Ψταλία | psytalia

- Итак... Вы снова записались на приём под чужим именем. - Вы сказали, что просто говорить с Гилбертом вам не позволяет этика. - Довольно оригинальное решение проблемы. Вы задавались вопросом почему психотерапия вызывает у вас настолько сильное сопротивление? - Мне не нужно задаваться вопросом, я и так знаю ответ. - Поделитесь? - Нет, не думаю. - Ладно. Как ваши дела, Гилберт? Вы впервые выглядите настолько расслабленным, находясь в моём кабинете. - Это хорошо, нет? Говорит о доверии и прочем дерьме, которое должно формироваться в процессе. - Я рада слышать, что, как специалист, вызываю у вас доверие. О чём вы хотите поговорить на этот раз, Гилберт? - Даже не просите как дела у моего бывшего партнёра по бизнесу и как я решил свою проблему? - А вы ответите? - Забавно. - Что именно вы находите забавным? - Я не планировал ничего говорить, но вы не стали задавать вопросов, и теперь мне хочется. - Это называется негативизм. Он характерен для .... - Трёхлеток. - И подростков. - Звучит не особенно обнадёживающе. - А вы хотите, чтобы обнадёживало? - Я давно уже не в том возрасте, когда это могло сработать. - Вот как. - Ему не достаточно хреново, чтобы захотелось посочувствовать, но достаточно - чтобы позлорадствовать. И мы даже не отгрызли друг другу головы. - Значит, ваша поездка удалась? - Я ещё не решил. Но мне доставляет удовольствие то, что он один и ему хреново. И он делает глупости, потому что рядом нет того, кто мог бы его встряхнуть. - Вам доставляет удовольствие, что он не нашёл вам замену, не так ли? - Ауч. Это было не в бровь, а в глаз. - И всё же? - Да. И мне доставляет удовольствие, что хреново было всё это время не одному мне, но и ему тоже. - Звучит довольно обнадёживающе, не находите? - Ваша тактика ведения допроса изменилась, фрау "Я влезу к вам в голову". - Это не допрос, и вы знаете об этом, Гилберт. Вы имеете полное право не отвечать на вопросы, если не хотите, можете покинуть кабинет в любое время, и даже написать на меня жалобу, если посчитаете, что были не в безопасности во время сеанса, или я нарушила этические нормы. - Да, знаю. И я не собираюсь делать ничего из перечисленного. Вы мне нравитесь, хотя у меня и есть некоторые предубеждения насчёт мозгоправов. - У вас был печальный опыт работы с психотерапевтом? - Нет. Это был знакомый, который анализировал меня без запроса. - Это не этично. - Тогда всем было насрать на этику. Ему - в особенности, когда дело касалось меня. Впрочем, сломанная челюсть быстро помогла ему осознать свою ошибку. - Вот как. Но давайте всё же вернёмся к вашей поездке в Москву. - Да, точно. На нём была засаленная рубашка, на голове гнездо и выглядел он так, что в гроб краше кладут. И он опять забывает стричься. Думаю, его опять накрыло, но он из принципа не жрёт таблетки. - У вашего бывшего партнёра по бизнесу депрессивное расстройство? - Биполярка. Но обычно окружающие не замечают. Эпизоды длятся... очень долго, и он имеет привычку обрывать общение с окружением, когда они сменяются. Обычно люди успевают узнать его или как депрессивного обмудка, слушающего всякое заунывное дерьмо на пластинках, или как слишком деятельного придурка с шилом в заднице. - Но вы заставали оба эпизода. - Да. Мы были вынуждены тесно общаться из-за наших опекунов с довольно раннего возраста, хоть и не выносили друг друга. Или скорее, я его не выносил, а этот придурок настойчиво пытался записать меня в свои друзья. - Кажется, вы ему нравились. - Но не так, как нравился мне он. - Вы были влюблёны в него? - Да. И когда осознал это - натворил такого дерьма, что его мать потребовала, чтобы опекун сбагрил меня с глаз долой, если не хочет проблем. Она никогда не была от меня в восторге, а когда узнала, что произошло - столкнула меня с балкона. Приземлился я в кустовые розы. - Вас это веселит. - Нет, я... Думаю, она довольно мягко со мной обошлась. Если бы она нашла способ, с удовольствием меня бы убила. Но это было невозможно. И отправить меня за решётку тоже не представлялось возможным... по ряду причин. - Что вы сделали, Гилберт? - Вы ведь знаете ответ, зачем спрашиваете? Мне... некоторые из моих опекунов были религиозны до фанатичности. И они пришлись как раз на мой, скажем, ранний подростковый возраст. Случалось всякое. Ну, знаете, спать с руками на одеяле, и прочее. И если вдруг во время обхода мои руки оказывались под одеялом, меня хлестали так, что после даже стоять становилось проблематично, не то, что сидеть. Когда у меня впервые случились ночные полюции, я был уверен, что умираю, потому что много грешил, и Господь меня теперь ненавидит. Такой пиздец. И это при том, что я ещё даже не осознал, что мужчины меня привлекают так же сильно, как и женщины. А потом у меня появился другой опекун. Он увлекался музыкой, сам писал сонеты, и вообще, был достаточно одухотворённой личностью, его не интересовали приземлённые мирские вещи. Он относился ко мне действительно по-отечески, и нравился мне больше остальных, но находил вообще любые плотские желания - отвратительным. И я подумал: он разочаруется во мне, будь это даже женщина, так какая разница? Полная жесть, да? Обычно люди принимают свою сексуальную ориентацию, когда знают, что их примут любыми. А я её принял как должное, когда осознал, что меня не примут в любом случае. И мне сорвало к чертям все тормоза. После того ... инцидента мы не общались лет пятьдесят. По ощущениям. А потом у меня случились серьёзные проблемы и Иван... не знаю, не умеет отказывать в утешении? В любом случае, он выбрал хреновый способ, и меня триггернуло так, что ничего не случилось. И вообще больше никогда не случалось, хотя мы стали довольно часто общаться, и даже начали вести кое-какие дела. И наше время вышло. - Что, простите? - Наше с вами время. - Да, конечно. Вы не станете делать запись на следующую сессию, я права? - Именно. И я вообще не уверен, что мне стоит снова появляться здесь. - Вы ведь сами говорили, что я "вроде как уже в курсе некоторого дерьма, так... почему нет?". - Действительно. Тогда... до встречи?