Супь

С Серёжей никогда не было просто. Когда ему было восемь, и он говорил о чём-то таком, чего Олег не понимал, но говорил так красиво, что невозможно было отвести взгляд. Когда ему исполнилось двадцать восемь, и на каждое его «Олег, а вот если...» хотелось закатить глаза и привязать его, неугомонного, к кровати, чтобы эти «если» не закончились очередным музеем. Но ещё сложнее было с Серёжей и Птицей вместе. Когда они были в одном теле, Олег сходил с ума, не всегда понимая, кто окажется перед ним через секунду; но стоило им разделиться, и жизнь «до» показалась не такой уж и плохой. Нет, Птица вовсе не так ужасен, как о нём думают. Тем более не так ужасен, как о нём пишут журналисты, называя их с Серёжей одним общим «Чумной линчеватель в маске». Просто иногда он немного... Чертовски невыносим. Он как ребёнок, запертый в теле взрослого — это не буду, это не хочу; нет, Олег, я не лягу спать, тут игра интересная; нет, Олег, я не буду суп, дай сюда торт. Он абсолютно невыносим, ещё более невыносим в тандеме с Серёжей. И Олег любит их обоих больше жизни. *** — Пернато-мохнатые, а ну обедать! — Волков и сам усмехается этому обращению, «позывному», на который Серёжа расплывается в довольной улыбке, а Птица недовольно фыркает, но всё равно сверкает своими огненными глазами. С разных сторон дома слышится шлепанье босых ног — ладно, один, ему с постоянным желанием выпустить когти не до носков, но второй-то?! Опять ведь простынет, и придётся с обеих сторон от него лежать, слушать истории о завещании и последнем желании при температуре 37,2. — Как вкусно пахет, Волче, — мурлычет Серёжа, подходя к Олегу со спины и мягко целуя за ухом. От этого по телу бегут мурашки — и в восемнадцать, и в двадцать восемь, — и Олег не сдерживает улыбки. — Ваш любимый минестроне и тирамису на десерт, — Волков разворачивается ровно в тот момент, когда Птица уже собирается сделать шаг к холодильнику, — Я сказал на десерт. Аппетит не перебивать — покусаю. — То же мне угроза, — фыркает Птица, но ловит почти жалобный Серёжин взгляд и с трагическим выражением лица устраивается за столом. Нет, он, конечно, Олега тоже очень любит и не хочет расстраивать... Но хмурого Волкова пережить проще, чем ноющего Серёжу. Олег знает их обоих как облупленных. Да, буквально втроём они сосуществуют не так уж долго, но по сути так было всю жизнь. Так что угодить своим рыжикам он может даже с закрытыми глазами... А кстати. Идея звучит и правда забавно, да и уставшего Серёжу со скучающим Птицей будет весьма кстати рассмешить. Олег разворачивается к ним и хлопает в ладоши, привлекая внимание. — Флешбэк в наши одиннадцать, когда я хреново выступил на школьном конкурсе. Исправляюсь перед лучшей аудиторией, — на него смотрит две пары широко распахнутых в удивлении глаз, и Волков только усмехается. Но раз уж он живёт с двумя великовозрастными детьми, почему хоть раз самому не побыть таким же? В руки Птицы ложится новая, только что вытащенная из упаковки тряпка. — Проверь, что через неё ничего не видно, — кивает Волков, и после непонимающего кивка передаёт тряпку Серёже, — Давай, завяжи мне глаза. Только по-честному. Какая же глупость, думает Олег, но выходит и правда забавно. Он сервирует тарелки абсолютно идеально. Глубокая на плоскую, сбоку — тонкие хрустящие гренки, сверху — яркая зелень. На дно Серёжиной тарелки отправляются несколько капель табаско («я люблю погорячее, Олеж, и мужчин, и еду!»), а для Птицы — ароматный розмарин. Олег подаёт им готовые блюда, как лучший в мире официант самого дорогого ресторана, и только после этого снимает с глаз повязку. — Пробуйте, остывает же. Смех Птицы слегка хриплый, каркающий, а Серёжи — мелодичный и звонкий. Но им становится весело, и Волков чувствует себя самым счастливым, просто глядя на любимые лица. ...ровно до того момента, пока Птица не начинает краснеть. И нет, это не тот милый румянец, который появляется на щеках у Серёжи, стоит только заправить волосы ему за ухо и сказать, что он красивый. Это не тот яркий румянец Птицы, когда он разгневанно кричит на репортаж в новостях. Даже не тот жаркий румянец на их лицах, который ещё долго не сходит после жаркого секса. Олег поспешно пробует суп из своей тарелки — да нет, обычный минестроне, с лёгкой кислинкой от свежих томатов и сладостью от томатной пасты, наваристый, сытный благодаря рису... До Волкова доходит, словно в замедленной съёмке. Он с ужасом смотрит на Птицу, который жадно глотает воду прямо из фильтра, а потом кидается к холодильнику и прямо суповой ложкой начинает есть остатки крема от тирамису. И медленно, медленно тянется к его тарелке. Твою мать. Олег вспоминает все ругательства, которые знает — на русском, татарском, итальянском, самые злые заклинания из «Гарри Поттера». Последним он мысленно называет собственное имя, потому что все эти проклятья относятся к нему. Серёжа обожает острое, обожает это приятное жжение на кончике языка и жар по всему телу. А Птица острое не переносит. У него мгновенно сводит горло, начинают слезиться глаза, и он едва не засовывает в рот куски льда, даже если ему попадается обычный перец. Но Олег подсунул ему серёжину тарелку. С табаско. С самым, мать его, острым во всех магазинах табаско. — Стоять, — резко командует Волков, перехватывая Птицу под руку. От напряжения у него по всей кромке лица показались чёрные перья, а пальцы на руках начали заостряться в когти. — Только хуже сделаешь. Доставай молоко и хлеб, живо. Серый, ты-то хрен ли сидишь?! Серёжа вздрагивает, со звоном роняя ложку, словно просыпается. Пролезает у Птицы под локтем, выискивает в холодильнике всё необходимое и едва не кормит кашляющего Птицу с рук. *** Суп уже сто раз успевает остыть к тому моменту, как все трое приходят в себя. Олег продолжает мысленно крыть себя матом, пока Серёжа бережно гладит Птицу по ладони. Жжение не проходит до конца, но почти успокаивается, и тогда он осторожно толкает Волкова коленом под столом. — Прости. Я полный кретин, — сокрушённо говорит Олег, даже не поднимая взгляд, — Довыёбывался. — Предположим, что это была месть номер один. У тебя ещё четыре попытки, только постарайся реально меня не прикончить, — Птица хрипло смеётся и перегибается через стол, чтобы поцеловать его в уголок губ. И Олег тоже чувствует это лёгкое жжение от соуса, но уже не может сдержать слабой улыбки. — Но суп я не буду. Тащи пироженки, — Птица откидывается на стуле, вальяжно закидывая ногу на ногу и смаргивая остатки проступивших слёз. Ему даже почти плевать, что Серёжа сбоку тыкает его под рёбра, потому что он тоже улыбается. И забирает прóклятую тарелку себе, отодвигая подальше. Фокусы Олег больше не показывает. А своих рыжиков по-прежнему любит больше жизни.