Немного о затмениях, ненависти и джазе по вечерам

Сантана точно не знает, что делает со своей жизнью. Она пытается это решить всю неделю. Когда покупает блеск для губ с ароматом ежевики и подводит глаза в ванной. Когда пьет кофе Андерсона и язвительно отвечает Хаммелу на странноватую шуточку про Короля и Королеву Лаймы. Когда отец Себастьяна садится в ее кресло и внимательно, словно впервые рассматривает ее. В конце концов, Лопез решает, что чемодан ещё на треть пуст и есть время подумать. Не сейчас. Потом. Позже. Никогда. Хаммел одно за другим отвергает платья, которые Сантана хотела бы надеть на вечеринку Смайта. — Они слишком простые, — кричит Курт, швыряя вешалку за диванчик. Лопез морщится, глядя на каскад кружев и сложный фасон, который делает ее похожей на свадебный торт в три этажа. На ее шутку про шляпку с фруктами, ей сказали, что и это можно устроить. В итоге Сантана взрывается и бежит из магазина, решив, что наденет джинсы и футболку с вырезом. — Не особо отличаясь от стриптизерш, — фыркает Хаммел, открывая настойчиво звонящему в дверь курьеру. Парень со смешной фамилией требует ее, Сантану, и вручает коробку перевязанную ленточкой. Лопез скептично смотрит на коробку, курьера и округлившиеся глаза Курта при логотипе «Dior». Она быстро расписывается и несет коробку в гостиную, небрежно ставя ее на стол. Ей интересно не меньше Хаммела, но Сантана старательно делает вид, что ей все равно. И только потом, под дружные уговоры Андерсона и Хаммела, открывает коробку, аккуратно расплетая яркий атласный бант. Когда она видит кроваво-алое платье, то на мгновение теряет маску, прижимая ладонь ко рту. Ткань растекается по ее ладони и едва слышно шуршит кружевами. Курт кричит, что это срочно надо примерить. Андерсон удивленно таращится на платье, думая, что раньше Смайт не озадачивался костюмами своих спутников. Хаммел, махнув рукой, отвечает, что раньше Смайт вообще был геем, но Сантана почему-то плохо слышит их перепалку, поправляя шлейки лифа, которые спускались по плечам, охватывая руки. Пышная, но короткая юбка открывает ее ноги, которые сейчас вызывающе босы, но Курт уверяет ее, что «те босоножки с прошлогодней распродажи, которые купила Квин, невероятно подчеркнут твои ножки, дорогуша». Лопез тихонько смеется и говорит, что Фабре не даст ей свои босоножки. На что Хаммел уперто-уверенно говорит, что ради такого случая Фабре не только даст ей обувь, но и перешлет экспресс-почтой с полной оплатой взамен на подробности. Лопез глубоко вдыхает, пытаясь не думать о каких подробностях говорит Курт и все остальные. Они почему-то уверены, что она в романтической комедии с Кэтрин Хейгл и свяжет себя со Смайтом на веки вечные. Ей хочется плеваться. И носить это платье не снимая. Всю субботу Сантана торчит у Бриттани, совсем не обращая внимания на Лорда Табингтона и целующихся Сэм и Бритт. Сейчас она должна быть на всяческих процедурах, но ее мутит и Лопез пьет ромашковый чай у бывшей девушки, перебирая ее диски, в надежде на какой-то ужастик. Желательно, чтобы убивали там много, долго и кроваво. Искомое находится, но Сантана точно понимает, что сошла с ума, когда кровь главной героини, текущая по мокрому кафелю в ванной, напоминает ей собственное платье, а маньяк с топором, из чьего лица увидеть можно только губы, улыбается совсем, как Себастьян. Скидывая десятый звонок Хаммела, она в расстроенных чувствах едет домой, чтобы, лениво огрызаясь на обиженного Курта, который так долго выбивал ей очередь к маникюрше, лечь в ванну, полную горячей воды. Лопез опускается вниз почти полностью, оставляя над водой только нос. Темные волосы поднимаются в воде и закрывают едва различимые с закрытыми глазами светлые круги. В голове Сантаны даже проскальзывает мысль, что можно порезать вены, но она тут же смеется над собой. Разум, вернее его отсутствие, подкидывает идею со сломанной ногой, но и она отметается ведь Сантана не трусиха. И к тому же она обещала. И он обещал. Всего один вечер ее бездарной жизни и Смайт не будет ширяться. Лопез не знает почему верит наркоману. По всем правилам книг по психологии и отучения от курения/алкоголя/наркотиков написано, что доверять пациентам нельзя. Сантана сходится на том, что не будет считать Себастьяна пациентом и выныривает из ванны, ощущая, как волосы тяжелым пластом прилипли к спине. Хаммел с утра носится по дому, вычищая с костюма Андерсона и своего невидимые пылинки. У Курта белый классический костюм (правда, с особым затягиванием спины, но этого не видит никто, кроме самого обладателя) и черный галстук, у Блейна — наоборот и Сантану не покидает чувство, что все что-то знают, чего не знает она. В ответ на эту мысль Хаммел только хихикает, Андерсон просит не придумывать, а спрашивать у Стерлинга, который нанялся водителем, было бы все же очень глупо. Но одно то, что Джефф не пьет коньяк в баре в ожидании вечеринки, а абсолютно трезвый, с хитрым прищуром везет их к клубу — вызывает огромные сомнения. Стерлинг даже галантно открывает дверь, перехватывая ее подозрительный взгляд. И первое на что натыкается Сантана — это черно-белой массой, в которой так легко и быстро теряются Андерсон, Хаммел и Стерлинг, успевший провести ее до поста охраны. Волосы Лопез высоко забраны, оголяя шею, круглые плечи и кусочек спины. Но красное платье настолько заметно среди людей, что ей даже не приходится пробиваться сквозь толпу, все расступаются перед ней, перешептываясь и восхищенно оглядывая. Квин, как и предсказывал Курт, прислала туфли и сказала, что если они не пришлют ей фотографии, то она удалит их из друзей на Фейсбуке. Так что теперь Сантана покачивалась на тринадцатисантиметровой шпильке и пыталась не слизать остатки губной помады. Где здесь туалет, чтобы поправить макияж, она помнила смутно. Ее кто-то толкает под локоть и показывает вверх. На нем черные штаны и ярко-красная, в тон ее платью, рубашка. Смайт смотрит только на нее. Разводит руками и смотрит. Над его головой переливается плакат с надписью «Черно-белый бал». Сантана ругается и даже по губам можно прочитать множественный «fuck». Себастьян радостно кивает головой и протягивает руку. Со всех сторон доносятся голоса и крики. Лопез разбирает только «Король и Королева» и «Поднимись к нему». До нее, наконец, доходит упомянутая позавчерашним утром шутка Хаммела, но на губах расцветает язвительная улыбка. Он все ещё стоит протянув руку, но Сантана демонстративно зевает и отрицательно качает головой. По толпе проносится возбужденное «О-о-о». И Смайт смеется в тыльную сторону ладони. Она поступает так всегда. Рассчитывать на то, что она не поступит так во время его дня рождения было предельно глупо. Себастьян спускается по лестнице медленно. Шаг за шагом. Под шум хлопающих, веселящихся и уже немного пьяных людей. Когда он подходит на расстояние двух локтей, то не может выдавить из себя ту ехидную колкость, которую придумал между пятьдесят седьмой и шестидесятой ступенькой. Он сам тонет в ее темном взгляде, который чернильной воронкой засасывает в глубину ее глаз. — Вот твой подарок, — улыбается Сантана и протягивает ему сложенный пополам лист бумаги. Он стоит засунув руки в карманы и насмешливо переводит взгляд с нее на бумажку. Лопез закатывает глаза и впечатывает бумагу ему в грудь, не забыв прошипеть на ухо: — Не беси меня, Смайт. Я не хочу, чтобы твое совершеннолетие было омрачено твоей же смертью. Она порывается уйти, но Себастьян ловит ее за запястье под одобряющий гул толпы. — И что это? Сертификат на бедного бенгальского тигра, которому надо перечислять десять долларов в месяц? Сантана щурится и, выхватив лист, пытается порвать его, подмигнув непонимающему Смайту. Но тот все же решительно забирает бумажку обратно, нетерпеливо скользя пальцами по грубоватой бумаге. — Талон на одно желание? А почему одно? Это самое глупое, что можно было спросить и Смайт в который раз себя проклинает, что рядом с ней хочется говорить, то что думает. — А я не золотая рыбка, сладкий. И да это была самая бредовая идея вырядиться в красный в черно-белой толпе, — усмехается она и проницательно заглядывает в его глаза, обвивая локоть двумя руками. Совсем, как в больнице, с долей эйфории проносится в голове Себастьяна. — Черт, мне так лень выдумывать оскорбление в ответ, — притворно морщится Смайт и кивает наверх. — Пойдем? — К скопищу богатеньких идиотов, у которых самооценка выше Эмпайр-стейт-билдинг? — с серьезным выражение лица спрашивает Сантана и тут же весело отвечает, — Конечно, пойдем. Это же мечта всей моей жизни. — А можно обналичить талон прямо сейчас? — его вопрос сбивает ее с толку, хотя она ожидала чего-то подобного в глубине души. В глубине души, она на это надеялась. — И как же? — искоса смотрит на него Сантана и думает о том, что с таким выражением глаз он может попросить только об одном. — Если искренность... Если ты не играла искренность, поцелуй меня перед всеми ними, — Себастьян произносит это сжав губы, а в глазах не остается ни капли прекрасного «Короля». Он с силой сжимает ее подбородок и всматривается в потухающие глаза Лопез. — Ты ничему не учишься, Смайт, — выдыхает ему в губы Сантана, чувствуя, как его рука ползет выше по бедру. — Мне не нужен такой мудак, как ты. Она пытается оттолкнуть его, но тот слишком крепко сжимает ее и даже внимательно следящая за ними толпа не замечает рывка Лопез. — Мы, кажется, уже выяснили, что не мудаком я не могу пробыть долго, — Себастьян прерывисто дышит и растягивает эти слова, так словно ждал этого момента всю жизнь. — Смайт, я не хочу тебя целовать. Потому, что ты мне не нравишься. Мне нравится... Я, наверно, даже была влюблена в того парня, с которым прожила месяц под одной крышей и он был нормальным. Ты — хорек и ты совсем не он, — Сантана делает ещё одну решительную попытку вырваться и у нее почти получается, когда он судорожно вдыхает воздух и говорит, так медленно и разборчиво, будто на приеме у логопеда: — Но желание все равно мое и... Пожалуйста, Лопез. Я ещё никого не просил о поцелуе, я однозначно качусь вниз... Спокойная уверенность в том, что сейчас она отвернется и уйдет навсегда, рассыпается в одно мгновение. И Сантана быстро, нелепо целует его, засовывая язык в глотку. Пошло, как целуются актрисы порнофильмов. И так же грязно. Она не знает от чего ее выворачивает больше: от темнеющих глаз Смайта, который отрывает ее от себя и смотрит на нее с болезненным непониманием или от собственной дурости, которую уже не спрятать.