Каникулы в Петербурге

Но он был. Лежал на кровати, слегка укрывшись одеялом, смотря в мрачную синеву угасающего дня за окном грустными стеклянными глазами. Практически беззвучно поставила стакан у изголовья кровати, на что он повернулся. - Спасибо, - сказал Тихон немного с хрипотцой от оставшейся на связках слизи. Я обошла и легла на сторону рядом. Своим добрым взглядом с полуоткрытыми веками он озарял буквально все. Все больше смотря на него понимаю, что делать это было совсем не к месту. Я запутала обоих, завязала себе руки на дальнейшие действия. Хотелось исчезнуть, прямо сейчас, наконец превратиться в пепел от огня, которым он нас жег, все реже взмахивая большими черными ресницами, которые вовсе перестали двигаться через пару минут. На его лице будто была проекция жизни, в которой мне никогда не побывать. Ощущать ее, но никогда не прикоснуться. Присутствовать в ней от третьего лица. Щека мялась о подушку, делая сонную мимику более детской. Кончиками пальцев начала проводить по верхушкам кудрей. Они очень мягкие, уставшие от питерской осенней пыли, в темноте кажущиеся абсолютно черными. Спускаясь ниже, по периметру уха до самой мочки, ловля все выступы, перепады, изломы, к шее, ключицам, плечу, бицепсу. По его телу начали выступать мурашки, и уже на запястье он поймал пальцы, слегка поцеловав каждый из них с особой нежностью, и прижал к груди, все так же мирно засыпая. - Там шаверма стынет, - шепотом раздалось по комнате от меня. - Если хочешь, можешь съесть одна, - так же тихо произнес он. - Я без тебя не буду. - Ты упускаешь самую вкусную шаверму в мире. - Тогда не спрашивай, если тебе ничего не достанется, потому что я очень хочу есть. - Какие у москвичей аппетиты, я балдю. С закрытыми глазами он вскинул брови вверх, отчего я засмеялась, и после аккуратного поцелуя в висок Тихона направилась на кухню, предварительно закрыв к нему дверь, чтобы не будить. Конечно, после микроволновки она не такая вкусная, но идеальные пропорции соуса и ингредиентов просто крышесносные. Записала кружок Ире, с каким рвением я ем это блюдо, после чего последовало короткое: «Мы переспали, не спрашивай подробностей, все расскажу при встрече». Еще час бродила по пространству квартиры, искала место успокоения. Понимала, что за стеной спит человек, который сыграл роль целителя моей истрепанной души. Руки заламывались от трепета, хотелось танцевать. По телевизору снова страсти, но не такие, как в этом маленьком домике где-то в центре. Хотелось выглядеть лучше, распространять свою мягкость от момента на мир. Хотелось обнять планету, но убить расстояние в 700 км, чтобы мы жили на соседних улицах. Звезды одна за другой начали появляться на небосводе. Они то терялись в белом дыме, то снова освещали своим холодным светом крыши города. Во дворе тишина. На сердце тепло. В квартире прохладно. Сигарета то разгоралась новым пожаром, то умирала, рассыпаясь пеплом в окне, забирая мысли о сожалениях. Было все предельно ясно, от чего становилось противно, но принять ситуацию сил не хватало. Я искала ответы в окне подъезда напротив, где за столом сидели мужчина с женщиной. Им было за 40, на столе стоял виски, и они что-то бурно обсуждали. Вроде, их темой был аборт, который уже был совершен, но не этой женщиной. Что все это было ошибкой прошлого и теперь стало проблемой. Скрип двери соседней комнаты. Из-за угла медленно выходит неуклюжее тело в штанах, растирающее глаза после небольшого сна. На него падает свет фонарей из окон, очерчивающий все самые красивые места, которыми восхищалась бы любая на моем месте. Сев рядом на подоконник, он вытащил из кармана свою пачку. Зажевал сигарету и поджег. - Прекрасный вечер, - первым нарушив тишину, решил сказать он. - Наверно, самый лучший за последний год. - Извиняюсь, что вырубился. Сегодня умотались в театре, по кругу одно и то же делали. - Ничего страшного. До меня резко долетел его парфюм, прошибая с головы до ног особой дрожью. Фужерный, с нотками пряностей, он пах как первая игра в футбол летом, на коробке у дома. - Слушай, можно я тебя сфотографирую? Так красиво сидишь. - Если ты хочешь… Этот полароид, где он без футболки, с растрепанными волосами и уже почти докуренной сигаретой, был верхом всех искусств. Я смотрела на него и не могла поверить, что это реально. - Покажи, - требовательно попросил он. Стал рассматривать, даже немного похвалил мое мастерство. - Но если ты уедешь, я не могу гарантировать, что это никто не увидит, - заявил он. - Могу дать гарантии, что дальше моего фотоальбома это никуда не уйдет. - Репутация – дело шаткое. Все еще существуют мобильники и соцсети. - Если ты так не хочешь, чтобы я оставляла ее себе, то могу отдать тебе. Только дай еще раз полюбуюсь. Потеряв дар речи еще раз, она безвозвратно была потеряна в его пачке сигарет. Конечно, не такой бы судьбы ей желала, но желание изображенного на полароиде – закон. Оттуда никого не вырежешь, не отфотошопишь. Только если ножницами. - Могу ли я что-то получить взамен на сохраненную репутацию? Он хмыкнул, выкинул сигарету, и пальцами обеих рук сделал призывающее в свои объятия движение. Сильно зарывшись где-то около сердца, до ушей доносился размеренный ритм ударов. Я гладила его спину и не хотела двигаться больше никогда в жизни с этого места. Пальцы Тихона блуждали между моих карамельных волос, иногда слегка сжимая их для того, чтобы понюхать. - А ты мне сегодня снился, - начала рассказывать я. – Мы были где-то в горах, там было очень много цветов. На тебе было надето очень широкое пальто, которое очень красиво разлеталось от ветра. На фоне были облака. Ты бегал туда-сюда, пытаясь что-то найти, а я просто стояла и смотрела, как ты бегаешь. А потом встал и начал смотреть мне в лицо, так загадочно улыбался, будто знаешь какой-то секрет, но ничего не говорил. - Так сильно прямо скучаешь по мне, что снюсь? - А ты не скучаешь по мне? - Я на полку поставил пустую пачку, которую купил в день, когда впервые увидел тебя. Дату даже написал внутри. - Не заставляй меня плакать. - Юля, я не позволю упасть ни одной капле из твоих глаз, если ты мне позволишь. Прекрасно понимаю обстоятельства, и прекрасно пониманию мотивацию, но если это рвет сердца нам обоим, то почему бы не сломать это все. Время? Я дам нам время. Квартира всегда открыта, деньги всегда будут. Просто мне точно нужно знать, готова ли ты. - Тиш, ты же знаешь, что мне нечего сказать. Я просто хочу быть счастливой здесь и сейчас, забыв о том, что нам придется расстаться. Поверь, с таким количеством загонов, как у меня, еще никто не справлялся. Если я буду жить у тебя, не останется путей отхода, если мы разосремся в край. Мне очень нужно свое место и свои люди вокруг, и это не быстрый процесс в новом городе. - Я понял. И говорю это не с отрицательной энергией, а с той мыслью, что готов буду помочь со всем, что потребуется. Он поднял рукой мое лицо и мягко поцеловал, не давая и шанса закончить день в плохом настроении. Нежно погладил потертости на уголках губ, извиняясь за то, что согласился на столь увлекательную авантюру. А мне лишь хотелось кусаться, съесть его полностью и увезти к себе домой. Хохот от тупого поведения залечивал все, что мы так старались конструктивно решить, хотя нет ни одного правильного выхода. Уже ночью мы собрались гулять по крышам. Странные танцы под луной с видом на все достопримечательности города. Он делал все в моем пребывании здесь лучше, ярче. Басом заполнял пространство спящих дорог, когда спустились на улицы. В темных переулках знакомил с истинными ценностями культурной столицы, водил неизвестными путями, делился курьезными историями из жизни. А под утро, когда выключились фонари и солнце начало царапать своими лучами верхушки домов, показывая последнее утро в Питере, он как истинный джентльмен уложил меня спать, заключив в самые родные объятия. Напевал колыбельную, заставляя забыть про все тревоги и совсем отключить голову. Больше без него дышать не хотелось. Все жизненные обстоятельства, которые так держат меня там, казались смешным предлогом. Сильнее вжималась в него, понимания, что сегодня наша последняя встреча, и, возможно, судьба никогда больше не позволит сойтись где-нибудь в одной точке мира, потому что я постоянно игнорировала ее возможности. Запоминая каждую клетку кожи, цвет каждого выступа, скалистые изгибы, строгие линии, становилось грустнее. А самым грустным было то, что проснувшись, рядом со мной было пустое место.