Лютнист в опале

Лютик проснулся в незнакомом ему подвале, в воздухе стояла неприятная сырость и смердело затхлостью. Помещение, в котором находился поэт, имело три стены. Четвёртая представляла из себя запертую на замок решётку, отделявшую камеру от общего коридора. Из одежды на барде были лишь белые льняные трусы, но это состояние не доставляло поэту никаких моральных неудобств. Лютик нахмурил аккуратные брови и тряхнул руками, после чего послышался звон кандалов, которыми он был по рукам и ногам прикован к стене. По лестнице в подземелье спустился стражник в узнаваемых доспехах. Это был солдат княжеской гвардии Туссента, и теперь для барда стало очевидным то, что его кто-то подставил. И не было также у поэта сомнений в том, кто это сделал. — Вставай, кутила! Стрепню принёс! — гвардеец подошёл к решётчатой двери, открыв её и бросив на пол тарелку с овсяной кашей. — Что происходит?! — Лютик истерично дёрнул руками, вылупившись на тюремщика. — Где я и почему я здесь нахожусь?! Отвечай, долговязый! — Ты в темнице. Разве непонятно? — воротила ехидно ухмыльнулся, сложив руки на груди. Лютик молча смотрел на стражника, и понял, что попал в очередную передрягу, из которой выбраться будет весьма, весьма сложно. Стражник резким движением руки прихлопнул комара, севшего ему на шею, развернулся и пошёл дальше по коридору, насвистывая какую-то незнакомую заключённому в кандалы поэту мелодию. Лютик беспомощно посмотрел на тарелку с кашей, стоявшей в паре метров от него. Бард попытался было подползти к ней, дотянуться окольцованными пальцами, но его движения были парализованы железными путами. — Зараза… — сказал поэт, стиснув зубы и опустив на грудь волосатую голову. Дни стали для брошенного в подземелье поэта невероятно длинными и скучными, в голове его не прекращали появляться мысли о причинах и последствиях произошедшего казуса. До сих пор он ничего не знал о том, что ему ещё предстоит пережить, назначена ли ему какая-то кара и участвует ли во всём этом действии знакомая ему княгиня Анна Генриетта. Все эти вопросы беспрестанно сменяли друг друга в его сознании, не давая барду спать и думать о чем-либо другом. Дни чередовались с ночами, ночи с днями, но Лютик никак не мог этого узнать — в его камере не было ни одного окошка, через которое мог бы пробиваться свет небесных светил. В один из бессмысленно и бесцельно проведённых в темнице дней Лютик проснулся от шума, доносящегося со стороны каменной лестницы, ведущей в подземелье. Этот звук нельзя было спутать ни с одним из известных человечеству звуков — отдалённо он напоминал цокот копыт какого-то млекопитающего, чем-то походил на удары киркой по рудным жилам. В темницу спустилась высокая стройная рыжеволосая женщина, одетая в шикарное расшитое золотым шёлком платье, на котором были тонкими нитками выведены разноцветные узоры. По правую руку от привлекательной женщины шёл тот, кого Лютик знал долго и очень хорошо. Тот, кто спасал барда из разных передряг, угрожавших жизни поэта. Геральт из Ривии, он же белоголовый, он же Мясник из Блавикена. Слева от княгини шёл Золтан, уже привычно размахивая туда-сюда короткими мускулистыми руками. Тройка подошла к клетке Лютика и переглянулась, после чего женщина устремила полный презрения и нетерпения взгляд на барда. — Виконт. Лютик. — промолвила женщина монотонным, полным досады голосом, поправив свою навороченную причёску. — Анетта?! Геральт?! Золтан?! — глазницы барда значительно увеличились а размерах, и он слегка приоткрыл рот, демонстрируя невероятное удивление. — Здравствуй, Лютик. — Геральт сложил руки на широкой груди и поднял брови, поморщив лоб, на котором красовалась пара шрамов. — Я опять пришёл спасать твоё гузно от неприятностей. — Твоё счастье, — прервала Геральта Анна Генриетта, гордо задрав подбородок к верху и положив одну руку на другую и посмотрев таким образом на Лютика, — что Геральт хороший друг княжеского двора. И мой друг. Если бы не он, тебя бы вздёрнули на рее в боклерском порту на этой неделе, и не сомневайся — ты этого достоин. Ты — подлец, лжец, ничтожество, жалкий трубадур, хамоватый сердцеед, унижающий августейших особ. Но ты…красивый сердцеед. И всё ещё дорог моему сердцу. И именно поэтому я великодушно согласилась выпустить тебя по просьбе Геральта и под его личную ответственность за то, что ты больше не станешь причиной появления ни одного разбитого женского сердца в моём городе. И я очень надеюсь, Лютик, — Анна Генриетта опустила глаза и задумчиво посмотрела в пол, — что я не пожалею о своём решении. — Я ручаюсь за это, княгиня. — сказал Геральт, приложив правую руку к груди в знак почтения перед правительницей Туссента. — Хорошо, я охотно верю тебе, ведьмак. Прежде ты доказал свою честь и храбрость и, в отличие от этого болвана, тебе поверить я могу. Стража! — Анна Генриетта посмотрела в сторону лестницы. — Откройте первую камеру и выпустите барда! И верните ему его вещи! По лестнице быстрым шагом спустился княжеский гвардеец со связкой железных ключей на руках, подбежал к камере Лютика и открыл её, после чего подошёл к самому поэту и принялся открывать кандалы. — Спасибо, княгиня. Я крайне благодарен за эту…услугу. И не злитесь на Лютика. Я…не знаю подробностей, но уверен, что он не специально. — Геральт искоса посмотрел на своего друга, закованного в кандалы. Княгиня благодарно кивнула и устремила свой монарший взор на стражника, который выводил вымотанного Лютика из камеры подземелья. Проходя мимо княгини, бард удрученно посмотрел на Геральта и перевёл усталый взгляд на Анну Генриетту. Из его уст вышло только одно слово, сказанное с величайшим чувством сожаления, хотя по смыслу своему оно не подразумевало какого-то грустного подтекста. — Спасибо… Лютик поднялся по лестнице в сопровождении Геральта и Золтана, шаркая по земле босыми ногами. Княгиня смотрела в след своему бывшему возлюбленному и не смогла сдержать приятной улыбки, невольно появившейся на её красивом лице. Через пару дней бард уже стоял на балконе одного из номеров городской корчмы и смотрел на прекрасный Боклер, погружавшийся в вечернюю темноту. Бард облегчённо вздохнул и вдруг услышал стук в дверь своего номера. — Кто там? — спросил Лютик, подошедший к двери и прислонившийся к ней ухом. — Княжеский гонец! — из-за двери послышался хриплый старческий голос. Лютик открыл дверь, и перед ним предстал престарелый мужчина с небольшими закрученными кверху усами. Одет он был в синий кафтан и такого же цвета лосины, из под верхней одежды выглядывал воротник белой рубахи. — Виконт Юлиан Альфред Панкрац? — спросил старик поэта, держа в руках таинственную деревянную коробку. — Да-да. Это вы по верному адресу. Но я, — Лютик невольно запнулся, пытаясь сообразить, кто мог отправить ему передачу, — я не заказывал посылок. — Это подарок. Велено передать в руки получателю. Вот, я принёс. И передаю в руки. — старый гонец протянул барду непонятный ящик и вежливо поклонился. — Нижайше благодарю. А от кого это? — Лютик любопытствующе рассмотрел коробку с разных сторон и слегка потряс её в руках. Послышался стук неразличимой природы. — Не велено говорить Вашему сиятельству. — посыльный отрицательно покачал головой. — Разрешите идти? — Да. Будьте здоровы. Лютик закрыл дверь и понёс деревянный ящик к прикроватному столику. Поставив посылку прямо на него, он достал из-за пазухи расчёску и вставил ручку в щель, отделявшую крышку ящичка от остальной части. Использовав косметический прибор в качестве рычага, бард наконец вскрыл посылку и с интересом взглянул внутрь. — Десять. Десять бутылок. Лютик не ошибся. В ящике были аккуратно расставлены десять бутылок лучшего туссентского вина «Сангреаль». Между ёмкостями затаился маленький кусочек пергамента, измазанный помадой. Лютик нахмурил брови и достал обрезок, принявшись читать содержимое. Одно предложение. «От Анны Генриетты барду Лютику». Но именно это предложение вызвало у поэта неподдельную радость и облегчение. Лютик прижал кусочек пергамента к груди, плюхнулся на кровать и уставился в потолок, рассматривая неведомо что и неведомо, где. Глаза его заблестели, а дыхание стало более глубоким и прерывистым. Ладонь руки, в которой он держал листочек, невольно прижималась к груди всё сильнее, а в голове поэта не осталось ни одной мысли, которая не касалась бы посылки и её отправительницы.