Страна Грез.

..В очей прищуре — глубь Вселенной И тайны канувших Миров, Потоком Истины нетленной Души коснутся из Основ. И как теперь не верить в Чудо, Когда бок о бок с ним живёшь? Что в Жизни явь, что — сон-причуда, В упор столкнувшись лишь поймёшь. — Элена Солис.

Каждый раз ложась спать, Джон будто бы переносился в другой мир, совершенно иной, чуждый нашей действительности и разительно отличающийся от реальности; к счастью или сожалению, он не мог понять. До того злополучного момента, после которого он отчаянно делает все, лишь бы не заснуть и не увидеть Нечто вновь. Страна Грез — прекрасное, дивное место, о котором не может и мечтать даже самый творческий и романтичный человек, чей разум переполнен неописуемыми чудесными картинами невиданных пейзажей; на столько чистых и непорочных, на столько светлых и возвышенных, что порой не хотелось возвращаться в реальность, казавшуюся несправедливо унылой, по сравнению со Страной Грез. Красоту этого места, казалось, невозможно было изобразить на холсте или передать воздушными стихотворными строчками. Бескрайние луга и холмы, подсвеченные золотым свечением солнца, будто бы трава и растения сами излучают искрящийся свет; Тенистые леса, хранящие умиротворение и покой всего мира, запирая в своих иголках раздражающий внешний шум, куда ни ступишь — уединенное место, дарующее, казалось, вековую мудрость возвышенных сосен, ветви которых скрывали тебя от жгучего света и затаившегося мрака; И наконец лазурная гладь тихих озер, ласкающая хрустальной волной прибрежный песок река и притягивающая, манящая взгляд синева необъятных океанов, хранящих вечные тайны на непроглядном дне. Каждый раз ложась спать, Джон был рад окунуться с головой в новый дивный мир, превосходящий воображение любого творца в Мире Яви. Он мог скитаться по мирным деревушкам, изучая быт и обычаи местных жителей, не обращая внимания на время; время в этом месте текло совершенно иначе и Стейнбек был несказанно этому рад. Мраморные постройки, каждая из которых ничто иное, как настоящий королевский дворец, которых он в жизни не видел, будучи скромным фермером, родом из Оклахомы. Гармоничные дома, выстроенные в аккуратные ряды переулков; ярко цветущие сады, к которым можно ненароком прийти лишь по цветочному аромату задумчивых васильков и красочных пионов; окрашенные алым золотом балконы и карнизы возведенного замка, заходящего солнца, прощающегося лишь на короткую, но мирную ночь; россыпь звезд на лилово-синеватом небосводе, проглядывающаяся с любой точки холмистой местности. Этот край вводил его в самый настоящий восторг. Лишь смотря на диковинный пейзаж, Джону хотелось творить, поведать миру Яви о несказанно прекрасном месте, передать ту красочную картину, которую он наблюдает ночь от ночи. Но Джон не творец и это его ни сколько не печалило, поскольку он понимал, что это место принадлежит ему одному. Он удостоился чести сюда попасть и никто иной. Только он. В реальном мире, дома, он никогда не мог себе позволить чего-то подобного. Вещи всегда приходилось донашивать за старшим братом Ноем, помогать, даже в ущерб себе, родителям и дяде, отдавать младшим, Руфи и Унфилду, лакомые кусочки со стола, а иногда и часть, если не половину своей порции. Он был средним ребенком, а соответственно, никаких привилегий ему отродясь не полагалось. Он никогда не жаловался и не возражал. Джон понимал что так нужно, что так заведено, к тому же, семью свою он безмерно любил, чтобы что-либо сказать по этому поводу. Да и что бы он мог сказать? Пожаловаться родителям, которые не жалея своего и так шаткого здоровья, трудятся днями напролет на ферме, чтобы прокормить больше десятка голодных ртов, что ему, видите ли, обидно из-за того, что у него нет его личного. Того, что могло бы принадлежать исключительно ему. Ему и никому больше. Казалось, Джон обошел всю Страну Грез вдоль и поперек, однако он на каком-то подсознательном уровне избегал причалов и морских портов, что показалось ему несколько странным, ибо в основном люди опасались северной, горной местности. Стейнбек объяснил это себе тем, что всю жизнь прожил в Оклахоме и ни разу не видел океана. Он привык к адской жаровне на улице, сильным ветрам и ураганам, порой даже перерастающим в торнадо и смерчи, привык к залежам песка и сухому воздуху. Океан, и все что с ним связано, было ему чуждо. Однако, не смотря на некое внутреннее отторжение к морскому воздуху и непривычному, едкому запаху соли, его непреодолимо тянуло туда. Его пугал ни столько океан, сколько необъяснимое, будто бы внеземное, притяжение к нему, которое, казалось бы, должно быть ему абсолютно чуждо. Сумерки сгущаются, теплая золотисто-розовая полоса горизонта растворилась, уступив место глубокому, холодному синему небосводу, поглотившему яркие вкрапления звезд и далеких планет. Сейчас ночь ощущалась совершенно иначе. Больше она не укрывала своим широким рукавом от неизвестности, скрытой в тени, от того ужаса, притаившегося во мраке, от длинных и искаженных теней, которые нельзя приписать ни фасадам зданий с заточенными шпилями, ни уличным фонтанам, вобравшим в себя глухие надежды, ни деревьям, замертво стоящим на аллее, ни редким прохожим, чьих шагов невозможно было различить. Вой ветра. Скорее даже не вой, а неестественный свист, пронизывающий одинокий берег и казалось, раздающийся на весь причал, задевающий даже мирно дожидавшиеся своего часа, галеоны иноземных торговцев, прибывших с далеких материков. Свист не прекращался и лишь усиливался с каждой секундой, и каждым неосторожным судорожным вдохом, продолжая нагонять иррациональную тревогу перед чем-то неизвестным и далеким. Или кем-то. Он уже не ощущал собственных мыслей, чувствовал, что находится в своем сознании не один. Чужое неясное присутствие будто бы медленно душило, заставляя мысленно хватать воздух из последних сил, продолжая тщетную попытку вернуть себе ясность и трезвость ума, играющего с ним в злую шутку. Он не чувствовал чей-либо контроль, он чувствовал что больше не способен контролировать себя. Свой разум и свои мысли. Неясные темные образы, которые не передать словами, глубоководная бездна, не имеющая ни дна, ни начала, утягивающая любого, кто будет в нее всматриваться; а Джон не мог иначе. Его взгляд был прикован к ней. Он чувствовал бездну будто бы был внутри нее. Был ее неотделимой частью. Был самой бездной. Неописуемые далекие миры, коих и помине не существует. Не должно существовать. Никогда не должно. Весь тот неописуемый ужас, причин которого не передать словами. Это нужно прочувствовать. Это нужно увидеть. Это нельзя понимать. Миры, сменяющие друг друга с невероятной скоростью, будто бы не изобрели еще такого времяисчисления, которым можно было бы охарактеризовать это безумие. Зарождение отвратительных тварей, вызывающих лишь зной и холодный пот, гибель этих самых тварей от других, еще более мерзостных, внушающих лишь желание прыгнуть с разбега в ту самую бездну, от которой мгновение назад хотелось держаться как можно дальше. Быстротечная смена одной эпохи на другую, что невозможно отследить, была ли зарождена наша или уже успела погибнуть в синем, беспощадном огне вечности, такой скоротечной, сколько и тянувшейся панически необъяснимо долгие тысячелетия. Пожирание собственной души, по указу крадущегося хаоса. Потеря собственного «я», в контексте времени и пространства и растворение этого «я» в бесконечности холодного и чуждого живому, земному существу, мрака. Перемещение между галактиками и ощущение воздействия гравитации на собственном эфемерном «теле», на которое внутренне оказывается давление атмосферы, разрывающее его изнутри. Потеря ориентации в пространстве, смешение двумерного с трехмерным и помещение его в пятимерное, взрывая, неподготовленный даже для четырехмерного пространства, раздробленный на мелкие частицы, разум, который не представлялось возможным собрать воедино когда-либо. Немощные, почитаемые человечеством, божества, танцующие под дудку кого-то из вне. Кого-то способного управлять, казалось, древними и могущественными богами. Запертая дверь в нематериальном мире, сдерживающая нечто ужасающее и неподдающееся какому-либо вразумительному объяснению. Запертое вне нашей реальности, но существующее везде и всегда, во всех пространствах и временах одновременно. Стейнбек чувствовал будто бы ему открылись двери, закрытые для всех прочих, запретные и вопиющие тайны мироздания, суть и порядок мироустройства, как такового, сама суть, а точнее сказать, бессмысленность существования чего-либо, когда-либо и где-либо перед Гротескным Фантастическим Лидером. Все смешалось в одну единую картину, на которой невозможно было что-либо рассмотреть и углядеть. Ничего, и вместе с этим, все сразу. Будто бы неясный творец не от мира сего, смешал на холсте еще теплую, застывшую в жилах кровь, угрожающую грозу, способную раздробить личность человека на осколки, гремящий гром среди черных туч неба, оглушающий и разрывающий ушные перепонки своим неистовым воем, чернильный мазут, способный проесть в глазном яблоке незыблемую дыру, являющуюся окном в бесконечность за пределами нашей Вселенной и вязкую слизь инородного происхождения, растворяющую любую материю соприкоснувшуюся с ней. Сознание Стейнбека медленно угасало, теряя связь между происходящим в «настоящем» и его взором, направленным на пустой причал и подозрительный штиль черных, непроглядных вод океана. Все плыло, невозможно было сфокусироваться на чем-либо. Он видел перед собой лишь размытые объекты, не имеющий явных форм и четких очертаний. Он ничего не слышал. Его внезапно осенило: завывающий свист, взявшийся из ниоткуда, прекратился. Сейчас он не слышал ничего, совершенно ничего; ни скромного колыхания листьев на близстоящих деревьях, ни тихого, еле различимого, журчания фонтана, ни шелеста волн, тонким слоем накладывающихся друг на друга, ни покачивания галеонов, глухо ударявшихся о причал. Ничего, словно перед ним развернулось самое что ни на есть, затишье перед бурей, многократно приумноженное на свое значение. Затишью пришел конец. Вода, которая еще мгновение назад была неестественной океанской гладью, начала покрываться вспененными пузырями, будто бы где-то на дне происходило извержение подводного вулкана. Земля под ногами пришла в движение, создавая мощную вибрацию. Мощное, оглушающее завывание, исходившее откуда-то из вне или из-под водной толщи, вернулось с невообразимой силой. Если раньше этот отголосок мерзкого свиста звучал будто бы на фоне его собственного сознания, то сейчас он казался совсем рядом. Он оказался перед ним. Перед Джоном Стейнбеком, запомнившим этот момент раз и навсегда, без возможности стереть этот «образ» когда-либо. Это был последний раз, когда Джон видел сны, когда перед ним во всей красе предстала Страна Грез и во всем ужасе то Нечто, явившееся на морском причале. Он не помнил его формы, он не помнил что Оно из себя представляло, но на подсознательном уровне знал чем Оно являлось. Джон долгое время избегал сна любыми методами, отчаянно делал все, лишь бы не заснуть и не оказаться на том злополучном причале вновь. Он этого избегал, но в то же время подсознательное шептало ему о том, что ничего страшного не произойдет, что это ему необходимо, что ему вновь необходимо оказаться на той самой пристани и встретить Его. Отторжение любого сна, будь это необходимый для здоровья и функционирования организма ночной или легкий дневной дрем после усердной работы, резко сказалось на его здоровье. Он не мог нормально есть, злосчастный ком в горле не оставлял его в покое; кожа совсем утратила здоровый цвет, а загар, полученный в ходе долгой и изнурительной работы под палящим солнцем, приобрел нездоровый зеленоватый оттенок; синяки под глазами делались все темнее и темнее с каждым днем, образуя, казалось, самые настоящие бездонные впадины; раны на шее, нанесенные для использования способности, вовсе перестали затягиваться, оставляя темно-багровые подтеки; срывался на близких, высказывая им в лицо все то, о чем и не подумал бы обычно; стал слишком раздражительным, до такой степени, что младшие боялись к нему подходить, не зная как Джон отреагирует на то или иное действие. Родителям это не давало покоя, они видели что с из сыном что-то не так, что с ним происходит что-то странное, но все достигло вершины тогда, когда Джон свалился без сознания, упав с лестницы. Он пролежал в отключке трое суток. Очнувшись, он не почувствовал будто бы проснулся или оторвался ото сна. Он был несказанно рад тому, что ничего не увидел во сне. И в это же время был глубоко разочарован осознанием этого. Теперь Стейнбек больше никогда не увидит Страну Грез, не сможет беззаботно разгуливать по солнечным улицам и любоваться дивной природой, какой в Оклахоме и не сыскать. Во всем Мире Яви. Возвышенные пейзажи, ландшафты неописуемой девственной красоты, не тронутые тяжелой и грубой рукой человека — обо всем этом придется навсегда забыть. Золотистый луч света мягко обрисовывал аккуратные и нежные, но искалеченные и изнеможденные черты лица. После трехдневного отдыха Джону стало гораздо лучше. По крайней мере, в физическом плане. Разум его в порядок так и не пришел. Мысли, гуляя по бескрайнему и безграничному разуму, всегда возвращались к тому моменту. К моменту, который Джон никак не мог вспомнить. Его беспокоило осознание того, что он помнит все, за исключением Его. Он точно ощущал чье-то присутствие, это чувство невозможно спутать с чем-то еще. Он уверен что видел Его, но не мог вспомнить, или точнее осознать, кого, или что именно. Родители пытались расспросить Джона о случившимся, спрашивали все ли с ним в порядке, что с ним произошло и что послужило причиной, на что он шутливо отмахивался и говорил о том, что просто заработался и что сейчас ему гораздо лучше. Ему и в правду стало гораздо лучше, но что-то не отпускало его. Или он не мог отпустить. Этого он не знал. С того момента прошло несколько лет и Стейнбек почти не возвращался к мыслям, тревожно осевших в нем в ту самую ночь. Теперь у него появилось слишком много забот и работы, чтобы думать о чем-то столь бесполезном и бессмысленном. Оказалось, что его способность вовсе не была проклятием, как думали его родители, она оказалась величайшим даром, способным обеспечить всю его семью на поколения вперед. Теперь его матери не нужно было судорожно переживать о том, чем накормить детей; отцу о том, как содержать ферму, обеспечивать многочисленную семью и трудиться в поле, лишаясь последних остатков сил и здоровья; младшим о своем будущем и трудоустройстве в городе; сестре о протекающей беременности, а после и о средствах на содержание и воспитание счастливого и здорового ребенка. Его родные счастливы и обеспечены, и это главное. Работа в Гильдии представляла собой грязный труд, построенный на крови, жизнях и судьбах людей, но Джона, по правде говоря, это не особо волновало. Аморальность своих действий, да и в целом организации, в которой он работал — не то, что способно его остановить на пути к своей цели, а именно, обеспечить близких и подарить им безмятежность, которой им так не доставало. Ради родных Стейнбек готов на все, готов на любую работу и Гильдия представлялась не самым худшим и пыльным вариантом. Некоторое время он успешно выполнял миссии в одиночку, в основном на его душу приходилась разведка, добыча информации и важных сведений конкурентов, представляющих потенциальную или явную угрозу для Фрэнсиса. Далее последовало нарастание боевой мощи Гильдии, теперь Джон время от времени работал с Марком в паре. У них был весьма неплохой тандем, но долго эти двое не могли эффективно сосуществовать, поэтому Фицджеральд ставил Марка ему в напарники от случая к случая, когда была необходимость сильной контр-атаки или внезапного удара с тыла. Но чередование напарников для Стейнбека подошло к концу тогда, когда Фрэнсис одним, ничего не предвещающим днем, вызвал его к себе в кабинет. Джон распахнул дверь, которая, должно быть, стоит больше, чем четверть всей Оклахомы. На удивление, в его кабинете было темнее обычного. Джон привык заставать босса в яркой и освященной комнате, ведь, как думал сам парень, игристый солнечный свет лишь подчеркивает дорогое убранство помещения, создавая нужное впечатление у гостя или работника. Однако сейчас в кабинете улавливалось что-то дико непривычное. Зашторенные панорамные окна, едва пропускающие солнечный свет и дающие понять, какое время суток за стеклом; Длинная и нескладная фигура, чье лицо не представлялось возможности рассмотреть; едкий запах морской соли. Джон нервно сглотнул. — Босс, вызывали? — он механически прикрыл за собой дверь, пытаясь избавиться от странного, до тревоги в груди знакомого ощущения. — Здравствуй, да, проходи. Ввиду учета будущей миссии я решил заняться поиском напарника для тебя, так как это заметно повысит эффективность. У меня есть все основания полгать, что вы идеально сработаетесь. Знакомься, Джон, это Говард Филлипс Лавкрафт и с сегодняшнего дня вы работаете вместе, — Фицджеральд проговорил это даже не взглянув на своего сотрудника, продолжая искать какие-то, наверняка жизненно важные, бумаги. Стейнбек на мгновение завис, пытаясь осознать что происходит и почему он вдруг почувствовал такую знакомую атмосферу, но решил что это не имеет смысла. Нескладная фигура наконец обернулась. Этот человек все это время молча смотрел в щель шелковых штор, украшенных позолоченной вышивкой по краям, обращая взор на бескрайний морской простор и не отвлекаясь на происходящее вокруг. Человек напротив перевел взгляд на Джона, не прерывая зрительный контакт. Бездонные глаза цвета ночного океана точно смотрели в душу и казалось, забирая ее. Стейнбек широко распахнул глаза. Он подошел слишком близко к разгадке, таившуюся в собственной памяти? Бред. Это продолжаясь не более секунды. Джон решил первым протянуть руку. — Джон Стейнбек, приятно познакомиться, — проговорил он, ожидая ответного жеста. — Говард Филлипс Лавкрафт, — протянутая рука в ответ. Его ладонь ощущалась холодной, неживой, словно держишь труп за руку и при этом влажной. Не потной, нет, именно влажной. И этот въедливый запах. — Мы с Ваши никогда раньше не встречались? — сдержанно протянул Джон, пытаясь до конца осмыслить что здесь, черт возьми, происходит в конце концов. Слишком неестественная пауза. Неестественно-долгая пауза. — Навряд ли… сновидец. Перед глазами блекло мелькали давно забытые образы: пустая безлюдная пристань, торговые галеры, нагруженные товаром с континента, непривычный, отталкивающий, но в то же время болезненно манящий запах морской соли, вспененная вода, оставившая после себя волны высотой в высочайший дворец и разрушение, невиданных масштабов. В голове Джона вновь раздалось то оглушающее завывание, напоминающее свист.