19 глава
15 октября 2013 г. в 06:44
Сантана понемногу начинает привыкать к утреннему кофе с газетой и живописным заголовком в стиле «Наследник империи Смайтов пойман в клубе нюхающим травку» или «Сын известного бизнесмена Лаймы попал в аварию в пьяном состоянии». Ещё ей безумно нравится и раздражает, что внизу почти всегда идет приписка, почти сноска, что в этом замешана девушка. Чертов городок во всю осуждает ее и выйти в магазин за йогуртом становится невыносимой проблемой.
— Я, что живу в «Отчаянных домохозяйках»? — кисло усмехается Лопез, отбрасывая очередную газету в сторону.
— В Лайме невозможно жить так, чтобы никто ничего не знал, — философски подмечает Хаммел и отпивает из своей чашки кофе.
С памятного разговора сквозь дверь прошло около двух-трех недель. Электронный календарь пищит, что ровно восемнадцать дней.
— Слушай, а может нам не ехать? — Андерсон закусывает губу и с сомнением смотрит на подругу, которая в тысячный раз пробегает глазами строчки, уже помятой, газеты. — Как ты тут без нас?
— Жила спокойно семнадцать лет и не померла без вас, — обыденно-едко отзывается Сантана даже не поднимая взгляда.
Молчание воцаряется ненадолго. Курт помешивает сахар настолько сосредоточенно, будто собирает ракету. Блейн следит глазами за стрелками часов, что висят над кофемашиной. Лопез думает, что стоит выйти сегодня снова.
Она, кстати, решила уехать. И снова собирает вещи. Только в этот раз небольшую сумку и вместительный чемодан на колесиках. Коробки, привезенные ещё с квартиры Смайта, так и не были вскрыты. Сантана покупает новую одежду, косметику, магниты на холодильник, который у нее будет в будущем. Сантана покупает себе новую жизнь, примеряя ее перед зеркалом в примерочной.
Когда вещей будет столько, что они смогут заполнить чемодан (он в сине-красную клетку и Лопез истерично хохотала полчаса, срываясь на странный вой, когда внимательно рассмотрела покупку) — она возьмет в руки телефон и заказав билет в один конец, улетит далеко-далеко. И даже не оглянется. Она точно это знает, примеряя очередную жизнь на вешалке, прикладывая к себе.
— Может, я говорю глупости... — вежливость Андерсона всегда дает повод для шуток.
— Ты всегда говоришь глупости, но тебя это не останавливает, — пожимает плечами Сантана, демонстративно зевая.
— То, что происходит со Смайтом — ненормально, — с места в карьер начинает Блейн и ловит ее пустой, ничего не выражающий, будто постиранный в отбеливателе взгляд.
— Мне кажется, о Смайте надо говорить со Смайтом или кем-нибудь другим, но точно не со мной. Блейни, ты так и не научился правильно выбирать собеседников, — Лопез так резко встает со стула, что чашка опрокидывается и со звоном разбивается, попутно обжигая ее колено. Она сдавленно ругается и открывает кран, задирая ногу почти в раковину.
— Сан, ты должна признать, что его помешательство... — Сантана почти ощущает на языке «твоя вина». Пропитанное ме-едленным, таким «добрым» ядом. Так отравилась ее тетка: всыпала в бутылку мартини белладонну. Четверть баночки, полупустая бутылка и счастливая, пьяная улыбка посмертно.
Хаммел цыкает на своего парня и тот пытается подобрать слова. Лопез вспоминается, что лучше, чем Себастьян никто словами не жонглировал. Изощренные оскорбления, странноватый и такой понятный им обоим язык.
Кран больно впивается под коленную чашечку, и она взвизгивает.
— В том, что Смайт сходит с ума, есть доля твоей вины. Нет, Сан, ты лично ни в чем не виновата, просто ты стала той самой последней каплей из песен «Bon Jovi», — Андерсон крутит шеей, под предлогом разминки, но Сантана великолепно понимает, что он нервничает. Сильнее, чем когда она приехала из отеля два месяца назад. Сильнее, чем когда она съехала от Смайта. Сильнее, чем на региональных, на которых разрушили его мечту и растоптали отношения лучший друг и подруга.
— Что ты предлагаешь, сладкий? — приподнимает правую бровь Лопез, легко запрыгивая на тумбу рядом с мойкой, проводя пальцами по идеально ровной струе воды.
— Встреться с ним и реши все проблемы, — решительно выдыхает Блейн, глядя ей прямо в глаза.
— Чьи проблемы, Блейни? — в ее голосе отдает каким-то техасским акцентом и впечатлительный Хаммел думает, что на Диком Западе после такого тона простреливали колено.
— Ваши, — Андерсон пытается стоять на своем. — Они взаимосвязаны, Лопез. Если он прекратит гулять и ширяться, то тебя уже не будут упоминать в газетах, а мамаши престанут закрывать детям глаза, когда ты проходишь мимо.
Сантана пытается ответить сразу, но слова застревают в горле комом и становится вмиг так сложно, не то что говорить, а банально дышать.
— Я не думаю, что друзья из Далтона его бросили. И отец тоже, небось, пытается образумить его. Чем ему помогу я? Чем ему поможет его бывшая недо-девушка, которая сорвала ему самое важное мероприятие этих трех лет и при этом орала, что он гадкий и мерзкий? А потом, когда он пришел просить прощения в три часа ночи, я просто его прогнала, — она говорит это быстро-быстро, практически на одном дыхание и в конце захлебывается воздухом.
Хаммел открывает рот, чтобы сказать, но Лопез жестом останавливает его и тихо стонет, утыкаясь лицом в ладони:
— Я — чудовище, я знаю.
— Ты не чудовище, Сникс, — Курт не рискует обнимать ее, но аккуратно замазывает чуть вспухшее колено ожоговой мазью. — Я бы на твоем месте заказал для такого засранца киллера через неделю знакомства. И надо сказать, что если бы не Блейн, то так оно и было бы.
— Курт! — принужденно-возмущенно восклицает Андерсон и ещё что-то пробормотав, спешно ретируется в комнату.
— Где я его найду? Да, он меня даже слушать не будет, — Сантана поднимает лицо к потолку, но ответа от высшего разума нет, и Хаммел снова открывает рот то ли для очередной колкости в сторону Смайта, то ли гениального плана по идеальной встрече Лопез и вышеозначенного Смайта.
Но настойчивый звонок в дверь все перебивает. Им обычно так не звонят.
Рейчел обычно приходит с Хадсоном и они звонят по очереди: длинный-короткий-длинный-короткий. И так, пока не заколебают Сантану и она не понесется к двери с явным намереньем прострелить головы обоим.
Бриттани звонит ярко-радужно. Или ей всегда так казалось? Хотя блондинка уже давно не появлялась у них на пороге и Сантана успела подзабыть ее звонки.
Если приходил весь хор, то это был разнобой голосов, а Мерседес даже пыталсь что-то сбитбоксить со стандартным звонком.
Отец Курта звонил один раз, но ему, на удивление, быстрее всех открывали.
Этот звонок был не похож ни на один, которые Лопез помнила. Она был длинный, пронизывающий мозг и раскаленным штырем, всаживающийся в позвоночник.
Ее совсем не удивило, что за дверью стоял нервный, как оголенный провод, Дюваль и человек шесть в форме Далтона.
— Если он сдох, то не стоило приходить. У меня все равно нет красивого черного платья на похороны, — нахмурившийся Хаммел получает грубый тычок под ребра, а в ее голосе все больше уверенной язвительности.
— Я могу заплатить тебе, — Дюваль на минутку замолкает, шарясь по карманам и выскребая все купюры, что там были, — четыреста долларов и ещё какую-то мелочь, если ты поедешь со мной в больницу к Смайту и убедишь Себастьяна, чтобы тот больше не пил, а его отец не отправлял его в клинику.
«Соловьи» и Дюваль предпочитают не замечать, как она немного пошатывается при последних словах и яростно откидывает тяжелые темные волосы назад. Ее пухлые губы превращаются в тонкую, кривую полоску и Сантана, неоднозначно махнув рукой, идет в комнату за одеждой, со всей силы налетая на столик, торшер, кресло.
Курт кивает им, чтобы хористы вошли. Лопез скатывается по стене и теперь уже плачет. Плачет по-настоящему, растирая глаза и осыпавшуюся вчерашнюю тушь. Она, Сантана Лопез, банально ревет, уткнувшись в коленки, словно маленькая девочка.
Ее подбородок дрожит, и зубы громко, неприятно клацают, когда ударяются о колени. Кстати, обожженное колено все ещё саднит, но ее затягивает в этот плач с головой.
Сантана закусывает ворот рубашки и думает, что главное, чтобы никто не увидел и не услышал. Даже Смайт. Особенно Смайт.
Коробки вскрыты, но наспех подобранное платье совсем не сочетается с туфлями, но зато последствия глупого рева идеально замаскированы. Красные глаза ярко подведены черным и закапаны раствором для линз, оставшимся у нее ещё от Бриттани. Губы подчеркнуты карандашом и нейтральной матовой помадой. Сколько на ней слоев тонального крема и пудры она предпочитает не задумываться.
«Соловьи», во главе с Дювалем, сидят, понурив головы, а на журнальном столике заваренные чашки чая, так и не тронутые гостями. Они, как один, поднимают голову на нее, когда она входит.
Они смотрят на тебя. Они чего-то ждут. Скажи что-нибудь. Скажи что-нибудь умное, — проносится в голове Лопез, но она, молча, шагает к двери, почти за шкирку вытаскивая Дюваля из кресла. Она не хочет идти первой. Ведь она делает это из-за четырех сотен. На остальное ей плевать. А плакала она, потому что нервы. Потому, что стресс и он накопился. Смайт тут совсем не причем. Правда, ведь, Сан?