Война и любовь, на Земле — это два основных предмета торговли. С незапамятных времён мы отпускаем их огромными партиями.
Роберт Шекли. «Паломничество на Землю».
— У тебя получается отвратительный кофе. — Напомнить, кто учил меня его готовить? — И всё же… Она прищуривается, отпивая из кружки и кривясь от горького вкуса. Драко стоит к ней спиной, тянется до шкафа с блюдцами. — Ты просто злишься, что я поднял тебя в такую рань. Гермиона хмыкает в подтверждение. — Что? Даже не поблагодаришь меня? — тянет он, принося ей тарелку с овсяным печеньем. — Я же спас тебя от ужасного утра этим эликсиром. Мог бы наслать Таранталлегру. — Скорее теперь я точно знаю, что Драко Малфой овладел навыками готовки и не умрет от голода. — Любопытно, любимая. Получается, ты теперь мне больше не нужна? Она опускает глаза вниз, пытаясь сдержать улыбку. — Получается так. — Я все же останусь. Знаешь, на всякий случай. — Ммммм... — Гермиона все-таки улыбается уголком рта. — Спасибо. — Не благодари. Драко поливает розу на столе, делая полукруг палочкой. Разваливается на стуле перед ней, задирая подбородок и обращая к ней взгляд из-под светлых ресниц. Его черты напрягаются, теряя игривость. — Зачем ты ищешь меня, Грейнджер? — В смысле? — ее рука касается тыльной стороны его ладони. — О чём ты? Ты же здесь. Сидишь прямо передо мной. Зачем мне искать тебя? Он ничего не отвечает, вынуждая ее закатить глаза. — Что не так? Это какой-то новый способ привлечь моё внимание? Драко качает головой, убирая руку из-под ее. Поворачивает голову и смотрит в окно. Его профиль освещает тёплый солнечный свет. — Эй… Гермиона встает, оставляя кружку на столе, и подходит к нему. Большой палец гладит острый подбородок. Она шепчет слова, стараясь быть мягче. — Я сделала что-то не так? — Зачем ты ищешь меня, Грейнджер? Ее пальцы останавливаются, переставая гладить его за ухом. Она сводит брови, пытаясь понять, что именно он имеет в виду. — Что… — Ты только зря теряешь время. Он встает, отталкивая ее и начиная расхаживать по кухне. Гермиона в растерянности замирает, пытаясь понять, куда спрятать руки. — Прекрати искать меня, Грейнджер. Я умер. — Ты не умер, Драко, — её голос слабеет. Слезы жгут глаза, пока она безуспешно пытается поймать его взгляд. — Я мертв, Грейнджер. Ты… — на его скулах ходят желваки. — Ты оставила умирать меня! — Нет. Я… Я бы никогда… Каждое последующее слово сочится ядом: — Нет, Грейнджер. Моя смерть — это твоя вина. Лучше бы я никогда не связывался с тобой. Лучше бы я дал погибнуть тебе от Авады тогда. Подбородок дрожит. От парализующей горечи Гермиона не может издать и звука. Сердце, кажется, сейчас остановится. Она молча глотает слезы. — Поэтому прекрати делать вид, что тебе жаль! Тебе никогда не было жаль! Ты ищешь прощения. Хочешь искупить вину за то, что использовала меня. — Как ты можешь говорить такое! Я бы никогда не предала тебя. — Не лги себе, Грейнджер. Тебе было плевать на меня и наши отношения. Все, что тебя беспокоило — это Орден! — Нет! Он преодолевает расстояние между ними в два шага. Стискивает двумя руками плечи до хруста и начинает трясти ее. Его взгляд — дикий, потерянный. Если он сожмет ее сильнее, то она переломится надвое. — Хватит, Грейнджер! Перестань вести себя как идиотка! Слышишь меня. Смирись! Живи дальше! И прекрати надеяться! Кончик носа горячит от его сбивчивого, частого дыхания. Он успокаивается, понижая тон голоса. — Не ищи меня, Грейнджер.9:00. Штаб-квартира Ордена Феникса.
Настойчивый стук в дверь будит ее. Гермиона открывает глаза, ощущая отвратительный металлический привкус на языке. От пульсирующей боли в виске хочется содрать с себя кожу. Снова кошмар. Она плакала во сне. И от этого грудь сжата в тиски, а горло пронизано горечью. Несколько книг падает с дивана, когда Гермиона встает, потягиваясь и убирая запутанные волосы с лица. Наощупь находит палочку и проговаривает заклинание, чтобы открыть жалюзи. От яркого света на миг теряется зрение. Стук в дверь усиливается. Она знает, кого встретит за дверью. На поверхностях грязная посуда, слои пыли и пустые пачки сигарет. Бурая сова ухает несколько раз, привлекая ее внимание за окном. Гермиона открывает створку, проветривая квартиру от спертого воздуха, птица подлетает и клюет ее руку. — Эй, поосторожнее. Лохматое чудовище забирает с руки засушенную муху в обмен на конверты. На колени падают письма в темных кляксах — ежедневные аврорские отчеты. Гермиона в нетерпении разрывает бумагу, читая списки. Как всегда — ничего. За координацию первого рейда отвечал Рон. Она боялась, что они найдут его раньше нее. Разбитая губа отдает тупой болью. От нее должно быть ужасно воняет после вчерашнего налета на базу Пожирателей. Ну и ладно. Вчера было не до душа. Ей рассекло почти пол лица от заклятия Селвина. Она снимает тяжелые ботинки, откидывая их. Следы засохшей грязи тянутся по полу гостиной. Ступни нестерпимо болят. Облегченный выдох — Гермиона разминает ноги повторяющими движениями. В дверь продолжают стучать. Несколько раз нажимают на звонок, и от этого ей хочется послать в прихожую сглаз. Слава Мерлину, ключей от ее квартиры нет ни у кого, кроме нее. Она сжигает листки, дает сове еще несколько мушек, пока та не оставляет ее в одиночестве, улетев. Усилием воли она заставляет себя подойти к двери. Сделать глубокий вздох и приготовиться. А лучше сразу же заткнуть уши. Рука стискивает ручку. Гермиона тянет дверь на себя. Гарри. Что ж, никого другого она не ожидала. — Извини, я спала. — Так больше не может продолжаться, Гермиона, — разочарованно бросает друг в спину, пока она возращается в гостиную. Очередная нотация делает тошнотворное утро еще хуже, чем обычно. — Ты чуть не погибла вчера на рейде! Ты обещала мне! — Кто рассказал тебе? — рука забирается в задний карман, доставая помятую пачку. — Рон. Черт, последняя сигарета. — Зачем тебе это? Ты хочешь убить себя? — Это моя работа, Гарри. — Твоя работа — это сидеть в офисе и исследовать темные артефакты. Уж точно не ходить в рейды, рискуя собственной жизнью. — Я не виновата, что каждое гнездо псов переполнено темной магией. Она поджигает сигарету палочкой, затягиваясь. Туман в мозге густеет, а боль в груди притупляется. — Это ответственность ищеек. — Я просто помогаю тем, кто был со мной рядом, когда вас не было. Ищейка. Лучше слово, характеризующее ее в последний год. Почти второе имя. — Пора остановиться, Гермиона. Пора вычеркнуть очередной адрес из списка. Она подходит к стене, сжимая взятый с пола карандаш до боли в пальцах. Безуспешно пытается унять дрожь в руках. Мажет красным по листку, добавляя к десятку проверенных адресов одиннадцатый. Очередной налет на штаб-квартиру Пожирателей. Очередная бессонная ночь в ожидании новостей от команды. Гарри за ее спиной тяжело выдыхает, переминаясь с ноги на ногу. Знакомое разочарование в словах. Повторяющиеся просьбы. Не в первый раз он приходит сюда, уговаривая ее бросить работу. И не в первый раз уйдет в одиночестве, так и не получив ее согласия. — Ты не спишь вторые сутки подряд с этим заданием. Это уже переходит все границы. Хотя бы в этот раз Гарри прав, но ей все равно. Гермиона не может заснуть. Каждую ночь она мечтает об утре, а когда светает, жаждет окончания дня. У нее нет желания размыкать порочный круг ожидания. Прекратить — потерять надежду. С утра она получает сводки о новых разгромленных гнездах пожирателей и каждый раз надеется: в списках пленных будет его фамилия. А если между строчек она не находит ее, то тогда Гермиона, сжав зубы, откроет список погибших. Будет отсчитывать удары своего сердца, пробегая глазами по инициалам и шепча молитвой одно. Мерлин, пусть здесь она не найдет его имени. — Тебе надо отдохнуть. Зачем ты мучаешь себя? Кто говорит о мучении… От сигарет боль притуплена. Слезы выплаканы, поэтому она вполне может существовать. Жизнь — День Сурка. Сегодня похоже на завтра. Вчера на сегодня. Скомканный пустой отчет, а затем новый стратегический план по захвату оставшихся псов. Безвкусный кофе за обедом под трещание Джинни. Серость. Вечерняя Тренировка. Она позволяет новеньким в отряде тумашить себя до потери сознания, расслабляясь под ударами. Слёт орденцев со склочными спорами, какую точку вскрывать следующей. Ком в горле при входе в квартиру. Это ничего — хотя бы без рыданий и рвоты на пол гостиной. Рутинный контроль: иногда Рон, иногда Джинни, иногда Гарри. Заученная фраза: «Не беспокойся, Гарри». Или: «Я в полном порядке, Джинни». А может быть — «Все хорошо, Рон. У меня, правда, все отлично.» Ужин на вкус как соевый корм для коров на убой. Проводить и наклеить улыбку на лицо для убедительности. Вздохнуть с облегчением под хлопок двери. После достать единственную, вырезанную из школьного альбома колдографию из тайника и долго рассматривать. Чаще просто пялиться в потолок, реже наматывать круги по квартире. Напрасно. Ее жизнь давно потеряла смысл. Зачем она это делает? Засыпать от изнеможения под утро и просыпаться от кошмара или совы Аврората, больно клюющей руку. И снова. Ненавистное утро, а в голове: лицо, улыбка, глаза. Он. И воспоминания. Счастливые. Слабое утешение. Внутри дыра. Бездонная, как преисподняя. Тот, кто говорит, что время лечит боль, лжет. Этот год все равно что девять. — Война закончена, Гермиона. Мы сделали достаточно. Ты не обязана… Не обязана заниматься расследованиями. Орден в состоянии поймать оставшихся Пожирателей. Гарри касается ее плеча. И она тут же дергается, стряхивая его руку. Сейчас он сложит ладони в замок, втянет носом воздух и начнет говорить. — Гермиона, пора двигаться дальше. Ты должна… Наизусть она проговаривает за ним слова. Должна оставить однокомнатную штаб-квартиру с трещиной в стене. Должна выйти на улицу, вдохнуть свежий воздух и забыть. Должна освободиться от войны, вычертившей шрамы на ее коже. Должна дать себе излечиться: отбросить больные, ужасные воспоминания и создать счастливые новые. Жить и двигаться дальше. Война окончена. Темная сторона побеждена. Дальше — мир. Дружба. Жвачка. Любовь. Черт возьми. Не в ее случае. Гарри не понимает. С окончанием войны у Гермионы нет ни одной передышки. Нет успокоения или желания праздновать. Все эти мучительные воспоминания о смертях и бойнях — единственный способ сохранить рассудок. В отголоске каждого взрыва его голос, а в ранах напоминание — она все еще не потеряла его. Он жив. Она ищет его. Повсюду. Прочесывает квартиры, поднимает старые архивы и обыскивает тюрьмы. Нигде ни одной зацепки, ни одного намека. Почему из всех людей в этом проклятом войной мире, он единственный, в ком она нуждается больше воздуха? Где же ты, Драко? Почему ты нарушил данные обещания? На горле затягивается удавка. Она не может вздохнуть. — Ты же понимаешь, о чем я. Я нашел специалиста — он поможет. Я обещаю. Я вижу, как тебе больно. И если ты не можешь поделиться со мной, тогда… — Мне не больно, — она отводит глаза вправо, стараясь не смотреть на его лицо. — Гермиона… — Со мной все в порядке, Гарри. — Ты… — Честно. Не знаю, с чего ты взял, что мне нужна помощь. Гермиона поворачивается к Гарри, сгребая папку разбросанных листов с колдографиями со стола. Тушит сигарету об журнальный столик. Задевает костяшками кружку с заплесневевшим чаем, морщась. Кажется, такого беспорядка тут не было никогда. Он ненавидел ее привычку разбрасывать книги. Взгляд цепляется за белую розу в середине стола. Надо убрать ее отсюда, иначе Гермиона свихнется от череды воспоминаний, всплывающих в голове при виде неровного глиняного горшка. Они обязались поливать ее по очереди. Он считал это глупостью. Она — шагом к адекватному общению. Иногда она слышит его глумящийся смех за дверью. Оборачивается и понимает — это иллюзия. — Гермиона, неужели мы снова… Перестань. Пойдем домой. — Это мой дом. — Нельзя жить в месте, где умерло столько людей. Это не нормально! — Ты ничего не знаешь об этом месте! Гарри двигается к ней, а она отходит от него. Ударяется хребтом о стол на кухне, крепче прижимая бумаги к себе. Гарри угрюмо смотрит на нее из-под очков, аккуратно касаясь конца острого листа. — Хватит, прошу тебя. Он тянет за бумаги, а она крепче прижимает их к груди. — Отпусти. — Нет. — Отпусти, Гарри! Он делает паузу, буравя ее взглядом. — Ты должна пойти со мной. — Нет. В одно мгновение он выхватывает у нее листы, спотыкается о стопку книг на полу и летит вниз, хрипло охая. От его падения стол трясется, и кривой горшок с распустившейся белой розой падает вниз. С грохотом бьется о дерево, рассыпаясь в крошку. Осколки на полу заставляют прижать руку к груди. Туда, где давит от нахлывнушей тяжести. В первые несколько секунд ее чувства исчезают, оставляя за собой безразличную белизну. А после эта белизна — цвет ее ослепляющей ярости. — Убирайся, Гарри! — Но Гермиона… — Я сказала… Вон! Вон отсюда! — Что… — Уходи! Не хочу видеть тебя! — ладонями толкает его в спину, отпихивая от места падения. Друг переворачивается, оглядывая ее в неверии. Рука сама тянется за палочкой, и в следующую секунду ее край упирается в его кадык. — Еще одной слово, и, поверь мне, это закончится плохо. — Гермиона… — Исчезни, Гарри. — Ладно… — он поднимает руки в мирном жесте под ее яростным взглядом. — Хорошо! Гермиона следит за ним до момента, пока он не хватается за ручку двери в прихожей. Раздается раздраженный хлопок. Наконец-то. Колени ударяются об пол. Ладонями Гермиона сгребает осколки горшка. Острая грань режет кончик пальца. Ярко красная кровь мажет по глине, стоит ей взять кусок в руки. Роза примята землей. Оторванный от стебля бутон. Вряд ли она зацветет еще раз. Создавать всегда тяжелее, чем рушить. Она склеивает осколки с помощью заклинания. Прижимает к груди горшок, утыкаясь в колени. Долго качается, не отводя взгляда от старой запечатанной спальни.21:00. Кладбище Ганнерсби.
Гермиона приходит сюда третью неделю, постоянно откладывая задуманное. На этот раз охранник оглядывает ее исподлобья, забирая галлеон из ладони. Скептически поднимает брови, пока рассматривает зажатый в руке молоток. Слава Мерлину, пропускает ее, не говоря ни слова. Она быстро находит нужное место. Холодно. От сырой земли поднимается туман. Гермиона долго смотрит на камень перед собой с высеченной датой и именем. Гадает, кто поставил его сюда. Может, Нарцисса или кто-то из его родственников? Как выбирали дату смерти? Все же он пропал за неделю до. Простая каменная глыба из песчаника, перед которой она садится, скрещивая ноги и ежась от ледяного ветра, вызывает в ней ярость. В первый раз она сталкивается с могильной плитой, навещая Невилла, Луну и Кормака. И не может поверить своим глазам, замирая рядом с камнем на несколько минут и перепроверяя надгробные надписи. Не двигается, осознавая и стискивая зубы от внезапной боли под ребрами. Она не была на его похоронах. Никто не знал об их отношениях, кроме Кингсли. Тот умер, сражаясь за их безопасность и правду. Гермиона обещала, что кремирует, а не зароет его в земле гниющим трупом. Она думала, что у него будет целый семейный склеп, где она разместит памятную табличку. Их уговор — никаких кладбищ, развеянный по воздуху прах. Но первое, конечно, не умирать по отдельности — только вместе. Кто же знал, что никто из них не способен сдержать данные обещания. Неужели люди настолько быстро сдаются? Неужели никто, кроме нее, не ищет его? Не верит, что он все еще жив? Он не умер. Драко не умер. Прощаться еще слишком рано. И на этом кладбище ему нет места, потому что Гермиона найдет его. Обязательно. Она дала себе слово. И нарушить его все равно, что переломать себе позвонки. Или выстрелить в голову. Гермиона найдет его. Да, она отыщет его. А если нет, она освободит себя. И День Сурка наконец-то прервётся. В мире достаточно способов. Но пока она жива, Драко не может умереть. И никто не имеет права праздновать его мнимую смерть вот так на этом драккловом кладбище. Палочка ударяется о камень, когда она проговаривает заклинание. Трещина между буквами М и А — первая. Она расходится на тысячи маленьких темных узоров. Рукоятка молотка греет руку. С ноги она ударяет в середину плиты, разламывая ее на две части. Замахивается молотком и бьет со всей силы. Так, чтобы отшатнуться и перевести дыхание. Бьет еще раз с остервенением. Вот как чувствуется победа. Триумф заполняет ее вместе с долгожданным облегчением. С каждым ударом тоска отступает, а воздух свободно проходит в легкие. От целой могильный плиты остаются мелкие серые крошки. Драко Малфой не умер. И Гермиона найдет его.