мужчина, обкуренным ядовитыми парами дурмана и с деревянными, не дающими даже голову повернуть кандалами на шее, от которых вместе с веревкой осталось зелено-синее с фиолетовым отливом ожерелье синяков. Он убил их, вырезал всех работорговцев, держащих бывшего бога в заточении, вспоминая его слабую, бледную руку, отчаянно пытавшуюся выпустить когти, чтобы хоть как-то отбиться от насильников. «Сокол» даже представить не мог, настолько нужно быть черствым, чтобы уповать на раздирающие душу страдания дяди, безучастно стоять и, подобно остальным торговцам, лишь оценивать выставленное для продажи тело, хотя сам, еще недавно чуть ли не сцеловывал капли воды с кончиков пальцев Сета, неподдельно восхищаясь им. Прибыть издалека на верблюде только, чтобы приобрести того, к чьим ногам сам когда-то склонял голову, в качестве раба ─ малодушный, мерзкий, не терпящий прощения, на взгляд «сокола», поступок, отчего он хотел на месте расквитаться с греческим богом, наплевав на их с греком и матушкой какой-то там обет о ненападении. Но состояние партнера Гору казалось дороже пустого разбирательства, поэтому, втянув в себя окровавленные, соколиные и вспоровшие животы караванщиком когти, он, расправив крылья, взял на руки в очередной раз потерявшего сознание бога пустынь, высоко вспорхнув в темнеющее небо. Он целовал все еще перевязанную руку, поднося разбитые костяшки к губам, а после осторожно сплетал свои, смуглые пальцы с мраморно-белыми. Синяк на лице, один взгляд на который причинял лишь боль, посветлел, превратившись из красно-синего в желтоватый, расплывчатый след. Гор не смел надеяться, что, проснувшись, бог войны и пустынь примет старательно им приготовленную на костре еду, как не сделал и в храме, но все равно приготовил самый простенький салат с голубиным мясом, поджаренным на наскоро разведенном костре. Чистая, максимально неприметная одежда, нож, кое-какие фрукты, горстка драгоценностей в качестве средства обмена и, главное, лошадь были также предусмотрительно подготовлены синеглазым мужчиной заранее. Думать о том, что на сегодняшний день Сет готов последовать за ним было глупо, но еще глупее ─ искусственно пытаться его принудить к этому, лишить права на свободный выбор своего дальнейшего пути. Истинная любовь, казалось Гору, должна заключаться, прежде всего, в уважении чувств и решений партнера, а не слепом, фальшивом и нездоровом желании привязать его к себе, оградив от внешнего мира, подобно Осирису. Грусть, поднявшаяся с глубины души, не давала ни на минуту забыть о предательстве матери, вследствие чего синеглазый мужчина решил, что должен вернуться во дворец и взять на себя ответственность, как правителя за творящийся на черных рынках беспредел. Трон, как показывает история чужих стран, никогда не пустует долго, и если «сокол» хочет удержать власть, то ему следует поторопиться с реализацией своих намерений. О том, что Сет пришел в чувство, мужчина понял по резко выдернутой из своей ладони перевязанной руке. Через открытую прорезь ткани в небольшой шатер поступал теплый свет мерно потрескивающего костра, яркой точкой выделявшегося на фоне черной ночи. Его голова раскалывалась, во рту пересохло, закусанные до крови губы беспомощно дрожали, а, с трудом поднявшись на устланной золотыми перьями тахте, бог пустынь рефлекторно схватился за живот, согнувшись пополам. Но, успокоив остаток от отравления дурманом, он сам сорвал со своей головы золотой обруч раба, с размаху отшвырнул его в самый дальний угол шатра, в который вскоре полетело и нагрудное украшение. Волосы, ранее походящие на огонь, теперь напоминали цветом сожженный пепел. Сев в комфортную для себя позу, бывший бог убрал с плеч распущенные волосы, опустив исцарапанные ладони в глиняную чашу, он зачерпнул пригоршню воды, омыл ею уставшее лицо. Увидев себя без макияжа в отражении воды, Сет с трудом подавил в себе порыв бросить в сторону налитую до краев посуду, так как он не знал, сколько еще было приготовлено воды, а жажда, изнуряющая все нутро жажда, вопреки желанию дяди напомнила, что теперь он ─ божество лишь на одну половину. Красноглазый мужчина не поднимал взгляда на Гора, не отвечал на его расспросы о здоровье, демонстративно отмахиваясь от протянутой руки: болезненные осколки воспоминаний о невольничьем рынке заставили бывшего бога чувствовать себя по-настоящему униженным, полностью разбитым и опущенным в глазах сына своей сестры. Кричать, что-то доказывать, кидаться едой или, еще лучше, пытаться насильно выпроводить «сокола» из шатра не хватало сил, как и противиться не подавляемому желанию хоть что-то взять в рот пожевать из еды, по причине чего Сет все-таки откусил небольшой кусочек от надетой для него богом неба на нож дольки яблока. ─ Не жди от меня «спасибо», ты все это делаешь по своему собственному слабоумию и доброй воле, ─ сжав в саднящей ладони измятый лист салата, холодно проговорил бывший бог, ─ как видишь, я не в состоянии бороться, так что возрадуйся: теперь ты можешь беспрепятственно занять место торговцев, раз твои желания ничем не отличаются от их, ─ несмотря на то, что слова дяди ранили, подобно стрелам, бог неба понимал их причину, поэтому старался не списывать бессилие любимого им человека на свой счет. ─ Я подготовил одежду, некоторые запасы еды и воды, камни на размен и лошадь, ─ «сокол» поправил спрятанный под тканевой накидкой усех на груди, ─ уходите на рассвете, там, когда дойдете до переправы, то обменяйте лошадь, предварительно напоив, и пару браслетов на молодого и более-менее выносливого, на ваш взгляд, верблюда, ─ услышанное вызвало удивление на лице оставившего скудную еду полубога, ─ на нем вам будет легче справляться через пустыню, каким бы не был ваш последующий путь из этого города, ─ разделив повисшее после фразы Гора молчание, бог пустынь еще немного отпил из чаши, напоследок бросил раздраженный взгляд в собственное отражение. ─ Ты думаешь, я имею право брать то, что не принадлежит мне? ─ Вы хоть и в изгнании, но все еще на территории моих земель, а невозможность обеспечить необходимую защиту своим подданным ─ оплошность царя, поэтому позвольте мне загладить перед вами последствия своего попустительства, дядя, ─ повернувшись к сброшенным на пол подушкам, синеглазый мужчина взял в руки несколько раз сложенную чистую одежду, протянув ее рефлекторно отодвинувшемуся назад и ударившемуся о резную ножку тахты партнеру. ─ То, что рынки начали кишеть работорговцами ─ моя вина, птенец. ─ А то, что они все еще продолжают кишеть ими ─ моя, дядя. «Глаза у тебя матери, но ты все равно сын Осириса, хоть от него в тебе меньше, чем в Анубисе». Сет уходил на рассвете, когда босые ступни еще не кусал нагретый солнцем песок, а теплеющий Нил не заливали красно-розовым светом первые лучи. Он скрыл смольные волосы под капюшоном длинного плаща, провел по коричневой гриве лошади, знакомясь. От фруктов и камней, как и ожидал бог неба, дядя отказался, взяв в дорогу помимо скакуна лишь воду и только те сброшенные им побрякушки работорговцев, чтобы на переправе перед пустыней обменять их на первого попавшегося верблюда, которого бы ему были согласны отдать за это жалкое подобие египетских украшений. Мужчина действительно остался немногословен, но перед тем, как взобраться на лошадь и без оглядки пуститься по розовеющему песку, бог войны и пустынь все же задержал взгляд теперь уже черных, благодаря магии жрицы, глаз на племяннике, после чего, придвинувшись, коснулся ладонью его нескрытого маской лица. Губы Сета на ощупь оказались мягкими как шелк, а язык теплым, словно подогретое вино. «Вместо благодарности», ─ отстранившись от рта «сокола», через плечо сухо бросил повернувшийся к коню бог войны, ─ «не за то, что спас, а за то, что не сделал того, чем мог в моем положении воспользоваться любой другой», ─ выглядывающие сквозь капюшон угольные волосы всколыхнул поднявшийся ветер. Гор смотрел в след растворяющемуся в песках дяде, держа правую руку на помнящих вкус Сета губах, мысленно надеясь, что, как бы ни были трудны и разны их дороги с дядей, но где-то там, на периферии им все же удастся снова пересечься и, может быть, тогда «сокол» вновь почувствует любимые, буквально ставшие родными губы на своих губах.