В зарослях сорной травы, Смотрите, какие прекрасные Бабочки родились! (Исса Кобаяси)
Земля пахнет сладким цветочным мёдом и скошенной травой. Перед глазами мельтешат зелёные и фиолетовые пятна. Жемчужно-белая лисица бежит сквозь заросли ирисов. Мэй нравится быть здесь, особенно в своей естественной форме. Лёгкое тело, покрытое лёгкой белой шерстью, куда удобнее человеческого, ведь помимо меньшего веса оно имеет ещё две дополнительных точки опоры. Что не маловажно, когда одна из лап не очень хочет сотрудничать… Последние пять лет. Едва слышный шелест наверху. Мэй поднимает голову и видит, как мир становится меньше. Белый сокол с чёрно-красными перьями на кончиках крыльев, описав круг над её головой, становится человеком, едва коснувшись земли. На нём, как всегда, лёгкое кимоно, белое с голубым. В тон мертвецки бледному лицу. — Такао, — Мэй смотрит на него снизу вверх, не имея ни возможности, ни желания вставать. — Здравствуй. — Мэй, — на мгновение замерев, будто размышляя, стоит ли ему поднять свою императрицу на ноги или сесть на траву рядом с ней, колдун выбирает второе. — Ты звала меня? Повязки на его ладонях уже бурые, а кровь стекает по пальцам опасными ручейками. Мэй с трудом отводит взгляд и хмурится, глядя в его голубые глаза. Неужели он не понимает, что ей совсем не нужно таких жертв? Это простая беспечность или хитрая игра? С Такао нельзя знать наверняка… — Звала, — говорит она холодно, давая понять, что думает обо всём этом. — Но дело не срочное. Ты мог бы приехать на лошади. — Мог бы, — на бледном лице ни тени стыда, кажется, Такао вообще на него не способен. — Но не захотел. — Только не говори, что любое моё дело срочное, — Мэй не отводит взгляда. — Не поверю. — Не скажу, — очередная полуулыбка, словно именно это он и собирался сказать. Мэй вздыхает и отводит взгляд, позволяя ему скользить по краю фиолетового поля дальше, к бордовым по-южному изогнутым крышам и краснеющему солнцу, которое готовится коснуться горизонта. Алый, как свежая кровь, бок светила касается чёрной линии вдали, и ей кажется, что это невидимая материнская рука медленно и аккуратно кладёт завернутого в яркое полотно младенца в темнеющую колыбель. — Мэй, — Такао касается её руки, и она смотрит на него искоса, как на притаившегося в зарослях разбойника. — Земля холодная. Я-то потерплю, не впервой, но тебе может быть вредно… Мэй не отвечает, только едва заметно кивает, подавая ему руку. Такао принимает этот дар, аккуратно сжимая её тонкие пальцы, и поднимается на ноги вместе с ней. И тут же чуть ни падает. Теперь уже она сжимает его руку, едва удерживая тяжёлое мужское тело в вертикальном положении. Его рука мокрая и скользкая, рукав её кимоно, несомненно, теперь испорчен. Только ей всё равно. Такао, несомненно, важнее, чем любой из её нарядов. Может быть, кроме одного… Мэй отгоняет непотребную мысль и ловит взгляд его голубых глаз. Они кажутся прозрачными.***
Лисёнок цепляется когтями за чёрную ткань, и Кадзу падает на пол, притворяясь побеждённым. Такао улыбается, наблюдая, как рыжий комочек на его груди становится маленькой девочкой. А Казду смеётся. Просто и счастливо, как никогда прежде. Такао не знает, как к этому относиться. Если бы десять лет назад кто-то сказал ему, что парнишка с татуировкой змеи, который резал людей на арене с совершенно каменным лицом, будет валяться на полу в обнимку с дочерью, как обычный счастливый отец… Такао рассмеялся бы в лицо этому глупцу. Но теперь… — Дядя Такао? Вторая девочка прижимается к нему сбоку. Её чёрные глазки, самые строгие и серьёзные во всей империи, смотрят на него смелым и пытливым взглядом. Так когда-то смотрела Мэй. Когда он учил её магии. — Что такое, Сумико? — рука дёргается, чтобы погладить малышку по голове, но Такао не хочется шокировать её этим неприглядным зрелищем без необходимости, так что приходится себя остановить. По крайней мере, пока. — Мама рассказывала, что ты учил её колдовать, — Сумико сонно моргает и потирает глаза кулачком. — А нас с сестрой научишь? Такао не успевает даже подумать, потому что Морико немедленно теряет интерес к Кадзу и подбегает к нему в два прыжка. У неё куда более непоседливый характер, чем у сестры, но взгляд такой же… Пытливый, глядящий в суть вещей. Таким на мир смотрят истинные колдуны. — Научишь, дядя Такао? — две пары чёрных глаз смотрят на него выжидающе. — Научишь? Такао отводит взгляд, беря несколько секунд на раздумия, и встречается с другим взглядом — холодным, скользким и в чём-то даже насмешливым. Взглядом Кадзу. Он не говорит ничего, только слегка ухмыляется, но Такао слышит: «Научишь, куда денешься». — Научит, если захочет, — негромкий стук и знакомый женский голос, удивительно тёплый и строгий одновременно. — Но сегодня уже поздно. Принцессам пора спать. Такао смотрит на Мэй искоса. На ней лишь лёгкое голубое кимоно, то ли домашнее, то ли тренировочное, он почти видит под ним нагадзюбан… Или это лишь игра света? Что он себе воображает? Чтобы Мэй, всегда ревностно отстаивающая свои границы, стояла перед ним в столь непотребном виде? Конечно, они не чужие люди, и всё же… Такао отводит взгляд, и снова встречается глазами с Кадзу. На мгновение в тёмной глубине мелькает мысль, но колдун не успевает её поймать… Кадзу моргает и поднимается на ноги, чтобы поймать не желающих ложиться детей. Мэй чуть сжимает по-императорски украшенную трость, когда Морико едва ни врезается в неё, но Кадзу подхватывает неугомонную девчонку буквально за мгновение до катастрофы. Все трое смеются, а сонная Сумико недовольно бурчит со спины отца. Такао опускает подбородок на сложенные вместе руки. В груди что-то замирает, и он закрывает глаза. Им хорошо. Они счастливы. Он лишь наблюдатель. И почему-то от этого тяжело дышать… Или это лишь последствия долгого перелёта? — Такао? Он открывает глаза. Прямо перед ним знакомое лицо с густыми чёрными бровями и хищной улыбкой. Серебряный гребень в форме паука мерцает в небрежно собранных волосах. — Сино-Одори, — Такао заставляет себя улыбнуться. — Плохо выглядишь, — оглядев его с головы до ног, резюмирует ёкай и хмурится. — Тебе тоже надо поспать. Как щенкам. Сравнение в её обычном стиле. Такао выдыхает. Наконец-то можно расслабиться. Перед Мэй он не хочет выглядеть слабым, но Сино… Её незачем впечатлять. Она знает о нём всё. — Помоги мне встать, — тихо просит он. — Только медленно… Я могу потерять сознание. — Совсем себя не бережёшь, — Сино-Одори фыркает, подхватывает его под руку и с видимым усилием поднимает на ноги. — Лисичке такое не по нраву. Такао знает. Но ничего не может с собой поделать. Вернее, может. Но очень не хочет. — Или тебе просто нравится, как она перевязывает тебе руки? Внезапная догадка заставляет ëкая остановиться. Такао не спорит с ней. Нельзя обмануть ту, кто умеет подстраиваться под твой шаг. Особенно, когда она права. — Только о себе думаешь, — Сино смотрит ему в глаза и, кажется, готова убить. — Глупый человек. Лисичка печëтся о тебе… А ты убиваешь себя ради мгновения её внимания. Это вредит обоим. — Я знаю, — Такао сдаётся и отводит взгляд. — Пожалуйста, пойдём… — Тогда зачем? — она тянет его дальше по коридору, и каждый шаг даётся ему тяжелее предыдущего. — Я хочу быть рядом с ней, — признаться в этом Сино-Одори легко, гораздо легче, чем кому-либо другому. — Но это место занято. И я… Меня это злит. Поэтому я наказываю нас обоих. И в процессе получаю удовольствие. Ëкай молчит пару минут, осмысляя услышанное. Такао не ясен ход её мысли, но это естественно. Ведь он человек. Пусть даже и синоби. — Странно это, — Сино-Одори распахивает перед ним двери спальни и через полминуты и десяток шагов сажает на кровать. — Почему ты не можешь просто быть рядом с ней? — Мэй и Кадзу ведь женаты, — возможно, у ëкаев вообще нет понятия брака, слишком сложная концепция… — Они любят друг друга. У них дети. Где в их жизни место для меня? — Твоё место рядом, — Сино садится рядом и склоняет голову набок, как делают птицы. — Я всё пытаюсь понять… Ты пытаешься мне сказать, что если Мэй любит Кадзу, то в её жизни нет места для тебя? — Да, именно это… — Хм, — она на мгновение замолкает. — Но почему? — В смысле, почему? — вопрос ставит его в тупик. — У того лысого много наложниц, — конечно, Сино имеет ввиду сёгуна, но это не самый лучший пример. — Да и у императора были, я слышала… — Они мужчины, — сохранять сидячее положение сложно, но Такао смотрит на неё, не отрываясь. — Это другое… — Людские бредни, — ёкай кривится, и на мгновение ему кажется, что она вот-вот откусит ему голову. — Ты ведь даже не спросил, что она чувствует. Всё решил за неё. Я говорила, — наконец она отворачивается, но почему-то от этого не легче. — Только о себе думаешь.***
Такао выглядит намного лучше, чем вечером, он уже не так бледен, да и белизна бинтов на руках — хороший знак. А ещё… Он ест хорошо и с аппетитом. И это не может не радовать, потому что сама Мэй не может есть, когда ей плохо. Она отправляет в рот кусочек жареного тофу, пропитанный соевым соусом, и улыбается, едва заметно, уголками губ. Переводит взгляд чуть в сторону. Кадзу тоже активно поглощает свой завтрак, но взгляд блуждает где-то за её спиной. Его мысли не здесь. — Такао, — решив, что подумает о поведении мужа после, Мэй смотрит на колдуна и получает в ответ улыбку, скрытую подо льдом голубых глаз. — Как ты себя чувствуешь? — Уже лучше, благодарю, — он чуть склоняет голову в знак благодарности. — Разве что от магии лучше бы воздержаться… — Мои маленькие ведьмы переживут пару дней теории, — Мэй говорит прежде, чем думает, и сама смеётся собственному выражению. — Неведьма, — фыркает Кадзу. Такао смотрит на них непонятным долгим взглядом, а когда видит, что она заметила, прячет лицо за чашкой чая. Заваренного ей лично, разумеется, по всем правилам. — Ты ведь не для этого меня звала? — спрашивает он, глядя куда-то в сторону. — У тебя ко мне дело? — Да, — Мэй кивает, на этот раз отправляя в рот кусочек курицы, а следом — ещё один, с удивлением замечая, что мысли о деле совершенно не мешают аппетиту. — Я бы хотела обсудить контракт на убийство. — Чьë? — Такао смотрит серьёзно, и Мэй кажется, что он сделает, что угодно. — Ясухару Савады… — Вовремя, убийственная, — Такао не успевает ничего сказать. — Проблемный давно усилил охрану своего дворца. К тому же… — Что-то случилось? — Мэй хмурится. — Один из наших, — Кадзу, как ни в чëм не бывало, поглощает свой завтрак. — Из секретной службы. Утром должен был смениться на страже. — Не пришёл? — теперь уже хмурится и Такао. Кадзу кивает. Мэй лишь отдалённо понимает, что это значит. Может, он просто заболел? Или его переманил сёгун? Или его поймали и теперь пытают? — Плохо, — колдун ставит чашку на стол, не пытаясь больше за ней прятаться, и сцепляет пальцы. — Нужно быть начеку. Усилить охрану и… — он замолкает на мгновение, глядя на свои руки. — Впрочем, не мне тебя учить. — Скромный, — Кадзу усмехается. — Почему ты не сказал раньше? — Мэй смотрит за него, но он никак не реагирует. — Ты же знал, что сёгун к чему-то готовится… — Ты догадалась сама, — злые глаза скользят по её лицу и снова уходят в сторону. — Не хотел лишний раз тебя волновать, — поняв, видимо, что она ему не до конца верит, Кадзу вздыхает. — Когда волнуешься, нога болит, злой становишься. — Заботливый, — Такао смеётся. Кадзу, не изменившись в лице, подхватывает особенно большой кусок курицы и суёт его в приоткрытый рот старого друга. Такао кашляет, но не спорит, послушно проглатывает. — Болтливый, — злые глаза смеются. Теперь очередь Мэй прятать лицо за чашкой чая. Воспоминание о неслучившейся ночи с Савадой здесь совсем не к месту. Тем более в контексте двух мужчин… Один из которых её муж, а второй… Второго она привыкла считать его братом. Ничего такого в их играх нет. Ничего такого… Наверное. — Мэй, ты в порядке? — её руки касается другая, забинтованная. Лицо горит ещё сильнее. Мэй отворачивается и смотрит в окно. Краем глаза видит, что Такао смотрит на Кадзу, а тот продолжает есть, как ни в чём не бывало. — Издержки общения с сёгуном, — объясняет он совершенно спокойно, будто речь о чём-то обыденном, а не в весьма определённого рода свидании с другим мужчиной. — Он использовал такие жесты в качестве ухаживания. — Вот как, — Такао задумчиво отворачивается к окну. — Ухаживание, значит… — Прекратите, — Мэй окончательно смущается. — Мне просто показалось… Не привычно, когда люди общаются без всяких преград. Простите меня. — Скромная, — Кадзу убирает тарелку в сторону и садится рядом. — Ты разве сделала что-то плохое? Мэй прячет лицо в его плече и прижимается к боку, а он обнимает её за плечи и легонько гладит по волосам. Она краем глаза следит за Такао, но тот продолжает пить свой чай, будто ничего не происходит. — Был момент, — голос Такао звучит совершенно буднично. — Когда у меня отказали руки… Переборщил с магией, сама понимаешь. Думаешь, кто меня кормил всё это время? Мэй поднимает на Кадзу вопросительный взгляд. Он молча кивает одними бровями. Лицо его совершенно не читаемо.***
Забинтованная рука аккуратно касается рыжей шерсти. Спящая Морико сопит и сворчивается в комочек. Такао слегка улыбается, но Кадзу знает его слишком хорошо, чтобы не разгадать эту улыбку. Она горькая. С привкусом безнадёжности. — Пойдём, сложный, — он кивает на дверь. — Поговорить надо. Такао выходит, медленно и печально, будто его ведут на казнь. Кадзу оглядывается на спящих детей и идёт следом. Находит его сидящим в коридоре у стены. В тёмном коридоре его бело-голубое кимоно выглядит кусочком луны, который случайно оказался запертым в человеческом жилище. И никак не может найти выход. — У тебя голова взорвётся, — Такао избегает его взгляда, и Кадзу не хочет настаивать. — Говори. — Я боюсь, что ты меня убьёшь, — он говорит совершенно искренне, но Кадзу почему-то не чувствует себя обиженным. — Не буквально, но… — Глупый, — Казду вздыхает и садится рядом, прижимаясь спиной к стене плечом к плечу. — Ты мой брат, забыл? — Не забыл, — Такао качает головой и наконец смотрит на него. — Именно поэтому я чувствую себя подлецом. Голубые глаза влажные. Он не заплачет, нет. Но они оба знают, что хочется. Кадзу молчит. Прикрывает глаза, чтобы не выдать все свои мысли. Не время. Пока не время. Сначала должен выговориться он. — Ты ведь любишь её, — Такао не двигается и, кажется, почти не дышит. — Люблю, — Кадзу пожимает плечами. — Я тоже, — тяжелый вздох. — Впрочем, ты ведь это заметил… Давно? — Вчера, — тихий стук дальше по коридору, и Кадзу открывает глаза. — Когда ты прилетел вместо того, чтобы приехать. Стук раздаётся всё ближе и замирает за углом. Она здесь. Знает, что он знает. И не подходит ближе, чтобы не слишком подслушивать их разговор. Вежливая. Нежная. Любимая. Мэй. — Не мучай себя, совестливый, — Кадзу поднимается на ноги. — Всё в порядке. — А? — голубые глаза смотрят снизу вверх, непривычно непонимающе и невыносимо печально. Кадзу хочется его стукнуть, чтобы отбить желание думать всякую чушь, но он не может. Не его. Не того, кто много раз вытаскивал его с того света. Не того, кто всегда был на его стороне. Единственный. До появления Мэй. — Человек принадлежит только себе, — Кадзу делает шаг по направлению к Мэй и чувствует его взгляд у себя на спине. — Подумай и поймёшь, о чём я. Несколько шагов, и вот она перед ним, встревоженная и бледная. — Кадзу, — его плеча касается тёплая рука. — Всё в порядке? — она смотрит через его плечо. — Такао? — Нам нужно было поговорить, — голос Такао дрожит, и Кадзу надеется, что она не заметит. — Всё в порядке, Мэй. — Иди спать, — Мэй строго хмурит брови, и он едва сдерживает улыбку. — И мы пойдём… — Ты вся дрожишь, — Кадзу обхватывает её руками, и её дрожь чувствуется ещё сильнее. — Тревожная. — Мне страшно спать одной, — она прячет лицо в его плече, и сзади слышится тихий вздох. — Вдруг… Но и девочек оставить страшно. — Ш-ш, пугливая… Слышно, как Такао встаёт, медленно и тяжело. Всё ещё слишком слаб после перелёта. Ему бы сейчас спать, но Кадзу знает, что он не станет. И так не стал бы, но после сегодняшнего… Без вариантов. — Не беспокойся, — в его голосе стальные ноты, никто не смог бы с ним спорить сейчас. — Я буду охранять детей. В комнате есть ещё одна кровать. — Такао, — Мэй смотрит на него через плечо Кадзу и всё ещё слегка дрожит. — Ты не… Он не слушает её. Только входит обратно к девочкам и закрывает за собой дверь. Кадзу не видит этого. Но слишком хорошо слышит. — Кадзу? — М? — А давно, — Мэй больше не дрожит, — Такао стал так переживать за наших детей? — Не чужие же, — Кадзу усмехается. Пояснять он не собирается. Впрочем, Мэй и не спрашивает.***
Окно приоткрывается без всякого скрипа, но Такао вырос среди синоби и умеет их слышать. Он не успевает открыть глаза, но руки сами складываются в знакомый пасс. Фигура в чёрном впечатывается в оконную раму. Рука немеет до локтя, кажется, что она сейчас отвалится, но Такао заставляет себя встать. На пол опускаются не ноги, а мягкие лапы, покрытые белой шерстью. Когда он становится на четвереньки, боль пронзает всё тело, и раздаётся низкий гортанный рёв. Но людям неведома разница между гневом и болью тигра. Чёрная фигура у окна замирает в страхе, а два маленьких меховых комочка прячутся под его кроватью. Острый кошачий глаз выхватывает из темноты ещё два силуэта. Они окружают его. По крайней мере, пытаются. Они пришли за детьми, кто же знал, что помимо детей здесь будет тигр? Такао делает шаг и едва ни падает от боли. Нужно избавиться от них побыстрее, потому что иначе… Защищать лисят будет некому. Он замирает, не сводя взгляда с чёрной фигуры у окна, но прислушиваясь к происходящему вокруг. Всё верно, их двое. Их шаги всё ближе. Кто вообще придумал селить детей в таких больших комнатах? Такао прижимается к полу, делая вид, что готовится к прыжку, и видит, как блестят глаза того неудачника, которого он заметил первым. Так выглядят глаза человека, который знает, что его сейчас убьют. Шаги справа и едва слышный резкий свист куная. Голова в сторону, и остро отточенный клинок втыкается в пол. Человек летит следом, прижатый тяжелой лапой. Такао даже не смотрит на него, нет, он гипнотизирует стоящего перед ним, смотрит в его испуганные глаза и не моргает. Лёгкое усилие — и под лапой хрустят кости. Несчастный издаёт ничем не сдерживаемый вопль. Второй враг осторожнее. Он заходит сзади, и Такао уже готов развернуться к нему, хотя и понимает, что не успевает. Но… Он слышит другие шаги. Тихие, мягкие, быстрые. Так ходит не человек. Вернее, не совсем человек. Враг атакует, но Такао не двигается. Меч свистит в полуметре от его головы, и колдун улыбался бы, если бы тигры такое умели. Идиоты. Ладно они не знали, что здесь может оказаться тигр, но неужели никто не сказал им, что Мэй владеет магией? Такао разворачивается. Прижав руку с мечом к полу, он впивается в шею врага. Снова свист, на этот раз тонкий-тонкий, как единственная заунывная нота. Такао бросает мертвеца и оглядывается назад. В дверях стоит Кадзу, а белая лисица, почти не прихрамывая на заднюю лапу, подбегает к укрытию, где прячутся её щенки. Конечно… Даже обычная мать всегда найдёт своих детей. А Мэй — далеко не обычная мать. — Рисковый, — Кадзу опускается на корточки прямо перед Такао, игнорируя трупы. — Ты слышишь меня? — Такао? — Мэй, прижимающая к груди дрожащих лисят, падает на колени рядом с мужем. — Эй… Перед глазами плывёт, Такао моргает, пытаясь прийти в себя, но мир вовсе не намерен становиться чётким. Он не помнит, как возвращается в человеческую форму, не помнит, когда дети зовут его по имени. Всё, что он помнит, это сладкое ощущение во рту и теплую мягкую руку на холодеющем лице. А ещё… Лицо Мэй. Дрожащие белые губы и глаза, блестящие от слёз. — Такао… Он заставляет себя улыбнуться и проваливается во тьму.***
Мэй касается пальцами белых губ Такао и смущённо отдëргивает руку. Кадзу касается её плеча, стараясь успокоить. Скромная. Он видит, как в ней борется желание позаботится о Такао и страх, что Кадзу, как муж, будет что-то возражать. Он не знает, как объяснить ей, что это глупость. Что именно об этом они говорили вчера перед нападением. Что… — Дышит, — её голос, тихий и дрожащий, разрывает тревожную тишину. — Жив… Он очнётся? Кадзу кивает, приобнимает её за плечи, садясь рядом. Прячет лицо в её волосах. Они пахнут ирисом. Сладко и нежно. — Долго он может так пролежать? — Мэй смотрит только на Такао, и Кадзу про себя ухмыляется, что ещё немного и совестливому вообще не нужно будет ничего делать. — Не хочу пугать тебя, тревожная, — он берёт её руки в свои. — Но я не знаю, — её ладони влажные и холодные. Мэй сжимает его пальцы и шмыгает носом. Тени в углах начинают дрожать и наливаться ядовитым зелёным цветом. Кадзу знает о таком от Масамунэ. Такое уже было. Когда его самого должны были казнить. — Такао мне дорог, — шепчет она и сама вздрагивает от своих слов. — Потерять его… Почти как потерять тебя. — Знаю, — Кадзу целует её в висок. — Знаешь? — Мэй поворачивается, чтобы посмотреть ему в глаза. Дрожит. Сомневается. Не верит. Милая Мэй. Такая правильная, что даже не подозревает об этом. Кадзу целует её. — Знаю, нежная, — шепчет он, ласково касаясь её щеки. — Знаю тебя. Знаю его. Сложить два и два могу. — И тебе от этого не больно? — она, как всегда, заботится о нём в первую очередь. — Вы оба дороги мне, — говорит Кадзу честно, глядя прямо ей в глаза. — Видеть, как вы мучаете свою совесть из-за какой-то глупости, вот что больно. — Но это не глупость, — Мэй замолкает на мгновение, подбирает слово, столь же громкое, сколько бессмысленное. — Это не правильно. — Ты любишь, правильная, — звучит ироничнее, чем он хотел. — Кто сказал, что это неправильно? — Я… Мэй замолкает, обдумывая новую для себя мысль. Её нежные пальцы гуляют по его ладони. Кадзу не может удержаться и целует её в шею. — Думаешь, он любит меня? — спрашивает она с надеждой в голосе. — Прекращай, волнительная, — Кадзу ухмыляется. — Это уже пятый вопрос. — Он не думает, — голос слаб, но сквозь боль слышно что-то ещё, не свойственное Такао. — Он знает.***
Мэй смотрит в голубые глаза, и они кажутся прозрачными. Такао облизывает белые пересохшие губы. Пытается поднять руку и сдаётся после третьей попытки. У него совсем нет сил. Сердце сжимается, но Мэй заставляет себя сохранять спокойствие. Или хотя бы делать вид. — Проснулся, — Кадзу встаёт и возвращается за две секунды с чашкой с горячим содержимым неизвестного происхождения. — Помоги, заботливая. Едва успев сообразить, что он имеет ввиду, Мэй приподнимает тяжёлую голову руками, а затем, поняв, что этого не достаточно, собирает подушки и наконец приводит Такао в полусидячее положение. Когда это, наконец удаётся, Мэй отбирает чашку у невозражающего Кадзу и поит Такао, медленно и аккуратно, чтобы не захлебнулся. Он послушно пьёт. — Гадость, — вердикт ожидаем, снадобья Чонгана всегда одинаковые, даже если их варит Кадзу. — Не сомневаюсь, — Мэй чувствует, как внутри становится теплее. — Зато ты теперь не умрёшь… — Надеюсь, — Такао отводит взгляд. — Я уже видел, как ты плачешь по этому поводу… Больше не хочу. Что это? Чувство вины? Неужели он на такое способен? — Хм, — Кадзу резко вскидывает голову, как лисица на охоте поднимает уши, что-то заметив. — Нужно кое-что проверить. Мэй растерянно кивает, не уверенная, действительно ли он что-то услышал или просто хочет оставить их одних. Впрочем, это тот редкий случай, когда оба варианта её устраивают. — Мэй? — Такао едва может двигаться, но находит в себе силы коснуться её руки, мягко, почти невесомо. Она моргает, почти загипнотизированная его волшебным взглядом. Только теперь она видит, что не смотря на небесный цвет, у Такао такие же глаза, как у Кадзу. Злые, холодные и… Такие грустные, что хочется плакать. Это глаза одинокого раненного тигра, который никому не нужен. Никому, кроме неё. И ещё одного такого же зверя. — Не говори ничего, — его губы уже не такие белые, и Мэй накрывает их тонким пальцем. — Внутри столько всего… Так сложно облечь в слова. Такао слушается и молчит. Только смотрит на неё из-под дрожащих приопущенных ресниц. Только теперь она видит, что они чёрные. Сколько же ему пришлось наколдовать, что его голова побелели настолько сильно? Тонкие пальцы медленно гуляют по его лицу, касаясь нежно, одними кончиками. Он же совсем не стар. Ему даже нет тридцати. Или дело в том, что у него не было учителя? Поэтому он был так строг к ней? — Такао… — М? — белые брови чуть приподнимаются. — Ты говорил, что маги могут потерять чувства, неосторожно обращаясь с магией, — Мэй сама не замечает, как их лица оказались так близко, что она слышит его тяжёлое дыхание через рот. — Ты… Ты ведь знаешь об этом на собственном опыте, верно? — Я не чувствую запахов, — Такао на мгновение закрывает глаза и снова открывает их, будто осознаёт что-то важное. — Если честно, я даже не помню, что это. Но, — он слегка улыбается, — сейчас я чувствую во рту что-то сладкое. Если это твой запах, то… — Не продолжай, — Мэй чувствует, как горит лицо, и отворачивается. Такао молчит. Только полулежит и дышит. Шумно, тяжело, через рот. — Дать тебе платок? — не в силах слушать его мучения, она поворачивается обратно. — Руки меня всё ещё не слушаются, — Такао склоняет голову набок. — Тебе придётся самой его подержать… Прежняя Мэй, невинная майко, едва ни теряющая сознание от вида крови, никогда бы такого не сделала… Более того, сочла бы себя оскорблённой. Но Мэй-императрица видела вещи и похуже. Выдержит. Пока Такао пытается прочистить нос, она вспоминает осенний лес, запах опавших листьев и Кадзу, раненого и беспомощного. Какое похожее чувство… Осознание бьёт по голове не хуже боккена Масамунэ. Ведь именно так начиналась её любовь к Кадзу. Такао дышит через нос медленно, давая телу привыкнуть. Мэй наблюдает за ним и чувствует, как по всему телу разливается тепло. Слишком знакомое тепло. Кадзу, как всегда, прав… — Такао… Он поднимает голову. Его глаза голубые, как высокое летнее небо. Его губы имеют металлический привкус крови.***
Две пары золотистых детских глаз смотрят на Такао с интересом и где-то даже с восхищением. Ещё одна пара, тёплая, ласковая, наблюдает издалека. Конечно, ей интересно… Он прикрывает глаза, давая себе время на раздумия. Стоит ли грузить детей всей той теорией, что он когда-то вывалил на их мать в самом начале? Поймут ли они? Или в пять лет ещё слишком рано? Такао не знает… Потому что сам начал учиться магии довольно поздно и без адекватного учителя. — Для начала я хочу посмотреть, что вы уже умеете, — с Мэй они начинали точно так же. — Возьмите веточку или камень… — Такой, например? — Морико немедленно находит в траве овальный камень, покрытый мхом. — Да, вполне, — Такао улыбается ей, попутно прислушиваясь к тихим шорохам в ближайшем кусте, где скрылась Сумико. — Сестра? — если бы Морико сейчас была в своей естественной форме, у неё поднялись бы ушки. Серый лисёнок выползает из зарослей с сухой веткой в пасти. Положив её перед собой, зверёк садится прямо и превращается в маленькую девочку, чинно сидящую на коленях. Морико смотрит на сестру несколько мгновений, а затем садится рядом, на расстоянии в шаг взрослого человека. — Хорошо, — Такао кивает больше себе, чем девочкам. — А теперь представьте, как предмет изменяется. Представьте в максимальных деталях, как он мог бы выглядеть. — Сло-ожно, — Морико ворчит и хмурит чёрные брови, но продолжает упорно смотреть на камень, лежащий перед ней. Сумико молчит, глядя на сухую ветку и едва заметно вращая глазами. Такао поднимает глаза на сидящую вдалеке Мэй. На ней чёрное изящное кимоно, а в руках — белый веер с чёрной лисой и красноватыми цветами. Подарки Кадзу. Такао знает это, потому что сам рисовал эскиз… Знает ли она? — Дядя Такао! — голос Морико полон ужаса. Выругав себя последними словами, он поворачивается к девочкам. Мох на камне, над которым колдовала Морико, пылает настоящим пламенем, которое уже перебирается на траву. Такао колдует прежде, чем успевает подумать. Небольшая тучка, собравшая в себя всю влагу вокруг, окатывает бедняжку водой с головы до ног вместе с несчастным камнем. Морико отпрыгивает, возвращаясь в лисью форму буквально в полёте, и шипит на него. Сумико недовольно фыркает, и всё волшебство, что было вокруг, рассеивается. Сестра показывает ей язык и скрывается в кустах. Такао беспомощно оглядывается на Мэй. Оставив веер на скамейке, она бежит за дочерью. На четырёх ногах. — Морико всё испортила! — Сумико тем временем начинает хныкать. — Это нечестно! — Ну что ты, — он кладёт одну руку на детскую голову, а другой притягивает девочку к себе. — Ничего страшного не произошло… — У меня почти получилось! — резонно возражает она, тем не менее, прижимаясь к его груди. — А она… — Сумико, — Такао гладит её по голове. — Не переживай так сильно. Я понимаю, обидно, — девочка шмыгает носом. — Но ты… — он едва ни произносит слово «ёкай». — Волшебное создание. У тебя всё получится. — Волшебное создание, — повторяет Сумико, задумчиво глядя на него снизу вверх. — Но ты же тоже колдуешь, дядя Такао… — Магия чужда людям, — без особой охоты он показывает ей перебинтованную руку, на которой заметно красное пятно — плата за дождевое облако на головой Морико. — Мне приходится за неё платить. — Ты… — золотисто-карие глаза Сумико, почти круглые от ужаса, полны слёз. — Каждый раз? — Не каждый, — Такао качает головой. — Но когда я не в лучшем состоянии… — Ох, — она смотрит на него так, будто раскрыла тайну мироздания. — Поэтому ты упал в обморок ночью… Мы с Морико думали, что тебя ранили, — маленький кулачок упирается в его грудь. — Дядя Такао, тебе надо поменьше колдовать. — Но… — Обещай! — Сумико поджимает губы, совсем как Мэй, когда недовольна. Ну как с ней спорить? Как можно возражать, когда она одновременно так строга и так беззащитна? — Обещаю… Тень ложится на их головы, и Такао поднимает взгляд от строгой юной госпожи. Над ними возвышается Мэй. На одной руке у неё сидит мокрая и недовольная Морико, а в другой — ведро воды. Как только она дотащила такой груз со своей ногой? — А? — Сумико смотрит на мать в недоумении. — Так дяде Такао будет легче выполнить своё обещание, — Мэй улыбается, но Такао смотрит ей в глаза и видит, что она хочет его стукнуть.***
Кадзу что-то говорит Такао, и тот недовольно морщится. Мэй прижимается ближе к земле, чтобы оставаться в тени. Идея прятаться от ниндзя, тем более от таких, как эти двое, кажется ей безумной, но они не замечают её… Или, по крайней мере, делают вид, что не замечают. Белый мех мог бы выдать её с головой, но Мэй давно умеет сливаться с зарослями любого цвета и формы. Иллюзиям всё равно, что именно изображать. Такао поднимает взгляд к небу, произносит что-то резкое и идёт прочь. Кадзу стоит на месте несколько мгновений, а затем смотрит в её сторону. Шерсть на загривке начинает шевелиться, а уши сами прижимаются к голове. — Иди за ним, любопытная, — он улыбается, и Мэй вздыхает, понимая, что идея была дурацкой с самого начала. — Интересное увидишь. Она смотрит на него несколько мгновений, а затем показывает ему острый язычок. Кадзу дёргает щекой и ядовито ухмыляется. Посмеивается над ней, змеёныш. Так бы и укусила. Чтобы потом вылизать рану. Медленно и с чувством. — Иди, — он скрещивает руки на груди. — А то упустишь. Мэй фыркает и бежит за почти скрывшимся из вида колдуном. Впрочем, он как будто и не сильно торопится… Словно хочет, чтоб она за ним увязалась. Такао идёт по знакомым коридорам подозрительно медленно и смутно знакомым маршрутом. Вот он выходит из императорского крыла, выходит во двор и, немного оглядевшись, двигается дальше. Он идёт к секретному выходу, догадывается Мэй, прячась за углом — играть в прятки надо до конца. Такао спускается вниз, не закрывая за собой люк. Думает, что Мэй последует за ним? Или рассчитывает, что Кадзу закроет? Впрочем, какая разница? Затхлый воздух туннеля сменяется более свежим — улицы. Колдун стоит на месте примерно минуту, вглядываясь в крыши домов, а затем идёт одному ему известной дорогой. Он проходит придворцовый богатый квартал и направляется к «Луне на дне», о которой Мэй предпочла бы не помнить. Колдун, однако, не заходит в неприятное заведение, а сворачивает за три переулка до того. Мэй, конечно же, следует за ним. Словно не замечая её слежку, Такао достаёт из рукава маленькую тонкую циновку и садится, оперевшись спиной на стену. Мэй скрывается в ближайшем кусте, накрыв себя убедительным чёрно-зелёным мороком. Полчаса проходят в тишине, и Мэй уже начинает подозревать, что зря они сюда пришли, но Такао слегка приподнимает брови, и послушное лисье тело прижимается к земле, скрытое густым летним кустарником. — Я вижу тебя, Мацуока, — белые брови сходятся на переносице. Тень отделяется от стены напротив и превращается в высокую тёмную фигуру. Голубые глаза Такао цепляются за его, едва заметные в прорезях маски. Видимо, проиграв в гляделки, названный Мацуокой снимает маску и оказывается старше Чонгана. По крайней мере, на вид. — Такао, — он садится напротив и складывает руки на коленях. — Почему? — Что именно? — его лицо почти ничего не выражает, но Мэй смотрит внимательно и видит, что он готов взорваться. Мацуока смотрит на него долго и, чем дольше, тем заметнее бьётся жилка на его шее. Кто он? Почему Такао с ним встречается? Почему именно здесь? — По обычаю синоби, — старый ниндзя шипит, походя на змею, готовую кинуться в бой. — Как дзёнин, я обязан предупредить, что клан связан контрактом, — чёрные глаза скользят по забинтованным рукам. — Отойди, Такао. Колдун сидит неподвижно, как мраморная статуя. Мэй едва дышит в своём укрытии. Значит, у того клана какой-то контракт? На её жизнь? Или на всю семью? И главный вопрос… Неужели ниндзя не должны мешать чужому контракту? — По обычаю синоби я имею право взглянуть на контракт, — Такао говорит холодным, почти не знакомым голосом. — Как дзёнин. — Разумеется, — Мацуока достаёт из-за пазухи свиток. — По обычаю синоби. — По обычаю синоби, — соглашается колдун. Забинтованная рука крепко сжимает свиток. Мацуока смотрит в небо, опираясь руками на колени. Мэй выгибает спину. Сейчас.***
Такао сжимает свиток слабо гнущимися пальцами. Медленно сгибает локоть, притягивая чужой контракт ближе. Медленно. Нельзя дать Мацуоке понять, что он слабо контролирует собственные конечности. Враг смотрит в небо, но Такао знает, что любое лишнее движение — и он труп. Он, но не Мэй. На сидящего напротив человека пикирует до боли настоящая сова. Следом за послушником его атакует жемчужно-белая лисица. Одно мгновение, и вот она уже человек. Прекрасная женщина в чёрном кимоно. С ножом в руке. И в шее старого дзёнина. — Значит, он действительно тебя не заметил… — Такао пытается сохранять серьёзное лицо, но не может не улыбнуться. — Старик совсем потерял хватку. — У него контракт на мою жизнь, — Мэй оглядывается на него. — А ты его стариком называешь! Такао замечает кровь на её губах и не может думать ни о чём другом. Она щурится, глядя на него, и, кажется, всё понимает. А может, он просто выдаёт желаемое за действительное. Опять. — У меня что-то на лице? — Мэй моргает, так непонимающе и даже невинно, что у него щемит сердце… Или это последствия кровопотери? Такао с трудом поднимается на ноги. Она смотрит на него снизу вверх. Только она может выглядеть беззащитной, сидя на трупе убитого врага. Он протягивает ей руку помощи, и Мэй хватается за неё так, будто от этого зависит её жизнь. Такао поднимает её на ноги слишком резким рывком, и, разумеется, рука отнимается в самый неподходящий момент. Мэй хватается за его шею и прижимается своей грудью к его. Сердце пропускает удар. — Да, — запоздалый и глупый ответ, но Такао не может иначе. — У тебя кровь на губах. — Правда? — Мэй чуть наклоняет его на себя, и их губы почти соприкасаются. Такао не может и не хочет сопротивляться этому порыву. Он целует её, чувствуя солоноватый металлический привкус. Её губы горячие, почти обжигающие. Он прижимает её к себе, наконец понимая, что не может просто так её отпустить. — Пойдём отсюда, Такао, — Мэй старается говорить спокойно, но сквозь ткань кимоно Такао чувствует, как быстро бьётся её сердце. — Да… Они идут, медленно и степенно. Мэй прижимается к нему сбоку, а Такао обнимает её за талию. Редкие прохожие не обращают внимания на странную пару. Должно быть, думают, что он тащит куда-то в доску пьяную девушку. Хотя какая разница? Мимо проходит крупный амбал, и Такао сжимает свои объятия сильнее. Мэй посмеивается и поглаживает его руку, которая обвивает её талию. Он смотрит на неё и видит, что она улыбается. Взгляд её, теплый и мягкий, как шёлковая простыня, на которой она спала, скользит по его лицу и устремляется куда-то в небо. — Такао, — Мэй едва шевелит губами, но Такао слышит пение птиц. — Я, возможно, скажу глупость, но… — Говори, — он улыбается в надежде, что это выглядит ободряюще. — Ты, кхм, — она запинается, на мгновение отводит взгляд и снова смотрит ему в глаза. — Ты очень красив, Такао. Особенно в лунном свете.***
Голубые глаза сверкают в темноте, и Мэй отступает на шаг, едва ни падая назад, на кровать. Кадзу обнимает её сзади, прижимаясь грудью к спине. Спокойно, пугливая, спокойно… Главное, не обратись. — Мэй, — перебинтованная рука движется вниз по краю её кимоно. — Ты вся дрожишь. Может, не стоит? Она поднимает голову и ловит его ускользающую руку. Подносит к лицу и целует каждый палец. Такао не отрывает взгляда от её губ, и Кадзу сжимает руку сильнее. Щека дёргается сама. Почему ему так нравится то, что он видит? — Не бойся, не обращусь, — она посмеивается прямо в его бинты. — Продолжай, пожалуйста. Белые пальцы бегут вниз по краю кимоно и останавливаются на поясе. Кадзу поднимает руки выше, чтобы не мешать ему, и Мэй выгибается, когда они останавливаются на её груди. Такао на мгновение поднимает голову, но тут же опускает обратно. Развязать императорский пояс — это не сотворить послушника. Тут нужны ловкие пальцы, а не заученные пассы. — Кадзу, помоги, — голубые глаза смотрят беспомощно, и Мэй посмеивается. — Учись, самонадеянный, — несколько привычных движений, и пояс падает к ногам колдуна. Такао опускает голову, признавая поражение. Мэй поворачивается к Кадзу, почти до хруста в шее. Он читает в её глазах желание пополам со страхом и припадает к её нежным губам. Краем глаза он видит, как забинтованные руки скидывают с хрупких плеч ненужное кимоно и как тяжёлая ткань падает на пол, скрывая под собой несчастный пояс. Кадзу залезает на постель, а Мэй ложится на спину, удобно располагая голову у него на коленях. Такао смотрит на них сверху. Долго, слишком долго. Распахивает нагадзюбан. Мэй вздрагивает, но не отрывает взгляда его лица. — Мэй, — он протягивает руку и останавливается почти у её обнажённого плеча. — Погоди, — она не двигается, позволяя ему скользить взглядом по своему телу. Такао слегка щурится, глядя на неё, но слушается. Кадзу не может удержаться от усмешки. Человек, который обычно не слушает ни его, ни даже Чонгана, покорно подчиняется желаниям Мэй. Императрица, ничего не скажешь. — Сначала разденься, — она тянет его за рукав, и слегка краснеет. — Я тоже… Хочу на тебя смотреть. — Вот как, — Такао встречается взглядом с Кадзу, и тот ухмыляется. — Хорошо… Он скидывает кимоно с плеч, немного медлит и раздевается полностью. Не хочет, чтобы Мэй видела, насколько далеко, почти до локтей, замотаны его руки. Но теперь она видит. Видит его насквозь. — Такао, — её глаза влажно блестят, кажется, она вот-вот расплачется. — Что? — он хмурится, оглядывая свои руки. — Это кажется тебе уродливым? — Нет! — Мэй хватает его за руку и притягивает к себе. — Не говори так… Такао смотрит ей в глаза и молчит. Она касается его лица, оглаживает шею, ведёт руку дальше, по плечу и останавливается на локте. — Ты красив, Такао, — она улыбается. — Не заставляй меня повторять это ещё раз. Он наклоняется и целует её. Страстно, отчаянно, словно не может без неё жить. Кадзу знает, что так и есть.***
Дыхание Кадзу щекочет ей затылок, а его поджарое тело, такое родное и горячее, прижимается со спины. Мэй лежит на боку, вытянув больную ногу и ждёт. Страх сжимает горло, но вместе с тем что-то очень нежное и тёплое живёт в груди. Где-то под рёбрами, там, где бьётся бешеное сердце. — Ты уверена? — Такао ложится перед ней, обжигая губы мимолëтным поцелуем. — Надоел, осторожный, — Кадзу касается губами её плеча, и Мэй становится ещё жарче. — Кадзу! — она шлёпает его по руке. — Прекрати! — Прости, нежная, — он прячет лицо в её волосах. — Иди сюда, — Мэй протягивает руку к Такао, такому далёкому и желанному, и он мгновенно оказывается очень близко, так что и нож между телами не пропихнуть. — Такао… — Я люблю тебя, Мэй, — Такао придерживает её здоровую ногу. — Я… Она не успевает ответить, потому что он снова целует её, одновременно вторгаясь туда, где до этого был лишь Кадзу. Тот отстаёт только на мгновение. Мэй хочется кричать, но из горла не вырывается ни звука. Или она просто его не слышит. Её любимые везде. Окружают со всех сторон. Их слишком много. Везде. Особенно внутри. Она не чувствует боли, нет. Только сладкое чувство в каждом уголке тела и души. Только тепло двух мужчин, которые по счастливой случайности оказались столь же близки друг с другом, сколько влюблены в неё. Кадзу одной рукой зажимает ей рот, чтобы не кричала слишком громко, а другой ласкает её внизу. Капля в море, но Мэй обожает его за это. Да, за это… И ещё за миллион вещей. Такао ведёт себя куда скромнее. Одной рукой он придерживает её ногу, а другой же — массирует её голову. Его дыхание обжигает ей макушку, и волосы встают дыбом. А ещё… Они вместе — внутри неё. Их движения так точны и синхронны, будто они уже не раз проделывали подобное… А впрочем, даже если и так, какая разница? Зажатая между горячими телами, Мэй плавится от их жара и дрожит, беспомощная перед их силой. И впервые за последние дни чувствует себя счастливой.***
За окном поёт соловей. Такао смотрит на Мэй и почти не узнаёт её. Пудра подчёркивает скулы, чёрная подводка вытягивает и прикрывает глаза, а бледно-голубые тени добавляют взгляду холода. Мэй-императрица не очень похожа на ту хрупкую, живую Мэй, которую он любит. Хотя, если отбросить лишнюю мишуру, эта холодная властная женщина, что сидит на троне, — это лишь ещё одна из её ипостасей. Это она. И в то же время — не совсем она. Что это, натура кицунэ или обучение гейш? Кто теперь скажет? Кадзу стоит за её троном. В тени его почти не видно, но Такао знает его, как себя, и видит, как танцуют тени. Кадзу играет с ножом, видно, представляя, как пронзает чьё-то горло. Они оба знают, чьё именно. Такао находит в зале лысую голову сёгуна и почти видит капельку пота, что стекает по его виску. Конечно… Ведь Мацуока сегодня не явился с докладом и уже не явится. — Уважаемые господа, — Мэй приподнимает руку, и зал напряженно замирает. — Прошу прощения, что собрала вас здесь в разгар лета, но… Моё дело к вам не терпит отлагательств. Зал напряжённо молчит. Ещё бы. Ведь они вообще без понятия, что она задумала. — Масамунэ Араи, — уголки её губ поднимаются лишь слегка, но Такао знает, что ей хочется широко улыбнуться. Зал робко гудит, но тут же замолкает, когда вперёд выходит знакомая фигура. Самураи и даймё расступаются перед ним, кто-то склоняется в поклоне, кто-то лишь сдержанно кивает. — Моя императрица, — бывший ронин опускается на одно колено. — Ты звала меня? Такао улыбается про себя. Он ведь спросил то же самое, как только прилетел. — Никто в этом зале не усомнится в твоей чести, — говорит она твёрдо, и никто не смеет ей возражать. — Такао, будь так добр… Свиток, слегка окраплённый кровью Мацуоки, оказывает в крепких руках Масамунэ. Бывший ронин лишь мгновение смотрит Такао в глаза и едва заметно кивает бровями. Тот слегка улыбается ему. Он не сомневается в его чести. Точно не он. — Прошу, огласи уважаемым господам содержание этой бумаги, — голос Мэй холоден, а взгляд блуждает по залу, не останавливаясь ни на ком конкретном. Масамунэ читает, и с каждой строчкой зал гудит всё более громко и возмущенно. Такао даже слегка удивлён. Неужели все эти аристократы и правда на её стороне? Он поднимает глаза на Мэй. Она слегка улыбается, прикрываясь веером, так, чтобы видел только он. — Это возмутительно! — Хван Одзаки, ещё более седой, чем во время их последней встречи, выходит вперёд. — Заговор против самой императрицы! — Измена! — сёгун хмурит брови и сжимает рукоять катаны, будто бы готовый броситься на врага, но Такао видит, как дрожит его рука. — Масамунэ Араи, никто в этом зале не усомнится в твоей чести. Чья подпись стоит под этим контрактом? — Здесь пятно крови, — он показывает толпе свиток. — Нужен колдун, чтобы прочесть его. Честный Араи… Мэй всё делает верно. Нужно создавать иллюзию непредвзятости. — Позволь мне, моя императрица, — Одзаки опускается на одно колено. — Насколько мне известно, — Мэй смотрит на него почти без выражения, — опытный колдун может определить кровь даже спустя века. Существует ли заклинание, которое производит на подписавшего какой-либо немедленный эффект? — Чтобы все увидели, — Хван улыбается с пониманием. — Да, я знаю такое заклинание. — Я тоже знаю, — Такао встречается к ним с глазами. — Оно требует очень много энергии. — Значит, поседею окончательно, — он склоняет голову. — Во имя императрицы. — Я ценю твою жертву, господин Одзаки, — рука Мэй дёргается в сторону Такао и замирает на краю подлокотника. — Возможно ли сделать это прямо сейчас, пока все уважаемые господа здесь? А куда эти уважаемые господа денутся? Ведь все двери закрыты, а за ними усилена охрана. Осторожность на грани паранойи. Однако сейчас это необходимо. Хван оглядывается, и находит Нгаи Ше. Старик смотрит на Мэй, затем на самого Такао и снова на своего молодого любовника. Медленно кивает. Одзаки поднимает глаза на Мэй. — Начинай, господин Одзаки. Хван кладёт свиток на пол, и самураи расступаются, то ли надеясь избежать его колдовства, то ли просто на всякий случай. Протягивает руку в сторону. Масамунэ, похоже, единственный, кто понимает, что происходит. Он достаёт вакидзаси и под тихий ропот передаёт его колдуну. Одзаки привычным движением обнажает исполосованное запястье и вскрывает его вдоль. Кровь капает на пол. В гробовой тишине он обходит подписанный контракт, рисуя вокруг него алый круг. Такао закрывает глаза. Кадзу сжимает его запястье. Чтобы не вздумал помогать. Слишком хорошо он его знает. Несколько минут тишины, и нечеловеческий крик, больше похожий на рык умирающего волка. Ясухару Савада лежит на полу, держась за сердце, и не двигается. Хван же стоит на коленях. Полностью седой. — Господин Одзаки, — Мэй смотрит только на колдуна, не замечая ничего вокруг. Хван пытается поднять голову и не может. Конечно… Он же буквально почти мёртв. — Эй, — Такао осторожно поднимает его на ноги. — Хван? — Отстань, Такао, — не имея сил стоять, Одзаки опирается лбом на его плечо. — Всё ради императрицы… Мэй молчит. Самураи тоже. За окном поёт соловей.***
Земля пахнет сладким цветочным мёдом и скошенной травой. Мэй закрывает глаза и слегка улыбается. Кадзу смеётся и накрывает её глаза своей жесткой, но такой тёплой и родной ладонью. Мэй поводит носом и смеётся. Его руки пахнут кровью и пожухлой листвой. Кусочек осени посреди лета. Невнятные звуки наверху, и Мэй приходится вернуться в реальность. Кадзу качает младенца на руках. Так же, как когда-то качал девочек. — Дай мне, — шепчет она одними губами, и получает на грудь тёплый родной комочек. — Что с тобой такое, Сора? — Волнуется, — Кадзу дёргает щекой и поднимает глаза к небу. — Чувствует что-то… Мэй приподнимает сына и смотрит ему в лицо, слегка надеясь, что он подскажет и догадываться не придётся. Сора, разумеется, ничего не говорит, только щурит свои невозможно светлые глазёнки и что-то невнятно бурчит. Наивно ожидать подсказок от трёхмесячного ребёнка. Но Мэй ожидает. — Такао возвращается. Она поднимает глаза к небу. Белый сокол с чёрно-красными перьями на кончиках крыльев, описав круг над её головой, становится человеком, едва коснувшись земли. На нём, как всегда, лёгкое кимоно, белое с голубым. В тон мертвецки бледному лицу. Словно поняв, что происходит, Сора успокаивается, прижимаясь к материнской груди. Когда Мэй садится, чтобы было удобнее, Такао целует её, бережно, нежно, словно боясь спугнуть. Его губы холодные, словно жизнь почти вытекла из него. — Глупый, — Кадзу посмеивается. Мэй отстаняется, глядя в любимые голубые глаза. Они кажутся прозрачными.