Горячая Игла

Позовите доктора Альбуса! Позовите МакКени, прошу, Тут повешенный и его Дороти, Это память, я ей дорожу… Ему хотелось, чтобы пластинка заела здесь и сейчас, но ломануться прочь сил не нашлось. Книги, разбросанные по паркету, хруст поленьев в камине, урчащий желудок… надо бы поживиться чем-нибудь. Вертихвостка скакала по мусоркам, А Дороти — по головам, Не расскажет ведущий о жути, Ведущий не ведает сна! Дэвид безучастно уставился в окно, куда-то в непроглядную темень. Где-то на небе уже должны были зажечься звёзды. Защита на носу, а у него в голове черт знает что творится. Все его мысли перемешаны чужими руками. Уилл узнает его только в привычном смысле этого слова: лохматый, с яркими глазами и прямым носом, рослый, в изношенной фланелевой рубахе цвета полугнилой тыквы. Не меняется и выбор обуви, и манеры, которые подкорректировать бы… Но изменился взгляд. Более того, он никогда не любил звёзды. Пошатнувшись, Уилл встал на ноги. Самообладание на месте, дело в шляпе. Но ноги очень скоро стали ввинчиваться в паркет, как гвозди. Прикидывая, какой отвёрткой ему предстоит раскручивать это добро, он со скрипом перемещал свои гвозде-ноги и мало-помалу добрался до Дэвида. Тот вздрогнул, но больше не шевельнулся. Лампа старого образца горела внутри у Берроуза, и он четко ощутил, как она лопнула, и осколки стекла вонзились ему в мягкие ткани. По всему телу побежали мурашки и тепло удовольствия. Уилл побежденно привалился к Дэвиду, а затем и вовсе сложил руки на его коленях, погрузив лицо в темноту. Только тогда Каммерер отлип от пустоты и обнаружил его рядом. — Нездоровится, дружище? — насмешливо спросил он, трепая Уилла за его худое плечо. Он дёрнул им в ответ. — Лучше ничего не пробовал. Ты как знал, что зайдет. Берроуз наблюдал перед глазами свой личный, собственный закат, но в роли солнца выступала лопнувшая лампа накаливания. Видок был у него тот ещё, а в голове роились мысли о диссертации. — Мне кажется, я придумал завершение к своей работе. — Уилл, ты его уже написал. — Как жаль, — чуть погодя ответил он. — Я уже представил, как деканат будет злиться, прочитав его. — Обязательно всегда злить и провоцировать? — спросил у него Дэвид, совершенно беззлобно. — Возможно так. Люди, они такие, им зрелища подавай, а на хлеб сами как-нибудь сообразят. Где это видано, чтобы люди единогласно хотели мира? Сущая утопия. А, может, в этом мое предназначение, всех злить и бесить, — Уилл усмехнулся и шутливо пихнул Дэвида в бок. — Это я умею. Наконец-то Каммерер улыбнулся. Слез с подоконника и пихнул Уилла в ответ. Они пихались ещё недолго, ведь сил у обоих было катастрофически мало. — Раз такие тараканы живут у тебя в голове, то не смей мне больше жаловаться на творческий застой, — когда Уильям пошел в наступление, Дэвид бросил в него подушку. Оба неуклюже переместились на кровать. — Я выдрачиваю три слова в день если повезёт. — Ты просто скупердяй, — ответил Берроуз не без гордости. Вся его постель была мягкой, словно набитая гусиными перьями. Уильям забрался под одеяло, и приятное, вибрирующее тепло продолжило распространяться по всему его телу с удвоенным стремлением. Он вздохнул. — Три слова это начало. Твоя проблема, Дэвид… — У меня есть проблема, о, доктор? — рассмеялся Дэвид и тоже забрался под одеяло. — Да… И она состоит в твоем неумении пользоваться фильтром. Твой закупорен и совершенно ничего не пускает. Поэтому и попадают на бумагу лишь крупицы твоих мыслей, три штуки, если повезёт, как ты сам выразился. Угольные шахты, придорожные кафе, борт корабля — Уилл был где-то среди всех мест одновременно, но, как только открывал глаза, оказывался снова у себя в комнате, под теплым, мягким одеялом. Он не мог решить, что лучше, и закрыл только один глаз. Пока язык подчинялся ему — он говорил. Дэвид слушал, как он сетовал на правительство, связывал проблемы Дэвида с плохими знамениями и пытался найти смысл в своем состоянии. Наконец-то лампочка перегорела, а батарейка села: в один прекрасный момент его глаза совсем закрылись и он засопел. Он был гонщиком во времени, но сон все равно догнал его, ещё и в самый неожиданный момент. Дэвид улыбнулся тишине, затем камину, и, как менее вмазанный, додумался встать и потушить его. Сразу после он также забрался под одеяло и бросился в объятия долгожданного, красочного сна. Пластинка продолжала шипеть.