«Если память о людях, которых уже нет, продолжает жить, то они, наравне с литературными персонажами, становятся в какой-то степени плодом вымысла.»
Грэм Грин
˚✧⁺˳
Феликс и сам не понимал, сколько времени уже прошло с той самой вести. Час? День? Неделя? Сердце будто вовсе перестало биться, он не ощущал его. Тошнотворная тревога не давала сомкнуть глаз, из-за чего состояние ухудшалось с каждым вдохом и выдыхом. Привычные дела перестали иметь какой-либо смысл, всё стало безразлично. Однако мозг по прежнему старался функционировать и мыслить здраво, получалось отвратно. Хёнджин исчез из его жизни. Это не было каким-то несчастным случаем, не могло быть такого. Хотя Феликс до последнего не хотел верить в то, что дорогой ему человек покинул этот мир исключительно по своей воле, вновь отказываясь верить в ослепительное солнце завтрашнего дня. А сейчас глаза Хëнджина плотно закрыты, и видит он только непроглядную темень, из которой уже никогда не выберется. Технически, он не видел ничего. Кожа была бледной, солёной. Вода окутывала его холодом, пробираясь в самое сердце и заполняла собой лëгкие уже мёртвого юноши, продолжая обрубать все пути к спасению. Да только сам парень не желал просыпаться, потому и отдал себя на растерзание океану. Однако тот принял его спокойно. Возможно, Хван бы усмехнулся про себя и подумал что-то в стиле: «На то его и прозвали Тихим океаном». Он забирал души умерших без свидетелей, успокаивал заблудившихся своими течениями, а некоторых и вовсе спасал от гибели. Он больше никогда не увидит тот пленительный цвет родных глаз, которые тот выводил на холстах в самых тëплых оттенках, что имелись в его палитре, и тех всë равно было не достаточно — не существовало ещë на свете тех цветов, которые смогли бы описать всю ту красоту, всех тех искр, что моментально загорались при виде возлюбленного. Нет уже тех бесконечных переживаний из-за своего якобы бессмысленного существования, нет истерик, от которых все органы внутри менялись местами, нет ни-че-го. Не могло всё так сложится, не должно было. Он знал Хвана с головы до пят и от своих же догадок становилось хуже. Тревога накрывала с новой волной, а из глаз безудержно текли слёзы. Он знал, он всё прекрасно знал, просто не хотел верить. Сгорбившись закрывает глаза Феликс и старается не разреветься навзрыд, но накопившаяся обида на самого себя накрывает парня с головой. — Феликс, ты не виноват, пойми… Это был его выбор, — Джисон говорил охрипшим от слёз голосом, сам особо не понимая, что чувствует. Казалось бы, ни одно слово не могло описать всю ту пустоту и отчаяние, что происходило сейчас в сердце младшего. Оно разрывало на ошмётки, кидало из стороны в сторону и заставляло отказывать лёгкие качать воздух в изнемождённое тело. Настолько противно и мерзко от самого себя Феликсу не было ещё никогда: он прекрасно знал о суицидальном поведении Хёнджина и всеми силами старался спасти того, выдернуть из этой непроглядной тьмы смертельного спокойствия, но все его попытки кончились тем, что он пытался предотвратить. Было противно до ужаса. Он слепо верил поведению старшего, правда думал, что тот идёт на поправку и они действительно смогут пройти этот сложный этап вместе. Иллюзия, созданная любимым человеком и не более. А любимым ли? Феликс был в смятении и страхе от этой мысли. — Он же… Совсем недавно… Я буквально вчера с ним разговаривал по телефону…— выдыхает, а после давится несуществующем на тот момент для него воздухом. Жмурит глаза настолько сильно, из-за чего в висках начинает долбить молотом. Джисон и Минхо сидели рядом, пытаясь хоть как-то успокоить трясущееся тело парня. Казалось бы, ещё немного и он упадет в обморок от переизбытка эмоций, настолько сильно его трясло от этой новости. Первые минуты он молча слушал дрожащий голос матери старшего по ту сторону телефона, всë ещë отказываясь верить в происходящее. Будучи в Австралии ему больше всего хотелось увидеть Хёнджина, прижаться к нему до хруста в рёбрах и не говорить ни слова, ведь молчание красноречивее слов. А сейчас он не может сделать ничего. Только смириться с потерей, да и то стадия принятия наступит не скоро. Он слишком сильно к нему привязался. Настолько, что дышать становилось трудно в его отсутствии, сейчас вовсе доступ к кислороду был перекрыт гнетущей истерикой. У них было столько планов на совместное будущее, которые разрушились в один миг. Хёнджин давно хотел переехать в Австралию, дабы Феликс не тратил столько денег на перелёты и мог видеть своих родителей чаще, в свою очередь Хван бы любовался красотой Тихого океана чуть ближе, ночью он был особенно красив. Мама часто приводила его к берегам именно Тихого океана, просто потому что ей нравились тысячи оттенков синего, которые создавали впечатление ночного неба под ногами. Только потом Хёнджин узнал, что мать всё это время вспоминала его отца, который, в своё время, был моряком. Однако во время шторма того выкинуло за борт, и какое-то время его считали без вести пропавшим. А мама до сих пор так считает, всё отрицая очевидную смерть своего мужа. Хёнджин по-прежнему писал своего рода короткие стихи, которые Феликс с удовольствием читал под песни Людовико Эйнауди зимними вечерами после напряжённого дня. В такие моменты становится понятно, насколько скоротечным может быть время: буквально вчера ты обнимал любимого человека, был очарован его красотой, а сегодня от него остаётся лишь воспоминание. Сейчас же Феликс остро ощущал лишь пустоту, которая пробралась под кожу и заполнила собой каждую частичку тела. Он давно уже потерял счёт времени, просто сверлил взглядом пол, оперевшись руками о голову. Ли был готов поклясться, если он отпустит её — больше никогда её не поднимет, будто бы та была налита свинцом. Пепельные волосы были взлохмачены, губы искусаны в кровь, а глаза потемнели на пару оттенков. Феликс так и не поднимает головы. Ни через 30 минут, ни через час. Всё происходит словно под толщей воды, сквозь которую невозможно что-то разглядеть. — Я ведь правда думал, что всё может наладиться… — голос был до неузнаваемости искажён хрипотой, а руки продолжали грубо сжимать платиновые пряди. Лишь спустя какое-то время тот поднимает голову и в немом шоке смотрит на Минхо. Глаза предательски болели от истощения и всё никак не могли сфокусироваться. Губы искривились в больной улыбке. — Почему всë так, Минхо? — и опускается на пол. Слёзы вновь застилают собой всю картину перед глазами, горло горит в агонии, а от грудной клетки ничего не остаётся, она оседает пеплом. Он вновь закусывает и без того распухшие окровавленные губы, отчаянно пытаясь подавить всхлипы. Старший приподнимает задыхающиеся тело, прижимая к себе как можно крепче. Частое дыхание Феликса чувствовалось где-то в районе плеча. Было тяжело смотреть на то, как его младший брат страдает, и не по кому-то там, а по мёртвому любимому человеку. Тошно и противно от самого себя. Осознание собственной беспомощности только добивает, переворачивая всë с ног на голову. Джисон прижимается к Феликсу со спины, пытаясь дать некую опору, хоть самого и трясëт не меньше от происходящего. В голове по прежнему каша, которую эти трое наврятли смогут расхлебать в ближайшее время. Ли успокаивается медленно, выплëскивая всё, что накопилось за столь короткий промежуток времени, обвисает безжизненной куклой в руках брата, который по-прежнему обнимал его, водил по запутанным волосам в успокаивающем жесте. Джисон же отходит за успокоительным и салфетками на кухню, однако по возвращению наблюдает убитое горем искажëнное лицо младшего, которого Минхо уложил на диван, всë ещë гладя по волосам. — Я хочу побыть один, — проговаривает осипшим от слез голосом, отвернувшись к стене, сжимаясь. — пожалуйста… — старшему приходится напрячь слух, чтобы услышать последнее слово. Джинсон ставит рядом с Феликсом стакан воды с успокоительным и смотрит не менее обеспокоенно на подрагивающую спину под пледом. Минхо резко встаёт и хватает руку парня, выходя из комнаты и оставляя младшего наедине со своими мыслями. Старший нервно кусает губы, сползает по двери и оседает на пол, крепче сжимая руку Хана. — Грëбаный Хван Хëнджин… — маска старшего Ли с громким треском разбивается о пол, оголяя уже настоящие чувства, которые тот всеми силами старался удержать в присутствии младшего брата. Того и без истерик старшего не хило косит и кидает из стороны в сторону. Гораздо сложнее сейчас было вытащить его из пучины отчаяния и не дать Хвану забрать того с собой. Минхо точно не переживёт. Джисон по прежнему старался не разреветься навзрыд, но получалось ужасно: жалкое подобие спокойствия резко сменялось гримасой боли, отвращения и страха. Его трясло. — Мы не должны оставлять его одного, ему тяжелее всех нас вместе взятых, — констатировал факт младший, растирая горячие слезы рукавом толстовки по не менее горячим щëки.˚✧⁺˳
Прошло около трëх лет с того самого дня, когда Феликс узнал о самоубийстве Хвана Хëнджина. Пожалуй, это был один из самых сложных периодов в жизни Ли. Первое время было невыносимо больно находиться в их когда-то общей квартире, смотреть на его картины, фотографии, стихи и прочее. Всë напоминало об их «счастливых» днях. Настолько, что выворачивало наизнанку все внутренности, ноги отказывались идти вперёд, а душа была изодрана со всех сторон и истекла кровью. А жизненно важный орган будто бы атрофировался совсем, стал каменным и не функционировал должным образом. Феликс не смог долго оставаться в Корее из-за гнетущих его душу переживаний, потому решил вернуться в Австралию, а точнее на еë границу, дабы быть ближе к Тихому океану. Ближе к Хëнджину. Какое-то время хотелось выбросить абсолютно всë, что напоминало о любимом человеке, сейчас же младший бережно хранит все те портреты и пейзажи Хвана, стихи, какие-то записи. Каждое лето тот выходит к берегам излюбленного океана, наблюдает за закатным солнцем и покоряется его красотой, как в первый раз. Сегодня был тот самый вечер. 14 августа 2006 года в 23:38 было найдено тело молодого художника в Тихом океане. Ровно три года, как Хвана Хëнджина не стало. И все эти три года Феликс пересматривает одно и тоже видео, которое было записано не за долго до трагической вести. — Я надеюсь, ты всё-таки посмотришь это видео, Мелоди, — с небольшой улыбкой проговаривает Хван по ту сторону экрана. Феликс тоже улыбается, но душа по прежнему тоскует, от того глаза безжалостно начинает щипать от накативших слёз. И это его пропитанное нежностью «Мелоди». — ты у меня сильный мальчик, я знаю — Ликс тут же ставит на паузу, пытаясь совладать с эмоциями. Осознание того, что ты больше никогда не увидишь человека, который маячит на экране, врезается в голову с такой силой и перекрывает доступ к кислороду. Ему определённо нужно время, чтобы перейти к стадии принятия, но всё равно нажимает на пробел дрожащей рукой. — Думаю, тебе интересно, зачем я это сделал, — он складывает книги в стопку, и Ликс замечает, что это те самые книги, которые он когда-то отдал Джисону, так и не спросив разрешения самого Феликса. — В какой-то момент я перестал бороться и жалею, что не могу найти сил двигаться дальше. Это давит. Мне казалось я делал недостаточно и старался работать на износ, хоть как-то отвлекаясь от навязчивых мыслей. Но, если честно, я не чувствую себя лучше, но я бы хотел соврать, чтобы не огорчать тебя, — отодвигает стопку в сторону и смотрит уже непосредственно в камеру. — Я сожалею, что тебе пришлось потратить столько денег на психиатра и те грёбаные таблетки, которые я терпеть не мог, но продолжал пить. Мне жаль. Только сейчас, спустя столько времени, Ли начал осознавать, насколько же он был слеп по отношению к Хёнджину. Он смотрит опухшими глазами на картины, которые когда то рисовал Хён днями и ночами, и понимает: тот выражал свою боль через творчество. Пусть рисунки и пестрили своей яркостью красок, однако не всё было так просто. Не каждый прохожий заметит что-то неладное в цветном рисунке. И этим прохожим оказался Феликс. А стихи! Чëртовы стихи.! — Но я не хочу, чтобы ты каким-то образом винил себя в моей смерти. Это не твой выбор и не твоя вина, Мелоди. И мне бы хотелось извиниться перед тобой за всё, что я сделал и не успел сделать для тебя. Мне правда жаль. — Вновь улыбается. Такой грустной улыбкой, которую Феликс прежде видел единожды в свой жизни. И вот снова. В глазах читается боль, а голос предательски дрожит, старается не заплакать. — Ты один из немногих, кто помогал мне оставаться на плаву дольше. Я старался запомнить как можно больше связанное с тобой: как ты читал зимними вечерами мои стихи под Эйнауди; походы к берегам Тихого океана, где ты один раз умудрился пораниться, и я нёс тебя обратно до домика на руках… Я могу перечислять бесконечно, ты знаешь, да жизни не хватит, — Как бы иронично это не звучало, но ему действительно не хватило счастливой жизни здесь. — Я всегда хотел прожить жизнью тою, которую, не захочется менять на грязь в болотах… Я˚✧⁺˳
Моей первой любовью стал промерзлый кот из соседнего двора; Второй — неведомой ныне красоты природа со всеми своими странностями и обычаями; Третьей — девушка с волнистыми огненными волосами и россыпью таких же веснушек; А четвёртую я запомнил лучше всего — его звали Хван Хëнджин. Я его никогда не забуду. Я его никогда не увижу.