Союзники

Темза. Тауэрский мост. Декабрь. 05:05.

      Говорят, что первый раз самый сложный. Говорят, что почти у каждого дрогнет рука. Правда страшна — убить куда проще. Никто не поверит ей, скажи она, насколько легко отнять жизнь. Насколько быстро можно проговорить запретные слова, когда те, по ту сторону, больше враги, чем люди. После смерти пса проходит не так много времени. Гермиона ждёт разочарования, грусти, стыда, а впадает в усталое равнодушие. То самое, с которым Малфой тащит Пожирателя из их квартиры до реки, чтобы сбросить его тело в поток и взглянуть в начало нового дня. Макушка пса скрывается под расколотой толщей льда в тот момент, когда Гермиона достаёт непослушными от холода пальцами сигарету. С них спадают дезиллюминационные чары, и Гермиона отчётливо различает красные кончики ушей Малфоя, облокотившегося на перила. Вместе они встречают рассвет, который оба не ждут. Их молчание, выдыхаемый в унисон сигаретный дым помогают ей избавиться от транса, в который она впадает после поцелуя. Гермиона не благодарна Малфою, хотя стоило бы. Она до сих пор не до конца понимает, что произошло. Или же мозг отказывается принять, что давно пора: их не ждёт ничего хорошего. Малфой предупреждал, а Гермиона думала — обойдётся. Она до последнего не верила, а жизнь принудила увидеть обратное.       Война сжирает всё лучшее. Лучшее в Гермионе утрачено.       На улице ни души. Белое закручивается воронками в слабом сиянии фонарей. Снег льнёт к камню и тросам Тауэрского моста. Когда над ними проплывает огромное плотное облако, Малфой берёт её за руку, а Гермиона сжимает его пальцы в ответ. Взгляд Малфоя смягчается, когда он поворачивает к ней лицо. Поджатые от напряжения губы расслабляются. У неё колет в носу, будто она вдыхает распыленный Пожирателями химикат.       С горькой болезненной ухмылкой Малфой проговаривает:       — Не жалей, Грейнджер. Иначе сойдешь с ума.       Гермиона заторможенно моргает, сглатывает, прокручивает мысль в голове несколько раз. Его рука выскальзывает из её, и, прежде чем исчезнуть, Малфой из-за плеча бросает ей:       — В следующий раз будет легче.       — Разве? — слабо спрашивает Гермиона.       Он издаёт грустный смешок и аппарирует, так и не дав ответа. У каждого человека есть предел. Гермиона переступает свой.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Декабрь. 14:05.

      Люди повсюду. Лица знакомые и впервые ею увиденные. Её подхватывают руки, когда она открывает дверь дома на площади Гриммо. Внезапно где-то справа — бабах. Разноцветные конфетти разлетаются в стороны. Столько шума, яркого света, сияющих слепящих гирлянд. Гермиона щурится, загораживая лучи рукой. Среди этих людей нет врагов, но Гермиона всё равно дёргается каждый раз от резкого хлопка или крикливого возгласа. Ей немедленно необходимо украсть хотя бы немного свежего воздуха. Задышать полной грудью.       Пусть же кто-нибудь объяснит ей, почему ей настолько тоскливо, и она не разделяет восторженный гул этой душной толпы.       Единственное, что ей сейчас действительно хочется, — забыть то, что было.       «Гермиона, спасибо! — Анджелина целует её в щеку, прижимается холодными потрескавшимися губами, хотя день назад боялась лишний раз посмотреть ей в глаза. — Ты спасла нас! Спасла! Посмотри, Гарри выздоровел! Ты такая храбрая, Гермиона! Мы обязательно победим! Так их!»       «Так их!» — послушно вторит толпа. Рука дёргается из-за желания прикрыть уши, ей трудно дышать.       Глаза Анджелины горят, и она раскрывает рот в белоснежной улыбке. Ничего обычного, но почему-то радость, насыщающая каждого в этой комнате, пугает похлеще, чем то, что она пережила. Всех вокруг захватывает экстаз от победы, а она — та самая храбрая Гермиона — не может отделаться от жуткой режущей дрожи.       Как просто каждый, кого она встречает, бросается словами. Будто бы кто-то из них имеет хоть малейшее представление, где «чёрное», а где «белое». Где та граница, переступив которую невозможно остаться собой. По правде, навешивать ярлыки и давать имена с каждым днём войны всё труднее. Смыслы теряются.       Отвага явно не была основным фактором, из-за которого Гермиона решается на столь рискованный шаг. Вряд ли кто-то из собравшихся захочет принять, что главные её мотивы — ярость и месть. И так по кругу, чтобы убить тех, кого убили. А после защищаться от тех, кто хочет убить тебя. Это никогда не закончится, а люди искренние, наивные люди надеются, что это не так.       Она видит правду, а те, кто стоят вокруг, и близко не понимают её.       Гермиона растерянно смотрит на собравшихся. Гарри, неудобно застывший позади всех, всё ещё бледен и слаб, но в этот раз в сознании. Друг последнее время выделяется: опущенные уголки губ, глубокая складка на лбу. С начала войны он редко улыбается. Единственное, что всегда можно разглядеть на его лице — разочарование. Иногда Гермиона думает — дело в ней, но последнее время больше склоняется — в мире. И, видимо, поделом ему. Гарри ловит её взгляд, сдержанно кивает, а после отворачивается и, прихрамывая, уходит из комнаты.       Люди разбредаются по углам и радуются. Немыслимо. Приятная музыка, заглушаемая редкими хлопками. Слава Мерлину, никакого приёмника с назойливым голосом.       Вместо этого взрослый незнакомый аврор кричит во всю глотку, размахивая руками и брызгая слюной, тем молодым, которые внимают его речи огромными блестящими глазами:       — Наша доля сегодня не упустить свой шанс! Каждый в магической Великобритании должен понимать свою ответственность. Каждый должен знать, каков его долг! Не допустить, не допустить распространения тьмы в нашем сердце, сделать всё ради победы…       Она протискивается к столику в углу, забирается подальше от вербовки новобранцев, закуривает и погружается в свои мысли: Малфой никак не хочет убраться из её головы, а ему следует, и немедленно. Ей же лучше подняться к Кингсли, чтобы обсудить с ним план, который настойчиво давит мыслями после подрыва поместья. Ради этого она терпит час в обществе тех, кто ещё вчера презирал её.       Гермиона тушит сигарету. Бычок падает под ноги. Она направляется к лестнице, но кто-то останавливает её на пол пути, схватив за локоть и слабо дёрнув обратно.       — Гермиона?       Она знает, что это Рон ещё до того, как оборачивается.       — Да? — говорит она, вырывая руку и сразу же пряча её в карман. Делает шаг назад, оглядываясь по сторонам.       — Я очень давно не видел…        — Я рада, что ты здоро…       Они оба прерываются на полуслове. Рон отводит глаза в сторону. Гермиона ищет, куда сбежать. Члены Ордена звенят бокалами в метре от них. Рядом пара целуется под омелой, за столом в двух метрах переговариваются несколько однокурсников. Кто-то же просто сидит, не двигаясь и не отрывая взгляда от ели. За деревом свалены свежие трупы. Их будто не замечают.       Луна…       Не сейчас, Гермиона.       — Такой замечательный подарок на Рождество. Видеть всех наших живыми.       — Рождество? — она делает несколько шагов от Рона, упирается поясницей в стол, наблюдая за тем, как новеньких выдают старые мантии умерших напарников.       Наших живыми.       Рон странно смотрит на неё, прежде чем Гермиона вспоминает, какое сейчас число.       — Рождество… точно, — повторят она медленно, прежде чем покраснеть.       — Уже год прошёл. Ты помнишь последнее?       — Такое не забудешь, Рон.       — Точно. Знаешь… Я совсем не помню, что было «до». А ты помнишь, как оно было тогда? До войны?       — Не знаю, Рон, — Гермиона разминает шею рукой. — Как-то глупо всё было.       Рон усмехается, передёргивая плечами:       — Ты первый человек, который об этом так говорит. Без ностальгии.       — Нет, но сам посуди… Все переживали по таким пустякам. Я думала, что не сдам на отлично СОВ. Глупо и всё.       Рон пожимает плечами, а после встаёт рядом, прижимаясь плечом. Гермиона чувствует себя неловко и отодвигается.       Фред тянет противившуюся Лаванду в прихожую, чтобы покачаться из стороны в сторону в центре дома, как две другие пары маятников-танцующих. Рон замечает, как она смотрит туда, поэтому Гермиона быстро отводит взгляд.       — Да уж, — кашляет в кулак он, — слушай… — странная пауза. — Ты это… Спасибо…       — Годрик… Только не это… — грубо и неожиданно для себя прерывает она его, впиваясь ногтями в ладонь и не выдерживая сотой благодарности за этот вечер. Её подташнивает.       — Почему? — он поражённо смотрит на неё, после хмурится. — Я же… Это заслуженно. Ты герой.       Думает ли он так о тех, кто сейчас вступает в ряды Ордена и подписывает контракт на аврорскую службу? Вряд ли. О них, если честно, никто не думает.       Все они хотят быть героями. Вспышками воспоминания появляются в голове.       Скажи ей кто-нибудь в начале, чем это закончится… Скажи, сколько она потеряет. Только упомяни, Гермиона не стояла бы тут. Сколько людей ни умирает, а всё остаётся по-прежнему. Никто из них не увидит будущего, за которое все так отчаянно борются.       Гермиона качает головой, а после издаёт смешок, хотя от этого ей становится только хуже. Какой же, блять, долгий этот разговор. Его необходимо быстрее закончить.       Они неловко замирают, и, похоже, единственные среди всех молчат. Она набирает в лёгкие больше воздуха, прежде чем начать:       — Всё происходящее, Рон. Всё это. Этого не должно быть.       — Мы останемся в истории, Гермиона, — он заминается. — Благодаря тебе у нас есть преимущество. Мы боремся без насилия.       Знал бы он с какой радостью Гермиона взрывала тот дом.       — Чем «Диффиндо» отличается от «Авады», Рон?       — Ну… Есть же точно шанс выжить?       — Это точно не героизм.       — Но…       — Рон, давай закончим, — обрывает его Гермиона, ощущая нарастающее раздражение. — Просто… Просто… Годрик, давай не будем, ладно?       Ей снова невыносимо хочется курить. Как и всегда, когда она заводит разговор с кем-то из этого дома.        — Ладно. Я понял. Прости.       — Ага, — Гермиона бубнит, кивает, складывая руки на груди и впиваясь взглядом в грязные носы ботинок.       — Кингсли на месте?       — Нет, уже как неделю в командировке.       Чёрт. Она ведь могла просто прислать сову.       — Не хочешь потанцевать со мной?       — Что? — ей кажется, что она ослышалась.       — Потанцуешь со мной? — выдавливает Рон, покраснев.       — Ты серьёзно?       — Видимо, нет! — вздыхает. — У тебя кто-то есть?       Прямо поддых. Она пытается сделать беспристрастное выражение лица, пытается заставить внутренний писк заткнуться. Сейчас она соврёт. Да-да, Гермиона соврёт. Всё же чаще всего у неё отлично выходит слепить нечто невразумительное.       — Не… — тянет она, прежде чем язык тяжелеет во рту и не слушается. — Не знаю. Да. Ничего серьёзного.       Кажется, все её намерения держать себя в руках летят к чёрту. Гермиона тут же тянется за сигаретой, пока её когда-то-самый-лучший-на-свете-друг пытается придумать, как отреагировать на её невнятное бормотание.       — Кто это? — тон голос явно расстроенный.       — Не имеет значения.       — Кто-то из иностранцев?       Гермиона издаёт смешок, прежде чем снова закурить.       — Что смешного?       — Просто забудь, Рон.

Орден Феникса, Площадь Гриммо. Декабрь.21:06

             Кулак Рона влетает Невиллу в щёку. Всё начинается с небольшого спора о том, кому зачищать локацию на севере, а переходит в неконтролируемый хаос. Гермиона даже не пытается остановить их, отстранённо наблюдая за происходящим из угла. Они сбивают несколько тарелок со стола, заставляя Лаванду перебежать на противоположную сторону.       Ссоры между агентами и членами Ордена случаются постоянно. Гермиону это утомляет, но бороться с недопониманием она устаёт с того раза, когда Дин приходит с рассечённой бровью домой. На её желание пойти к руководству, он реагирует слабо, говоря, что это его вина. Возможно, всем им просто нужно куда-нибудь выплёскивать агрессию после стычек с Пожирателями. Если парням легче мутузить друг друга до помутнения, то пусть так. Лучше, чем если бы кто-то из них взялся за девушек.       Снейп вбегает в комнату, бросает на неё обвиняющий взгляд, а Гермиона в ответ пожимает плечами.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Декабрь. 21:06.

             У Малфоя разбита губа, а оттого каждая его багряная беспричинная полуухмылка давит и раздражает больше обычного. Свежие ссадины на переносице, налившийся синяк под левым глазом и распухшая скула. Он лежит на полу, прямой, напряжённый, как тетива. Глаза устремлены в потолок. Курит. Редко моргает. Молчит. Сегодня он даже не удостоил её приветствием, и Гермиона уверена — неспроста.       Кажется, эта гнетущая тишина смущает только её, потому что Малфой не двигается, не дразнится, а просто подтягивает уголок губ вверх, прежде чем сжать сигарету разбитыми кровавыми пальцами.       Жуткое зрелище.       Просто не смотри на него. Не смотри, как боль забирается в излом его губ, в линию бровей и содранные до мяса костяшки. Тебе всё равно. Тебе плевать. Тебе нет дела до его ран, до его причин, до его несчастий. Ты сходишь с ума, но Малфой всё равно обгоняет тебя. Ни к чему это всё. «Вы» тебе ни к чему.       Дневники лежат на столе, но Кингсли так и не возвращается в Англию, чтобы получить их. Иногда Гермиона чувствует себя марионеткой, которую дергают за нужную ниточку при необходимости. Наверняка, Ордену выгоден их союз с Малфоем. Его безвыходность и безысходность. Наверняка, Кингсли не бывает до конца честен с ней.       В груди ноет. Ей надо отвлечься немедленно. Гермиона открывает «Ежедневный Пророк» на первой странице, чтобы тут же закрыть его. Заголовки кричат: «Маглы — наше несчастье» или же «Как маглорождённые обманывают волшебников!» или же «Грязные воры волшебства, берегись! Они убивают тебя!». Фразы меняются каждые десять сенкуд, а под ними кошмарнейшая карикатура двух маглов, напоминающих дементоров.       Каждый выпуск Пророка абсурднее другого. В начале войны Гермиона пытается вникнуть в новости, отделить пропаганду от здравого смысла, но быстро понимает, что это невозможно. Хуже всего, что и «Придира» не отличается, как и все другие «их» источники информации. Первая жертва на войне всегда правда. Это она познала на своей шкуре и точно запомнила.       Руки комкают, рвут газету со всей накопившейся за эти дни злостью. Её обрывки летят в камин. Гермиона промахивается и устало откидывается затылком на диванную спинку, прикрывая глаза.       — Блейз умер сегодня, — слова тихие-громкие.       У неё дёргается рука. Она ощущает, она знает, что ухмылка исчезла с его лица. Малфой заговаривает, а внутри неё растёт беспокойство, а вместе с тем облегчение. Внутренности сжимаются от его тона голоса.       — Забини убил Колина Криви. Не жди от меня соболезнований.       — Я знаю, Грейнджер. Я в курсе, какой он мудак.       — Ностальгия по школьной дружбе?       — Вряд ли бы это я так назвал, — Малфой ёжится, напрягая рот. — Как там Т…       Он не договаривает вопрос, осекается, и в этот момент Гермиона понимает, что они перешли черту. Насколько давно?       Малфой, кажется, сам только что осознал, что говорил с ней о личном последние пару минут. Обычно он склонен закрываться, отшучиваться или же оставлять её наедине с интерпретацией его брошенных там и тут слов. После того неуместного поцелуя неизбежно что-то грядёт. Возможно, оба они просто борются с мучающим каждого одиночеством. Они чужие среди своих, а оттого вряд ли смогут построить доверие между собой. Тем не менее, что-то у них да выходит.       — Тео пришёл в себя вчера.       Следующий вздох Малфоя полон долгожданного облегчения. От этого в груди у Гермионы тепло и немного щекотно.       — Ты говорила с ним?       — Он пока слишком слаб. Заклятие повредило связки. Дин помогает ему.       — Поттер в курсе?       — Это вне его компетенции.       — Сурово, Грейнджер.       — С Гарри… С ним всё очень сложно.       Малфой облизывает губы, прежде чем затянуться и выпустить дым. Гермиона хочет перевести тему, чтобы не обсуждать с Малфоем конфликт в Ордене, но тот сам справляется:       — Я так презирал Блейза за то, что он выбрал другую сторону, Грейнджер. А сейчас… — он зажёвывает сигарету и поворачивает к ней голову. Слова, которые она так старательно подбирает для него, неожиданно теряются. — Чёрт, Грейнджер… В этом мире нет ни единой ёбаной капли смысла. Это всё какой-то рунический парадокс.       Малфой прав.        Только вот Гермиона не знает, что более бессмысленно: её разговоры с Малфоем или то, что она агент Ордена?       Последнее время и у неё небольшие трудности с тем, чтобы дать чёткую оценку своим поступкам, что уже говорить о поступках других людей. Тем не менее, Гермиона хочет верить, что она лучше. Ей необходимо верить, что она лучше. Иначе агония, сосущая и разъедающая внутри, разорвёт её, а так она хотя бы медленно поедает куски оставшегося благоразумия.       Люди упрощают, расчеловечивают, но иначе не выжить. Гермиона и сама с каждым шагом всё ближе к радикализации. Либо ты, либо тебя, а после уже разбирать по полочкам. Без сложных мнений, которые портят реальность абстракцией о добре и зле. Без сомнения.       Ноги сами приносят Гермиону к нему. Она ложится рядом на бок. Дышит раз через раз, рассматривая родинки на его щеках, прямой острый нос и рассечённую переносицу. Гермиона протягивает руку вперёд и обнимает его. Малфой не вздрагивает. Нет, он находит ладонь Гермионы и сжимает её в ответ. Его ладони горячие.       Лучше бы что-то сказать, но вместо этого Гермиона садится и тянет Малфоя за собой. Драко пристально следит за движениями её палочки, поглаживает большим пальцем свободную руку. Искры в воздухе, отскакивающие от разбитой вазы на камине, закручиваются и перетекают в венок остролиста над его головой. На лице Малфоя застывает восторг, и он же рождается в груди Гермионы, когда та наблюдает за ним. Словно сейчас перед ней мальчишка, и они не сидят на трухлявом полу в обросшей пылью заброшенной штаб-квартире в Манчестере. Словно это и есть забытое настоящее Рождество.       Малфой крепче сжимает её ладонь. С листвы на его кончик носа падает снежинка, заставляя морщиться.       И, Мерлин, нет. Она не готова к этому.       Малфой улыбается. Настоящей первой улыбкой, которую хочется выкупить за несколько галленов. Эти уродливые ямочки на щеках, они делают его эмоцию яснее, прекраснее. Искры между ними, невидимые, но вполне осязаемые заставляют сердце Гермионы заколотиться, и у неё тянет под ложечкой.       — Остролист? Как оптимистично, — усмехается он, разглядывая парящий венок. — Сколько надежды.       — Первое, что пришло в голову.       — Ты загадала желание, Грейнджер? — он берёт её руку в свою, чтобы обрамить её маленькие ладони своими большими и рассматривать, словно раньше никогда не видел человеческих рук. — Мы оба знаем, как хорошо ты себя вела в этом году.       — Ты загадал? — она игнорирует его попытку просарказмировать.       — Есть кое-что, — бормочет Малфой, прищуривается, а после несколько раз целует её костяшки, а от его губ у Гермионы мурашки бегут с пальцев до запястий, локтей и плеч. — С Рождеством, Гермиона.       Её имя из его уст — что-то между наказанием и благословением. Как и к его улыбке, она не готова к нему.

Орден Феникса, Дом на площади Гриммо. Январь. 06:05.

      Луна на полу, укрытая и спокойная. Глаза плотно закрыты, а перерезанного горла будто и не было. Кошмарно красивая. С ней прощаются. Они подходят по очереди. Гермиона последняя. Гермиона напротив, не далеко и не близко. Гермиона отрешённо смотрит прямо перед собой, а рядом, уткнувшись в ладони, рыдает Симус. Невилл раскачивается из стороны в сторону. Кэти где-то наверху, игнорирует.       Интересно, где прозябает тощая задница Малфоя в данный момент? Она не удивится, если и он тоже хоронит кого-нибудь.       Дину приходится произнести имя Гермионы несколько раз, чтобы отвлечь её внимание от волнистой фразы «Слава героям» на колдографии в чёрной продолговатой рамке. Гермиона знает, куда отнести этот портрет. И после похорон она обязательно это сделает.       — Ты помнишь, как это было? — шепчет Дин ей так, чтобы другие не слышали.       — Быстро. Наверное… Минута, не больше, — отвечает она, и чувствует, будто на пальцах выступает противная, липкая кровь.       Гермиона зажмуривается, достаёт пачку сигарет из заднего кармана наощупь, и, конечно же, роняет её. Руки не слушаются. Дин успевает подать ей пачку до того, как Гермиона впадает в панику.       — Ей было страшно? — Какой глупый вопрос.       — Умирать страшно всем, Дин, — спокойно отвечает Гермиона, переводя взгляд на потухшего, сгорбившегося Гарри рядом с телом подруги. — Но от тебя хотя бы ничего не зависит. А вот, когда наблюдаешь, как умирают близкие тебе люди… Да. Вот это страшнее. Потому что ты до последнего веришь, что можешь их спасти, — Гермиона издаёт горький смешок. — Но и тут не всегда. Да, чаще нет, чем да, знаешь.       — Мне очень жаль, Гермиона, — выдавливает он, заламывая пальцы и отводя глаза.       — Знаешь, что самое смешное?       Он явно понимает, что вопрос риторический, давая ей продолжить.       — Это было случайно. Случайно, ха! Она просто… — Гермиона вздыхает, пытаясь контролировать дыхание и силой останавливая поток слёз. Затягивается, чтобы отвлечься от боли, которой её мозг противится. — Чёрт… Она просто напоролась на ловушку, когда выходила из лаборатории. Я и подумать не могла. Мы к тому моменту зачистили всю территорию.       — Вчера один из новеньких убился от собственной отражённой бомбарды, — добавляет Дин в копилку удивительных военных фактов, о которых никто не подозревает. — Ему было шестнадцать.       Гермиона не может разглядеть ни капли удивления на его лице. Война давно перестала быть личной трагедией, с каждым днём она просто абсурднее.       — Не всем же из нас умирать героями, — издевательски выговаривает она.       Тяжёлое молчание.       — Как думаешь, что мы напишем в истории?       — Думаю, истории не будет дела до нас.       Скорее всего, история просто сотрёт их, размажет по страницам учебников, как лишнее и ненужное. Никому не нужный остаток от производства продукта «Победа».       Гермиона много об этом думает. Гермионе, чёрт возьми, из-за этого очень больно. Больно ей, правда, не только от этого.       Больно сидеть здесь вот так, беспомощным мешком костей, который потряхивает от воспоминаний. Больно смотреть людям в глаза. Больно, когда понимаешь — происходящее никак не остановить. Твоя жизнь ничего не стоит. Да и не только твоя, на войне любая жизнь ничего не стоит. Жаль, Гермиона даёт себе слово. Так бы, она отпустила себя и свихнулась от боли.       Боль бывает разная. Острая, ослепляющая, как сейчас. Из глубины. Такая боль лучше, чем та самая, тупая, еле-ворочающаяся и замещающая остальные чувства резь каждого следующего дня. К этой боли Гермиона никогда не бывает готова.       — Иногда я думаю, что это сон, Гермиона.       — Тогда разбуди меня, Дин, — она, кажется, никогда не звучала столь умоляюще. — Разбуди меня, когда всё закончится.       — Я думал, ты разбудишь меня, — говорит Дин задумчиво, будто не ей.       Удаётся выдержать короткую паузу, чтобы затянуться и тут же расстроить:       — Тогда у меня для тебя очень плохие новости.

Военный госпиталь. Окраина Лондона. Январь. 16:05.

      — Ложись! Ложись! Ложись! — кричит человек с ушибленным виском ей в лицо, как только Гермиона переступает порог больницы.       Он падает на пол, пытаясь утянуть её за собой. Зажимает уши, сжимается и ползёт, старается втиснуться в грязь. Будто они сейчас под шквалом проклятий, а не в коридорах, где пахнет бадьяном и сладкой горелой плотью.       Она наблюдает за представлением у её ступней: дикие глаза, скрюченные пальцы и трухлявая от наслоенной кожи после ожога щека над вжатым в грудь подбородком.       Всё очень быстро заканчивается. Мужчина встаёт, замолкает и безмолвно уходит в переполненный раненными коридор. И Гермиона исчезает для него вместе со всеми остальными до следующего приступа. Она двигается вперёд, разглядывая палаты.       Её окружает парафраз боли. Каждая койка — папка. Не стёртые, а скукоженные, иногда сложенные листы-свидетельства из крови и плоти о том, как оно, на самом деле, бывает: проломленные черепа, оторванные ноги и руки, перерезанные лица, смертельные раны. Крики из самых тёмных замызганных уголков. Эти крики, словно от вскрытия наживую, не утихают. Некоторых из одногруппников Гермиона не может узнать, настолько обезображены их головы, настолько потеряны взгляды. И хуже всего, что поток раненых никогда не останавливается. Сегодняшние жертвы — вряд ли кто-то помнит их имена или причину смерти. Гермиона надеется, что за каждую потерянную жизнь здесь, умрёт кто-то там, на той стороне. Мысли об этом приходят без стеснения, как несколько дней назад, когда они с Малфоем выбрасывают тело в Темзу. И пусть говорят, что дефицит милосердия, нравственный упадок или что жестокость агентов ничем не лучше псов. Плевать. Так легче, так можно дышать. Истины, справедливости больше не существует. Не тогда, когда смерть детей — обычное дело.       Падма, сжимающая палочку до побелевших костяшек, напротив, явно не рада ей. У неё сегодня не лучший день. Между ними десятилетняя девочка с раскинутыми конечностями и нимбом грязно-белых кудрей. Напоминает распятого ангела. И если бы не знакомый взгляд, бледность кожи и бельё, буро-бордовое под искорёженным телом, то Гермиона могла бы подумать — жива. Однако, солнце, восходящее каждое утро над линией горизонта не предвещает ничего, кроме похожего — неизбежность насилия, как закона и данности их нового мира из обломков старого неоцененного и непризнанного.       — Зачем ты здесь, Грейнджер? — хрипит Падма, утирая слёзы, которые Гермиона явно не должна ни видеть, ни признавать. — Что надо?       — Лекарства, — Гермиона косится на шкафчик с зельями за ней. — Точнее, обезболивающее. Ключица Невилла…       — Я же дала достаточно тебе в прошлом месяце.       — Они закончились.       Падма смотрит на неё нечитаемым взглядом, прежде чем резко встать и столкнуть медицинский лоток с инструментами со стола. Скальпели, обмазанные красным, летят под ноги, ударяются, а голос Падмы на их фоне отчетливее, чем раньше:       — Тебе тут не рады.       Гермиона сжимает зубы до скрипа, прежде чем ответить:       — У меня приказ.       Нет у неё никакого приказа. Теодор Нотт болен, а она обещала Малфою уберечь его.       — Иди нахер со своим приказом. У меня тут двадцать человек при смерти! — зло восклицает Падма, быстро подходит к ней вплотную и дёргает за руку, заставляя обернуться и посмотреть на ряды раненых в бреду, мечущихся на койках, шепчущих бессмысленный сумбур из отрывков фраз.       Гермиона сбрасывает её ладонь с локтя, ощетиниваясь и подходя к выходу из палаты. Она облокачивается на косяк, стараясь унять нарастающую волну злости внутри.       — Просто дай мне…       — Я даже не жду другого от тебя, Грейнджер. Ты выбрала сторону! — Падма заводится сильнее, и в какой-то момент Гермиона сжимает палочку, борясь с желанием оглушить её. — Вам всегда плевать. Лишь бы убить побольше. Ты считаешь себя лучше Гарри, хотя мы обе знаем, кого из вас волнуют человеческие жизни.       — Просто дай мне нужные зелья, и я уйду, Падма, — с раздражением говорит Гермиона себе под нос, но Патил игнорирует её, продолжая расхаживать по палате.       Она обтирает кровавые ладони о лимонную мантию, и на груди остаются две бордовые размазанные пятерни.       — Люди нуждаются в этих лекарствах. А для чего они тебе? — бросает ей Падма, вытирая рот и указывая на девочку-мёртвое-солнце. — Думаешь, я не знаю, что это не для Невилла?       — Они для Невилла.       — Я не верю ни одному твоему слову.       Гермиона закатывает глаза.       — Я всего лишь стараюсь выиграть войну, Падма, — понижает голос она, не выдержав. — Тебе не придётся лечить людей, если война закончится. Детям не придётся умирать. Всё, наконец, вернётся в прежнее русло.       — Прежнее русло? Ты в своём уме?       Гермиона взрывается, не выдерживая и догадываясь, что вскоре пожалеет об этом.       — Что ты ждёшь от меня?!       Падма кривит губы:       — Ничего.       — Тогда почему ты ведёшь себя так? В чём дело? Это из-за Парвати?       Падма шумно сопит, осматривая её исподлобья. Её лоб краснеет. Какая замечательная неагрессивная реакция.       Гермиона подходит к ней вплотную, четко выговаривая каждое слово:       — Я не убивала твою сестру, Падма, — её голос срывается, горло стягивает. — И будь у меня шанс… Хоть один шанс вернуться туда… Я бы отправила её назад и ни за что не взяла бы на столь рисковую миссию. Но такова цена! Ты…       — Тогда к драклу такую цену!       Падма перебивает её, а после неожиданно затихает. Резко дёргает головой, будто Гермиона только что дала ей пощечину словом. Трёт нос о руку, и Гермиона замечает блестящую каплю в уголке глаза. Слеза катится по щеке, не успевая до подбородка, Падма размазывает её по коже.       — Посмотри на них, Грейнджер. Посмотри на неё, — кивает она в сторону больных слева, а после снова на девочку. — Что изменит для них выигрыш в войне? Они смогут вернуться в прежнее русло? Половина из них умрут через несколько дней. Другая половина останется калеками.       — Я… — затихает Гермиона, загибая пальцы за спиной.       Падма несколько раз моргает, прежде чем издать низкий, наполовину истеричный, наполовину презрительный смешок: — Как думаешь, смерть Парвати приблизила нас к победе хотя бы на шаг?       — Падма…       Гермиона возвращается взглядом к девочке. Вся в мясе, в хрящах, в крови. Возможно, это то самое-самое страшное, что она видела в своей жизни. То, что никогда не забудется. То, что Гермиона увидит при смерти.       Эта девочка… она должна жить. Побывать у Олливандера, чтобы выбрать палочку. Смеяться за столом Хогвартса, а не пустыми глазами трупа смотреть в потолок.       — Забирай лекарства, Грейнджер. И больше не приходи сюда.       Между её позвонков крюк, и Падма вытягивает его. Гермионе нечего возразить. Одновременно с этим она понимает, что свернуть слишком поздно. Если в конце тупик, то лучше умереть до того, как их вагон в пункт «Прекрасное будущее» расколошматит о кирпичную стену. Перед тем, как уйти, она снова вспоминает безжизненное лицо пса, а вслед за ним появляется образ убитого ребёнка.       У неё нет иного выхода, кроме как принять данную цену и победить.

Внутренний Лондон, Февраль. 06:05.

                    Легче ей не становится. Малфой врёт, но другого она и не ждёт от него.       Она стоит над бездыханным телом. Покойница будто бы занимает весь переулок своим присутствием. У неё приоткрыты рот и глаза. Гермиона не знает, что дальше делать, куда идти и кому рассказать.       Гермиона маленькая-маленькая девочка, и взрослые говорят с ней о свободе, о счастье, о мире. Между странами и внутри стран. На планете Земля и в космосе. Между всеми людьми. Идеальный долгожданный вечный мир во всём мире.       В этом мире никто не умирает. В этом мире: «Война — это плохо. Война — это страшно. Запомни, милая, нет ничего хуже войны.»       «Только не было бы войны!» — слушают маленькие девочки, боятся и верят на слово.       Никто из детей не знает, будет ли война, когда они вырастут, но каждый клянётся не допустить этого. Да и надежда одна — этот роковой день, о котором так настойчиво предупреждают их взрослые, никогда не наступит.       Все маленькие девочки рано или поздно взрослеют, но боятся уже не слов, а реальной действительности. В детстве же их обманывают.       Оказывается, все эти разговоры о войне на самом деле — никому ненужные глупости. Минуты молчания, строящиеся города-мемориалы и увядающие цветы, закрывающие имена погибших на камне, — ложь. Втайне все взрослые боятся смерти, поэтому более всего желают войны.       Гермиона сама боится смерти, поэтому в тот день она бьёт, чтобы убить. Потому что если не она, то её. Гермиона пытается успокоить себя тем, что женщина в ногах — Пожиратель смерти. Она заслуживает.       Гермиона просто перестаёт осознавать ценность жизни, будто в голове у неё заклинивает отдел мозга, отвечающий за сострадание.       В ту ночь сыро и холодно. Дует ветер. Улицы безлюдны, двери захлопнуты. Симус отправляется в одну часть района старого Лондона, а Гермиона в другую. Свет от палочки водянисто-зелёный, густой. У неё есть задание, и она крадётся, невидимая, избегает быть обнаруженной. Иначе придётся звать подкрепление, чтобы устроить кровавую баню из проклятий, потных тел и животного. Марать руки не стоит. У них впереди ещё целые две операции.       Щелчок. Резкий поворот. Вспышка.       Из-за угла на неё набрасываются, бьют в живот, а после поднимают «Левиоса» в воздухе, чтобы отбросить назад. Гермиона барахтается, врезается в каменную стену. Её ослепляет боль. Мелкая каменная крошка впивается в ладони. Ей больно. Гермиона харкает кровью, еле-еле поднимается, ищет глазами цель… И просто делает это.       Так, как будто делала сотни раз до.       Два слова, и вот под ногами бездыханный труп. Проще простого.       И в этот раз всё по-другому.       У неё не дрожит рука после. Она не сомневается. Ей все равно.       Ни единой эмоции. Страх не клубится в животе. Она заторможена.       Гермиона поступательно обыскивает убитую, вытряхивает несколько склянок рябинного отвара и галлеонов. Пуговицы трещат, отскакивают, когда она резко распахивает пальто. И там, во внутреннем кармане у самого сердца фотография: мужчина обнимает хохочущего ребёнка, а с обратной стороны корявым почерком начертано сообщение.

      Я люблю тебя, Нелли. Возвращайся скорее домой.

      Твой,

      Эдвард.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Февраль. 06:05.

      Теодор Нотт открывает рот, чтобы поприветствовать её, но вместо этого из его горла вырывается глухой хрип. Ей необязательно поворачиваться к нему, чтобы представить его расстроенное лицо. Через секунду хлопает дверь, отчего Гермиона невольно вздрагивает и отрывается от серебра Эдуруса в котле.       Дин перестаёт качаться на стуле, вынимает изо рта кончик пера, поджимает губы и вздыхает.       — Восстановление идёт медленно. Он плохо спит.       — А есть хоть кто-то, кто хорошо?       — Ты так и не сказала, как он попал к нам.       — Я не могу.       — Да? Ладно.       Дин снова поджимает губы, возвращаясь к размеренному раскачиванию на стуле и своим записям.       Иногда Гермионе кажется, что её бессонным ночам не будет конца. Одна за другой они тянутся и тянутся, а Гермиона терпит, вскакивает с кровати с испариной на лбу, сразу же хватается за палочку, чтобы в очередной раз выбить дверь, а после обнаружить, что убивать её никто вовсе не собирается. Иногда после кошмаров она навещает Малфоя. Тот обычно заявляется под утро, измазанный в крови-грязи, воняющий экскрементами, бросает на неё короткий нечитаемый взгляд, чтобы после скрыться в ванне и просидеть там час. Иногда они разговаривают до полуночи, иногда бездумно целуются.       Но не вчера. Вчера Малфоя не было. Завтра он появится, чтобы снова расстроить её.       — Первая Магическая Война закончилась тридцать-первого октября тысяча девятьсот восемьдесят первого года, — читает Дин вслух. — Как думаешь, почему началась вторая?       — Не знаю, Дин. Могу предположить, что на самом деле Первая Магическая никогда не заканчивалась, а сейчас мы просто продолжаем старую добрую традицию.       — Думаешь, мы сделали что-то не так?       — Думаю, что от нас ничего не зависело.       — Никто из нас не хотел войны.       — Никто никого не спрашивал.       — Я не могу избавиться от мысли, что трагедия людей в них самих, Гермиона. Будто все человечество проклято, и… — он тяжело вздыхает. — И нет никакой надежды, что что-то изменится. Зачем? Почему? Кому что доказываем? Такое великое зло. Мы будто...       — Ходим по кругу? — заканчивает его мысль Гермиона и ёжится.       — Да, — утвердительно мычит он, что-то записывая в блокноте. У него дрожат веки, а нога дёргается, стуча пяткой по паркету. — Разве страданий наших родителей недостаточно, чтобы понять, как война ужасна?       — Я не знаю, Дин. Это вроде элементарно, — Гермиона обнимает себя руками, присаживаясь на стул напротив него и ищет глазами то, о чём думала с утра. — Возможно, всем нам нужен ещё один шанс.       Дин хмурится, задумчивый и раздраженный:       — Чтобы упустить его, да? Сколько у нас уже было шансов? Моего отца убили Пожиратели, а после они откупились и исчезли из страны. Некоторые из них в Министерстве Магии. Что, если в этот раз будет так же?       — Закончим одно, а после подумаем о другом, — усмехается Гермиона. Она призывает бутылку огневиски с полки, откупоривает её и делает несколько глотков из горла. Алкоголь обжигает желудок. — Пока важно продержаться до конца любой ценой.       — Это да. Но всё же… Я бы хотел, чтобы ни один из Пожирателей не избежал наказания.       Гермиона замирает с поднятой бутылкой, вспоминая ухмылку человека, который стабильно радует её своим сарказмом несколько раз в неделю.       — Я бы убил их всех.       У неё волосы дыбом встают на руках от жестокости его слов.       На миг Гермионе кажется, что друг теряет человеческий облик, а потому Гермиона несколько раз моргает и встряхивает головой. Черты лица Дина смягчаются, вены на лбу и вцепившихся в стул руках перестают выступать. Он сползает по спинке вниз, откладывает блокнот.       — Даже тех, кто содействовал Ордену? — осторожно спрашивает она.       — Да. Даже если он содействовал Ордену. Все они… Все без исключения приведут нас в эту же точку.       — Ты же знаешь, что наше преимущество обусловлено работой с агентами? Как же Нотт? Мне кажется, он нормальный, нет?       Она вспоминает, как сосредоточенно Дин обучает его пользоваться пропавшим голосом. Как в начале подозрительно они перекидываются парой слов, чтобы после спокойно сидеть рядом и слушать её отчеты, подразнивая её.       — Он был частью системы. Все они просто хотят спасти свою задницу и всё.       — А мы не хотим?       — Они — не мы, Гермиона, — Дин качает головой, встаёт и начинает расхаживать по комнате из одного конца в другой.       Она поднимает брови, в горле появляется ком, а проглотить его вдруг не получается. Сглотнуть слюну тоже.       — Кажется, я где-то уже слышала это.       — Ты осуждаешь меня.       — Нет, — качает головой Гермиона. — Я не могу представить, что сдам кого-то из них, когда наступит мирное время. Виноват или нет — решать не мне.       — А кому, Гермиона?       — Правосудию? Разве нет?       — Сейчас оно не работает.       — Сейчас ничего не работает.       Дин останавливается, втискивает руки в карманы и шепчет обрывками:       — Понимаешь, они враги. Я должен верить, что они виноваты! Мы правы… Иначе… Мерлин, иначе как можно пережить всё, что происходит? Как можно простить себя после того… — он глубоко вздыхает, закрывает глаза и оттягивает волосы вверх, ещё чуть-чуть и вырвет несколько клоков. — Я не могу по-другому. Это помогает мне держаться. Помогает понять, что всё, что мы делаем! Всё не зря. Понимаешь меня?       — Да, — говорит Гермиона и делает глоток огневиски, пытаясь сдержать слёзы. — Понимаю.       — Надо добиваться справедливости, Гермиона. После.       — Но не любой ценой, Дин. Не при мирной жизни.       — А что предлагаешь ты? У тебя есть идеи, как разобраться со всем этим дерьмом? Ты себя слышишь?       Гермиона ничего не говорит. Она просто отводит глаза. Дин хмурится.       — Ты же не держишь меня за сумасшедшего?       — Нет, что ты… Конечно, нет, Дин.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Февраль. 20:06

             Гермиона всасывает приготовленные спагетти, а Малфой презрительно смотрит на неё и произносит одно:       — Отвратительно.       — Ты просто завидуешь.       Он фыркает, сонно моргая и потирая грязную щеку. Гермиона продолжает есть, разглядывая Малфоя. У него новый фингал под глазом, жёлтые зубы и, кажется, он точно скоро отрастит бороду. Очередная сломанная палочка валяется под ногами, с кончиков пальцев капает кровь.       — Эм, — она убирает тарелку от себя и упирается ладонями в стол. — Малфой…       Он поднимает брови, когда она меняет позу.       — Может, тебе помочь?       — С чем именно?       — Ну… Ты… Ты буквально истекаешь кровью.       — Отблагодари Лонгботтома. У него слишком хорошее зрение и слишком маленький мозг.       — Куда он попал? — спрашивает она, пытаясь разглядеть кровь и протягивая к нему руку. — Покажи.       — Грейнджер, хватит, — Малфой грубо прерывает её, отодвигаясь от прикосновения.       Гермиона закатывает глаза. Взгляд падает на повязку на руке, под которой жжёт рана. Она получила её вчера, пока разбиралась с набредшим на их засаду гоблином. Ей надо поменять её, чтобы не занести грязь. Время пришло.       Поведение Малфоя продолжает ставить её в тупик: честно говоря, иногда ей кажется, что он дурит её ради развлечения от скуки, иногда она всерьёз задумывается о том, что его слова что-то да значат, помимо вездесущего сарказма, а идеи не так нигилистичны, как кажется на первый взгляд. Или же Гермиона убеждает себя в этом каждый раз, чтобы вот так бросить из-за плеча:       — Я в ванной, и если перестанешь вести себя как мудак, то готова помочь.       Видимо, Малфою нечего ответить. Ему паршиво с момента, как он зашёл, а вот Гермионе просто больно неудобно наблюдать за ним в таком состоянии. Выход — встать и заняться своими делами, что Гермиона и делает. Она берёт палочку и зелья в одну руку, отодвигает стул другой и удаляется в ванну.       Через несколько секунд, когда она перебинтовывает руку, Малфой появляется в проходе. Она чувствует это спиной.        — Я мудак, Грейнджер. Ты помнишь об этом?       Гермиона замирает, разглядывая его в заляпанном зеркале.       — Я последняя тварь, самый ужасный человек на этой планете. Пожиратель смерти. Я убиваю ваших, если приходится.       Голос у него слабый. Малфоя явно разъела усталость за несколько дней, а сейчас настал момент его уязвимости.       Он несколько раз моргает и смотрит холодно, зло.       — И? — Гермиона отрезает бинт, оборачиваясь к нему и ставя руки на бёдра       — Я к тому, что не надо, — ещё больше раздражается он. Даже привычная усмешка слезает с лица.       — Не надо что?       — Не надо носиться со мной. У тебя есть твои, вот и сражайся ради них. Не надо гробить ради меня свою жизнь из-за…       — Моя жизнь. Делаю с ней, что хочу.       — Никогда не встречал кого-то тупее и наивнее.       Он прерывается, прячет вниз глаза. Грязная прядь волос падает за склонённой головой. Его пошатывает.       — Ты мудак, да. Это мы выяснили. Можно тебе помочь?       Он хмыкает. Его снова заносит в сторону, когда он пытается сделать шаг. Отворачивается боком, сжимает губы, чтобы не издать полный боли стон, храбрится. Запутывается в рукавах.       — Годрик, невозможно, — Гермиона быстро подходит к нему, помогая стащить верх мантии с одной руки, а после с другой.       Малфой пытается ещё что-то сказать. Наверное, нечто уничижительно-оскорбительное. Пытается оттолкнуть её. Надолго его не хватает. Поэтому в какой-то момент его руки плетьми повисают по бокам, и он смиренно ждёт, пока Гермиона стянет с его головы скомканную мантию.       Через минуту Гермиона давит на его здоровое плечо, чтобы усадить его на край ванны, рассматривая выступащие рёбра под кожей и проблемное ранение с правой стороны груди. Глубокое и опухшее. Невилл и вправду хорошо попадает заклятиями на большом расстоянии. Часто смертельно. Слава Мерлину, в этот раз друг всё же промахивается.       Гермиона промывает ему рану, задерживаясь взглядом на других шрамах, куда больше, чем следует. Метка. Она ни разу не видела её настолько близко. Змея сворачивается клубком, когда Малфой шипит сквозь зубы. Гермиона продолжает наносить мазь. Он выругивается ей в лицо, стоит затянуть бинт. Гермиона чувствует противный тухлый запах из его рта и морщится, стараясь не отшатнуться.       — Ты вообще моешься?       — Только если ты просишь, Грейнджер.       Из груди вырывается непроизвольный раздражённый выдох-полусмешок.       Гермиона заканчивает с раной, тянется до крана, открывая воду и касаясь головой бока Малфоя. Даже регулирует так, чтобы была не слишком холодная, не слишком горячая. Вот и приехали, Гермиона. Чем ты, блять, занимаешься…       Она краснеет, быстро хватая скомканную мантию с пола. Когда он ловит её взгляд. Гермиона моргает, с трудом вспоминая, какой у неё дальше план.       — Зубная щётка и мыло на тумбочке, — бросает она Драко, поскорее стараясь скрыться из ванной комнаты.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Декабрь. 20:30

      — Грейнджер!       Она прерывает медитацию, поднимая глаза на дверь, за которой журчит вода.       — Грейнджер, как этим пользоваться?       Гермиона захлопывает курс по Анимагии, поднимаясь с пола и направляясь к двери. Рука замирает на ручке, мурашки бегут по спине. Она не уверена, стоит ли ей продолжать. У неё нет на Малфоя особых планов. Ей не надо с ним лечить душевные раны. Ей не надо его спасать. Малфой прав в одном — он самый успешный мудак из тех мудаков, которые когда-либо втирались к ней в доверие.        — Грейнджер?       На его растерянный и приглушённый голос она открывает дверь. Его влажные волосы торчат в разные стороны. Пахнет мылом и сыростью. На его шрамы, очищенные от слоя грязи и крови, теперь куда неприятнее смотреть. Малфой держит зубную щётку на расстоянии вытянутой руки, словно это какая-то невероятная магическая тварь. Гермиона прячет руки за спину, облокачиваясь на косяк.       Малфой сверлит её глазами, изгибая одну бровь и, видимо, ожидает, что она покажет ему как укротить вещь впереди него. Гермиона кусает большой палец; не улыбаться не получается.

Штаб-квартира на площади Гриммо, Орден Феникса. Февраль. 00:05.

             Никогда не мучать людей. Никогда.       Понятый всем принцип Ордена, с которым Гермиона согласна.       Но гораздо чаще, чем раньше Гермиона замечает за собой нафаршированное гневом и злом желание, — сделать с пленными то, что она видит иногда делают псы в лабораториях с попавшими туда новобранцами.       С каждым разом в груди жжение от него увеличивается.       Око за око. Поэтому когда Дин приступает ко второй части допроса, Гермиона никогда не препятствует.       Сегодня подвалы пополняются пленными: несколько очень важных фигур и солдат. Тем не менее, некоторые успевают сбежать. Римуса похищают.       Рон и Гарри думают, что Дин разделяет её и их приниципы. Конечно, он не делает ничего ужасного, если сравнить с Пожирателями, но некоторые пленные выходят настолько затравленными после разговоров с ним, что даже Гермиона смущается. Это не пытки в её понимании. Скорее давление. Совесть поэтому можно сохранять чистой, если задумываться.       Как всегда, это начинается не сразу. С личной инициативы, которую Гермиона допускает, пока ждёт координаты новой лаборатории от Малфоя. Честно говоря, ей просто хочется справедливости, поэтому эту процедуру они проводят с убийцами и насильниками.       Гойл один из таких.       Гойл ранил Джинни в плечо, когда она выпрыгнула из засады. Пёс прибил её к полу и полез в штаны, пока не появился весь отряд.       Гарри же впервые за всю историю совместных операций дубасил кулаками чьё-то лицо, пока его не оттащили.       Жгучий свет палочки. Он раздражает глаза, заставляя щуриться. Как только приводят Гойла Старшего и садят за стол, она хочет продолжить начатое и убить его. Грузного, на один глаз ослепшего из-за гематомы на мясистом лице, обрюзгшего, смеющегося пса с жидкой бородкой пристёгивает к полу железной цепью аврор. После солдат сдержанно кивает и скрывается за дверью. Ублюдок явно никак не ожидал, что они успеют устроить ловушку и предотвратить нападение целого отряда на Орден Феникса. Драко сказал ей об этом за два дня, мимоходом, пока курил и пялился в потолок, а она сидела подле него и занималась подготовкой к выбору животной формы.       Гарри возращает своё спокойствие в допросной, но Гермиона подозревает, что это маска, чтобы не напугать отряд, который скорбит по Римусу.       Не Гойл повинен в сотни смертей. Он даже не связан со всеми горами страдальческого дерьма, которые выпадают на долю членов Ордена. Но он особенный. Он покушается на что-то личное. Возможно, поэтому на допрос впервые за несколько месяцев Гарри берёт ни Рона, а Гермиону и Дина. Что-то после поражения лёгких меняется в нём, хотя Гермиона с ним не разговаривает по поводу пережитого.       — Мы ждём информации о тюрьмах, — Гарри косится на пса, сжимая челюсти. — Точные координаты хотя бы одной.       Пожиратель смеётся, сцепляет руки в замок, чтобы посмотреть на Гарри исподлобья и причмокнуть.       — В обмен мы отпустим твоего сына, — обещает ему Гарри.       Гойл старший странно замирает, приоткрывая рот, прежде чем снова издаёт сальный смешок, обращая к Гермионе взгляд.       — Только если дашь полюбоваться своей голой женушкой, Поттер.       Гарри шумно втягивает воздух. На скулах играют желваки.       — Я почти успел, почти видел её… — гогочет ублюдок.       За одну секунду Гарри подтаскивает ослабевшего пса к себе за грудки, стискивая дырявую грязную мантию.       — Ещё одно слово, и я убью тебя.       — Давай, — губы Гойла-старшего растягиваются в шизоидной улыбке. — Убей меня, Поттер.       Чёрт, дело плохо. Хуже, чем она думала.       — Гарри… — спокойно предупреждает его Гермиона, готовая в любой момент предотвратить насилие с его стороны. — Мы вряд ли добьёмся чего-то от него таким образом.       Ты слышишь себя? Члены твоего отряда, наверное, мало-помалу офигевают от твоего лицемерия.       Пёс падает на стул, посмеиваясь и теребя цепи дрожащими пальцами. Гарри раздраженно встряхивает руками и выходит из комнаты.       Гермиона кивает Дину, и тот наставляет на Пожирателя палочку.       — Чёрт! — глухой удар в стену. — Чёрт!       — Гарри.       — Просто поверить не могу, что этот ублюдок…       — Гарри.       — Что?       Гермиона скрещивает руки, опираясь плечом об стену:       — Я знаю, как добиться от него информации о местонахождении Римуса.       Гарри сводит брови на переносице:       — И?       Гермиона вздыхает, поджимает губы и снова смотрит на дверь, за которой Дин сейчас охраняет преступника:       — Мы могли бы надавить на него через сына.       — Ты… Надавить? — тупо переспрашивает он её.       — Да, надавить, — Гермиона сглатывает.       — Ты же не предлагаешь пытать его?       — Это не пытка, Гарри.       — Даже не обсуждается.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Январь. 22:05.

             — Гермиона, не сфотографируешь нас? — она выпадает из транса, чуть было не выронив бокал огневиски и газету из рук. — Гермиона?       — Да?        — Я говорю: не сфотографируешь нас? На память, — смеётся раскрасневшийся впервые за год причёсанный Симус, хлопая себя по груди. — Я хочу положить колдографию вот сюда. К сердцу. Она будет беречь меня.        Она переводит взгляд на невесту Симуса, которая сжимает его руку. Судорожно вспоминает, как её зовут. Девушка улыбается ещё шире Симуса. Они выглядят счастливыми, хотя Гермиона считает затею со свадьбой достаточно глупой в такое-то время. Тем не менее, большинству здесь это позволяет забыться. К ним даже пребывает несколько человек из Гриммо, общих друзей. Гарри и Рон, конечно же, нет. Да и вряд ли с Ноттом в подвале Гермиона бы пустила их сюда.        — Ммм. Да, можно попробовать.       — Отлично. Элли, иди ко мне, любимая.       Точно, Элли. Вот, как зовут девушку Симуса. И она вроде как необученный, недавно прибывший к ним новобранец. Гермиона устало трёт рукой лоб, вспоминая, сколько времени тратится на их обучение. Какая разница, все они сдаются в плен или же погибают после нескольких недель на фронте.       Как в замедленной съемке руки тянутся к камере на столе, поднимают её. Палец нажимает на затвор. Сделано.       Получается хуже некуда: смазанно и нечётко от того, что Элли в последний момент подпрыгивает и целует Дина в щёку, а она не прожимает кнопку. Гермиона достаёт распечатанные колдо, думая переделать их, но поздно: Симус подскакивает и вытягивает колдо из рук, хватает погнутое перо. Проговаривает то, что быстро, размашисто пишет.

Ты для меня лучше, чем любое «Инсендио».

Я люблю тебя.

Симус.

             Элли играет бровями, когда Симус кладёт её во внутренний карман пиджака и слащаво проговаривает:       — Теперь ты со мной всегда.       Гермиона же не может отвести взгляда от места, где только что была рука Симуса. Всё вокруг рассыпается. Она делает медленный вдох. В груди тяжело. В ушах глухо.       — Гермиона, — оборачивается к ней Элли. Её голос слышится издалека, словно между ними с десяток метров. — Давай ещё одну.       — Я… Я не уверена…       — Да, Гермиона, — подхватывает Дин, посмеиваясь. — Я доверяю тебе свою жизнь. С фотографиями ты точно справишься.       Они быстро целуются, а Гермиона делает шаг назад, ощущая пот на ладонях и затылке. Руки бьёт мелкая дрожь. К горлу подкатывает рвота.       — Я… Попроси Невилла. Или Дина…       — Да ладно тебе, Гермиона.       — Прости, Симус. Правда, мне срочно надо идти. Там… Да, там Снейп… Он…       Гермиона не договаривает, резко оборачиваясь и убегая на второй этаж. Как только она склоняется над унитазом, и тут же выблёвывает все свои внутренности кашей из горя и вины одновременно.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Январь. 02:05.

      Гермиона смотрит на спину Теодора Нотта уже час, курит и пьёт отставшийся огневиски. Вторая бутылка со свадьбы так и манит её своим присутствием, одиноко поджидая на столе. Во рту кислый привкус рвоты.        Нотт же неотрывно смотрит в окно, не оборачиваясь и не обращаясь к ней. Они заключают молчаливое соглашение не беспокоить друг друга своим присутствием.       Наверное, она бы не хотела быть сейчас в его положении.       Он предатель, а хуже на войне не придумаешь. Хотя Гермиона такая же. Если кто-то узнает об их встречах с Малфоем, этот ярлык станет её вторым именем. Гермиона, по правде, не встречала ещё предателей, осмысленных, а не вынужденных. Хотя пару человек дезертировало от них в леса, но это же не сравнится с другим: предать истину тех, с кем сражаешься. Историю Нотта она не знает, но по виду Малфоя, принёсшего его к ней, он подписал себе смертный приговор задолго до появления Ордена.        Никто из основного состава агентов не реагирует на его присутствие, даже не удивляется. Возможно, они слишком истощены. «Пусть только не попадается на глаза» — так говорит Невилл, прежде чем продолжить играть с Симусом в шахматы. Возможно, у каждого из них есть свои секреты в шкафу, и свой «Нотт» где-то у знакомого недруга сливает им новую информацию.       Гермиона запрещает ему выходить из подвалов, боясь, что кто-то из Ордена, вроде Рона или Гарри, заметит его. Риск им точно ни к чему. Особенно на свадьбе, где полно пьяных неуравновешенных сплетников.       В последнее время голова Гермионы пухнет от разного философского бреда, но больше всего от Драко.       Драко.       Каждый раз она смакует его имя на языке, растягивая в голове на длинные мучительные минуты.       Она всё время вспоминает его. Ей сложно следовать его жизненной логике, как не заставляй себя. Чёрт побери, она, действительно, сходит с ума, но то, что внутри неё. То, что связано с Малфоем, даёт Гермионе опомниться. Как так? Когда это началось, и почему она перестаёт контролировать ту дистанцию, которая то сокращается, то удлиняется между ними?       Она не замечает, когда начинает называть его по имени в мыслях, как возвращается к их поцелую снова и снова в смертельно-опасных ситуациях. Словно это то самое светлое, особенное, что она прячет в глубине себя от глаз посторонних, врагов. Ей надо перестать думать об этом.       Сегодня причина её бессоницы не только он, а что-то куда более абстрактное и куда более жуткое.       Гермиона задаётся вопросом: интересно, скольких убил Теодор Нотт? Этот невинный на вид парень, её ровесник, он много убил? Вдруг всё же больше неё, и потому сейчас это мучает и истощает его, не даёт сомкнуть глаз и расслабиться.       Гермиона всё никак не может понять, почему он здесь, перед ней, а Луна и Кормак — нет. Кто бы не решал, кому жить, а кому умирать, он точно ничего не смыслит в справедливости. Если уж существует Бог, то он просто смеётся над ними.       Этот вопрос, который всегда маячит, липнет к её сознанию: права ли она, когда она поднимает палочку и посылает Аваду? Первые убийства запоминаются ей, но когда-то она отпустит эти воспоминания, как неважное, уходящее прошлое.       Гермиона не верит в Бога или перестала верить с начала войны, точно сказать нельзя. Тем не менее, в этом раскрученном ожесточённом разьедающим мозги мире исполнять его роль ей не нравится.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Февраль. 03:05.

             — Что бы я не делала, кровь всегда будет на моих руках, — задумчиво говорит она, не отрывая взгляда от стены позади светлой макушки. Малфой ничего не отвечает, поэтому она просто продолжает. — Чем дальше, тем хуже. Я… Годрик, Малфой, я не могу привыкнуть. К этому невозможно привыкнуть.       — Вижу, ты исполнила свой священный долг, — Малфой хмыкает и замирает над двумя планами карт в руке, прищуриваясь и склоняя голову набок.       — Я не про то. Но… — она медлит, вглядываясь в его движения, — Да.       — Не благодари.       — Я и не собиралась.       Они тут уже час, а от него опять холодное отчуждение. Неожиданная стена после глобального потепления месяцом ранее. Точнее, она ждёт от него чего угодно, но только не возращения к прежнему.       — Такова твоя роль в этой войне, Грейнджер. Разве это не твоя гребанная мечта? — кривится он. — Победа любой ценой.       В его фразах чувствуется ядовитая злость. А ещё разочарование. Мерлин, что с ним не так последние пару дней? Неужели он, он обвиняет её? Ей не хочется, чтобы и он… Не важно.       — Люди умрут, если я не буду принимать решения, — Гермиона опускает взгляд на поджатые колени к груди.       — Люди будут всегда умирать. А твои решения, — он издаёт хриплый короткий смешок. — Ладно, не важно.       Она переводит на него напряжённый обиженный взгляд:       — А какая твоя роль, Малфой? Спасти свою задницу?       Он скользит туманным взглядом по её лицу. Гермиона пытается понять этот взгляд. После Рождества она не знает, как подступиться к нему. Может быть, если она уколет его побольнее, то он всё же отреагирует.        — Я не играю роли, Грейнджер, — хмуро бормочет он, и Гермиона задерживает дыхание. — Я мог бы уйти. И, кстати, спасти свою задницу.       — Но не ушёл.       — Не ушёл.       Вопрос нестерпимо жжёт её губы, но вместо этого она выбирает тот старый, который не пугает её. Проговаривает его хриплым, почти чужим голосом.       — Почему?       Он несколько раз моргает, и Гермиона замечает, как белеют костяшки пальцев на руке. Так сильно он сжимает стол, о который опирается. Это единственное, что выдает его эмоции. Она повторяется, а Малфой снова не отвечает.       — Что с тобой происходит последнее время, Драко? — сдавленно спрашивает Гермиона, следя за его хмурым тощим лицом.       — Ничего, — он резко отрывает руку от стола, быстро отворачивается и выпрямляет спину, словно ему невыносимо видеть её. — Просто… Не лови Аваду вперёд меня, хорошо?

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Февраль. 23:05.

             Это самый долгий день в её жизни. Поскорей бы закончить его и вернуться туда, где усталый Дин ожидает её в прихожей со списком погибших.       Сегодняшняя миссия Невилла заканчивается неудачей. Две смерти. Все остальные в плену.       Новости после его прибытия заставляют Гермиону втыкать в дырку в полу уже полчаса, пока вокруг неё разгорается спор.       Гермиона переводит глаза на разворачивающуюся перед ней сцену. Снейп вскидывает на неё отрешённый взгляд, вдруг меняя позу. Он пялится на неё уже неделю вот так. Это чертовски смущает, но у неё нет времени об этом задумываться.       Гарри качает головой, делая тяжёлый нетерпеливый вздох. Рон спорит с Тонкс. Они оба переходят на крик. Их лица пылают.       Мерлин, иногда она скучает по Кингсли. Тот хотя бы мог прекратить разворачивающийся балаган, не давая Рону и Тонкс тратить впустую возможности.       — Мы могли бы пойти на переговоры, — волосы Тонкс становится серыми. — Надо спасти людей.       — Никаких переговоров не будет. Никакого прямого контакта. Кингсли наложил вето, — сразу же отклоняет её предложение закаменевший от сверления её взглядом Снейп.       В этот раз собрание по невеселому поводу. Если пытаться оценить все поводы, по которыми они взаимодействуют с Орденом — этот худший из худших. Взгляд Гермионы снова проваливается в дырке, когда Гарри обращается к ней.       — А что думаешь ты, Гермиона?       Вау. Так неожиданно, что она вздрагивает от голоса Гарри. Ссора прекращается. Все внимание устремляется на неё.       — Моё мнение будет учитываться? — вздыхает она, поднимая брови.       — Ты же в основном составе. Поэтому, да, — Гарри делает многозначительную паузу, поправляя очки, — будет учитываться.       — Хорошо, — Гермиона облизывает губы, достаёт сигарету и закуривает. — Тогда… — она вздыхает. — Тогда я думаю, что мы вообще не должны обмениваться пленным.       — Что… — поражённо говорит Тонкс. — Об этом не может быть и речи. Ты же просто предлагаешь отказаться от этой возможности!       — Да, предлагаю, — Гермиона сглатывает. — У нас Яксли, Паркинсоны, Гойл-Старший. У нас всё, а у них — ничего.       — У них наши люди, Гермиона, — голос Рона резок.       — У них Римус, — возмущенно говорит Тонкс.       — Только он, а больше никого. Обмен будет не равноценным.       — Они просто убьют их, Гермиона, — горько говорит Рон.       — Никто не даёт гарантии, что они не сделают этого на точке обмена. А так мы сохраним преимущество и… Репутацию. В долгосрочной перспективе…       — Ты предлагаешь оставить наших людей умирать! А если бы вместо Римуса был бы Невилл? Или Кэти? Что бы ты сделала? Если бы вместо них был тот человек, которого ты любишь…       Она напрягает горло, прикрывает глаза и затягивается, пока Тонкс орёт на неё. Лучше бы она в это не ввязывалась. Лучше бы сохраняла молчание.       — Гарри? — взбешённая Тонкс обращается к нему. — Не хочешь ничего сказать?       Она слышит его приглушенный решительный голос:       — Давайте проголосуем.       Гермиона не сразу замечает, что вслед за её рукой Гарри поднимает свою.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Февраль. 22:05

             — Гермиона?       — Да?       — Всё в порядке? Я не видел тебя последние несколько дней.       — Да. Всё нормально, Симус. Я просто… У меня много дел.       — Хорошо, — Симус подтягивает стул и присаживается напротив неё. — Я хотел сказать, что все новобранцы прошли подготовку. Так что, да… Можем брать в операции.       Гермиона слабо улыбается, кивая:       — Как Элли?       — Рвётся на поле боя, — Симус хлопает по коленам, поджимая губы.       — Да уж.       — Слушай… Э-э-э… По поводу Элли.       — Да?       — Ты… — Симус заминается, краснеет. — Она… Точнее… Годрик, как же тупо. Я хотел попросить тебя… Если она будет с тобой…       — Я присмотрю за ней, Симус.       — Да?       — Конечно.       Они оборачиваются на ворвавшийся на кухню молодняк. Они много говорят, много смеются. Хвастаются ранениями, фингалами, цапаются. Элли нежно целует Симуса в губы, прежде чем выпить стакан воды и отправиться во двор продолжать отрабатывать заклинания.       — Тебе не страшно, — Гермиона ощущает никотин на языке ярче, чем прежде. — Тебе не страшно любить её?       Симус пожимает плечами.       — Я просто живу сегодняшним днём.       — А если она умрёт? Попадёт в плен? — Гермиона задаёт самый нетактичный в её жизни вопрос, не зная для чего ей ответ и как будет использовать приченённую другу боль. Просто внутри неё сдавленное негативное чувство, от которого никак не избавиться.       Симус горбится, опускает взгляд вниз и прочищает горло:       — Не хочу даже думать об этом, Гермиона. У неё должен быть шанс выкарабкаться.       — А у тебя разве нет?       Симус качает головой, смотря на неё, словно Гермиона сморозила какую-то несусветную глупость. Он напоминает ей Тонкс.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Март. 21:06.

             Иногда в жизни Гермионы случаются непростые ситуации. Сегодня она никак не может решить, стоило ли посылать ответную Аваду вчера в того кретина, напавшего на Невилла прямо у дома. Или же правильный ли они сделали выбор тогда на собрании?       Должно быть, так нужно. Времена же тяжёлые.       Малфой сверлит её глазами из другого угла гостиной. Малфой за её спиной; по правде, одна гигантская непростая ситуация.       Гермиона уверена, что он закатил рукава, чтобы раскинуть эти ужасные, длинные, жилистые руки так широко, чтобы бежать было некуда. Прежде чем откинуться на спинку дивана, вздёрнуть подбородок, прищуриться, дёрнув почти зажившей губой, Малфой долго провозился со шнуровкой ботинок. Наверняка, у него растрёпаны волосы…       У неё хватает воображения, чтобы представить ещё кое-что.       Ей хочется прийти в себя прямо сейчас. Слюна наполняет рот, щёки горят, сердце колотится. Она несколько раз моргает, сильнее сжимает палочку, чтобы успокоиться, и огонь на конце древка усиливается. Кофе бурлит в котелке.       Гермиона всё еще не понимает, как найти объяснение произошедшему. Столько времени проходит с их последнего поцелуя. Ощущать его губы на своих губах — страшно, но признаться себе в желании повторить ещё страшнее. Гермиона не хочет так рисковать. Быть с кем-то на войне куда хуже, чем прятаться в одиночестве. Гермиона сомневается в простом: почему именно с ним, почему сейчас?       Да и она сама немного чудовище. Ей не хочется ни к кому привыкать. Потому что Гермиона натворила достаточно, и никакая романтическая субстанция в груди не смягчит осознание. Хотя человек, не отрывающий от неё взгляда с того момента, как она открывает дверь, может облегчить муки остатков совести. Вряд ли он сам их испытывает.       Возможно, стоит просто выйти из этой комнаты. Там, за дверью, за прихожей, в которой пахнет сыростью, намного больнее, чем тут между Малфоем, столом и стулом. Только комната знает о том, что на улице вовсе не привычная серая Англия. Там баррикады, проклятия и неприятные выборы.       Там Гермиона всегда знает, как выжить. Единственное, в чём она не уверена: как после этого жить?       Гермиона смотрит на Малфоя через плечо так, что ей видно его ухмылку, часть груди и задранный подбородок. Вот бы просто слиться лицом с обоими. Честно, у неё нет ни малейшего представления, как назвать происходящее между ними. Гермиона не уверена, что готова принять эти отношения как неизбежное. Да и после того разговора…       Малфой лениво поднимается, потягивается и зачёсывает волосы пятернёй назад. Ловит её взгляд, уголок губ подрагивает. Малфой вынуждает её отвернуться. Каким-то неведомым образом она снова может думать только о нём, словно голову раздробили и вынули всё ненужное, больное и удушающее. Позади шаги. Гермиона опускает глаза вниз, левитирует кофе на стол.       Его пальцы невесомо касаются кожи её плеч, проводят линию до уха, вызывая дрожь. Малфой спускает свитер и тихо целует её в плечо. Воздух густеет. Это жест на первый взгляд незначимый, но в тот же момент Гермиона знает — это решение.        Драко смелеет. Следующий поцелуй доводит до иступления. Горячее дыхание опаляет затылок, и палочка выпадает, отскакивает от железной столешницы. Ладонь Малфоя ложится на её талию. Сжимает, притягивает.       Непривычно. Кажется, Гермиона ничего из этого не планирует.       Тепло его тела. Тяжёлый горячий вздох.       Все, что ей остаётся — зажаться и сдвинуться. Попытаться увернуться, вздохнуть, снова попытаться, а после замереть, ощущая, как его губы отпечатываются на выступающих позвонках. Из-за этого её соски напрягаются. Внизу живота тянет, лицо горит. Она сводит лопатки.       — Это очень плохая идея, — шепчет она Малфою, чуть не сталкиваясь с ним носом. — Это не сделает нас счастливыми.       Кажется, Малфою, как всегда, плевать. Кажется, Малфоя не волнуют ни их прошлое, ни их будущее.       — Хуже точно не будет, — хрипло смеётся он. И от этого смеха ей одновременно жарко и нервно. — И я явно не хочу тебя долго и счастливо.       Хочешь меня…       От него пахнет сигаретами, потом, усталостью. Ладонь Малфоя проникает под свитер, касается живота. Его пальцы в засохшей от борьбы крови. Гермиона сглатывает, ощущая как подушечки рисуют круг вокруг пупка. Она накрывает его руку своей, пытаясь то ли прижать, то ли оттолкнуть. Гермиона никак не может определиться. Малфой толкается бедрами вперед, втягивая кожу у ключицы губами. Второй рукой зарывается в волосы, оттягивая назад голову и снова делает толчок бёдрами. Он возбужден.       — А как хочешь, Малфой? — Гермиона видит край метки на руке, позволяя Малфою сильнее потянуть её за волосы.       — А ты не догадываешься? — его зубы оттягивают мочку уха, от чего Гермиона охает.       По сути, если убрать Драко из её мира — ничего не изменится. Поэтому это вряд ли про любовь, про хорошо или плохо. По крайней мере, Гермионе необходимо так думать, чтобы продолжать выполнять приказы и делать холодные рациональные выводы.       — Поцелуй меня, — говорит она, впиваясь ногтями в его бедро.       И Малфой целует её. Проникает языком в рот, прикусывает нижнюю губу, когда Гермиона отвечает ему. На этот раз всё куда дольше, куда серьёзнее. По-новому, но не хуже. У Гермионы кружится голова. У Малфоя восхитительно грешный рот. Он играет с ней, усиливая и ослабляя нажим языка, когда ему вздумается. Когда Гермиона пытается взять первенство, он грубее оттягивает волосы. В ответ бельё становится более влажным. Видимо, он надкусывает её губу, потому что Гермиона ощущает металлический привкус во рту. Ей нравится. Их языки сильнее сплетаются. Она цепляется за воротник его рубашки, охая, когда ладонь Малфоя забирается под одежду, сжимает грудь, а после его пальцы сжимают и оттягивают сосок. Может быть, ей давно следует оттолкнуть его и подумать. Оценить «за» и «против», поговорить, уйти, а после забыть о нём.       Малфой резко поворачивает её, обхватывая двумя руками талию и вынуждая забраться на столешницу. Её ноги сжимают его бока. Ладони Малфоя быстро находят её ягодицы, подтягивая Гермиону к себе. Когда его пах врезается в её промежность, он издаёт стон, а после вцепляется в тазовые кости, сжимает бёдра и находит пуговицу от джинс. За секунду Малфой расстёгивает пуговицу и втискивает ладонь в белье. Он ловит её резкий низкий выдох своим ртом, когда его палец прижимается к клитору. На несколько секунд Гермиона забывает, кто она. На несколько секунд всё, что важно, — Малфой с приоткрывшимся ртом, наблюдающий за тем, как она, влажная, трётся об его пальцы, пытаясь найти нужную точку давления и получить удовольствие. Его глаза очень тёмные, почти пугающие. Гермиона тянется к его ремню, но он останавливает её, перехватывая запястье на пол пути. Она хнычет от того, что он вытаскивает ладонь из джинс.       — Погоди, погоди, погоди, — хриплый шёпот. Его указательный палец прижимается к губам, очерчивая их контур. Гермиона хмурится, ощущая следы нарастающего смущения на щеках. Малфой долго смотрит на её губы, прежде чем в последний раз легко поцеловать её и отстраниться. Дышать становится тяжелее. Куда он…       — И?       — И? — ухмыляется он, закусывая губу и хватая чашку. Его хитрые глаза блестят, а ступни Гермионы подрагивают. Сердце пропускает удар, мысли расслаиваются.       — Это… Я… Что… — Гермиона пытается выдавать приличный, имеющий смысл ответ.       — Хочешь ещё?       Гермиона поражённо смотрит на него, приподнимая брови. Малфой не перестает ухмыляться, наливает кофе, делает глоток и не отводит от неё глаз. Гермиона сглатывает, спрыгивает со столешницы и застёгивает джинсы, пылая от стыда, смущения и желания.       — Нет.       — Нет, так нет, — Малфой закуривает. — Сигарету?       Уходить без ответа — их первая прижившаяся общая привычка, которой в этот раз Гермиона не брезгует.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Март. 24:05.

      Нотт начинает разговаривать до того, как у Гермионы впервые получается превратиться в животное.       Он наблюдает за их стараниями с Дином. На пятую неудачу Теодор останавливает Гермиону в проходе после практики и, приложив ладонь к горлу, выговаривает:       — Ты не можешь, потому что думаешь не о том. Тебе надо сосредоточиться.       — Что?       — Говорю, голова… — он откашливается. — Голова у тебя забита другим.       — Да вроде бы нет.       Или да, Гермиона. Малфой не появляется на встречах уже больше трёх дней. Ни записки, ни новостей, ни предупреждений. В целом типичное его поведение, но это не отменяет её волнения.       — Моя мать была анимагом. Она мне рассказывала.       — Что ж… — оба замирают в неловких позах, не зная, продолжать ли разговор или всё-таки разойтись. — Спасибо.       Нотт отходит от двери, Гермиона проходит вперёд, задерживаясь у выхода.       — Может быть тебе что-нибудь принести? В плане… Ты под моей защитой. Спрашивай, если что-то нужно.       Нотт кивает, говорит шёпотом:       — Я могу отправить письмо?       Гермиона хмурится:       — Кому?       — Ты знаешь, кому.       Гермиона двигает челюстью, приоткрывает рот и смотрит на потёртые носки ботинок, прежде чем ответить:       — Напиши, и я передам ему.

Мыс Мэнор. Март. 21:05

      Убийство теперь рефлекс. Или даже инстинкт, который плотно укореняется в ней.       Руку сводит от судороги, когда она опускает палочку. Убитый Пожиратель за спиной падает лицом в грязь. Рубцы, чуждые слуху звуки и кровавое море, завёрнутое в упаковки человеческой кожи. Безумие.       Кто-то подрывает бочку с огневиски прямо в середине заброшенного дома, куда они возращаются после неудачной операции по плану Гермионы.       Эта пытка была обречена на провал. Это её вина. Без сливаемых данных делать штурм куда тяжелее, чем с картами и дежурствами. Она надеялась, возможно, увидит Малфоя, но под масками одного пса не отличишь от другого. Они все, как сплошное ядовитое тёмное облако.       Гермиона слизывает грязь с нижней губы, переворачивается, пытаясь встать после контузии. Она прижимается головой к стене полуразрушенного дома, выглядывая из засады. Кэти прикрывает голову руками и дрожит, словно дом скоро обвалится. Тонкс набрасывается на Пожирателя, чтобы кубарем вместе с ним скатиться с холма.       Еле-еле через минуту она видит лицо своего, распластанного посередине полуразваленного дома-укрытия.       Поднимается на ноги, ощущая, как работают растянутые больные мышцы, и хромая, идёт к нему. Глухой свист в ушах никак не прекращается.       Мерлин, у него нет руки. До плеча. Половина лица в щепках от взрыва.        Аврор выгибается на полу, вертится, видимо, всё ещё ощущает оторванную конечность. Гермиона оттаскивает его с видимой области под изнурительные крики, наполненные страданием.       — Я… Анна… Я… — его голос барахлит.       Гермиона склоняется к нему, вливая в сухие потрескавшиеся губы обезболивающее зелье. Отрывает часть футболки, смачивает в бадьяне и заматывает обрубок плоти. Аврор резко распахивает глаза, сжимает её запястье.       — Не бросай меня! Слышишь? У меня дети! Только не бросай, поняла?

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Март. 06:05.

             Майк Тревор умирает за двадцать минут, пока Гермиона ждёт подкрепления. У него двое детей и жена в Америке. Она пишет письмо-соболезнование, копируя предыдущее.       — Чем вы будете заниматься в будущем? Когда всё закончится? — Кэти опирается подбородком в кулак, рассматривая грязные облупленные пуговицы на столе. Рядом с ней Невилл и Симус играют в шахматы. — Я вот думаю насчёт пекарни в Косой Аллее.       Дин давится чаем, а Гермиона вспоминает вкус последних сгоревших кокосовых печений и морщится. Краем глаза она видит, как спина Нотта напрягается — он вздрагивает.       — Я… — Невилл переставляет королеву на две клетки. — Я буду аврором. Свой отряд, кабинет.       Симус фыркает:       — Да ну?       — Да. Представьте, полно друзей, погоны, субсидии.       — Да брось, тебе не стать аврором.       — Почему это? — Невилл грустнеет.       Вся беззаботность сегодняшнего утра скукоживается до разочарования на его лице. Гермиона и сама ощущает его.       — Ты же никогда не сможешь пересдать Защиту, нет? Результаты будут, наверняка, принимать-то с пятого-шестого курса.       — Иди ты, Симус. Закончу снова.       — Нет, ну сам посуди. Вряд ли кого-то из нас возьмут обратно в Хогвартс. Не после всего.       — Всё. Шах и мат. На тебе. И плевать мне на твоё мнение.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Март. 20:55

             Её щека горит от пощёчины Тонкс, когда на всех первых полосах Пророка выходит заявление о казни военнопленных.       Гермиона прикрывает веки, стискивая зубы и стараясь смириться с тем, что теперь для неё опять закрыт вход сюда. Она снова прокажённая сумасшедшая дрянь.       У неё столько дел. Когда они официально отказываются от обмена, получив письменное согласие Кингсли, Гермиона хочет помочь Римусу и членам Ордена другим путём. Тем, который должен ждать её в квартире каждую неделю, докладывать данные. Только этот человек подводит её. В квартире нет следов его присутсвия, как Гермиона старательно не ищет их.       Когда Гермиона собирается с мыслями и открывает глаза — перед ней Снейп, как всегда сливается с тенями в углу. Честно говоря, иногда ей кажется, что он превращается в силуэт, отбрасываемый другими людьми на поверхности. Профессор протягивает ей пару зелий сна без сноведений и болеутоляющее, оглядывается, будто ищет подслушивающие устройства. Типичный Снейп с привычной всем параноей. Ничего удивительного.       — Вы всё правильно сделали, Мисс Грейнджер. Но сейчас вам лучше уйти отсюда, дабы не нарваться на малоприятные последствия.       Профессор плывёт к лестнице, и Гермиона решается на вопрос, который не даёт ей покоя две недели с момента пропажи Малфоя:       — Вы знаете, где он?       — Кто? — переспрашивает её Снейп. Ни один мускл на его лице не двигается, а Гермиона пытается подавить внутреннюю нарастающую дрожь. Она прикусывает саднящую губу, прежде чем пробормотать в сторону короткое «не важно».       Гермиона вздыхает, отворачиваясь от Снейпа и прикасается к щеке, прикусывая её изнутри и кривясь от боли. Она думает, что профессор ушёл, поэтому от следующей его фразы почти шарахается.       — Иногда лучше сохранять неведение, Мисс Грейнджер. Это обеспечит вам обоим безопаснось. Не ищите его.

Площадь Святого Мерлина, Лондон. Март. 09:05.

      — Орден показал своё настоящее лицо. Ордену не нужны свои же люди. Значит они не нужны и нам. Сегодня мы должны очиститься, — громыхает голос Лорда в голове. — С сегодняшнего дня и впредь у нас больше нет пленных, только предатели. Да начнётся же суд.       Гермиона не понимает, зачем она здесь, раз так легко приняла решение.       Может быть, ей так просто спокойнее. Может быть, она всё ещё верит в лучшее невозможное.       Гермиона обводит глазами мглистые обрывки облаков над фасадами домов, выглядывая из-за угла. Жадно глотает обжигающий воздух под мантией-невидимкой. Прикосновение Гарри холодное, но решительное. Думает, что Гермиона наделает глупостей и оттого до боли сжимает её ладонь, не давая двинуться. Петтигрю делает шаг вперёд и дрожащие пленники следуют за ним.       Где-то между ними похудевший в два раза Римус не поднимает голову и не вскидывает взгляда, его не узнать. Лорд сверху даже не выглядывает из своей ложи. Страх диверсии делает из него параноика.       В окнах горят тусклые огни, некоторые жители свешиваются с балконов, стараясь проследить за процессией. Толпа молчит. Так, что до слуха доносится клацанье кандалов и шелест огромного колышущегося полотна. Зелёное, белое, чёрное, оно бросает тень вниз на людей, безмолвно ждущих участи жмущихся друг к другу на площади. Это предзнаменования их будущего. Зыбкая тень не отступает. Небо над ними меркнет и содрогается после слепящей вспышки и грома.       Некоторые лица на площади она узнаёт. Мерлин, вот тот конопатый парень, бегающий на Гриммо каждую неделю явно к тому, кто там его ждёт, — он пропал около полугода назад. Вот та девушка, которая не вернулась в штаб после захватнической операции. Их таких, обреченных, почти покойников около десяти. Только здесь, перед ними. Может быть, в темницах больше, чтобы обеспечивать народные развлечения на ближайшие несколько месяцев.       Гермиона не может не прийти сюда после объявления публичных казней. Все, даже кто был за, отговаривают. Они знали, на что шли, когда отказались от обмена.       Гарри запрещает ей выходить на улицу, а Гермиона на следующее же утро скрывается из штаб-квартиры, пойманная им же на пороге. Вместо того, чтобы доложить на неё, Гарри собирает вещи и следует за ней. Кингсли бы убил её, узнай, куда она его вытащила.       Малфоя нет, когда она больше всего нуждается в нём. Грёбанный Малфой. Кингсли так и не возращается в Штаб, чтобы она могла получить хоть крупицу информации. В такие моменты она проклинает всех, кто причастен к её работе. Сейчас Гермиона ищет глазами знакомое лицо, будто надеется, что Малфой сможет им как-то помочь. Кто-то же должен помочь. Хоть кто-нибудь, раз они не смогли найти выход из этой ситуации.       Сейчас и как никогда прежде Гермиона ненавидит людей: палачей и зрителей. Гермиона ненавидит себя.       Гермиона тонет в пучине зловещей тишины, которая, кажется, забирается ей за шиворот.       Никто из пленных не видит её. Никто не знает, что они с Гарри тут. В десяти шагах от того, чтобы спасти их.       Движение вперёд. Петтигрю поднимает палочку. Начинается дождь. Всем телом Гермиона рвётся вперёд, чтобы быть тут же одёрнутой.       — Мы ничем не можем помочь, Гермиона, — надрывно шепчет Гарри ей в затылок, сжимая локоть. — Риск слишком велик, Гермиона. Слышишь меня! Подумай о тех, кто жив. Умоляю тебя. Ты обещала мне!       Ты ведь знала, что так будет, не так ли? Они предупреждали тебя. Будь на твоем месте Тонкс, как бы она себя повела? Не взорвала бы всё к чертям ради того, кого любила? А если бы ты была на её месте? Если…       Гермиона останавливается, прирастает к полу. Икры наполняются тяжестью. Ей трудно дышать. Она пытается остановить образы, которые возникают в голове. В них вовсе не Римуса ударяют плетью по спине, когда он спотыкается и чуть было не падает.       Пленных ставят на колени. Лорд так и не появляется. Вместо него речь продолжает трусливый Петтигрю. Видимо, паранойя заставляет его отдавать самое сладкое лучшим помощникам. Он боится диверсии. Диверсия.       Что-то в этой мысли особенное.       Она хочет отвернуться, но она не позволяет себе. Она хочет увидеть всё до последнего, чтобы апатия внутри неё наконец ушла, а вместо проснулось бы что-то более злое, глубокое, въедливое.       За плечом нервное дыхание Гарри. Его голос дрожит.       — Может уйдём?       — Нет, Гарри, — твердо говорит она. — Я остаюсь.       — Гермиона…       — Я остаюсь… — она делает паузу. — А ты можешь идти, Гарри.       Гермиона слышит его тяжёлый вздох.       Первое тело, второе, четвертое. Римус последний в ряду. Быстро, болезненно. Никто не бросается вперёд, никто не выкрикивает, никто не спасает их.       Между жизнью и смертью ничтожное непреодолимое расстояние в десять шагов и тишина, остающаяся вечным свидетелем их трусости, их смирения.

Около Штаб-квартиры агентов, Пикадилли. Март. 21:05.

      Они возращаются засветло. По пути обратно не разговаривают. Двое: руки в карманах, следы позади. Они идут, пока силуэт дома не приобретает резкость на фоне размытого города.       Останавливаются около лужайки. Гермиона закуривает, и, на удивление, Гарри ворует у неё одну сигарету. Так они и стоят не зная, что сказать и как реагировать. Несколько минут неуютного молчания Гермиона прерывает первая.       — Почему ты выбрал не обмениваться пленными?       Гарри передёргивает плечами, выпускает изо рта дым и нехотя проговаривает:       — Я… Я, кажется, уже не знаю, что правильно.       — Вот это да, — она издаёт горький смешок. — Это из-за Гойла-старшего?       — Может быть, тогда ты была права, — он трёт лоб, зажмуриваясь. — Но всё жё…       Он задерживает на ней долгий знакомый разочарованный взгляд:       — Должен быть другой выход, Гермиона. Я верю, что есть другой выход.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Март. 21:05.

             Другой выход. Не она ли искала его, когда думала о том, как вызволить Римуса?       По старой привычке Гермиона проверяет холл заклинанием, а, когда никого не обнаруживает, тянется за газетой и падает на стул. Разговор с Гарри истощает её. Кажется, медленно он ломается, выбирает её дорогу. Так не должно быть. На это они не рассчитывали. Это не его роль. Гарри должен верить в то, что победа не требует жертв и крови.       Внутри нет ничего, кроме трухи из чувств. Единственная понятная ей эмоция — ярость, она заставляет дрожать руки, когда Гермиона разворачивает Пророк.       С первой полосы на неё скалится огромная колдография. Убитых тащат с улицы, а Лорд наблюдает за этим, высокомерно вздёрнув палочку и сверкая змеиными глазами. Он улыбается. Гермиона ещё не раз вспомнит эту недоулыбку, скорее даже гримасу — выражение чистого изувеченного счастья. С площади эта картина преследует её и никак не выходит из головы.       Дин тихо прикрывает дверь.       — Как всё прошло?       Гермиона качает головой, ощущая, как першит в горле. Ей нечего сказать ему. Правду? Дин и так знает её.       Какое-то время друг просто стоит, а после подходит сзади, кладёт руку на плечо, но не сжимает его.       Если позволить себе проиграть, то, что произошло, будет напрасным. Поэтому она не позволит себе проиграть. У её победы должен быть смысл. И это есть выход, который она найдет и предложит тому, кто нуждается в нём.       — Гермиона…       — Я убью его, Дин, — цедит она сквозь зубы, не отрывая взгляда от следующего портрета Лорда над новостными сводками. — Я найду и убью его. За всех их. Чего бы мне это ни стоило. Я найду способ уничтожить его.       Дин обходит её и садится перед ней на одно колено, сжимая икры ладонями:       — Я с тобой.       Гермиона отбрасывает газету, нагибаясь к нему и повторяя несколько раз:       — Мы сможем добраться до него. Мы придумаем, как добраться до него. Мы доберёмся.       — Конечно, — кивает Дин с остервенением. — Даю тебе слово.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Март. 03:05.

             Гермионе снится сон.       Перед ней дверь, а за ней в глубине — что-то необратимое.       Гермиона не хочет открывать эту дверь, но колющая темнота за спиной вынуждает её.       И, когда она видит его, под ногами, как сотни других обесточенных сломанных и случайных. Гермиона немеет, потому что внезапо — страх, который она забивает так глубоко в себя, которого избегает всеми возможными способами. Этот страх крадётся, переваливается с бока на бок и выскребает себя наружу, напоминая об одном — ей есть, что терять.       Она не хотела этого, но кто её спрашивал.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Апрель. 12:05.

             — О Мерлин, сливочное пиво! Сливочное пиво! — Невилл гогочет, когда Симус вваливается в гостиную, заставляя Гермиону и Дина отвлечься от записей. — Мерлин, откуда? Годрик! За такое и умереть не жалко!       — Спокойнее-спокойнее, — хмыкает отдающий связку бутылок Симус. — Нашли вчера. Вытравили псов тем, что вы дали на прошлом собрании. А у них, не поверите, полки этого дерьма.       Гермиона приподнимает брови, переглядываясь с Дином, когда из-за его спины выглядывает тощая рыжая девушка, озирается с опаской, останавливает взгляд на Гермионе и сразу же замирает с приоткрытом ртом и распахнутыми глазами. Новобранцев нечасто пускают на собрания основного состава агентов. Симус закидывает руку Элли на плечо, целует в щёку, и Гермиона делаёт жест рукой, чтобы она подошла ближе и села на стул рядом с ней.       — Дай-как сюда, — кряхтит Невилл, протягивая руку за палочкой, чтобы открыть первую бутылку. — Сколько у тебя было в прошлый раз, Дин?       — Пятеро.       — Симус?       — Двое, — бормочет нехотя друг. — Вы опять за своё?       — Да не начинай. У меня шестеро, но в этот раз будет больше.       — Давайте притормозим? — осторожно говорит Гермиона, но парни даже не обращают внимания. Элли хмурит брови, вжимает голову в плечи и переводит взгляд на пачку бутылок. Чёрт.       — Да ладно тебе, Гермиона. Сама же требуешь эффективности. Эл, поделись, сколько планируешь в эту операцию?       — Невилл… — шипит Симус.       — Ээ… Ты имеешь ввиду сливочное пиво? Я не знаю… Как можно больше? Да?       Все замирают. Воздух трещит от неудобной тишины. Каждый пытается спрятать глаза.

Заброшенная Штаб-квартира агентов, Манчестер. Апрель. 03:05.

             Гермиона бывала здесь тысячи раз, и, хотя планировка этой квартиры ничем не отличается от других их временных убогих жилищ, здесь всё равно по-другому. Ей не надо вслушиваться в каждый шорох, следить за окнами. Именно тут Гермиона находит утраченный дом. Сегодня Гермиона ненавидит желание видеть Малфоя настолько, насколько хочет услышать его раздражающий голос за спиной.       Это глупо по многим причинам. Это не мешает ей надеяться на то, что Малфой всё же появится. Потому что, когда его нет, каждую ночь она видит кошмары.       В них она не успевает спасти его.

Мыс Ленс-Энд, Англия. Апрель. 13:00.

      Последний час все они крадутся, скрытые густым туманом, между утёсами, стараясь не попасться врагу на глаза. Гермиона смело ступает по глубоким лужам, привыкая к постоянной сырости в ботинках.       По факту вероятность выжить, когда тебя обнаружили Пожиратели в лагере, очень мала. В отличие от Ордена у них есть военная подготовка. Некоторые тренируются годами, а она и её группа в сравнении — всего лишь кучка испуганных гражданских, поэтому на потенциал малочисленного отряда в бою не стоит рассчитывать. В этом случае побег или скрытая атака предпочтительнее. Гермиона где-то всё это слышала, раз помнит отчётливо. Возможно, от Грюма, преподававшего тактику. Она долго не понимала Грозного Глаза, пока не начала планировать операции. Его равнодушие к бойцам, к их смерти. А сейчас же…       Каждую секунду кто-то умирает. Поэтому ничего особенного. Если умрут они, то сюда отправят ещё один отряд, а война не закончится. В злом хаосе, в котором смерть не оценивается, остаётся вгрызаться в жизнь, как получается.       Ещё одно героическое усилие, ещё одна попытка победить и, наконец повторить историю. Все эти вдохновляющие слова, от которых так мало толку, когда ты тут на волоске, качаешься и пытаешься спрыгнуть с прицела.       — Не смейте высовываться! — шипит Гермиона своим. Они вжимаются в стену из булыжников, пока Невилл прищуривается и шепчет заклинание заглушения, присев на корточки. — Отсидимся и попробуем ещё раз.       — Рыщут! Их десять, Гермиона, — Невилл присаживается рядом с ней. — Надо прошмыгнуть! Быстро! В атаку!       — Нет! Сидим, — шепчет Гермиона. — Ни звука!       Они прячутся за грудой камней, окружённые со всех сторон. Их остаётся пятеро. Двое отделились, пока они отбивались. Им удалось выполнить цель секретного задания и достать этот проклятый кубок из загородной резиденции Беллатрисы. Чёртовы ловушки, расставленные на каждом углу на территории лагеря, раскрывают их.       Она слышит глухие отдалённые голоса Пожирателей. Благо писки её отряда заглушает сильный дождь. Пока им помогает туман. Капли воды забираются под одежду, но за столько часов Гермиона привыкает и к этому.       — Как же холодно, — зубы девушки перед ней дрожат. Она сотрясается всем телом, прижимая колени к груди. — Очень холодно.       Гермионе хочется закатить глаза, но она сдерживается, понимая, что для всех, кроме неё и Невилла, — этот раз первый, а потому беспощадный и шокирующий. Она швыряет в девушку осушающие чары, и та перестаёт трястись, испуганно взглянув на неё.       — Я не думал, что всё будет так, — бросает парень рядом с ней. С его виска стекает тонкая струйка крови, оставляя за собой розовый след. — Я… Нам рассказывали другое. Мы же вернёмся за Кэти и Феликсом?       Ох, как же всем много рассказывали. Про долг, про выбор и гордость за светлую магию. Про страну, которую надо спасти. Про то, почему мы боремся с теми, кто убивает детей и насилует женщин. Им всем было что доказать и кого убедить, пока они не попали сюда.       На поле боя всех и всегда охватывает экзистенциальный ужас. После последует рассеянная задумчивость, которая вскоре перерастёт в обезличивающее всё на своем пути равнодушие.       Гермиона прошла все стадии, а потому удивляться ей нечему.       — Конечно, вернёмся, — лжёт она, зная, что никто не собирается ни за кем возвращаться. Собирать трупы на опушке в центре вражеской зоны — хуже придумать нельзя. Хотя она надеется, что они не умерли.       Её взгляд цепляется за девушку Симуса. Элли плохо.       Элли пытается натянуть рукава свитера, скоро порвёт его. Взгляд у неё затравленный. Симус сказал ей «береги её», и она, правда, пытается.       Надо продержаться ещё чуть-чуть, пока озверевший от нападения враг не успокоится. Усыпить бдительность, напасть, по возможности взять в плен и сбежать.       Гермиона рассматривает свой отряд, но вместо того, чтобы озаботиться посиневшими губами напарников, думает о том, кто с какой стороны каждый будет наступать и сколько псов в итоге убьёт. Возможно, с ней что-то не так, раз люди теперь — способ достижения целей, а не те, кого она раньше любила, с кем дружила и кого ненавидела.       Рядом что-то взрывается. Земля сотрясается. Гермиона зажимает уши, ощущает бьющееся сердце, пульсирующие мышцы, внутренности, скручивающиеся от давления.       — Блять! — выкрикивает Невилл, вскакивая с места. — У них зелье огненного дыхания!       — Ждем, Невилл! — перекрикивает шум очередного взрыва Гермиона, дёргая его вниз.       — Ладно, будь, по-твоему, — он рисует круг палочкой, порождая защитное заклинание и отталкивая груду острых осколков, пролетающих над их головой.       Трое добровольцев вжимают голову в плечи. Гермиона и Невилл даже не вздрагивают.       Ещё несколько взрывов, от которых вскипает кровь и трясутся ноги.       — Я хочу домой, пожалуйста. Я хочу домой, — дрожит Элли, глотая слёзы. — Я не пойду туда. Пожалуйста, Гермиона, я хочу домой. Мне страшно. Симус… Страшно… Где Симус…       — Симуса здесь нет, Элли!       — Пусть Симус вернется, пожалуйста. Гермиона, я…       Она размазывает слёзы по щекам, стараясь поймать ртом воздух. Задыхается. Мерлин, у неё паническая атака.       Гермиона подползает к ней, сжимает плечи и встряхивает:       — Ты не можешь бояться, слышишь меня?       — Я не вернусь туда, — её нижняя губа дрожит, а зрачки заполняют почти всю радужку. — Я хочу домой, Гермиона. Мама, я хочу домой.       Гермиона оборачивается на резкий хлопок за спиной. На Невилла набрасывается рычащий, взявшийся из ниоткуда Пожиратель, и новенький парень, имени которого она не помнит, отбрасывает его «Депульсо» назад.       Через несколько секунд Невилл душит пса, осматривая территорию на наличие других разведчиков. Так, будто в его руках вещь, а не человек. Так, будто это обычное дело, как проснуться или позавтракать.       Сейчас не время вспоминать Малфоя, но его лицо перед глазами не желает вернуться к другим незначимым и назойливым мыслям. Где его, чёрт возьми, носит?       Пожиратель багровеет, дрыгает ногами, выпучивает глаза. Вертится и пытается отнять исцарапанную руку Невилла от шеи. Хрипит. Друг же только сильнее стискивает его, сжимая кулак от усилия.       Гермиона наблюдает за этим, ожидая, когда же уже. Последнее время Невилл всё больше использует физические способы устранения. И к этому Гермиона привыкает через месяц после того, как Дин ногой раскрашивает Пожирателю череп.       Честно говоря, человек способен привыкнуть ко всему. Норма широка и расплывчата. Счастье теперь постоянно приправляют насилием.       Элли приоткрывает рот, затихает и перестаёт рыдать. Её друзья боязливо отпускают вниз глаза, впиваясь пальцами в землю. Им стыдно.       Мужчина издаёт последний невнятный звук, прежде повиснуть у Невилла на руках. Гермиона старается не думать о возможных последствиях. Те же проявляются сразу же.       За одну секунду девушка Дина вскакивает и со всех ног бросается из укрытия.       — Элли, стой! Элли! — кричит Гермиона в спину девушки, бросаясь за ней. — Элли!       Гермиона выбегает из укрытия, сосредотачиваясь на удаляющейся фигуре и сжимая палочку в любой момент, готовая швырнуть убивающее любому, кто нападет на неё. Ей удаётся приблизиться к Элли, но как только она протягивает руку, чтобы схватить девушку Симуса за плечо, то её откидывает ударная волна. Спина ударяется о землю. Всё, что она запоминает перед тем, как Элли разрывает бомбардой на куски, — её испуганные блестящие глаза, голубые и чистые, как то далёкое детское небо над их головой до начала войны.       Гермиону орашает поток крови и рубленного мяса. Встать, сосредоточиться получается не сразу. Под ногами часть руки, оторванной на локте, и та самая фотография, которую Дин вертел в руках, чтобы положить во внутренний карман мантии.       Внутри Гермионы копошится что-то болезненное, хреновое.       Возращайся домой. Элли, просто скорее возращайся домой.       Береги её, Гермиона.       От неё в двух метрах стоит Кэти, сжимающая поднятую в сторону Элли палочку. Безмолвный ужас на её лице говорит Гермионе многое.       Так бывает. Ничего не поделаешь. Война есть война.       Гермиона в очередной раз не справилась. В очередной раз нарушила обещание.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Апрель. 14:05.

             — Ли Джордан, — перечисляет Кингсли, перекладывая палочки, а перо скачет, спускается по огромному свитку, достающему до самого пола. — Элли Мик. Ханна Эббот. Сьюзен Боунс, Мэнди Броклхерст. Майкл Конер.       Гермиона застывает в проходе, не зная, как начать запланированный разговор.       — На сегодня достаточно, — перо останавливается, как только Кингсли замечает её. Он тяжело вздыхает, прежде чем свиток пропадает в воздухе. — Мисс Грейнджер?       — Вас так долго не было.       — Вёл переговоры с одним из народов, — туманно отвечает он, беря расколотый медальон со стола и разглядывая его.       — Удачно?       — Вас же интересует совсем не это, Мисс Грейнджер. У меня мало времени.       — Я бы хотела предложить вам кое-что, Министр, — она только сейчас замечает у Кингсли повязку под мантией. Её пропитала кровь. Ранение?       — Лучше расскажите, как идут дела с нашим общим не сильно приятным другом.       Их друг перестаёт навещать её.       Гермиона прищуривается, прежде чем бросить ему:       — Отлично. Ничего нового. Почему это вас так волнует?       — Вы же не забываетесь, Гермиона? — его пальцы образует треугольник, а тон голос понижается. — Вы же помните, какова наша цель?       — На что это вы намекаете? — зло говорит она.       — Вы понимаете, о чём я.       — Нет, Министр, не понимаю.       Ни одна мышца на лице Кингсли не дрогнула. Он вздыхает, прежде чем продолжить:       — Просто помните, Гермиона, кому вам действительно надо помочь.       — У меня всё в порядке с памятью, Министр.       — Поэтому выбор пал на вас. Не подведите их, Гермиона. Гарри ещё не выполнил все задания, необходимые для победы.       Гермиона отводит глаза, напрягая челюсть и стараясь не выдать истинных эмоций:       — У меня есть идея.       Кингсли поднимает брови.       — Возможно, она не понравится вам.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Апрель. 21:06.

      Ни-че-го.       Гермиона останавливается перед мантией, пропитанной кровью. Она лежит на том же месте, что и вчера, месяц назад. Там, где она её оставила, чтобы он её не забрал.       Здесь всё то же самое. Что же ты так отчаиваешься…       Раз и нет. На войне все уходят похоже. Кто-то умирает незаметно и тихо, пока ты думаешь о победе, спасении. Надеяться на другой исход изначально бесмысленно.       Только вот Гермиона подумать не могла, что так скоро. Мерлин, дай ей сил смириться с тем, что она вряд ли увидит его ещё раз. В конце концов они не давали друг другу никаких обещаний. Он мог просто сбежать, поменять имя и забыть обо всём кошмаре. Не обязательно умереть. Пусть же будет так, а не иначе. Он не умер. Точно не умер.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Апрель. 14:05.

      До и после.       Всё, их жизнь, да и она сама, разделена на два неровных отрезка, причём второй куда больше первого.       Гермиона давно не помнит, какая она была до. Эта часть, наверное, навсегда утеряна. Вряд ли к ней можно вернуться.       Кажется, что каждый раз точка отсчёта до — последняя. Надо закаменеть, чтобы не обращать внимание, как это меняется.       Тем не менее, сейчас Гермиона стоит под дождём. Он омывает, промачивает, скользит, забирается в ключицы, в щели между пальцами, в рот. От него ей нехолодно. Страшнее то, что перед ней впереди.       Симус сидит впереди, в луже, в грязи. Она не уверена, сколько он уже там. День или час, или год. Словом дольше, чем нужно нормальному человеку.       Если кого-то из них, конечно, можно назвать нормальным и человеческим. Вряд ли хоть кто-то из её отряда сможет стать примером для подражения.       Ей хочется сделать хоть что-нибудь.       Закричать, затрястись, выпотрошить врагов. Разбить рубежи, сломать палочки, уничтожить Лорда.       Отомстить.       Или же извиниться к конце концов.       Но вместо этого Гермиона просто пялится на Симуса и стоит. Каждый раз она думает, что хуже уже не будет. Наверное, ей нравится обманываться. Это её личный метод получать больное мазохисткое удовольствие, пока она ждёт новую точку «до».       — Ты веришь в Бога, Гермиона? — вдруг доносится до неё.       — Нет.       — Я раньше думал, что он молчит, потому что судит. Я думал, что он поймёт меня, посмотрев на мои шрамы и простит за то, что ей делал. Я думал, что это испытание.       — А сейчас?       — А сейчас мне кажется, что ему плевать. Не только на меня. На всех. На всех, понимаешь? Я думаю, что он просто разочаровался в нас.       — Симус, Кэти... Она...       — Словно он просто смотрит там сверху. С таким, циничным интересом ждёт, когда же всё закончится. А потом я думаю, — он прерывается, сжимая губы в тонкую линию. — Когда мы умрём, там, всем нам будет нечего ответить ему. Я не смогу сказать, что сделал всё, что мог, чтобы остановить это. Потому что по правде говоря, не надо было и начинать. Может быть, тогда бы... Она всё же осталась жива.

      

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Апрель. 03:55.

      Гермиона ходит туда-сюда, а Нотт наблюдает за ней из-под сведённых бровей. Так проходит около часа, пока он, наконец, не выдерживает.       — Грейнджер?       Она зависает на следе из луж, который оставляет после себя. Всё же уговаривает Симуса вернуться в дом до того, как он получит воспаление лёгких и сляжет беспомощным пластом горевать к Падме в госпиталь.       — Грейнджер?       — Мне нужен план мэнора.       — Ты смотришь на меня так, будто я могу дать тебе его.       — Нет, ты не для этого.       — А для чего? — говорит Теодор, сплетая пальцы и озадаченно поглядывая на неё.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Май. 23:06.

             — Какая же у тебя классная задница, Грейнджер, — Малфой появляется из ниоткуда, а Гермиона подпрыгивает, когда он начинает говорить и сразу же хватается за палочку, чтобы отразить нападение.       Малфой поднимает руку в мирном жесте и осторожно делает шаг назад.       Совсем другой: у него нет тёмных кругов под глазами, нормальный цвет кожи, чистые зализанные назад волосы и непривычный зелёный свитер вместо формы Пожирателя смерти. Только взгляд тот же, отрешённый и не сфокусированный, будто он смотрит сквозь неё, на сто ярдов вперёд. Ухмыляется он по-старому, привычно.       Живой.       Драко живой.       В груди копошится злость, но за ней ощущается долгожданное облегчение.       Его не было около месяца, и сперва Гермиона думала, что ему просто не хочется объясняться с ней после всего. Не то, чтобы она не разделяет его желание проигнорировать произошедшее. Тем не менее, каждый раз здесь Гермиона ходит кругами, стараясь не размышлять о тех вариантах его будущего, которые логично предположить в данной ситуации. Гермиона пытается заснуть, пытается читать, пытается практиковаться в Анимагии, но не может сосредоточиться и раз за разом представляет: Драко Малфоя убивает кто-то из Ордена или же Драко Малфой кричит от пыток Круцио на полу Мэнора. И другое неопределённое количество смертельных вариантов. Иногда в самые отчаянные и тёмные моменты Гермиона думает, что потеряла его.       Какое-то время она даже уговаривает себя поненавидеть его за отсутствие помощи, но её хватает всего на пару деньков. Сегодня после получаса метаний всё её внимание сосредоточено на шоколадном мусе, чтобы не думать и, Мерлин спаси, не уйти из квартиры, чтобы найти его.       Сейчас же он, растерянный напротив неё, а она, злая и возмущенная, с ложкой, измазанной в шоколаде в одной руке и с палочкой в другой. Гермиона закатывает глаза, расслабляя дрожащую от напряжения руку, убирая палочку в задний карман джинс и вздыхая.       — Я думала, ты умер, — её голос дрожит, а Малфой в ответ ухмыляется шире обычного. Годрик, его это забавляет.       — Я…       — Тебя не было месяц.       — Грейнджер, Грейнджер… — смеётся он, качая головой и забирая ложку из её рук. Малфой пробует мусс на вкус и мычит, и Гермиона издаёт слабый злорадный смешок, который вскоре, возможно, перерастёт в истерику. Её нервы слишком напряжены, чтобы делать вид, что ей всё равно, поэтому за его фразой следует её нетерпеливое: — Что?       — Ничего, я соскучился.       — Как мило, — шипит Гермиона.       — Да, иногда знаешь…— лениво тянет он, отбрасывая ложку в раковину. — Чувство, которое должно появиться за неделю, приходит к тебе за месяц.       — Серьёзно? — выразительно спрашивает Гермиона, пристально наблюдая за тем, как он подходит к ней. — Это всё, что ты можешь сказать?       Малфой пожимает плечами и кивает. Ей хочется послать его или же зарядить ему по лицу. Она думает: что, Мерлин, происходит в его голове? Иногда Гермионе кажется, Малфой просто свихнувшийся камикадзе и место ему где-нибудь на первой линии, а не рядом с ней: выполнять задание под прикрытием.       Чаще всего палец тянется покрутить у виска, когда он только открывает свой рот. Если раньше было так просто скрываться за предубеждениями и слепой яростью, то сейчас ей не всё равно. Мерлин, вот бы ей было так же плевать, как в первый раз, когда он вошёл в эту комнату.       — А ты ждёшь от меня что-то ещё? — беспечно говорит он. — Наверное, это та часть, где я расскажу, как у меня было всё херово этот месяц, но на самом деле у меня был отпуск, Грейнджер. Из-за ранения.       — Отпуск? Из-за ранения? — прищуривается Гермиона, повторяя за ним.       — Ага.       — Должно быть, эта часть, где я должна обрадоваться, — начинает Гермиона, оглядываясь на взбитую коричневую массу позади. — Должно быть, ты точно ждёшь этого… Правда, знаешь, чего обычно не бывает в такой истории?       — Просвяти-ка.       Малфой вскидывает одну бровь, хотя всем остальным видом показывает, что ему не интересен ответ на заданный ею вопрос. Гермиона пристально и долго смотрит на него, прежде чем обернуться, взять целую кастрюлю шоколадного мусса и со всей злостью выплеснуть Малфою на плечи, лицо, чтобы получить от его прибитого вида удовольствие.       — Твою мать, Грейнджер, — отмирает и шипит он.       Малфой стирает шоколадную пасту с щеки, глаз и шеи, обтирая руку о стол и штаны. Его лицо остается невозмутимым даже после того, как она откидывает кастрюлю от себя, и та с грохотом падает у его ног, вертясь и покачиваясь. Малфой прикрывает глаза, закидывая голову назад и слизывая с губ шоколад. Морщится, а Гермиона не чувствует себя виноватой. Ни чуточку.       Она смотрит на движущиеся желваки, выступающие под кожей скулы, измазанные шоколадными каплями волосы. Он смотрит на неё, на этот раз осмысленно и серьёзно, будто бы она, наконец, для него существует. Так проходит несколько секунд, которые, по ощущениям Гермионы, слишком мучительны.       — Наверное, мне стоит извиниться…       — Да, стоило бы, — срывается с губ Гермионы прежде, чем он успевает закончить фразу.       — Я не могу по-другому, Грейнджер, — еле-слышно говорит он.       Гермиона складывает руки на груди, закрывается от него и закатывает глаза. Вздыхает и тут же смягчается.       — Никогда не делай так больше.       — В следующий раз я, конечно же, пришлю тебе сову из мэнора. Сразу же. Только у Лорда попрошу разрешения.       — Я серьёзно.       Малфой поднимает глаза в правый угол, делая вид, будто увлечен потолком.       — Как тебе шоколадный мусс? — выходит как-то неуверенно, с замятой насмешкой, но Малфой, видимо, не обращает внимания, потому что он слизывает шоколад с пальцев и поднимает на неё искрящиеся весельем глаза.       — Мне нравится, — он наклоняет голову к плечу. — И ты явно хочешь его попробовать.       Гермиона долго смотрит на него. В груди тянет. Ей не до игр, флирта или обид.       Всё проще. Гермиона подходит к нему вплотную, встаёт на носочки и самовольно обнимает его. Сжимает сильно и крепко и наслаждается. Плевать ей на шоколад, на мудачество Малфоя, на всё произошедшее. Драко сперва просто стоит, никак не реагируя, а после одна его ладонь ложится на лопатки, а пальцы другой зарываются в волосы. Своей грудью Гермиона ощущает его бьющееся сердце.       Живой.       Гермиона слишком «реалист», чтобы надеяться, что этот момент повторится и, выйдя за эту дверь, она снова не потеряет его.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Май. 1:06.

             — То, что произошло с Люпином…       — Я же попросила.       — Ладно.       Она вновь и вновь возвращается взглядом к нему. Вот он перед ней. Не пропал, не умер, не ушёл. Его можно потрогать. Малфой играет с её кудрями, наматывая пружинки на пальцы, а после отпуская. Она позволяет себе расслабиться и просто не думать о том, в каком она положении.       — Мне нужна твоя помощь.       — Уже? — рассеяно говорит он, проводя кончиком пальца по её переносице.       — На этот раз всё серьёзно.       — Очередная попытка угробить себя?       — Я хочу взорвать его, Драко.       — Кого?       Гермиона теребит заусенец на пальце до крови. Малфой хмурится, сводит брови, а когда до него доходит, вскакивает с дивана, отталкивая её голову с колен. Гермиона медленно приподнимается, поправляя волосы и осматривая разозлённого Малфоя.       — Кингсли?       — Нет. Кингсли сказал, что время пока не пришло.       — Не могу не согласиться со стариком.       — Либо… Либо ты со мной, либо я одна, — слабо говорит Гермиона в пол. — Я всё равно сделаю это.       Он поражённо смотрит на неё, прежде чем сделать к ней несколько шагов, прижать руками к обивке дивана и затрясти. Голова Гермионы больно ударяется об спинку несколько раз, прежде чем Малфой отпускает её и отворачивается в противоположную сторону.       Наверное, он снова жалеет, что не прикончил её.       — Что тебе нужно?       — Чертёж столовой, где он проводит заседания. План всего мэнора. Со всем остальным разберусь сама.       Малфой вдыхает, выдыхает. Оборачивается. Краткий кивок и молчание. Он услышал её.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Май. 21:06.

             Нотт мельтешит перед глазами, пока Гермиона изучает добытые из библиотеки и Интернета конструкции магловских таймеров для бомб. Всё достаточно сложно, но она справится. Дождь второй день бьёт в окно. Весна в этом году необычайно плаксивая.       — Как тебя угораздило?       — Ты о чём?       — Драко не рассказывает мне, кто прожёг тебе ключицу, как не упрашивай.       — Значит, Драко?       — Я поделюсь с тобой, если ты расскажешь мне, за что тебя так возненавидели Пожиратели.        — Я отказался пытать Пэнси за то, что она пощадила старика на одной из миссий. И тогда мои напарники… — он слабо улыбается. — Они сказали мне, что я даже хуже, чем вы, раз не признал её вины. Ну, и за такое у нас наказание сразу же.       — Вдохновляющие у вас порядки, — саркастически бросает ему Гермиона.       — Ты спишь с Драко?       — Нет.       — А хотела бы?       На заданный вопрос Гермиона краснеет.       Да, хотела бы.              Нет, Гермиона. Что ты несешь, Гермиона. Не хотела бы.              — Это имеет значение? — сглатывает она.       — Он не из тех, кто легко допускает к себе, — Нотт пытается поймать её взгляд, но Гермиона мастер в избегании зрительного контакта при надобности.       — Ты сейчас скажешь, что найдёшь меня и убьёшь, если я причиню ему боль?       Он хрипло смеётся.       — У него не было никого вроде тебя. Я боюсь за него.       — Мерлин… Слушай…       — Просто береги его, хорошо?       Каждый раз, когда она обещает что-то подобное, всё заканчивается катастрофой. Пусть с Малфоем это изменится.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Май. 21:06.

      Дин внимательно слушает её. На каждый пункт он кивает и добавляет небольшой, но уместный комментарий. Ей хватает ночи, чтобы поделиться с ним задуманным планом. Глаза Дина загораются же, стоит ей сказать про подготовку втайне. Они обсуждают сроки приготовления и решают остановиться на месяце. Гермиона будет делать таймер, а Дин — бомбу.       — Нам надо проникнуть туда, Гермиона. Недостаточно просто чертежа, надо, чтобы мы знали, где он сидит, как проходит к своему трону, что делает по утрам, когда справляет нужду.       — Это не проблема. Проблема в другом — у них гибкий график совещаний, и они постоянно меняют его. Каждое имя Пожирателя зашифровано, и этот шифр постоянно меняется.       — А они умны, — задумчиво бормочет Дин.       — Меня это расстраивает, а не радует.       — Хорошо, — он засовывает руки в карманы. — Вообще, у меня есть для тебя кое-что удивительное. Возможно, оно сможет решить вопрос.       — Мне уже страшно, — посмеивается она. — Вообще, мы могли бы проникнуть туда под оборотным зельем.       — Слишком рискованно.       — А если использовать Нотта? Они не знают, что он жив?       — Всё равно.       Дин роется в шкафах, и Гермиона замечает две новые выцветшие заплатки на его рубашке. Два новых значка.       — Где же оно… Да дракл… Где же оно… Вот, — он достаёт нечто совсем маленькое и круглое со второй полки из кучи бумаги и хлама, а через секунду бросает ей. Гермиона ловит прозрачный шарик, поглаживает гладкую поверхность и рассматривает лопнувшие красные капилляры.       — Это… Это же просто глаз Грюма?       — Да, я знаю.       — Ну… И?       — Ты знаешь, что человек, который продал Грюму глаз, всё ещё жив? Он живет в Верхнем Хогсмиде. Помнишь, мы вскрывали там лабораторию?       — Да, помню.       Тогда, кажется, умер Кормак.       — Он безумец, фанатеет по Грюму. Даже вложился в памятник ему в своей деревне.       — Ближе к делу, Дин.       Он садится рядом с ней, выхватывая глаз из её руки и прокручивая его в своей ладони.       — Когда Грюм лишился глаза, он добровольно отдал ему его. Хотя протезирование глаз в Магической Англии возможно только при безвозмездном дарении. Почему?       Гермиона пожимает плечами:       — Наверное, высокий риск смертности.       Дин облизывает губы, кладёт стеклянный глаз на стол. Тот вертится, гипнотизируя Гермиону. Жутко.       — Самое странное, что он помнит всё, что видел Грюм. Даже после смерти… Детально.       — Что?       — Да. Возможно, завтра он вспомнит наш разговор.       — Но… Подожди, как?       — Хороший вопрос. И я о нём много думал в последнее время. Что… — Дин осекается. — Что если мы вырежем один глаз у одного пленного, чтобы вставить его Яксли, отпустим его, а после… А после просто сотрём память у того, кто остался у нас?       — Ты думаешь Яксли не снимет его?       — Думаю, что Империо справится с этим.       — Дин, это ведь столько времени.       — Я уже смог разобрать механизм наполовину. На столе чертежи.       Господи, дай ей прощения. Потолок и стены над головой смыкаются. Гермиона умоляет себя. Кажется, это и есть тот самый выход, который ищет Гермиона с начала войны. Кажется, это он. Почему же тогда она начинает думать о перспективе. Об этике. Все эти мысли лишние, такие ненужные.       — Ну так что? Ты даёшь мне добро? — от предвкушения на лице Дина у неё разрывается сердце.       — Попытаемся по-другому. Но а если не выйдет… — Гермиона снова смотрит на выпуклый глаз, чей зрачок панически вращается в разные стороны. — Будь по-твоему.

Манчестер. Май. 00:08.

      Она не сразу понимает, что что-то случилось. По краней мере, когда Гермиона приближается к дому, её гложет нетерпение поделиться с Малфоем данными Дина, оттого она не замечает следов у входа и снятого заклинания скрытия. В целом, встречи с Малфоем — способ подлатать мир, который постоянно пытается разорвать её на части.       Планируя миссию «Камелот», она настолько погружается в детали, что иногда забывает, что её напарники продолжают вариться в том же аду, что она месяцем ранее.       И пусть о Малфое она думает всегда в меньшей степени, чем о долге, но тем не менее без него хуже, а не лучше.       Ни он, ни она не говорят о том, что между ними. Да она и сама не хочет давать этому какое-либо определение. Беспокойство Кингсли насчёт их связи усиливается, но, Мерлин, ей всё равно. Гермиона жаждет взять от жизни всё, каждую минуту и всего отвратительного ненавистного Драко Малфоя, пока они живы.       Иногда Гермиона напоминает себе тупую малолетку с бушующими гормонами. Вряд ли она когда-нибудь признается себе в том, что тайно нравится себе в этом образе.       Этот день должен был стать похожим на другие такие же дни, где она шлёпает босиком по полу, чтобы приготовить им чашку кофе и снова оспорить его очередное глупое утверждение. Поцеловать его. Выкурить сигарету. Забыться в прикосновении.       Вначале ей кажется, что это обстоятельства, пораждающие желание трахнуть его и найти смысл, но нет.       Дело не только в сексуальном напряжении, которое постоянно присутствует между ними. Гермиона ничуть не против, но ведь это не всё.       Нет, дело в другом.       Малфой по-особенному честен с ней. Такого ей почти ни с кем не найти. Когда Драко смотрит в её глаза, кажется, он принимает и понимает её грехи, как свои. Кажется, он прощает её. Возможно, и ему хочется вот так вываливать перед ней сухую беззлобную горькую правду, а выходит молчаливая исповедь. Возможно, потому рядом с ним она засыпает спокойнее, дышит свободнее.       Потому что впервые за долгие-долгие дни притворяться, что она сильная, что «всё не так плохо», не надо.       Ему всё равно. Наверное, так и ощущается свобода быть собой. Гермиона благодарна Драко за это, и перед входом в квартиру больше всего она хочет поцеловать его.       Гермиона ожидает от этого «мирного» дня знакомого всепрощения, а получает кошмар наяву.       Когда Малфою приставляют кинжал к кадыку, её первая мысль: «Меня. Не его».       И тут то Гермиона понимает, что влипла по самое не хочу.       Их двое на двое. Они поджидали её.       Не в первый раз Гермиона испытывает на себе физическое бесчестное нападение псов. Никто уже давно ничем не гнушается. Благо реакция у неё достаточно быстрая, и она подготовлена к этому.       За минуту под дребезжащими лампами Гермиона выламывает нападающей руку и выбивает из другой идентичный кинжал, чтобы схватить его и приставить к пульсирующей сонной артерии.       Неизвестный ей Пожиратель рычит, когда его напарница хнычет от боли в заломанной руке. Смотрит на Гермиону выпученными бычьими глазами, держа лезвие у горла Драко.       — Грейнджер, вали… — Малфоя оттаскивают назад, не давая закончить. Она видит, как напрягается его кадык от удушения.       — Я грохну его! Отпускай! — выкрикивает он, дёргая Малфоя за волосы и вынуждая подавиться слюной. — Отпускай, Грейнджер, иначе убью его.       Девушка дрожит, пытается выбраться, на что Гермиона крепче прижимает лезвие к шее, пуская кровь. Пожиратель звереет.       — Ты не слышишь меня, кретинка, отпусти её или я нахуй убью его!       Она не узнаёт свой отстранённый удушающий голос. Голова Гермионы холодная. В ней просыпается желание разломить Пожирателю череп.       — Не убьёшь, — уголок губ вверх. — Иначе слово даю, мудак, я перережу ей горло.       — Серьёзно? — он зло ухмыляется. — Ты-то, Грейнджер? Не смеши меня.       — Я предупреждаю тебя, псина. Либо ты немедленно отпускаешь его, либо она сдохнет прямо тут перед тобой. Я заставлю тебя смотреть, после… — Гермиона делает выразительную паузу, ощущая, как ярость вытачивает чёткие бесчеловечные смыслы. — После вскрою твою глотку, а ты даже не успеешь опомниться.       Пожиратель цокает, трясёт кинжалом, ослабляя хватку:       — Ну ты и шутница, Грейнджер. Все знают, что вы в Ордене… Все вы такие глупцы… Цените жизнь, которую отнимаем мы. И…       Гермиона поднимает одну бровь, пока Пожиратель издаёт несколько коротких смешков. Малфой не двигается, не сводя с неё напряженного взгляда.       — Ровенна, ради чего? Ради правды? Ради добра?       В этот короткий момент Гермиона осознает, что быть по-другому и не могло. Что ради Драко она бы повторила это снова и снова.       Сраный кошмар, но ей всё равно.       — Хозяин был прав…       Лезвие чиркает по горлу, и тёплая девушка с красивым лицом и длинными ресницами падает на колени, хватается за горло, хрипит и шумно глотает кровь. Пёс открывает рот, Драко пользуется моментом, выворачивается и оглушает его, приложив виском об острый проход и засадив кинжал прямо в грудь. Он убил его. Тело безвольно съезжает на пол.       Через минуту тёплое прикосновение к её щекам, судорожное дыхание. Его глаза потеряны. Его пальцы гладят её лицо.       У неё даже не сбился пульс.       — Грейнджер, ты… Грейнджер…Ты… Всё хорошо?       Она кивает, поднимая взгляд вверх. И мир, утративший цвет, запах, смысл на недолгий момент, вдруг оживает, когда он прижимается к ней лбом и шепчет в губы.       — Я думал, они убьют тебя. Мерлин, Грейнджер… Надо было бежать.       — Нет, Драко, — произносит Гермиона, проводя по плечам и беря в ладони его лицо. — Не надо было.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Май. 21:36.

      Она представляет их первый секс по-другому.       Нежнее, медленее, хуже, а получается скомкано, нетерпеливо и дико. Без очевидного удовольствия. Ей думается, что Малфой будет такой же, как и все мужчины до. Заботливый, учитывающий её желания, опасающийся лишний раз причинить ей боль. Этого она боится больше всего и потому не хочет разочароваться.       Внутри Гермионы надлом. Вряд ли навязчивое проявление любви срастит то, что было сломано и истерзано. Гермионе не надо, чтобы кто-то любил её, говорил слова. Рано или поздно это причинит боль, поэтому не нужно. Честно говоря, она просто хочет потерять себя в чужих руках, и, кажется, Малфой всё компенсирует.       Гермиона захлопывает дверь в квартиру после того, как они справляются с двумя трупами и расходятся, медленно оборачивается на пятках, гадая: ждёт ли он её или предпочёл уйти.       Конечно, Малфой всё ещё здесь. И дракл его дери, никуда не ушёл.       Он напротив неё. Просто стоит посередине прохода и смотрит, словно их договорённость о встрече что-то, да значит. Под его глазами залегают глубокие тени. Он сглатывает так, что кадык натягивает светлую, почти прозрачную кожу шеи. Тяжело дышит.       Делает к ней шаг, будто даёт передумать.       Уходи и забудь его. Пока не поздно, Гермиона. За дверь, Гермиона.       Эта тишина между ними — громкая. Нервная и отчаянная.       Она не чувствует себя хорошо. Их не ждёт ничего хорошего. Это начало конца, Гермиона.       Они оба сейчас на грани, и решать, идти дальше или нет — только ей, не ему.       Гермиона дрожит. Гермионы хватает на пару секунд, а после… Да к чёрту всё это.       Её сбивают с ног. Драко с легкостью прижимает её спину двери. Его тело обволакивает её. Его руки повсюду. Губы на её губах. Адреналин от пережитого путает мысли, кожа горит.       Поцелуй — грубый и быстрый, глубокий. Она всасывает его язык, ласкает его нёбо, пока его руки шарят по её телу, сдирают одежду, стискивают, щипают. Ладони размазывают кровь по его щеке. Гермионе не хватает воздуха. Каждое прикосновение более откровенное, смелое. Его пальцы в волосах, его рот и горячие губы на шее.       Гермиона касается его груди, проводит по ней ладонями, а после тянется к пуговице на его брюках. Малфой касается языком её верхней губы, прежде чем оторваться от её рта, поставить руки по обе стороны от её головы и опустить взгляд вниз. Пауза — она вслушивается в его дыхание и пытается не думать. Непослушные пальцы вытягивают пуговицу из петли. Гермиона расправляется с молнией на его штанах, стаскивает их до середины бёдер. Малфой напрягает челюсть, стоит ей коснуться его выпирающей тазовой кости. Он еле-заметно дёргается. Гермиона облизывает руку, морщась от пыльного привкуса. Его глаза, кажется, могут сожрать. Она неуверенно скользит ладонью в его бельё, позволяя себе не отводить взгляд, а рассматривать, как ладонь обхватывает его член, размазывая слюну.       Приятная горячая тяжесть. Ей нравится касаться его вот так. Полная и абсолютная власть.       Большой палец мажет по головке. Малфой толкается бёдрами вперёд и шепчет напряженное и отчаянное: «Блять». У него дрожат веки. Приоткрывается рот, напрягаются бицепсы, выступают вены на шее.       Гермиона сжимает член в кулаке, медленно ведёт вверх, а после вниз. И так несколько раз. Медленно, быстро. Быстро, медленно. Гермиона обводит большим пальцем верх головки каждый раз, задевая крайнюю плоть. Неожиданно Малфой хватает её за запястье, резко отворачивая от себя и прижимая обратно к двери. Гермиона охает, когда он прижимается носом к затылку. Дует, чтобы поцеловать.       Щекой она ощущает холодное деревянное покрытие, когда его пальцы ругаются с её джинсами и бельём. В перерывах он посасывает её шею, мнёт её грудь под футболкой и сжимает всё, до чего могут дотянуться руки. Гермиона ощущает холодный воздух на своих ягодицах, когда Драко отходит на шаг, заставляя её прогнуться в спине. Трусы со штанами оказываются у коленей, сковывая движения. Проходит секунда, и Малфой раздвигает её ягодицы в стороны, а боковая сторона ладони собирает смазку с промежности.       У неё пересыхает во рту.       Его пальцы медленно касаются её вульвы, ведут вверх-вниз, прежде чем раздвинуть половые губы и двинуться выше. Гермиона закусывает губу, когда Малфой задевает подушечкой пальца клитор, а после уверенно трёт его. Из горла рвётся стон, и Гермиона не сдерживает его, сильнее прогибаясь в спине. Её ладони, которыми она пытается найти хоть какую-то опору вокруг, смазываются перед глазами. Она слышит биение своего сердца в ушах, пока он ласкает её. Лицо горит.       Малфой проводит большим пальцем по её анусу, прежде чем оттянуть ягодицу и несильно шлёпнуть её. Гермиона вскрикивает, к своему ужасу возбуждается ещё сильнее, ощущая, как влага выступает между ног.        Малфой издаёт смешок ей в спину, проводя подбородком по позвоночнику.       Пальцы Малфоя перестают ласкать её. Вместо этого Малфой напряжённо дышит ей в шею, направляет головку члена и проводит ей вверх-вниз несколько раз по складкам, намеренно не толкаясь вперёд. На этот раз Гермиона прерывает свой стон и задерживает дыхание, когда Малфой чуть-чуть надавливает на вход во влагалище, чтобы после взять член в руку и провести по нему.       Она откидывает голову Малфою на плечо.       Гермионе не стыдно за свой умоляющий взгляд, но, кажется, Малфой наслаждается зрелищем, продолжая дразнить её и, не отрываясь, смотреть ей в лицо. Он ухмыляется, когда она подмахивает ему бёдрами, пытаясь насадиться. Каждый раз безуспешно. Оттого, что у неё сведены ноги, член Малфоя двигается между её бёдер, но туда, где она более всего хочет его, не проникает.       Гермиона стонет, когда его пальцы находят правый сосок. Он играет с ним, делая небольшие толчки вперёд-назад. Губы касаются шеи.       Наконец, через несколько секунд Малфой кусает её в плечо, тянет на пол, вытряхивает из джинс, белья и обуви. Комкает, отбрасывая вещи, прежде чем потянуть за лодыжки и развернуть её.       Ладонь давит на поясницу. Колени разъезжаются. Малфой спотыкается об её мантию, падает и смеётся. Гермиона не двигается, а замирает, тяжело дыша в предвкушении.       Она переносит вес на локти, ощущает шершавую поверхность паркета кожей. Голова откидывается назад, когда Малфой тянет её за волосы и одним толчком входит в неё. От первых секунд краткосрочной боли Гермиона зажмуривается. Вскоре резь перерастает в приятное ощущение растяжения. Когда в следующий раз Малфой почти полностью вытаскивает член и со звонким шлепком вбивается обратно, Гермиона впивается ногтями в ладони и хрипит. Он находит устойчивый ритм, придерживая её одной рукой за спутавшиеся кудри, а другой опираясь об её ягодицу.       Пустота и успокоение.       Он не стесняется насаживать её, полностью управляя тазом и задавая свой темп. Малфой жёстко и быстро трахает её. Малфой эгоистично использует её и чувствовать она должна себя отвратительно.       Её вагина горит от частых, грубых толчков, кожа коленей и локтей раздражена от трения о древесину, дыхание прерывается на каждом вздохе, но в то же время ей нравится то, как Малфой делает это. Да, ей нравится. Мысли пустеют. Она больше не думает о смерти друзей, о заданиях, об агентах и целях. Гермиона не думает вообще ни о чём. Подавленность стирается, а остаётся оголённое, как нерв электрического провода, желание.       Малфой вытрахивает из неё всю боль, которую она впитывает в себя этот долгий ужасный год.       Он здесь. Она чувствует его, как себя. Они реальны и живы.       Гермиона упирается лбом в скрещённые ладони, и её накрывает облегчение. Влага на щеках — она не совсем помнит, когда именно начала плакать. Это не нормально. С ней явно что-то не так, раз Гермиона получает от подобного удовольствие.       Она погружается в ритм их тел. Шлепки, стоны и хрипы. На лбу выступает пот. Малфой придавливает её торсом к паркету, вжимается в неё всем телом, продолжая быстро и размашисто двигаться. Его ладони накрывают её пальцы, он снова целует её. Они оба издают стон, стоит их языкам коснуться друг друга. Бёдра меняют угол проникновения, его толчки становятся мягче и глубже. На кончиках языков ощущается соль. Малфой разрывает поцелуй, прижимаясь к ней щёкой.       — Всё в порядке? — у него обеспокоенный и серьёзный голос. Он прижимается к ней пахом, стирает слёзы со щеки большим пальцем. Гермиона двигает бёдрами, ощущая как его член смещается между ног. Неожиданно её накрывает новая волна возбуждения от осознания, как они выглядят со стороны. Боже мой, вряд ли теперь ей удасться забыть это. Где-то в груди зарождается стыд, тут же пропадает, когда Малфой прикусывает её челюсть, засасывая кожу под подбородком.       — Да. Всё нормально, — хрипит Гермиона, пока Малфой отвечает на её круговое движение бёдер очередным толчком. Острием языка он касается ушной раковины. — Ах… Чёрт…       — Может мне прекратить?       — Не… Нет, — она дрожит от возбуждения, — Нет, не надо.       — Уверена?       — Да… Мне… Мне нравится.       — Ты плачешь, Грейнджер?       Она замирает, не зная, что ответить ему.       — Мне нужно это, — выдавливает она, — Я просто хочу… Просто продолжай, хорошо?       Он кивает и ставит их в прежнюю позу, подтягивая и фиксируя бёдра.       Его руки ложатся на её ягодицы. Она двигается назад и немного ёрзает. Гермиона оборачивается к нему, пытаясь увидеть его лицо. Шею тянет. Его взгляд из отрешённого превращается в нечитаемый. Малфой склоняет голову на бок, прищуриваясь и издавая шипение, когда Гермиона снова дёргается в его направлении. Его ладонь скользит по позвонкам, он наклоняется вперёд и касается губами щеки. Берёт её руку в свою, направляя их скрепленные ладони к лобку. Он прижимает её пальцы к клитору, надавливая на него и делая круг. Гермиона хнычет, но послушно повторяет за ним движение, ощущая влагу на их пальцах.       — Вот так. Поняла?       — Да, — выдавливает она, роняя ладонь на пол. Малфой заставляет её вернуть руку обратно, недовольно кусая за плечо.       — Да-да, я…. — она стонет, когда Малфой делает следующий толчок. — Боже, Драко…

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Май. 23:26.

      Гермиона смотрит в окно: странная безлюдная спокойная ночь. Тишина, обволакивающая и успокаивающая, впервые не ощущается как предзнаменование беды.       Пока Гермиона здесь, нагая и разморённая от ласк и поцелув, где-то там за окном умирают люди. Где-то звучат непростительные проклятия. Кого-то бросают в тюрьмы, кто-то выносит приговоры. Кого-то насилуют, пытают, преследуют ради благородной и справедливой цели. Хуже всего осознание — она не может ничего с этим сделать. Раньше она верила, что возможно изменить мир, а сейчас ей остаётся смириться и вернуться в постель. И снова ловить ртом чужое дыхание и лихорадочно восполнять недостаток счастья с помощью его прикосновений. С ним она ощущает себя прежней, той нормальной, собой.       У неё мёрзнут ступни. Мурашки ползут по обнажённой спине. Мышцы ломит от приятной усталости из-за прошедшей ночи. В голове ненавязчивая пустота, свежесть вместо той постояной тяжести, витающей в воздухе.       Звук льющейся воды прекращается. Малфой возвращается в комнату.       Она медленно поворачивается к нему, убирая волосы за уши и ловя его жадный взгляд.       Гермиона видит его лицо, осунувшееся и усталое. Сухое худое тело, новые-старые шрамы. Острые плечи и ключицы. Длинные ноги. Капли воды, стекающие по сокращающемуся от дыхания животу под полотенцем. Ей сложно не спускаться глазами ниже. Так она желает его.       — Хорошо?       Она кивает.       — Хорошо.       Они видят друг друга. Рассматривают, будто всё это между ними впервые. По правде, Гермиона вправду ощущает, что вот такое (описать она это не может) и вправду впервые.       Живое тепло от его тела, замещающее окоченение. В этот момент она прощает его за прошлое. Ей хочется столько дать ему. Ей хочется прикоснуться к нему и не выпускать лицо из ладоней, не давать выйти из комнаты.       Всё вдруг становится ясно и просто.       — Иди ко мне, — шепчет он, делая шаг вперед.       Она не отрывает от него взгляда.       — Иди сюда, — повторяет он, и Гермиона снова теряет терпение.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Май. 21:06.

      Гермиона не спит всю ночь, зажигая одну священную сигарету от огня другой и составляя список необходимого. Прикрывает тлеющую точку чашечкой ладони. Она не прекращает, пока лис не появляется в комнате. Кажется, в анимагии Дин преуспевает куда больше её. О светловолосой причине Гермиона не хочет задумываться, вместо этого она вслушивается в помехи приёмника.       Ночью молнии потеснили линию фронта. Молнии по всей линии столкновения. Зажгите палочку в поддержку героев-молний. Берегите себя! Вернёмся к вам завтра. Мы должны пережить эту ночь!       Ничего нового: несколько восторженных самонадеянных возгласов.       Наступление.       Они так не договорились. Она даже не закончила половину таймера.       После покушения на Джинни у Гарри срывает крышу. Иногда она думает, что он и Рон рвутся на тот свет сильнее её. Иначе ей никак не удается объяснить стремление убиться раньше отведённого им времени.       Гермиона, конечно же, была против, но её отряд забирают до того, как она успевает вставить хоть слово. Она выпрашивает несколько часов у Кингсли, чтобы подготовиться к операции.       Почему-то она уверена, что настолько скорое нападение — стратегическая ошибка. Мало ли, что задумывают приспешники Лорда. Может быть, они просто хотят выманить их людей из укрытия, чтобы искусственно создать конфликт и уничтожать лучших маленькими группками. В прямом столкновении Орден всегда терпит поражение. Желание Гарри ударить по больному после периода затишья вызовет коллапс и борьбу на истощение. Если его, конечно, не возьмут в плен или сразу не убьют.       Кривая графика расплывается перед глазами: Дин пытается объяснить плюсы использования ядовитой тентакулы в бою, а Гермиона не может думать ни о чём, кроме секса с Малфоем прошлой ночью. Он снова залез в её голову. Она сжимает переносицу, стараясь сосредоточиться. И когда Дин предлагает выбрасывать растения на поле боя, у неё не возникает ни одной мысли об этике. Нотт рядом мрачнее грозовой тучи. Обижается на то, что Гермиона в который раз запрещает ему выходить на улицу. Ничего, ей слишком важны его драгоценные волосы.       — Гермиона, ты вообще меня слушаешь?       Голос друга прорывается через пелену её мыслей, и она откашливается, кивает и говорит:       — Да-да. Всё прекрасно, Дин. Я за.       — Правда? Даже с тем условием, что это может убить наших?       Гермиона открывает рот, чтобы вспомнить хоть что-то из слов Дина за последний час. Дин поднимает одну бровь, а Гермиона не может оторвать взгляда от глубоко пореза на его щеке. Она трёт от усталости переносицу:       — Главное, что это эффективно, не так ли?       Дин улыбается, хватая со стола пустые красные пузырьки.       — Пиздец, — комментирует из угла Нотт. — Вы ёбнутые на всю голову.       Китайская жующая капуста раскрывает пасть в горшке. Гермиона уменьшает её, делая ещё одну гранату для подсумка. Дин собирает сок ядовитой тентакулы в колбы. Гермиона забирает их у него, бросая несколько в карман, а несколько — в сумку. Упаковывает несколько лечебных мазей, убийственных порошков и зелий невидимости.       — Вы ничем не лучше их, Грейнджер, — укоризненно бросает ей Нотт, яростно взглянув на неё исподлобья. — Полный пиздец.       — Я не лучше, Тео, — как бы между делом бросает она ему, натягивая защитную мантию. — Я хочу выиграть войну.

Север Англии. Река Тис. Май. 21:06.

      Гермиона, если серьёзно, никогда не ощущала настолько большого азарта, как сейчас.       Она словно новый, инновационный механизм выкашивает ряды врагов. Вся та ненависть, от которой у неё зудит в грудной клетке ночами и днями насыщает выплёскивающуюся магию из палочки.       Всё начинается с лёгких заклинаний, а заканчивается чередой зелёных вспышек в каждого, кто смеет противостоять ей. На поле боя её цель, отыскать Гарри в мясорубке сражения, быстро забывается. Её замещает удовольствие, с которым Гермиона откидывает от себя очередного бойца, выплеснув ему в лицо яд ядовитой тентакулы.       Рон подбегает к ней, помогая избавиться от двух нападающих со спины.       — Гермиона, Гарри на том берегу, — ему на секунду удаётся поймать её за руку. — Ему нужна помощь!       Она рычит, отбрыкиваясь от него и стискивая палочку, чтобы сделать два выпада и послать убивающее в молодого пса за его спиной. Рон испуганно отпрыгивает, встаёт после падения и снова к ней обращается, на этот раз перекрикивая грохот от взрыва слева.       — Гермиона, немедленно!       Этот чистый праведный гнев как наркотик. Слова Рона так далеко, до них не дотянуться, чтобы вспомнить, почему он так настойчиво хочет видеть её на том берегу. Поэтому Гермиона будет убивать, ещё и ещё. То могущество, то наслаждение от падающих к ногам тел опьяняет и забирает боль. Кажется, она понимает, почему их враги беспощадные и успешные.       — Гермиона!       На насилие следует отвечать насилием. Бороться с ним между рядами тех, кто обречён на него, бессмысленно.       — Гермиона!

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Май 22:06.

             Она заходит в квартиру с ног до головы измазанная в чужой крови. Гермиона не знает, какой сейчас час. Не знает, как она добралась до этого места. Не знает, как, но Гарри спасён.       У неё пробел в памяти. Единственное лицо, которое никак не выходит из головы — его.       Она думает о себе опосредованно, видит себя со стороны, когда делает шаг вперёд, и Малфой на диване подскакивает от её появления. В душе происходит неизвестная ей деформация, но она всё ещё не осознала её.       Верно единственное — сегодня ночью она собирается трахнуть его. Возможно, тогда она как всегда оживёт, почувствует тело, смысл, отчаяние.       — Грейнджер, — голос Малфоя непривычно серьёзен, даже аккуратен. — Гермиона.       Что ты наделала, Гермиона?       Она таращится на него в упор. Да объясняться ей не о чем, просто сейчас Гермионе невероятно нужно одно — быть хоть чуть-чуть обезличенной, чтобы стереть прошлые несколько часов и вернуться туда, где всё вокруг было в состоянии средней паршивости. Перспектива оставаться с собой один на один пугает её.       Малфой — простой и эффективный выбор, когда другого не предусмотрено.       В следующую секунду она уже целует его: впивается в нижнюю губу, тянет за волосы. Его руки теплы. Нужно, чтобы он с ней не нежничал.       — Грейнджер, что… Ты… Подожди…       Гермиона отрывается от него, начиная возиться со своей одеждой. Ткань скрипит от её остервенелых быстрых движений. По плечам бегут мурашки, когда Гермиона сбрасывает пропитанную кровью и потом мантию.       — Грейнджер, что…       Она принимается за его ремень, вытаскивая его из пояса. Дёргает на себя за петли, обрывая одну.       — Не хочу говорить.       Малфой прищуривается, мажет ладонью по вставшим соскам. Очень тяжелое, но при этом невыносимо важное чувство от его ответа гудит в голове. Гермиона не уверена, что может дать название этому новому, непривычному ощущению.       — Будь по-твоему.

Заброшенная штаб-квартира, Манчестер. Май 05:06.

      Что это…       Гермиона проводит пальцами по длинному бледному шраму на груди. Обводит метку. Змея, как и секундой ранее, спит, свернувшись в черепе. Ресницы Малфоя дрожат, он ворочается.       Что она чувствует…       Она никак не может поймать в силки ощущение, вибрирующее на коже, стоит пальцам коснуться его. Сегодня ночью она ощущает мощь каждого движения, каждого выхода. Все они наполнены похотью. Тупой и животной, но вместе с тем излечивающей её. Похотью перед ним. Перед той фантазией в голове, от которой они избавляются через её воплощение.       Завтра ей будет смешно, а сегодня Гермиона не пожалеет немного драгоценного времени, чтобы поближе узнать и запомнить его.       С почти отчаянной жадностью она касается его груди, неровной кожи живота, чтобы остановиться на дорожке волос, уходящей к паху. Ей непривычно так открыто и смело касаться Малфоя. Да и не только его, любого мужчины. Такие мысли не подавляют желание, а лишь усиливают его, поэтому ладонь двигается дальше. Малфой ловит её руку, несколько раз моргает и открывает глаза.       — Мне надо идти, — шепчет Гермиона.       Его пальцы играют её с пальцами. Он сводит брови на переносице. Через несколько секунд Драко подминает её под себя и ставит руки по обе стороны от её головы. Его колено вклинивается между её ног, простыни под ними сминаются. Он не отрывает от неё пристального взгляда, разглядывает. Ей нравится, как он смотрит на неё сверху вот так. Странно, но пока его твердое тело прижимает Гермиону к кровати, внутри неё нет ни единой мысли о том, что было вчера. Кого она убила, кого она мучала. Исключительно Малфой и всё.       — Иди, — его палец царапает сосок, а губы находят его любимое и чувствительное место под подбородоком.       Видимо, Гермиона останется ещё на чуть-чуть. А завтра… Завтра без него она соберётся с мыслями и вернётся на внешние рубежи, перестав бороться с собой на внутренних.

            Штаб-квартира Ордена Феникса, Май 13:55.

             Той ночью Гермиона всё же оставляет его одного. Трусливо сбегает утром, пока он сопит в её кудри после того, как они около часа изматывают друг друга ласками. На улице Гермионе кажется, что уйти вот так — ошибка. Надо было остаться и поговорить с ним.       — Кажется, наш отряд пропал, — Гарри показывает на карту в зоне, где было наступление. У него кровит плечо, а Гермиона с трудом вспоминает мутные от грязи и смерти образы. — Ищем уже неделю. Безуспешно. Вызвал тебя, думал, что может у вас есть хоть какая-то информация. После ползучей атаки вы с Дином были в самом пекле. Помнишь что-нибудь?       — Ничего. Я плохо помню ту ночь.       Гарри тяжело вздыхает, трёт глаза. Гермиона разглядывает устье реки, поделённое на два рубежа.       — Мы чудом прорвались через баррикаду тогда.       Он сворачивает карту, не давая Гермионе вдуматься в произошедшее достаточно долго.       — Если с Дином на следующей неделе увидите что-либо, доложи мне.       — Угу.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Июнь 21:06.      

      Малфой приподнимает её ногу, забрасывая голень через изгиб локтя и уткнувшись в потный висок, медленно входит в неё. Гермиона напряжённо хмурит лоб, сжимая пальцы его руки за шеей. Сдавленно стонет.       Малфой издаёт рычание, когда его бёдра делают неглубокий толчок. Он стискивает кожу под коленом до боли.       — Ещё, — сипло просит Гермиона, приоткрывая глаза. Его рассеяный взгляд встречается с её, и она повторяет уже шёпотом. — Ещё.       Следующие движения вызывают волну острого удовольствия от позвончника до затылка. Гермиона привыкает к нему, всё больше теряя ощущение реального мира. Она слепо ищет его губы, а попадает в щеку, когда Драко снова качает бёдрами. Будто хочет сильнее и глубже обычного.       — Так хорошо?       Гермиона пытается что-то сказать, но из горла вырывается коротое хныканье. Она сжимается, выдыхает с глубоким стоном и принимает его. С каждым разом его член выходит из неё и плавно возвращается обратно. В месте, где соединяются их тела, печёт удовольствие. С каждым разом скольжение легче, а Гермиона податливее.       — Чёрт, — его зубы впиваются ей в плечо. Гермиона плотно закрывает глаза и сосредотачивается на ощущениях. Она отчётливо слышит звуки шлепков, их смешивающееся громкое дыхание, ругань.       Малфой тянет ногу выше, и Гермиона приоткрывает рот, ощущая, как приятно меняется угол проникновения.       — Я сейчас… Я… — хрипит он. Толчки учащаются. Малфой сбивается с ритма. Напряжение внизу живота растёт. Гермиона находит его руку, сплетает пальцы, задыхается. Он целует её.       Гортанный стон прямо в рот. Драко резко выходит из нее, кончая на внутреннюю часть бедра, быстро проведя несколько раз рукой по члену. Тяжело дышит на протяжении несколько минут, упираясь носом ей в шею. Его внимание сосредотачивается у неё между ног.       — Стой, — она хватает его за запястье. — Погоди. Дай мне немного времени.       Малфой медленно кивает и откидывается на подушки.       Так они и лежат в тишине. Каждый думает о своём.       Гермиона закрывает глаза. Неожиданно на неё накатывает усталость. Рука Малфоя ложится на задницу, оттягивая ягодицу. Она не обращает внимая, пока он не касается губами бока. Ей нравится ощущать его тело рядом с собой, поэтому уголком губ она улыбается.       — Нам нужно противозачаточное, — нестрого бросает она Драко, пока тот прослеживает поцелуями дорожку до её ключицы, чтобы всосать кожу и двинуться дальше. — Это рискованно.       — Ага, — кончик его носа гладит её скулу. — В следующий раз обязательно.       — Я серьёзно, Малфой, — останавливает она его губы, прикладывая указательный палец ко рту. Его губы обхватывают палец, всасасывая фалангу. Неожиданно это действие возбуждает Гермиону. Он потирает бёдра между собой, когда его ладонь раздвигает их, начиная ласкать её. Гермиона хочет что-то ещё сказать, но вместо этого бормочет что-то невнятное, сжимая простыни. Малфой мягко шепчет ей на ухо, ускоряя движения.       — Твоя очередь.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Июнь. 23:06.

              Гермиона задумчиво касается губ, пока Дин разбирает на детали глаз Грюма под микроскопом. Нотт пишет Драко очередное письмо, которое она должна передать сегодня ночью. Кажется, с ним он общается куда больше неё.       — У нас есть ещё свободные порталы? — спрашивает Гермиона Дина, который меняет линзу в очках. Теодор хмурится, отрывая перо от бумаги.       — Невилл взял последний больше полугода назад, но есть старые.       — Ты можешь их перекодировать?       — Конечно, если ты их трансфигурируешь. И тогда чисто теоритически...       — Но это легче лёгкого, — ухмыляется Гермиона.       — Я не сомневался в твоей гениальности, — мычит Дин.       — Взаимно.       — Только мне нужны точные координаты места.       Гермиона заминается, втягивая воздух сквозь зубы. Они обмениваются с Тео многозначительными взглядами.       — Что такое? — спрашивает Дин, отвлекаясь от своего занятия. Гермиона может разглядеть несколько брызг чернил на его подбородке.       — Да ничего.       Тео ёрзает на месте, наблюдая за ними. Дин смотрит на неё с недоумевающим выражением лица, явно не понимая причину паузы.       — Как, кстати, продвигается «Камелот»? — говорит она, чтобы отвлечь его.       — Наполовину готово, — улыбается он, словно говорит о выпечке на заказ, а не о бомбе для убийства диктатора. — А у тебя?       — Где-то так же. Укладываемся.       — Отлично. Я пока пойду наверх, возьму порталы, а ты запиши точные координаты. Окей?       — Давай, да.       Когда Дин выходит из комнаты, то Теодор откладывает письмо и прямо в лоб справшивает:       — Ты доверяешь ему?       — Мы вместе с начала войны. Я доверяю Дину больше, чем себе, Тео.       — Ладно, — кратко говорит и медленно кивает, а после снова утыкается в письмо.       Гермиона возвращается взглядом к глазу, гадая, почему Дин так не бросает затею сделать похожее устройство слежения.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Июнь 2:06.

             До ноздрей доносится горелый запах. Гермиона переворачивается со спины, лениво слезая с кровати, и идёт на кухню. Она останавливается в проёме двери, наблюдая, как Малфой в одном белье отскакивает от разбрызгивающегося кипящего кофе и проклинает его. Один взмах палочкой, и она останавливает происходящее. Он оборачивается, пробегаясь глазами по её обнажённому телу. Гермиона сжимает губы, чтобы не рассмеяться.       — Тебе весело, Грейнджер?       Гермиона отрицательно качает головой, утыкаясь в тыльную сторону ладони.       — Ты наслаждаешься моими мучениями, да?       — Нет... — она делает вид, что абсолютно серьёзна. — Я всё понимаю. Сварить кофе невероятно сложно. Почти героически.       Малфой приподнимает брови, на его лице проскальзывает тень игривости:       — Я бы на твоём месте сейчас бежал.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Июнь 3:06

      Она цепляется за его плечи, опускается вниз и раскрывает в немом стоне рот. Драко стискивает её ягодицы, направляя движение.       Она смотрит ему в глаза. Каким-то образом сегодняшняя ночь другая. Они каждый раз пробуют что-то новое, но сегодня особенно.       Она знает, что когда-нибудь в этом мире всё будет кончено. А вот это между ними, настоящее и искреннее, оно навсегда. Гермиона уверена, что теперь эти ладони, знающие её тело и смыкающиеся с её ладонями, такая мелочь, незаметная, но безумно важная.       — Блять, — беспомощно шепчет он, когда Гермиона откидывается назад и продолжает смотреть на него и двигаться. Она сгибает руку в локте, чтобы опереться о его голень и снова насадиться. Кончики пальцев его правой руки тянутся к груди и касаются сосков. Другая ладонь находит её бедро. Она выгибывает спину, ощущая как мышцы вагины сжимаются.       Его живот напряжен. Рот приоткрыт. На лбу выступает пот.       Гермиона закусывает губу, ища устойчивый средний ритм. Малфой не выдерживает и резко дёргается вперёд, опрокидывая Гермиону на спину и серией глубоких сильных толчков вбивается в неё.

      Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Июнь. 3:26

             Её тело ломит от усталости, но она приятная. Ради такой усталости Гермиона готова и дальше не спать всю ночь.       Щека Малфоя лежит на её животе. Гермиона обнимает его бока ногами, пятками касаясь бёдер. Руками она зарывается в его мягкие волосы. Ей так хорошо. Скоро рассвет, но никто из них не торопится.       — Я кое-что принесла тебе, — говорит Гермиона в темноту, и Малфой поднимает голову, устремляя к ней заспанный взгляд. Она призывает сумочку и достаёт мыльные пузыри, бросая их на кровать. Малфой хмурится, беря их в руку.       — Ты хочешь, чтобы я... э-э-э... Засунул это в тебя?       — Это портал, идиот.

Орден Феникса. Лондон. Июнь. 06:33.

      Перед тем, как отправиться с Дином на миссию, она заглядывает в коморку к Снейпу. Из-за последствий наступлений Гермиона даже не может выбраться в мир под прикрытием, чтобы достать себе волшебные или магловские контрацептивы. Спрашивать у знакомых и друзей рискованно. Все знают, что она ни с кем не встречается. Время на варку зелья отнимает конструирование таймера. Все ночи же Гермиона проводит с Малфоем. Профессор входит как раз тогда, когда Гермиона перерывает первую полку в поисках нужного зелья. Она думала, что Снейп будет спать в такое время. Видимо, как и все они, он старадает бессонницей.       Она замирает, медленно оборачиваясь и судорожно пытаясь найти оправдание.       — Мисс Грейнджер? — профессор задерживает на ней тяжелый взгляд. — Вы что-то искали?       Дракл. Как же быть.       — Нет, профессор.       — Но с какой-то же целью вы решили ограбить меня? Раз запрос через штаб не сделали?       Гермиона краснеет.       — Ээээ… Мне просто нужна была парочка редких ингредиентов.       — Вот как? — Снейп поднимает подбородок, скрещивая руки на груди.       — Да, но их у вас нет… Поэтому, спасибо, да. Мне надо отправляться на миссию.

Север Англии. Река Тис. Июнь. 19:33.

      — Дин?       — Да?       — Порталы идеально работают.       — Другого и быть не могло.       Они молча идут по лесу, пытаясь отследить следы пропавшего отряда и всё больше удаляясь от устья реки. Им встречается несколько сгнивших трупов, вырытые траншеи и пару палочек погибших, которые они забирают с собой. У Гермионы болит голова, но она сжимает зубы и отслеживает местность по показаниям, которые отдаёт ей Гарри.       Гермиона присаживается и откидывает гнилую листву с земли, чтобы открыть несколько засохших в грязи следов.       — Они были тут недавно, — говорит Дин. — Это очень далеко от места сражения.       — Плен?       — Они бы сразу же убили их.       — Очень маловероятно, — скептически говорит Гермиона.       — Мы оставили их тогда ради Гарри, чтобы они обеспечили тыл. Ты отдала им приказ распылить сок тентакулы, помнишь?       Гермиона качает головой, снова ощущая укол боли в виске: — Я так плохо помню ту ночь. Всё произошло настолько быстро…       Дин странно смотрит на неё, прежде чем двинуться дальше в рощу. Они проходят около километра, когда натыкаются на разбитый шатёр.       — Эй, Дин! Смотри!       Гермиона ускоряет шаг и переходит на бег, перескакивая через несколько брёвен. Вдруг она спотыкается. После того, как опускает глаза вниз, между двух поваленных осин она видит лицо бойца Ордена с серо-фиолетовыми трупными пятнами. Его пальцы стискивают знакомый теперь уже грязный красный флакон. Подошедший Дин присаживается над трупом, расцепляет намертво сжатые пальцы, чтобы достать треснутый пузырёк.       — Это наши, — мрачно проговаривает он, быстро перемещаясь дальше по лагерю и поднимая из листвы следующий труп.       Гермиона переводит заторможенный взгляд с Дина на остальную местность. Глазами она находит ещё несколько тел, сваленных около заграждений или посреди лагеря. Она даже может восстановить по их положению, кто где был, когда это случилось. Тот, кого они нашли, видимо, должен был распылить сок, произнеся заклинание.       Рядом слышится тяжёлый вздох. Гермиона прикрывает глаза.       — Семь. Это они.       Гермиона сжимает палочку так, что ей кажется ещё чуть-чуть и она переломит её надвое.       — Они забыли наколдовать пузыри, Гермиона. После того, как начали распылять сок. Святой Мерлин...       Это никогда не закончится.       — Мне… Ты сделала, что должна была.       Дин прав. Выбора не было, не надо винить себя. Приказ был необходимостью. Почему же тогда сейчас ей снова сложно сделать вдох от боли в груди.       — Вызывай Гарри. Немедленно.

Косая аллея, Июнь 19:06

      Гарри говорит ей одно, после того как она рассказывает ему про отравление: «После такого Гермиона, я не хочу больше верить в людей. Это же бесчеловечно вот так убить всех.»       За правду он будет ненавидеть Гермиону так же сильно, как ненавидит врага.       Факт того, что всё это произошло по её вине, Гермиона замалчивает. Дин сжимает её руку, когда она говорит о вине Пожирателей. В этом жесте она чувствует его одобрение. В какой-то момент она понимает, что больше не может находиться в одной комнате с убитыми, поэтому выбегает на улицу, отвечает Дину, что ей необходимы зелья и тут же исчезает под его возгласы в спину.       По правде, последние несколько часов она мечется как призрак по улицам, словно старается наткнуться на кого-то, кто бы сразу же избавил её от суровых голосов в голове, которые она никак не может заткнуть. Гермионе некуда больше идти. В очередной раз война доказывает одно: она обречена остаться чудовищем. У неё нет выхода и никогда не было. Не стоит надеяться на то, что любовь или дружба спасёт её.       Кто-то задевает её плечом. Но ей настолько всё равно, что она сильнее натягивает капюшон мантии на голову и идёт дальше по высохшей от недавнего дождя улице.       — Это же Гермиона Грейнджер! Слышите? Гермиона Грейнджер!       Они узнали её. Наконец-то.       Она даже не успевает обернуться, как сила заклинания ударяет в спину. Гермиона падает, переворачивается с груди на спину, отползает и выхватывает из заднего кармана палочку. Выдает несколько слабых щитовых, прежде чем встать. На неё надвигается целый полицейский отряд. Гермиона отскакивает от недолетевшей Авады, а когда поднимает палочку, чтобы швырнуть ответное убивающее, то краем глаза замечает красный щит, который летит справа. Хруст. Часть палочки отлетает под ноги. В следующий миг острая ослепляющая боль пронзает её. Она не сразу понимает, что произошло. Поднимает ладонь, которую трясет так, будто по кости ударили молотком. Мясо и кровь.       Из горла вырывается хрип. Гермиона горит изнутри, словно сотни ножей одновременно впиваются в неё. Мир вокруг смазывается.       У неё нет фаланг на двух пальцах. Гермиона никогда не была настолько близка к смерти, как сейчас. Поэтому, когда головокружение усиливается, она позволяет себе упасть и отпустить контроль под приближающийся гул голосов. Её измученное больное сознание, наконец, приобретает покой.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Июнь 21:06.

             Первое, что Гермиона видит, когда открывает глаза — разбросанные пустые пузырьки от зелий, бордовые марли и пачку сигарет. Обстановка странно напоминает заброшку в Манчестере. Она медленно двигается, начиная шевелить пальцами на ногах, а после переходя к конечностям. Спустить ступни на пол ей удаётся с трудом. Подташнивает. Она пытается восстановить цепочку событий в голове, когда натыкается на перебинтованную руку. И тогда Гермиона вспоминает то ужасное зудяшее чувство вины внутри. Она не мертва. Она выжила. Она утыкается в ладони, не зная, что чувствовать, восторг или разочарование.       Где-то справа слышатся глухие шаги. Она поднимает глаза. Перед ней он: сжимает кулаки, губы. При полном параде, пугающий в своей чёрной военной мантии со знаками отличия Пожирателей. Драко взбешён. За всё время она ни разу не видела его настолько сердитым, даже тогда с антидотом в нём не было столько ярости.       — Привет, — слабо говорит Гермиона.       Драко прищуривает глаза. Скрип стула, который он тащит, чтобы сесть на него, заставляет Гермиону поморщиться. Он подпирает правой рукой подбородок и прожигает её взглядом. Она опускает вниз глаза, обнимая себя руками и впервые чувствуя себя настолько неуютно рядом с ним.       — Я....        — О чём ты, блять, думала?       Его голос не обвиняющий. Гермиона не думала, что Драко, в целом, может использовать такой тон. Усталый, отчаянный, но всё ещё злой.       — Я не знаю, — Гермиона пожимает плечами, во рту стоит едкий привкус разочарования. — Я просто…       — Ты хотела...? — Малфой осекается, будто боится произнести это слово.       Гермиона спокойно смотрит на то, как двигаются его тонкие губы и не знает, что ответить ему. Она могла бы сказать правду, что после произошедшего это была её первая мысль, но вместо этого Гермиона утыкается в руки, покачивается и всхлипывает, а дальше просто не может остановиться. Всё, что она успевает, — беспомощно размазывать капли по щекам. Проходит десять секунд, Гермиона считает каждую, прежде чем он оказывается рядом и обнимает её за плечи. Гермиона сжимает ткань его мантии здоровой рукой. Она снова борется. Снова в себе.       — Я не уверен, что кто-то из твоих не видел меня. В Мэноре докладывали ещё об одном человеке.       Его грудь поднимается от долго воздоха. Гермиона смыкает со всей силы веки, ощущая мнимое ощущение безопасности. Самый большой обман в её жизни — это то, что можно быть в безопасности. В её груди разбухает ком. И чувство, которому ей не дать название, увеличивается, когда он повторяет и повторяет одно:              — Я не буду умирать вторым, Грейнджер. Даже не найдейся, что я дам тебе просто так уйти. Только не так. Не после всего.             

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Июнь. 18:06.

             Когда Гермиона возвращается домой, то первый человек, которого она видит — Невилл. В его руках два сэндвича, на футболке два жирных пятна.       — Она здесь! Гермиона здесь! Быстро сюда! — выкрикивает он, и тут же на кухне появляются все агенты, чтобы передать её из рук в руки. Она принимает поддержку Симуса, Кэти, благодарит других авроров и снова оборачивается к Невиллу, чтобы быть в который раз обнятой.       — Как ты смогла выжить? — Невилл приподнимает её над полом, и Гермиона издаёт писк от того, насколько сильно он сжимает её. — Рон с Гарри уже отправили поисковые отряды. Нам пришлось продержать Нотта в подвале весь день, пока они были здесь.       — Я... Мне удалось... Точнее... — Гермиона путается в словах. — У меня был портал. После ранения я сразу переместилась в безопасное место.       — Я видел, как ты потеряла сознание, — толпа расступается, и Гермиона сталкивается взглядом с вялым Дином, который поднимается наверх только сейчас.       — Да, я упала от болевого шока, — она поднимает перебинтованную руку. — Но быстро очнулась. Ты пошёл за мной?       — Сразу же. Я был один. Я пытался, но они быстро раскрыли меня. Началась погоня... Я еле успел выбраться оттуда.       — Не стоило, Дин.       — Главное, с тобой всё хорошо. Мы все очень боялись за тебя, Гермиона. Но это уже неважно, да? — слабо улыбается он. — Ты здесь. Ты жива.

Штаб-квартира агентов, Пикадилли. Июнь. 19:06.

      Напряжённая спина Дина в её комнате заставляет Гермиону нахмуриться. После часа разговора, выданных зелий для восстановления и восклицаний по поводу её чудесного спасения, ей всё же удаётся сбежать наверх к тому месту, о котором она больше всего мечтает сейчас — тёплой и мягкой постели.       — Снейп передал тебе, — по-странному тихо говорит он, указывая на несколько зелий на комоде около кровати. — Не думал, что у тебя кто-то есть.       Гермиона берёт одно и читает наклейку: «Фетус: Лучшее средство для контрацепции во всей магической Великобритании.»       Она садится на кровать, ощущая, как всё лицо горит от стыда.       — На всякий случай.       — Полугодовой запас, Гермиона?       Гермиона вздыхает, начиная расшнуровывать ботинки:       — Это предусмотрительность. Ничего более.       Дин оборачивается к ней. Она видит мыльные пузыри в его руке, которые он несколько раз подбрасывает и кидает на кровать. Гермиона останавливается, сжимая между двумя пальцами шнурок.        — Ты выронила, когда была там, — спокойно говорит он, а Гермиона лишь больше напрягается всем телом и сглатывает, ощущая как сухое горло смачивает слюна.       — Спасибо, Дин.       Он хлопает в ладоши, и Гермионе вдруг становится слишком душно в комнате, будто кто-то включил оттопление.       — Дин... Это не то... Это не...       — Слушай, я всё понимаю. Не надо мне объяснять.       — Ладно.       — Я здесь не за тем, чтобы проверять твои версии. На самом деле, я просто хотел попросить тебя достать несколько деталей. Наверное, ты лучше знаешь, где их можно найти. Да и тебе не надо каждый раз просить разрешение на передвижение, — Дин взмахивает палочкой, и к порталу приземляется список, написанный его неразборчивым почерком. — Это для «Камелота». Думаю, пока ты не восстановишься, лучше сосредоточиться на материальной части нашего плана.       — Без проблем. Я принесу всё, что нужно.       Дин сдержанно кивает, идёт к двери. Прежде чем закрыть её, он останавливается на несколько секунд, будто хочет что-то сказать.       — Дин? — вырывает она его из раздумий, щурясь от полоски света из холла.       Он крепче хватается за ручку, делает огромный шаг вперёд и выходит из её комнаты.       

Заброшенная Штаб-квартира агентов , Манчестре. Июль 21:06.

                    — Я говорю тебе, Грейнджер, Салазар и Годрик были любовниками, — смеётся он ей в висок, перелистывая страницу мемуаров архитектора Хогвартса.       — Это имеет значение? — Гермиона щипает его за бок, начиная читать первую строчку.       — Тебя это не забавляет?       Гермиона закатывает глаза, отнимает у него книгу и захлопывает её:       — Мне куда более интересен результат их труда, чем личные отношения.       — Зануда.       — Иди ты, Драко.       Сегодня хороший день. Возможно, не настолько хороший, чтобы Гермиона забыла о войне. Но достаточно, чтобы выйти прогуляться по летнему приятному Лондону.       Гермиона тянется всем телом, вставая с дивана. Ей надо добыть ещё последний пункт в списке для Дина. Да и подышать свежим воздухом, вытащив Драко на улицу, не лишнее. Вряд ли, правда, он будет за. Тем не менее, у него просто нет выхода.       Её не пускают на операции, а потому все дни она проводит в Манчестере. Кости срастаются, кожу лишь немного тянет после ранения. Драко приходит, остаётся с ней на пару часов, снова уходит, пока она собирает и разрабатывает оружие. Иногда бывают дни, когда они вместе постоянно. В его присутствии мысли о смерти постепенно уходят. Ночью же всё особеннее.       Уже месяц всё происходит по одному алгоритму: они видят друг друга, и этого достаточно, чтобы она или он не вытерпели. Сегодня Драко прижимает её к двери, пока трахает. К концу у Гермионы дрожат ноги от перенапряжения, кружится голова. Он много говорит во время секса. Часто с утра она рассматривает следы на коже, касаясь их пальцами. Каждый раз жаркий, дикий, лишающий сна, но Гермиона не жалуется.       Ей это нужно. То, насколько чиста и ясна её голова после секса с ним. Нет, такого она никогда не добьётся самостоятельно.       Борьба межу сторонами идёт так, как Гермиона предполагает. Несколько стычек после её появления в Косой Аллее, а после — затишье, краткосрочное и ожидаемое. Грядёт что-то масштабное, и это ощущается в воздухе. Главное, чтобы они успели раньше, чем Пожиратели. Гермиона перепроверяет, планирует и конструирует таймер для бомбы, которую она в образе Тео пронесёт в мэнор.       В конце либо они победят, либо их раскроют, надругаются над телами и грохнут. Либо мы, либо они — все войны этим заканчиваются.       Дин отдаляется от неё, поэтому в штабе она почти не видит его. Ходят слухи, что он много общается с пленными у Гарри и не выходит из подвалов. Гермиона старается выбросить из головы назойливые мысли о том, что друг видел лишнее. В конце концов, он бы точно тогда сказал ей о Малфое.       — Мне надо в Лондон, — бросает она ему, натягивая джинсы и свитер.       — Опять? — стонет Драко, ловя рубашку, которую она стягивала с него часом ранее.       — Это последний раз.       Драко недовольно поднимается с дивана, и Гермиона не может не задержаться взглядом на его теле. Её наполняет чувство удовлетворённости. В кои-то веки.       — Грейнджер, только не говори, что ты снова заставишь меня... — Гермиона трансфигурирует его форму в магловскую одежду раньше, чем Малфой заканчивает. — Куда же без этого.       Он зачёсывает волосы назад. Гермиона невольно зависает, следя за его ладонью. Малфой пользуется возможностью, посылая в неё заклинание, и лукаво тянет уголок губ в ухмылку.       Горло Гермионы стискивает галстук, бёдра обхватывают гетры. Она видит знакомые лакированные ботинки на ногах. Обхватывает ладонями край короткой юбки в гармошку и тянет её, рассматривая ткань. Школьная форма. Только всё куда более. Более откровенное.       — Что это?       — Моя небольшая фантазия, — хмыкает он, взяв пачку сигарет со стола.       — Слушай... — понижает тон голоса Гермиона. — Я трансфигурирую твою одежду по необходимости.       — А я из прихоти. Для своего удовольствия, — издаёт смешок Малфой, подмигивая ей, и направляется к выходу.       Гермиона уговаривает себя обратить его заклинание, но невольно задумывается о словах Малфоя и опускает палочку вниз.

      Ламбет, Южный берег Темзы. Июль 21:06

                    И всё же сегодня хороший день. Задачи выполнены, данные собраны, остаётся только дождаться нужного дня и утащить Лорда из нормального мира подальше. Так, чтобы возродиться не смог.       Сигарета в пальцах тлеет. Гермиона поднимает глаза вверх на колесо обозрения, разглядывая смазанные огни и людей, превращающихся в безликие точки с набором высоты. Лондон девяносто девятого: летний вечер, шум выходной суеты, неизвестные вокруг, занятые частными жизнями. Никакой крови в допросных, бурыми пятнами въевшейся в стол, никакого уныния и искаженных от ужаса лиц. Она счастлива. Как в старые времена. На один день всё у неё по-прежнему. За исключением человека за спиной. Иногда ей кажется, что Драко, вот такой, обычный солдат, как и она сейчас, — просто плод её воображения. Если Гермиона развернётся, то он исчезнет, и она больше не увидит его.       У Гермионы слишком много причин, чтобы перестать развивать эти отношения. А Малфою, видимо, не нужны никакие причины, чтобы наплевать на её моральные ориентиры и целовать губы до посинения.       — Ты разбиваешь мне сердце, — Малфой играет бровями и останавливается рядом с ней, задирая голову. — Не продержалась и часа, а я до сих пор в этом во всём.       — Ты заслуживаешь, — весело говорит Гермиона, скашивая взгляд на его тёмные джинсы и чёрную толстовку с ярко-розовым черепом. Он облизывает губы, и на этот раз улыбается. Нет, Гермиона не будет улыбаться в ответ. Ни за что.       — А если я правда влюблён? — он поворачивает к ней голову, и Гермиона закатывает глаза. — Ты ужасно жестока. Лишаешь меня удовольствия.       — Не смеши меня, — она делает неуверенный шаг к нему, толкая плечом плечо. — Ты скорее съешь жабу.       — Вот как?       — Удиви меня.       Малфой давит улыбку, подходит к ней и поднимает за подборок, заставляя посмотреть в глаза. Отнимает у неё сигарету, затягиваясь и выбрасывая куда-то себе за спину.       У Гермионы подскакивает пульс. Она думает «мать твою» и «куда бы сбежать».       — Закрой глаза, Грейнджер, — одними губами произносит он.       Гермиона вздрагивает, когда он проводит костяшкой по её щеке.       Они столько пережили. Она может доверить Малфою свою жизнь. Он убивал за неё, а она за него. Она знает, как это — быть близко к нему, как никто.       Господи, господи, господи.       Она ведь обещает себе в начале, что это тот самый простой обезличенный секс. Такое враньё.       Гермиона знала, что этим всё и закончится. Рано или поздно чувства всё равно бы нахлынули.       Она закрывает глаза. Губы Малфоя касаются её век, целуют её шею, лицо. Столько уязвимости, нежности, бережности. Ничего из этого она никогда не ждала от него.       Гермиона всхлипывает, прижимает его горячую сухую ладонь к щеке и открывает глаза. Втягивает его запах в легкие.       —Я… — шмыгает носом Гермиона.       — Шшшш… — выдыхает он, касаясь своим носом её.       У Гермионы слишком много причин, чтобы перестать развивать эти отношения. А Малфою, видимо, не нужны никакие причины, чтобы наплевать на её моральные ориентиры и целовать её губы до посинения. Гермиона должна давать название тому, что не может выразить, вернуться к своим и быть преданной, Малфой же должен выполнить часть договора. Возможно, предать её.       Вместо этого Гермиона в очередной раз плюёт на все правила и первая целует его.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Июль. 21:06.

      Ночи с ним не бывают долгими.       Война же, кажется, тянется всю её жизнь. Нет ни места, ни времени думать о чём-то, кроме умирающих выживших. Смерть ждёт в прихожей, стоит вернуться домой. Вездесущее изнемождение в сумерках. Их век полон бессвязных событий в растянутом от меланхолии времени. Каждый из них представляет себя на той стороне ещё до того, как попадает туда.       Сегодня её день начинается с Малфоя и им же заканчивается. В разгар войны он обретает с ней мир, хотя оба они знают, что это всего лишь двадцатичетырёхчасовая иллюзия.       Её голова лежит у него на плече. Его пальцы касаются её обнажённого живота. Малфой сгибает ногу в колене, и Гермиона рисует только ей известный узор на его бедре. Они сидят вот так неопределенное количество времени, нагие, усталые. Момент тянется, тянется. Всё между ними теперь сокровенное, сложное.       Она сплетает их пальцы. Его горячее дыхание опаляет ухо. Спиной она ощущает мышцы его груди. Вспоминает неровный длинный шрам, который знает наизусть. Гермиона смыкает губы вокруг сигареты, возратившейся после очередной затяжки. Дым петлями убегает вверх в густую темноту потолка.       Между ними всегда разговоров меньше, чем касаний, полуулыбок в плечо и взглядов глаза в глаза. Когда она здесь, когда она с ним, нет ничего, кроме отчаянной неуместной радости. Никто и никогда не целовал её так. И дело не только в том, что сегодня, как и всегда, отвратительный день, а Малфой избавляет её от мыслей, позволяя пустоте в её голове шириться и расти. Нет, на самом деле, её сердце разбухает от того, что оно насыщенно новыми, непригодными для них чувствами. Они влюблены.       Нахуй войну.