Немного о затмениях, ненависти и джазе по вечерам

Смайт отпил из фляжки и, довольно выдохнув, оглядел помятый в всмятку капот своего Порша. Улица пустая, столб опасно накренился, до дома Андерсона три квартала пешком. — Машину придется менять, — отстраненно думает Себастьян, делая ещё один глоток коньяка. Он был смешан с молоком, вызывал изжогу и вообще был украден у Стерлинга. Из какого-то ночного клуба доносится Pink с такой громкостью, что Смайт, пьяно усмехнувшись, пританцовывая, направляется к дому Блейна. Половина фляжки была выпита ещё до того, как он пересек триста метров. Пятьдесят баксов быстро решают эту проблему тремя бутылками дешевого вермута. Себастьян мысленно благодарит Андерсона, что тот поселился в доме без охраны и настолько простым входным замком, что даже нетрезвый Смайт легко сбивает систему на тротуар, открывая размагнитившуюся дверь. Первый этаж кажется на удивление радужным воодушевляющим и в голове Себастьяна слова легко складываются в речь. Второй этаж полон сомнений и того, что ничего не получится. Одна из бутылок вермута разбивается прямо на пороге квартиры «14» на коврике с мордочкой кота и банальной надписью «Welcome». Третий этаж пролетает незаметно, выветривая из головы слова для Сантаны и весь хмель. Он трет покрасневшие глаза и на мгновение приваливается к стене, думая, что может не стоит? На четвертом этаже в голове пусто, как в пустыне Сахара, а во рту сухо, как во все той же пустыне Сахара. Себастьян падает плечом на дверь, задевая звонок рукой. Громкая трель впивается в мозг и заставляет морщиться. — Лежи уже, Хаммел. Я открою, — ее голос мягкий, заботливый и самую малость снисходительный. Она так говорила с ним, когда он обжигался чертовым кофе или проигрывал в покере по субботам Дювалю. Он и не заметил, как заскрипела дверь и, если бы Сантана открыла дверь полностью, а не на цепочке, то Себастьян точно провалился внутрь, падая на нее. — Смайт? — не сказать, что она была удивлена. Скорее просто устала. Лопез уже отработала еженедельную порцию удивления. — Привет, — он отчаянно пытается вспомнить те слова, которые придумал на втором этаже, одновременно пугаясь своего собственного голоса. — Если будешь так дальше пить, то я сомневаюсь, что ты сможешь участвовать в региональных, — поводит бровью Сантана, выразительно зевая. Хоть Смайт и видел лишь половину ее лица, но подернувшийся уголок губ и блестящий глаз обрамленный пушистыми ресницами явно смотрел с интересом. — О Боже, кому ещё не плевать на региональные? — ругается Себастьян, крепче сжимая горлышко единственной бутылки вермута, которая у него осталась. — Берри, всему моему хору, «Вокальному адреналину», «Соловьям», — перечисляет Лопез, прижавшись виском к дверному косяку. — Слушай, помнишь, ты говорила и... Я могу... В смысле, хочу... То есть, я не думаю, что... — Смайт впервые чувствует на себе выражение захлебываться словами, но Сантана качает головой и пытается закрыть дверь и это наконец отрезвляет его. — Не суй ноги в мою дверь, — она сильнее давит на дверь, сжимая дорогой ботинок и ногу Себастьян настолько сильно, что тот готов запеть фальцетом. — Подожди, — слабо выдыхает он и Лопез на мгновение ослабляет давление и Себастьян начинает говорить быстро-быстро, стараясь успеть сказать все: — Я не могу сказать, что я люблю тебя прямо сейчас и не могу обещать, что у нас будет что-то серьезное вроде свадьбы и чудесных двойняшек с домиком в пригороде Огайо через пять лет... — Я не хочу двойняшек, — перебивает его Сантана, внимательно вслушиваясь в слова Смайта. — Мы обсудим это потом, — покорно соглашается Себастьян и, закусив щеку изнутри, добавляет, — если ты останешься. Я ведь все ещё могу попросить тебя остаться со мной, да? Лопез открывает рот, но он останавливает ее жестом и, нервно улыбнувшись, выпивает из горла вермут, горячо обжигая губы спиртом. — Теперь говори, — кивает Смайт и находит ее взглядом, сползшую по стене с обратной стороны двери. Он опускается рядом и откидывается спиной на саму дверь. Через щель, дозволенную хлипкой цепочкой, можно просунуть руку. Или бутылку дешевого вермута. — Ты знаешь, как проверяют препараты памяти на крысах? — ее вопрос бы сбил столку не только пьяного Смайта, но и трезвого, поэтому он качает головой и все же протягивает бутылку. — Ей дают препарат и запускают в клетку. Их предлагают два шарика: один пахнет очень вкусно и крыса думает, что за него можно было бы убить, а второй не пахнет ничем, кроме резины и приторного запаха пластмассы. И крыса конечно же бежит ко вкусному шарику, но тот бьет ее током. Она взвизгивает и отскакивает от него подальше. В следующий раз, когда ей предлагают шарики, она косится на «вкусный» с сомнением, но все же выбирает его и снова получает разряд тока. На третий раз или на четвертый, пятый, шестой, сотый — крыса наконец запоминает, что «вкусный» шарик делает ей больно, а обычный — нет. И она решает, что лучше жить без такого великолепного шарика, но и без боли. Ты понимаешь, к чему я клоню? — ее темные волосы слегка выглядывают из-за дверного косяка и Себастьян ловит себя на мысли, что может коснуться их пальцами. Он, списывая на собственную нетрезвость, дотрагивается до кончиков, чувствуя, как в темноте прихожей Андерсона вздрогнула Сантана. — Я — «вкусный» шарик? — тихо спрашивает Смайт и, о Господи, он ещё никогда так не хотел услышать слово «нет». — А я — крыса, которая понимает, что лучше жить без боли, — кивает Лопез, выдергивая из его рук свои волосы. Она легко отталкивается от пола и захлопывает дверь, подталкивая его в спину. Себастьян с силой ударяет по полу кулаком и морщится от боли. Деньги остались в разбитом Порше и на дешевый портвейн уже не хватит. Добираться до собственной квартиры девять кварталов. Дверь снова тихо отворяется и рядом с ним опускается ополовиненная бутылка. — Отношения не должны быть такими... — Сантана сама не может подобрать слова происходящему, — сложными. — О банальных, счастливых историях не пишут песни или поэмы. Только глупые комедии и Диснеевские мультики, — цинично усмехается Смайт, не поднимаясь с пола. Он отхлебывает из бутылки, ощущая ее мятный бальзам на горлышке. Дверь снова хлопает, а вместе с этим где-то в груди что-то трещит и с размаха разбивается на щепки.