Горячая Игла

Ему принесли его холодный бифштекс. Красная морская соль хрустела у него между зубов, когда он пережевывал. — Я приблизился. Правда, теперь я так близко, как никогда. Будто все налаживается. Уиллу хочется стошнить от этих объяснений. Есть такая пытка, когда мученику капают холодной водой на голову; одни и те же капли одной и той же воды, в одном и том же промежутке времени — чем не пытка эти объяснения? Подавляя в горле с десяток добрых слов Уилл лишь набирает ещё одну ложку сырного супа. Это проработанная схема, дать ему выговориться, а потом повторить что-нибудь настолько же серо-бледное, как сегодняшнее утреннее небо. — Да ну? Глаза Дэвида бегают по комнате, ненормально-быстро разглядывая окружающих. Высматривает в их лицах подозрительное недоверие, которым сам и страдает. Он выглядит помятым и, кажется, уже пару дней кряду нормально не спал. Уилл уже выслушал несколько умопомрачительных историй. Судя по всему, Лу всеми силами старается заманить Дэвида в его же сети и сбежать. Его внимание сопоставимо с веревкой, медленно стягивающейся вокруг шеи. Уилл может себе это представить, но не может представить только скольких ухищрений стоила Люсьену его нынешняя свобода. Или её иллюзия. — Свалим в Париж. Будем жить там припеваючи. Отличная идея, Керуак — золотая голова… — А почему ты так уверен, что они ждут там тебя? Уильям не выдает того, как сильно ему надоели подобные разговоры, только намекает, используя не самые добродушные фразировки. Это настораживает Камеррера. — Я куплю билеты Лу. Куплю жилье. Обеспечу. Черт, да даже Джека пригрею, если Лулу нравится с ним водиться, но ненадолго. Им не надо будет ни о чем беспокоиться. — Звучит, как манипуляция, — Уилл проглотил ещё одну ложку и закусил полусухим куском хлеба. Они заказали по десерту. — Ты на чьей стороне, Вилли? — спросил Дэвид с настороженным видом. — На твоей. Всегда был. И моя работа, как мне кажется, это не давать тебе сойти с рельс. Говорю, что слышу — и я слышу очень плохую манипуляцию, которая добром не кончится. — Критикуешь — предлагай. Дэвид дожевал свой остывший стейк, измазав рукав рубашки в перечном соусе. Уилл доел суп и приступил к десерту — на него напал нечеловеческий голод после вчерашнего запоя. — Со всей честностью мне присущей, я понятия не имею, что тебе предложить. Учитывая, сколько всего ты перепробовал, здесь напрашивается один-единственный выход, одно решение, которое тебе не понравится. Я это знаю, поэтому говорить не буду. Мне только хочется, чтобы ты не заходил слишком далеко и не игнорировал и чувствовал меру. Дэвид не выражал ничего, кроме уверенности, такой упертой и циничной, которую можно наблюдать у отчаявшихся людей, у тех, кому больше нечего терять. По старой дружбе Уилл отлично знал, что терять есть что, но любовь есть любовь; во всех ее многочисленных проявлениях она ядовита. Кому-то просто везёт больше или меньше. Она способна затуманить разум самым расчётливым и прагматичным из нас, а ее влияние действительно непостижимо: в одном случае она приносит рай, в ином же — погружает в ад. Уилл посмотрел на свой мизинец-обрубок. Ему знакомо то, через что проходит Дэвид, но лишь отчасти. И за невозможностью чем-то помочь или что-то подсказать, более, чем то, что он постиг на собственном опыте, Уилл лишь вздохнул и продолжил ковырять ложкой свое суфле.