Прощание на рассвете

По бумагам грека он ─ вещь. Чужая собственность, которая изначально не может иметь прав. Брызги волн попадали на открытую кожу склонившегося над водой Сета. Бог войны продолжал вглядываться в призрачный силуэт ушедшего вглубь, но не переставшего безмолвно кричать ребенка. Проклятый браслет снова давил на запястье, по которому струйками сочилась кровь. Мужчине было не по себе от несчастного духа под водой, которому он, как и все остальные до, не смог ничем помочь, и даже не представлял как. Беспомощность резала его сердце, невольно заставляла вспомнить собственного сына. Анубиса, ребенка, который никогда и не принадлежал Сету, но которого красноглазый бог всегда считал своим: лучшим продолжением самого себя. Под ладонями чувствовалась шероховатость дешевого дерева, по ощущениям ─ точно не пользующийся популярностью у торговцев из Ливана кедр, а что-то куда более ненадежное, медленно разбухающее от воды. Сет скучал по Анубису, по тому упущенному времени, когда он еще мог хоть что-то сделать для него до того, как он силами Осириса был преждевременно обращен в бога. Стоило закрыть глаза, и свора черных, с огненно-алыми языками шакалов снова собиралась вокруг него, ровно, как и тогда в холодных песках ночной пустыни. А ведь одним из них теперь был и Анубис, чей разум покинул свет. Под длинными ногтями собиралась древесная стружка, что от стекающей с ладони струйки крови начинала намокать, окрашиваться все в тот же алый, неизменно преследующий Сета везде, цвет. В перьях сокола застряли тонкие, людские, не способные пробить словно выкованные из железа крылья стрелы. Он правитель, принц Египта, но заполонившим ладью работорговцам до этого нет дела. Они целились в своего господина, в своего покровителя и защитника. От слов караванщика об утопленных плененными женщинами младенцах вода, подсвеченная садящимся солнцем, на мгновение приняла проклятый алый цвет ─ здесь действительно ни раз проливалась рабская кровь. Сет наклонился как можно ближе, чтобы дотянуться до места, где расплылся силуэт измученного духа, но тогда сразу расступившиеся волны, сейчас оставались спокойны. Лишь легкая рябь прошлась по ржавой крови от движения руки бога пустынь. Сильное крыло расправилось перед бледным плечом, скрыло Сета от заостренного наконечника погнутой стрелы. Гор снова защищал, пытался одновременно справиться с ролью щита и вечно поднятого в руке для нового замаха меча. Они стояли настолько близко друг к другу, что Сет чувствовал, как скатывалась по прислоненному к его собственной руке предплечью племянника нагретая вода. Все события, последовавшие после начала мятежа на ладье, отзывались болью в висках эмоционально и физически истощенного бога пустынь: потерявшие силы после вновь пробудившегося проклятия в браслете ноги не держали, пошатываясь, мужчина едва ли не упал, если бы не вовремя подхвативший его за талию Гор. «Он помнил меня протектором Египта», ─ с болью мысленно проговорил опершийся на дощатые перила судна Сет, ─ «должно быть, он единственный, кто все еще продолжает видеть во мне тот давно мной же заслоненный ликом войны образ». Граничащая с отвращением жалость к божественным остаткам себя неумолимо подрывала все слова ложно восхищающегося им Гора. Роли давно сменились: Исида стала спасительницей, а ее правивший до поединка брат ─ губителем, единственным виновником разразившегося в зыбучих песках ада, вроде того, через который Сет прошел сам на невольничьем рынке. Прохладный, как раннее утро, поцелуй на рассвете даровал надежду, когда более откровенное касание языков в храме ознаменовало хоть какой-то приземленный для Гора шанс стать спутником своего идола, вознесенного им же на пьедестал возлюбленного. Поддавшись эмоциям дважды, Сет не собирался переступать через себя и в третий раз, позволять разрушающему его сгустку одиночества, тоски и всепоглощающего бессилия взять верх над здравым рассудком, однако сейчас бог войны и пустынь не чувствовал в себе силу сопротивляться, противостоять порожденным своим внутренним отчаянием желаниям. В глазах Гора даже будучи рабом он все равно будет всегда оставаться таким же величественным, как и когда впервые взошел на трон. Сет горько усмехнулся: достаточно эгоистично позволять любить себя тому, кто ослеплен одной только идеей быть подле твоих ног. С наступлением ночи их на ладье осталось немного: несколько оставленных в живых как товар для дальнейшего размена работорговцев, два уцелевших после сильного всплеска верблюда и сами зализывающие себе раны боги ─ блекнущие артефакты старого мира. Под телами всех троих стекала в лужи вода, когда небольшая ветреная спираль Гора не могла просушить ни собственные перья, ни убранные назад волосы дяди. Будь они на суше, а не дрейфуя в воде, то пламя костра подошло куда лучше, чем ночной ветер, но единственным доступным теплом оставались лишь накинутые на плечи обрезы ткани. Гор с Сетом сидели ближе к концу кармы, прислонившись спинами друг к другу так, чтобы наиболее просушенная часть наполовину собранных крыльев хоть как-то грела холодную кожу. За очень отдаленно напоминающей каюту непрочной постройки из обтесанных досок они втроем то ли нарочно, то ли случайно отделились от оставшихся на плещущейся, мягко управляемой ветром вместо весел ладье людей. Грек не хотел отходить от незаинтересованного в разговоре с ним бога войны, а Гор не мог себе позволить оставить дядю даже на несколько минут с тем, кто относился к бывшему богу, как к вещи, хоть на бумаге он таковым и являлся. Нагнанные к вечеру тучи расступились перед вошедшей в свою силу луной, белые лучи оставляли красивую дорожку света на гребнях черных волн. Смуглые пальцы коснулись белых, и Сет поспешно убрал ладонь с их общего с соколом обреза ткани. В затянувшемся молчании начинали все громче и громче звучать собственные мысли, от невыносимого наплыва которых хотелось снова нырнуть в холодную воду, опуститься на самое дно, сжавшись, зажать уши так сильно, чтобы не слышать ничего, кроме перебиваемого волнами шума собственной крови. ─ Там…─ поднявшись, Гор указал в сторону дощатой постройки с занавешенным тряпьем входом, ─ будет куда суше и теплее, чем на голых досках, ─ поверхностное прикосновение кончиков пальцев к открытому плечу отозвалось чуть ли не ожогом на теле еще сильнее отпрянувшего от него Сета. ─ Пойдемте со мной, дядя, ─ наклонившись, бог неба протянул руку, собрав рябые, очевидно, специально окатившие крупными брызгами грека крылья, ─ мои перья еще не высохли, ─ не обращая ни малейшего внимания на ругательства чужеземного бога, продолжил смотрящий в поднятые на него кроваво-красные глаза Сета сокол, ─ из-за этого я какое-то время не смогу ни собрать крылья, ни взлететь, но они не помешают вам, а в случае нападения у меня все еще есть меч. ─ Пальцы снова коснулись пальцев, чуть дрожа и искусственно медля, бывший бог все же едва ли ощутимо сжал чужую ладонь. Это приглашение. Сет понял по взгляду племянника, когда поднялся с влажных досок открытой луне кормы. За досками постройки они вдвоем останутся скрыты от посторонних глаз вопреки угрозам поднятого очередным вихрем воды грека, который, взобравшись снова на дрейфующую ладью, даже будучи последним человеком не решится войти внутрь, особенно сейчас, когда силы обоих правителей Египта: бывшего и нынешнего стали сильнее, окрепли от совместного слияния. «Он становится богом. Постепенно, хоть и сопротивляется переходу всем нутром», ─ снимая с бедер схенти, мысленно заключил опустившийся на смятую, покрытую тканями торговцев солому Сет. Красноглазый мужчина чувствовал, как происходит обращение сокола, как он мужает, как крепнет в сильной руке его меч и как красная, делающая богов похожих на людей кровь, становится расплавленным золотом. Сет сидел на соломе, вынужденно снимая перед Гором одежду, он вновь чувствовал себя рабом, безвольной вещью в чужих руках. Гор всегда хотел его, если не жаждал на уровне помешательства, но сейчас, видя, как дядя наносит себе очередной порез на сердце, подчинясь его желанию, он не смел коснуться даже кончиков распущенных, влажных и струящихся по ровной спине волос. Что-то внутри не позволяло соколу воспользоваться положением в какой-то степени, пусть и негласно, но зависимого от него и обязанному ему дяди: такого раздетого, осрамленного его застеленным зверской похотью взглядом. ─ Насилие не любовь. Пожалуйста, одевайтесь. ─ Набросив на острые плечи лоскут сухой ткани, Гор отвернулся от сидящего к нему спиной бога войны, свернул, насколько мог мокрые крылья, чтобы как-то огородиться, дать самому себе гарантию не сорваться. Второй раз сокол сдержался, изнутри практически сломал себя, но не сделал того, о чем бы ему пришлось после жалеть. ─ Что? Я уже не нравлюсь тебе, когда ты узнал, что мое тело, подобно рабскому, уже много раз использовали до тебя? ─ несколькими движениями замотав схенти, неожиданно для склонившего голову над собственными руками Гора вспылил ударивший по соломе Сет. ─ После всех твоих горячих слов ты пренебрегаешь мной, видя во мне всю ту же собственность, как и все они, ─ разозлившись, мужчина швырнул к занавешенному проходу горсть пересушенной травы. Острые, засушенные края листьев ранили ладонь, подобно острию хопеша. ─ Это не так, просто… Просто вы не хотите этого, а не я. ─ Голосом сокол старался произнести эту фразу так, чтобы она не звучала как оправдание или извинение, но громкость его слов все равно подавила возросшая ярость задетого собственными мыслями бога войны. Сет метался на соломе, вся скопившаяся в нем боль прорывалась наружу, коленями мужчинами упирался в пол, а руками хаотично расшвыривал неравномерно высушенные растения, пока наконец ладонями не наткнулся под ними на завернутый в иноземную ткань нож. Нож был маленьким, скорее всего для резки фруктов, так как такой неудобно использовать в бою ─ слишком коротка рукоять, но как раз в пору, чтобы нарезать яблоки. Сквозь широкие прорехи среди неровно взваленных досок постройки в комнатушку проникал бледный, полумертвый свет луны, отражая красное от гнева лицо мужчины в стали. Он все еще Сет, и не умрет, если перережет горло, но боль все равно сотрясет все тело, а потоком хлынувшая кровь зальет пересушенное сено. Одно движение, и короткий нож срезал более-менее подсохшую прядь волос, что, упав на светлую тряпку, напомнила кровоподтек. Еще движение, и вторая прядь, подобно змее извившись, упала рядом с коленями красноглазого бога. Он резал волосы, практически разрывал ребром ножа влажные, плохо поддающиеся стали, пряди, пока, наконец, развернувшийся к нему Гор не выбил из поврежденной ладони начавшее покрываться ржавчиной от прикосновений Сета острие. Среди обрезков волос, стоя на коленях, он упирался руками в широкую грудь пытающегося его успокоить сокола. Прикосновение губ, мягкость проведшего по коже языка Гора и тепло, разлившееся от коконом обхвативших его крыльев заставили мужчину хоть на минуту остановиться. Широкие перья окрасились золотом, озарили хилую постройку светом больше напоминающим солнечный, чем более тусклый, лунный. Соль слез осталась на языках обоих богов, придвинувшись ребрами к ребрам, сокол обнял бога войны, зарылся ладонью в обрезанные волосы. «Вовсе не вам надо искать для себя искупление, дядя. А тем, кто заставил вас нуждаться в нем: они и есть истинные грешники».