клятва на мизинцах

солнце уже начало равняться с бескрайними холмами, ровными, зелёными, но такими разноцветными. на них цвели разные многоцветные цветы, позволяя приезжим туристам или же местным жителям выбираться на эти холмы, собирать цветы и плести из них венки. дети с криком бежали через лес, слыша дразнящее журчание текущего ручья, словно в них срабатывал инстинкт голодного хищника при виде мяса. перепрыгивали через разные ямки, кочки, корни деревьев и бежали, пока деревья окружали их. их радости не было предела, когда они — наконец — услышали вблизи заветное журчание воды, ускоряют бег и выбегают: бескрайние холмы, нетронутые твёрдым бетоном и стеклянными небоскрёбами, располагаются перед их сверкающим взором. детишки упадут на траву и начнут мечтать. мечты у каждого разные, и старый дуб, находящийся недалеко от них, слышит каждое слово, срывающееся с уст ребят. они такие наивные, такие… они видят светлое будущее, но, вырастая, становятся серьёзными людьми в центре большого города, смотря на тёмное небо сквозь свои чёрные очки. на смену розовым очкам приходят чёрные. идентично с каждым ребёнком, однажды что-то внутри издаст хруст и линзы розовых очков треснут. выросший ребёнок, который однажды лежал на земле около того шумного ручья и мечтал в грёзах, снимет их, посмотрит и швырнёт в ближайший мусорный бак. достанет чехол из кармана и навсегда наденет чёрные очки. такие серьёзные, так подходящие его офисному тёмному пиджаку. в глазах казухи сверкнуло что-то, когда они лежали со скарамуччей десять лет назад около того самого ручья.       — пообещай мне, что мы вернёмся сюда. — прощебетал он, смотря на своего друга. первого друга. тот сидел в турецкой позе, слегка сгорбившись. его взгляд медленно перешёл с холмов на детское личико казухи, на миг задержался, и был обращён на старый дуб. казуха протянул ему мизинец, так часто делают дети, когда клянутся в чём-то действительно важным им, и такие клятвы на мизинцах безумно больно вспоминать находясь в возрасте.       — обещать? — скарамучча не смотрел на казуху, его взгляд был каким-то… пелена серости? или что это? старание скрыть эмоции, которые переполняли его в тот миг? что значила та туманность?       — да, пожалуйста. — утвердительно кивнул казуха, нарочито перевёл взгляд со скара на мизинец и обратно. он заглянул в его глаза. тёмные, как серость грядущих дней, словно пасмурное небо, словно… буря? глаза — зеркало души.       — клянусь. — медленно прорёк скарамучча, протянув ему в ответ мизинец. два мизинца сплелись, означая нерушимую детскую клятву. выросший казуха, который заблуждал до самых сумерек рядом с тем ручьём. ручей изменился — он стал узже, скорее, из-за недостатка осадков этим летом. сумеречная тишина, скорбно нарушаемая журчанием ручья и шуршанием сухой травы под ногами казухи. ночь выдалась без облаков, ничего не закрывает полную луну в небе, давая холодный лунный свет на землю. на холмы. тёмный силуэт, который становился всё ближе и ближе с каждым шагом казухи. изначально тот даже испугался: если это какой-то ненормальный? беглый преступник. но силуэт не шевелился. его руки были спрятаны в карманы, а сам он глядел в ручей. и он поднял голову, и казуха в остановился, шаги стихли, сердцебиение ускорилось, а дыхание участилось. на устах казухи застыло имя парня, он в испуге сплёл заледеневшие от ужаса пальцы, а в ушах тонко зазвенело. и силуэт это заметил. заметил движение с пальцами, и он произнёс:       — ты всё ещё так делаешь? — он не слышал этот голос года три точно, но… он никогда не хотел, чтобы этот голос замолкал. и казуха промолчал, молчание. мир вокруг замер, секунды на наручных часах скарамуччи замедлились, и тишина. тишина, как ночью на кладбище. тихо, сумеречная и высасывающая душу. мучительная.       «— да. моя привычка с детства осталась. я… помнишь, как мы пообещали встретиться здесь спустя десять лет. одиннадцать лет прошло, помнишь мои губы на твоих обкусанных, но тёплых губах. я тебя часто холодные руки, помнишь, как я тщетно старался их согреть в своих, но… помнишь, как мы делали всю ночь проект на конкурс, но успешно проспали. я помню, тот день, ведь я уснул в твоих объятиях.       ты тогда пожелал мне спокойной ночи, и она… она действительно была спокойной рядом с тобой, доброе пробуждение, безумно. у тебя тёплые губы, которые тогда заботливо коснулись моего лба. ты постоянно вытирал мне усы от кефира бумажной салфеткой, а помнишь твой пятнадцатый день рождения и ту горку. ты тогда отдал мне свой первый поцелуй, а я свой. и я не жалею, не жалел никогда.       ты всё такой же? я уверен, что ты так же щёлкаешь пальцами, имея привычку кусать губы и внутренние стороны щёк, у тебя взгляд, который смотрит на мир свысока и под холодной пеленой, но почему со мной твой взгляд становился иным? я всё тот же мелкий мальчик, который зарывается под одеяло, боясь грозы, которая ужасающе сверкает в небе. я люблю забегать в тёплую походу в воду и отдаваться морем брызгов. я люблю долгие поездки на машине, как и ты. я люблю котов белого окраса, а ты больше собачник…       я…» казуха влетел в скарамуччу, плотно прижавшись к нему всем телом. слёзы, как по сигналу, полились из глаз. три года.       — три года. — прошептал казуха. — мы… поклялись на мизинцах, но… и тёплые руки скарамуччи обвили его тело, пальцы закрылись в светлые локоны. и он убаюкивающе гладил казуху по спине, пока второй уткнулся ему в плечо и жадно вдыхал его запах. парфюм. лишь луна, звёзды, и… старый дуб, заставший долгие поколения. он видел, слышал, наблюдал. и шелест его листвы, и тишина, нарушаемая всхлипами казухи и шептаниями скарамуччи. больше они не повторят подобных ошибок. они поклянутся на мизинцах, ведь это самое крепкая и нерушимая клятва.