«Bank Angle!»

      Осомацу распахивает глаза и вздрагивает, словно очнувшись от навязчивого кошмара. Он вновь сидит в кабине самолёта, но теперь уже на своём почётном командирском месте.       Снова в небе.       Дышать стало необычайно легко, а силы гравитации как будто больше не давят; казалось, можно спокойно стоять в салоне и пить кофе в то время, как Боинг летит кверху брюхом.       Как будто больше ничего не имеет значения.       Его внимание сразу же цепляет небосвод. Осо привстаёт и заглядывает в окно: вокруг него — облака, под ним — тоже облака. Пухлые, персиковые, прекрасные. Такие нравятся Карамацу.       А ещё Карамацу нравится витать в этих облаках. Однажды по пьяни он обещал выкупить самого большого в мире папочку — 380-ый Аэробус — «демонтировать оттуда к херам все пассажирские сиденья и обставить мебелью, чтобы был у них собственный дом в небе» — так и сказал. Дурашка ещё не знает, сколько стоит топливо, которые эти птички жрут литрами.       А Осомацу не знает, зачем это всё запомнил.       Он садится и с задорной улыбкой обращается к младшему брату, но в растерянности замирает, когда замечает, что того на месте нет — после стольких полётов наличие второго пилота под боком уже как само собой разумеющееся.       И Чоромацу куда-то пропал...       КВС смотрит на панель перед собой: цифры на показателях высоты и скорости беспорядочно бегают, не останавливаясь ни на одном значении; навигационный дисплей не показывает ни курса, ни единого кусочка земли; а на полётном дисплее даже нет горизонта.       Осомацу кусает нижнюю губу. Они летят чёрт знает где, чёрт знает куда, чёрт знает на какой высоте и чёрт знает с какой скоростью.       — Pan-pan, all station, MA123, request position and emergency landing. We have critical navigation system malfunctions, over.       В наушниках гробовая тишина, не слышно даже пресловутых помех. Парень начинает пробовать всевозможные частоты, но ни на одной из них так и не приходит ответ. Минуты ожидания длятся мучительными часами.       — Кто-нибудь?..       Тревога начинает преодолевать стойкие границы, но вдруг он слышит звук двери кабины.       — Чоромацу ушёл вздремнуть ненадолго, что-то у него совсем голова разболелась.       Кара, как ни в чём ни бывало, заходит в кабину, вытирая влажные руки маленькой тряпочкой, которую после суёт в карман.       Старший брат с облегчением выдыхает, снимает наушники и выглядывает из кресла, немного неуверенно задавая вопрос, который в жизни не должен спрашивать ни один пилот:       — Так, ладно, а куда... Куда мы летим вообще? У меня тут какая-то хрень с приборами.       — В... — младший вдруг заминается, а затем растерянно смотрит на командира. — Я... Не помню?..        Вопрос, кажется, застал врасплох обоих. Пилоты молча смотрят в одну точку, почему-то не спеша ничего предпринимать. А надо ли? На душе селится такое диковинное чувство, словно на плечи больше не давит ни работа, ни обязанности...       — А время сколько? — невпопад интересуется Осо, замечая у Карамацу наручные часы, и посмеивается, прекрасно осознавая, насколько сейчас тупой этот вопрос; но смешок этот скорее от пляшущих нервишек. Как и, собственно, вопрос.       Карамацу поднимает руку, но вдруг хмурится и цокает языком.       — Не знаю, батарея сдохла. Остановились на 18:56.       Они вновь в тишине смотрят друг на друга, но взгляды эти теперь полны необъяснимой печали и осознания. Тоска вдруг завладела их сердцами, как будто они не виделись очень долгое время.       Не нужно слов, не нужно намёков; второй пилот неторопливо подходит и без раздумий усаживается к командиру на колени. Радушный приём не заставляет себя долго ждать: звуки поцелуев приятно щекочут слух.       Пока у них есть время. Пока никто не видит.       Осо часто задумывается, в какой же момент он успел проебать глиссаду и не выйти на второй круг, втянув в это дерьмо себя вместе с Карамацу. В какой момент роковая ошибка в виде совместной дрочки по пьяни в умах двух братьев стала и не ошибкой вовсе. Осомацу часто задумывается, всё ли с ним нормально.       «Да, нормально», — говорят ему на медосмотрах и допускают к полётам. Но дяденьки и тётеньки в халатах не подозревают, что КВС имеет в виду отнюдь не физическое состояние.       Это странно, это ненормально; и не то чтобы Осомацу не насрать на чьи-то выдуманные морали, за младшего братика он всё-таки переживает: вряд ли его нежное сердце выдержит всеобщего презрения и насмешек.       Эти отношения были обречены с самого начала, как и этот чёртов рейс.       И хоть они договорились разорвать тайную связь как только у кого-то из них появится девушка, старший всё чаще и чаще ловит себя на эгоистичном желании о том, чтобы этого никогда не случилось.       Кара с искренней любовью берёт руки брата, целует их и прижимает к своим щекам, мягко улыбаясь. Осомацу не понимает, зачем столько нежности для человека, с которым всё равно не будет будущего.       Ну какая дама не захочет такого обаятельного парня?       Тем не менее, ему нравится. Это не похоже на фальшивую скукотищу из порно, это не похоже на наигранный цирк из фильмов, это не похоже вообще ни на что. Уникальные чувства, ни с чем не сравнимые.       Приятное тепло ударяет по лицу, а затем разливается по всему телу; командир покорно ластится навстречу ласковым прикосновениям на своих румяных щеках, позволяет Карамацу расстегнуть воротник рубашки, потрогать шею и ключицы; сам того не замечая, улыбаясь и тая от чудесных ощущений.       В его руках даже огромная крылатая железяка превращается в бумажный самолётик.       Осомацу не уступает в энтузиазме и обнимает партнёра, забираясь шальными руками под одежду и поглаживая спину и бока, отчего младший так забавно выгибается. Губы жадно, но с какой-то трепетной бережностью оставляют розоватые метки на чужой шее.       В голове уже не счётчики самолёта и вызубренное наизусть лётное руководство, а только второй пилот. Каждая мелочь в нём теперь имеет значение: гладкая, нежная кожа, которую просто невозможно посметь бездушно царапать и кусать; горячее, сексуальное дыхание над ухом, которое ещё сильнее сводит с ума; запах дорогущего одеколона, причём не вонючего такого мужицкого, от которого морщишься, как от противного спирта, а мягкого и лёгкого, приторного даже — с нотками шоколада, что ли.       Вот уж действительно сладкий мальчик.       На вкус тоже сладенький.       Дрожащий вздох, страстные игры языком, кроткий поцелуй напоследок и далее по кругу. Ещё, ещё, ещё и ещё. С губами надо обращаться деликатно, как с Боингом во время посадки. Возьмёшь грубее — и ударишься хвостом. Карамацу не нравится спешка и неосторожность.       А Осомацу не возражает. Не возражает, чтобы трепет в его сердце длился подольше; не возражает дразнить себя сладостным чувством, словно они на самом деле занимаются       любовью.       Ему нравится угождать любимому своей заботой; ему нравится, когда доверчиво дают шанс выражать свою привязанность.       Только вот когда прячешь свои чувства от окружающих, то невольно прячешь их и от самого себя.       Младший брат толкается навстречу бёдрами, желая облегчить стояк хоть какой-нибудь фрикцией. Командир, чувствуя на себе нетерпеливые движения, как-то самодовольно ухмыляется — какого бы романтика-ангелочка Карамацу из себя ни строил, он по-прежнему Мацуно: такой же развязный и бесстыжий, как и все остальные братья.       Второй пилот дразнится ладонью — гладит чертовски медленно, но цепко сжимает член пальцами через ткань, заставляя старшего тоже невольно мычать и двигать тазом. Бугорок между ног начинает давить, выталкивая из обоих парней едва сдерживаемые вздохи. Кара расстёгивает их ремни и приспускает брюки вместе с бельём, наконец высвобождая виновников грядущего торжества.       Руки братьев почти синхронно прижимают органы друг к другу, размазывая на головках поблёскивающую смазку. Карамацу целует старшего в щёку, шепчет ему какие-то нелепости на ломаном английском и, уткнувшись лбом в плечо командира, плавно толкается в их руки. От жаркой близости голову вскруживает так, что все мысли неминуемо валятся в штопор.       А затем он привстаёт, насколько это позволяет тесная кабина, и стягивает штаны до колен. Вид того, как пилот смачивает пальцы языком, заводит за спину — Осо догадывается для чего — и издаёт тихие, милые звуки, будоражит каждую клеточку и в груди, и в паху. Боже, он совсем рехнулся?       Осомацу наверняка соврёт, если скажет, что у него никогда не возникали дивные фантазии о том, в какой всё-таки позе он однажды отымеет своего младшего брата в пилотской кабине... Но не во время полёта же!       Однако нельзя не отметить, что такая затея возбуждает его ещё больше.       КВС целует своего сладкого, но точно сумасшедшего мальчика, пока юркие ручки попутно гуляют по всему телу: играются с любимыми ягодицами, гладят талию и как нарочно тянутся подразнить самое чувствительное местечко — краешек уха.       Карамацу трётся задом о смазанный слюной член, и Осомацу всем нутром чувствует, как им обоим уже невтерпёж.       — П... Презерватив? — отрываясь от мягких губ, шепчет командир. Да, почему бы и не побеспокоиться о комфорте братика? Ибо лететь с кончёй в заднице весь рейс вряд ли удобно. Наверное. Возможно. Скорее всего. Он не проверял.       Кара шуршит в карманах, а затем с жарким вздохом возвращается к своему нескромному занятию.       — Не взял с собой...       — Ну конечно, каким пилотам ударит в бошку ебаться в самолёте. Девчонки в Mile High Club позвали?       — В какой там позе ты нас представлял?.. — ехидно усмехается младший, и на такой встречный подъёб Осомацу со стыдливой улыбкой замолкает. Дерзкие ответки Карамацу — очевидный блеф, но который почему-то всегда попадает прямо в яблочко, чёрт бы его побрал. Выиграть у него эти словесные перепалки — то же самое, что и выиграть в рулетку.       Второй пилот наклоняется к уху командира, щекоча соблазнительным голосом:       — Запрашиваю разрешение на посадку.       Осомацу едва находит силы, чтобы не заржать.       — Пф... Снижайтесь, Карамацу-кун.       И Карамацу седлает его. Так же, как и командирское кресло: наученный и натренированный, и ни капли сомнений.       Карамацу седлает его, а Осомацу со скромным стоном вскидывает голову и видит перед глазами сверкающее небо со звёздами. Только вот крыша Боинга в полном порядке, а его собственную уже снесло встречным ветром.       Пилоты глубоко дышат, не двигаясь и прикрыв глаза. Кара вновь касается ладонями щёк старшего брата, с улыбкой прижимаясь к его лбу своим. Минутка, чтобы перевести дух.       Внутри горячо и тесно. Второй пилот до сих пор с непривычки слегка вздрагивает от случайных пульсаций, сжимая брата ещё крепче. Щёки парней пылают — вряд ли от стыда, но от возбуждения и невероятных ощущений. От переполняемых эмоций каждый их секс — будто как первый, с букетом только что распустившихся крышесносных чувств.       Осо смотрит вниз, поощрительно поглаживая любовника по бёдрам. Но что-то он не припомнит, чтобы Карамацу мог вот так запросто принять его целиком, не опустошив перед этим весь тюбик смазки.       — Тебе не больно?       — М-м, нет... — младший с щепоткой удивления опускает глаза: кажется, он тоже впечатлён своим достижением. — Совсем не больно.       Похоже, в этом мире и вправду ничего не имеет значения.       Кара выпрямляется и начинает неторопливо двигаться. Он кокетливо задирает свою белую рубашку до самых ключиц, требуя ласки. Осомацу не противится такому соблазну: трогает и гладит партнёра с такой же любовью и заботой, как гладит фюзеляж перед каждым полётом; азартно поддаётся вперёд, целует и прижимается лбом, только вместо холодного металла — разгорячённая кожа.       Карамацу ёрзает и случайно задевает собой штурвал.       «Bank Angle!»       Два роковых слова доносятся до ушей, и паника больно вонзается в грудь; испуганный командир, вжавшись щекой в партнёра, резко хватается за руль и пытается выровнять самолёт вслепую. Сердце бьётся изнутри, как дикая, загнанная в клетку птица.       Дышать снова трудно.       — Осомацу... Sweetheart?       Старший чувствует на щеках руки брата, которые ненавязчиво подстрекают приподнять голову, взглянуть на любимого.       — Всё хорошо, мы не падаем... Не упадём, — второй пилот оборачивается, чтобы глянуть на панель, а затем старается успокоить встревоженного брата поцелуями в лоб.       КВС с невиданным ранее страхом в глазах смотрит на младшего брата, по его щекам стекают слёзы.       — Кара... Карамацу...       Самолёты — с виду сильные и красивые гигантские птицы; но стоит ошибиться — и они выглядят так жалко, когда валяются разодранными в клочья на земле.       Дрожащие руки намертво сжимают штурвал. Он не может отпустить.       Осомацу боится отношений; боится ответственности, которую они несут; боится неизбежно погубить их, уронив на землю; боится подвести Карамацу.       Позволит себе большее, отпустив штурвал, — и всё рухнет в один миг.       Из-за собственного беспорядочного дыхания едва удаётся слышать ласковый голос. Карамацу по-прежнему сидит на его всё так же твёрдо стоящем члене; противоречивые чувства забивают голову: пилотировать во что бы то ни стало или отдаться страсти. Старший, жмурясь, от безнадёги закусывает болтающийся перед носом галстук напарника.       Младший продолжает двигаться, неустанно одаривая брата поцелуями и настойчивее стараясь украсть его внимание.       Почему он не останавливается?       «Не упадём»... Как он может быть настолько уверен?       Осомацу в глубоком замешательстве, но по каким-то причинам колкое чувство опасности ослабевает с каждым бережным прикосновением ладони на его щеке.       В конце концов, нет ситуации, в которой он бы не доверился своему второму пилоту.       Вряд ли в голове у Карамацу сейчас вертится намерение их всех прикончить. Руки — по-прежнему с робостью и неохотой — наконец отпускают штурвал, предпочитая теперь находиться на теле партнёра и игриво мять сочные формы. Кара с тёплой улыбкой тянется к наушникам и включает громкую связь.       — At... tention, passengers... Мы входим в зону турбулентности, просим оставаться на своих м... местах и пристегнуть ремни, — тихо выдохнув, Кара насмешливо улыбается. — Тотти, подержись за что-нибудь.       Шуточная издёвка вызывает у старшего смешок.       Звуки в кабине становятся громче, а движения пилотов — страстнее, сильнее, быстрее. Осомацу не может оторвать взгляда от своего милого, любимого, великолепного младшего брата. Вот бы дать своим сокровенным мыслям перерасти во что-то большее.       Вот бы сказать ему.       «Bank Angle!»       Как же сильно командир его любит. Как же сильно колит в груди от одного только его присутствия. Как же сильно он ценит проводимое с ним время. Как же сильно спирает дыхание от его умелых, полных желания впечатлить движений и губ.       Омывает целиком, как океанская волна, разрешая лишь захлёбываться.       — Б-блять, Карамацу...       В паху словно жгучий узел натягивается. Осо жмурится, больше не выдерживая любовных провокаций своего партнёра, прижимает руками его бёдра, войдя полностью, лениво целует (скорее не целует даже, а по-глупому прижимается губами) и кончает, утопая в эйфории и нежных объятиях. Горячо, очень горячо.       «Bank Angle!»       Оба дышат почти без сил, но в кабине продолжает витать соблазнительная жаркая атмосфера. КВС ищет руки второго пилота, чтобы с улыбкой переплести с ним пальцы.       Карамацу приподнимается; его прежде оставленный без должного внимания член в предвкушении пульсирует перед лицом командира, истекая смазкой. Осомацу облизывается и покорно впускает возбуждённый орган меж своих губ; влажный язык с интересом ласкает набухшие ве́нки. Здесь его навыки уже не так причудливы, как со сайдстиком, но и скромных стараний хватает, чтобы партнёр оставался довольным. К тому же, какой пилот может похвастаться, что ему добровольно отсасывает высший по рангу коллега?       Вдруг младший выходит и трётся стволом о щёку, глядя на старшего брата сверху и кусая губу от невероятного зрелища. Стекающая по подбородку слюна, влюблённый взгляд из-под полуприкрытых век, томное дыхание, а ещё съехавшая на бок фуражка — корона — с этими лавровыми веточками на козырьке и, конечно же, член у рта — такой вид командира однозначно будоражит, гоняя «бабочек» внизу живота похлеще всякого постановочного порно со святошами. Кара входит обратно и уже сам неторопливо толкается в податливый ротик, наблюдая с неподдельным наслаждением.       «Bank Angle!»       Пламенные cтоны Карамацу давно затмили монотонные возмущения машины. Осомацу прикрывает глаза, ощущая только неизмеримое удовольствие и вкус смазки на языке.       Явно недовольный игнорированием лайнер снова и снова надоедливо ябедничает на угрожающий крен, однако пилоты до сих пор не чувствуют на себе ни малейшего давления — наклоняется лишь небо за стёклами. Так кружиться они позволяли себе, пожалуй, только во время дурачества на тренажёре. Остаётся надеяться, что пассажиров не укачает...       Командир обхватывает руками второго пилота за поясницу и прижимает к себе. Ближе, глубже.       «Bank Angle!»       Осомацу с восторгом стонет, когда горячая головка упирается в горло; а через мгновение чувствует, как твёрдый орган покидает его рот. Вздохи Карамацу заполняют кабину, а на щеке и губах остаётся вязкая сперма. Сколько ни говори ему не кончать на лицо, когда рядом нет раковины, — постоянно забывает. Ну и чем это всё теперь вытирать?       Младший брат, кажется, не парится над этим вопросом: с ухмылкой тянется к смятому на кресле кителю командира и оттирает чёрным в золотую полоску рукавом остатки своего хулиганства. Нахал!       Покончив с баловством, парни мигом косятся на панель.       Они не падают. А Боинг молчит.       С небывалым облегчением командир поддаётся вперёд к своему компаньону.       — Даже не вздумай меня целовать после этого! — второй пилот, как важная мадама, приставляет пальцы с его губам, горделиво выражая свою привередливость. Почти убедительно. Но старший братик подыграет.       — Я не побрезговал взять твой хуй в рот, а ты теперь меня отвергаешь? Онии-чан обидится!       — Польщён твоей самоотверженностью.       Кара смеётся и уволакивает брата в долгий, ласковый поцелуй. А затем ложится на его плечо, мечтательно глядя в окно на так безмерно любимые пушистые облака.       Осомацу променял бы все свои рабочие часы — и тысячи часов налёта в том числе, — чтобы только быть рядом, в этой безумной и бездумной близости со вторым пилотом.       С Карамацу он действительно чувствует все шесть степеней свободы.       Как будто сам вот-вот       взлетит.