Союзники

3 км от Норы. Февраль. 6:00.

      Теперь Гермиона знает, как звучит апокалипсис.       Заедающие помехи по радио. Идиотский смех подвыпивших друзей. Он пахнет горелой плотью и керосином.       Конец мира видишь в мелочах: в потерянном взгляде лучшего друга, наматывающего круги по квартире, в палочке, торчащей из горла изнасилованной семикурсницы, в пустых вваливших глазницах Пожирателя под тяжестью подошвы. В смерти, пока ещё случайной, но от этого не менее дикой.       Первое время ты пытаешься сбежать, прячась в собственных мыслях и рутине. Исчезаешь в тошнотворном запахе алкоголя на кухне, пропитавшим каждую клетку твоего тела. Теряешься в бессмысленных сплетнях за завтраком. Но голос внутри вкрадчиво шепчет на ухо: «Иди и смотри».       И вот ты посреди поля, где-то недалёко от Норы: изо рта летят проклятия, а перед глазами ни одного разборчивого лица, ни единого проблеска, кроме хряста и крика. Ты не знаешь, сколько времени твои руки совершают одни и те же движения. Ты не понимаешь, где свой, а где враг. И никакие красные повязки на рукавах не помогают различать в кого целиться. Ты в аду, а имя ему — война.       Пот заливает глаза. Ты задыхаешься. Глохнешь от взрывов.       Щит. Атака.       Атака. Щит.       Кто-то сдвигает тебя в бок, отгораживая от зелёной вспышки. Она пролетает в сантиметре от щеки. Запотевшие очки с разбитым стеклом. Гарри парирует проклятия, обхватывая тебя свободной рукой за плечи и прижимая к себе. Лицом к лицу вы отбиваетесь от шквала сине-зелёных проблесков. Где-то справа скачет макушка Кэти.       Ты потеряла половину своих людей в колосьях этого поля. Но твоё «не щадить», брошенное им в спины, работает лучше, чем любое зелье удачи. Гарри не знает об этом. Ему и не следует знать.       Вы отдаляетесь от врагов по шагу в минуту. Сквозь рёв голосов Гарри кричит тебе в висок: «Отступаем». От его «Экскульсо» клён в двух метрах стонет, раскалывается на две части и падает на толпу псов, придавив больше половины отряда к земле. Твоё оглушающее залетает Пожирателю в солнечное сплетение, откидывая его, как снаряд катапульты, в колонну из четырёх приятелей.       Это ваш шанс.       Ты хватаешь за руку Кэти. Её ногти царапают тыльную сторону ладони. Ваши ноги движутся в унисон, расквашивая бурую грязь при каждом шаге. Гарри сзади, прикрывает, швыряя заклинания в оставшихся псов. Лёгкие горят, и, кажется, ты сейчас упадёшь без сил, но вместо этого только перебираешь ногами быстрее.       Ладонь Кэти выскальзывает из твоей. Она падает, зажимая бок и судорожно выдыхая от боли. Через секунду твои руки в её крови.       Яркой. Красной-красной.       Чёрная фигура приближается к тебе, сжимая палочку в жилистой руке. Гадкий лоснящийся плащ. Алебастровая маска-череп, которую хочется сорвать и расцарапать лицо.       Кровь густеет в венах. Зубы крошатся друг о друга. Ты сжимаешь кулаки. Пригибаешься как зверь, выслеживающий добычу. Сужаешь глаза, чтобы сконцентрироваться на цели. А когда пёс подходит достаточно близко, твои губы произносят: «Круцио». Гнев, копившийся внутри месяцами, материализуется в магию. Пёс падает ничком в грязь. Ты принуждаешь его страдать: выгибать спину и выпучить жёлтые белки глаз. У него хрустят кости — настолько сильна твоя интенция отомстить ему. За всех. За Парвати, за Ханну. За будущее.       И тебе всё равно. Потому что ты не можешь остановиться. Произносишь проклятия ещё и ещё. И от каждого его визга внутри умирает часть тебя, освобождая место чему-то новому.       «Умри, умри, умри, — выплёвывает внутренний голос, заставляя сильнее сжимать палочку. — Сдохни, тварь!»       Удар в бок. Тебя отшвыривает назад. Ты ударяешься головой об землю. От падения весь воздух выбивает их лёгких. Ты надкусываешь щёку. Затылок пронзает боль. Гарри отворачивается от тебя, чтобы связать Пожирателя. А после быстрыми шагами возращается, поднимая с земли за грудки. Начинает трясти за плечи, словно кусок тряпья.       — Что ты, мать твою, творишь, Гермиона?! Драккл, ты совсем поехала крышей?

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Февраль. 9:00.

      Сдохни, тварь!       Пластинка заедает. Слова преследуют по возращению в убежище. Гермиона знает: нет ничего честнее желания убить. Если бы не Гарри, она бы сделала это. Правда, это всё равно бы не помогло. Гнева бы стало только больше.       Сажа на коже, смешанная с кровью и грязью. У неё чешутся поры. Лицо, как подошва ботинка. А глаза — разве это её глаза? Пустые. В них нет дна, как ни старайся найти. Кажется, Гермиона больше не узнаёт себя. Эта женщина перед ней — незнакомка. Вымученные складки у уголков рта отталкивают её, напряжённая борозда между бровей пугает.       Пальцы оставляют грязный след на поверхности зеркала. Гермиона закручивает кран, опускает горячее влажное лицо в раковину, наполненную водой до краёв. Холодно. Это не отрезвляет её. Она держится, пока лёгкие не начинают гореть от недостатка кислорода. Выныривает. Бордовые капли падают на запястье. Глубокий вдох. Она смотрит на грязно-розовые полосы на лице. Через секунду отпечаток её эмоций остается на белизне полотенца. Внизу живота распускается тугой узел.       Через пять минут Гермиона выходит из ванной, зная, что там её не ждёт ничего хорошего. Её часть отряда у стены, обрабатывают раны и зло зыркают в соседний угол комнаты. Вторая половина людей на противоположной стороне отвечает тяжёлыми взглядами. В воздухе — напряжение, от которого лопаются барабанные перепонки.       — Всё хорошо, Гермиона? — Кормак сжимает её плечо, пытаясь заглянуть ей в глаза. У него рассечена губа, а шрамы на руках обещают ей его преданность. Где-то там один бледный шрам опоясывает ошейником его мощную шею. Когда-то её пальцы зажимали его артерию, а он был на грани жизни и смерти.       — Ничего серьёзного, — говорит она ему, чтобы успокоить. — Кэти?       — В лазарете. Дин пытается договориться с Падмой. Ты знаешь, какой последней сукой она иногда бывает.       Гермиона закатывает глаза, пытаясь найти взглядом Гарри и Рона. Они за столом — спорят.       Сообщаю, в последний урожай из двадцати корнеплодов погибло десять. Сообщаю, в последний урожай из двадцати корнеплодов погибло десять!       Гермиона затыкает радио заклинанием. И ток скворчит по его антене, смешиваясь с волшебством.       — Давайте соберёмся завтра утром, хорошо? — она оглядывается. — Отдельно.       — Тебе точно не нужна помощь?       Гермиона качает головой, хотя её мысли наслаивают доспехи. Кормак кивает, давая знак нескольким людям из команды. Их плечи расслабляются, стоит ему вернуться обратно.       В комнате душно до тошноты. Мышцы ног слабо дрожат после нагрузки. Гермиона очищает одежду, наблюдая как Гарри что-то доказывает Рону. Он мрачнеет, а после сдержанно кивает, нахмурив густые рыжие брови.       Она подходит к ним, спрятав палочку в задний карман. Очередная нотация не заставит себя ждать, но её можно сократить вдвое, если замолчать. Гарри отрывает карандаш от карты, когда кончики её пальцев касаются края стола. Некоторое время он ничего не говорит, и Гермиона ёжится от неловкой паузы.       — Ты отстранена от заданий, Гермиона, — бросает ей Гарри, оглядывая её осуждающим взглядом из-под разбитых очков. — На три недели.       — Что? — Гермиона разводит руками, ощущая привкус грязи на кончике языка. Члены отряда Рона в углах кабинета оглядываются на неё, пряча глаза. — Из-за чего?       Гарри поворачивается к Рону, словно ищет его поддержки. Рон опускает взгляд, а Гарри качает головой, снижая тон голоса до шёпота:       — Ты чуть не убила человека сегодня. Ты использовала «Круцио»!       — Ты видел, что он сделал с Кэти, Гарри? — грубо говорит она. — Буквально прорешетил ей бок. В мясо!       — Это не даёт тебе право…              — Даёт! Я ответственна за этих людей! — Гермиона хмурится, повышая голос. — Он бы убил нас! Разве ты не понимаешь… Этот ублюдок…       — Это неправильно, Гермиона. Мы не должны использовать такие методы.       — А что должны? — вскрикивает она, не выдерживая. — Что мы должны, Гарри?! Умереть? Ради чего? Ради идеалов… — её грудь сдавливает, и она запинается. — Никто, ни ты, ни я… Никто не может это решать! Сколько можно жертвовать людьми из-за убеждений!       Гарри вздыхает, прикрывая глаза. Рон останавливает её гневную тираду жестом:        — Это не обсуждается, Гермиона.       — Не обсуждается? — растерянно спрашивает она. — Вы… То есть вы правда решили отстранить нас? Без голоса Кингсли это невозможно.       Они переглядываются. Гермиона ощущает, как кровь отливает от лица. Она сжимает губы в тонкую линию.       — Все могут участвовать в операциях, но не под твоим руководством.       — Повтори, — шипит Гермиона, ближе приближаясь к Рону и нависая над ним.       — Мы просто заботимся о тебе, — успокаивающе говорит Гарри, — С Рождества… Тебе нужен отдых. Я знаю, как это важно для тебя, но в данных момент ты приносишь… — он снова вздыхает, прокручивая в пальцах карандаш несколько раз. — Больше вреда, чем пользы.       — Больше вреда, чем пользы? — Гермиона поднимает бровь. — Серьёзно?       — Ты подаёшь плохой примерам бойцам, — хрипло говорит Рон, осматривая помещение. До неё доносится перешептывания. — Твой стиль ведения боя эффективен, но…       — Но?       — Ты знаешь. Это не первое твоё нарушение. В прошлый раз ты окатила пленного кипятком!       — Не я одна! — зло выкрикивает она, и несколько человек из её отряда, встают, хватаясь за палочки. — Не надо, Дин. Сядь, Кэти.       Друг падет обратно на стул, замерев в напряжённой позе. Кэти стучит кулаком по стене. От злости у неё краснеет лицо.       — Ты перешла границу сегодня, Гермиона, — Рон отводит глаза, втискивая огромные руки в карманы. — Мы не можем допустить, чтобы молодые члены Ордена видели, как один из лидеров… Как все вы… Используете Круцио, будто это нормально… Словно это… Ладно. Это просто недопустимо.       Гермиона прикусывает язык. Она вспоминает обезображенное уродливое лицо. Опьянение от ярости. Её мутит.       — Не хочешь объяснить, что произошло? — Гарри смотрит на неё исподлобья. — Раньше ты никогда не была настолько жестока к врагу.       Что произошло… Удивительно, что он спрашивает её только сейчас. Будто бы он не видел всего, что видела она. Горы тел. Смерти, которые преследуют их с начала войны. Увечья. Она делает несколько вдохов, считая от пяти до одного. Отворачивается, чтобы не смотреть, сдирает рваную повязку и бросает жетон бойца на стол. Главное не останавливаться.       — Я просто единственный человек, кто не боится правды, Гарри. Не моя вина, что ты не хочешь принять её, — шепчет Гермиона, отворачиваясь.       Про себя она отсчитывает десять шагов до двери. За десять шагов она успевает пожалеть и снова убедиться в своем решении.       — Гермиона… — она не слышит окончания фразы, громко хлопая дверью. Возможно, их дружба давно потеряна.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Февраль. 22:00.

      После разговора с Гарри она заходит в свою комнату. Маленькая коробка с обшарпанными стенами. С третьей кровати снова снято бельё. Хотя ещё вчера там лежали чьи-то вещи. Видимо, Гермиона так и не познакомится с обладательницей двух красных толстовок и помятого котелка. Кем бы она не была…       На радио играет писклявый перепев Zombie. Гермиона старается не вслушиваться в слова.       Светает.       Луна столбом стоит на балконе. Иногда Гермиона удивляется её привычке морозиться. Кажется, ей плевать на минусовую температуру на улице.       Она встаёт рядом, сжимая ржавые перила. Лицо подруги измазано в грязи, а привычно яркая одежда давно выцвела. Несколько веток в волосах. Она напоминает напуганного домашнего эльфа. Нелепая.       — Тебе пора в дом, Луна, — тихо говорит Гермиона, касаясь её плеча. — Если простоять тут ещё полчаса, можно заледенеть. Нам всем надо отдохнуть после сегодняшнего.       Луна будто бы не замечает её прикосновения. Глаза устремлены вдаль.       — Ты когда-нибудь замечала, как меняется рассвет, Гермиона?       Она хмурит брови, поднимая глаза к небу. Светлое полотно, первые неоновые кляксы-лучи — ничего необычного. У Гермионы нет времени всматриваться в небесные дали, когда вокруг бушует война.       — Что ты имеешь в виду?       — Каждый день он разный, знаешь, — Луна выдыхает облако пара, сильнее закидывая голову назад. — Каждый раз другой.       — Нет, Луна. Это не рассвет другой.       — А что тогда?       Гермиона вздыхает, опираясь на перила локтями и утыкаясь в ладони:       — Это мы другие.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Февраль. 06:00.

      Она знает, что когда проснётся, то придёт сюда. Она всегда приходит.       Ей удается успокоить Луну, которая вцепляется дрожащими пальцами в футболку, стоит ей поднять голову с подушки. Они засыпают нос к носу, пытаясь согреться после вылазки. Гермионе удаётся проспать два часа, прежде чем она открывает глаза. Вчера она спала час, поэтому это очень большой прогресс.       Гермиона всегда ждёт ночи. Все разбредутся с первого этажа, и она сможет долго смотреть на счастливые лица в аккуратных квадратах и гадать, сколько ещё из друзей перекочует на эту дырявую гнилую стену. Она насчитывает десять новых пустых рамок. В них нет колдографий (видимо, близкие не успели выбрать лучшую или погибли), только имена. Гермиона медленно двигается, произносит каждое вслух. Они навряд ли услышат её. Настолько тупая традиция.

Грюм.

Ромильда Вейн.

Лизз Боггарт.

Дин Голдман.

Парвати Патил.

      От портрета Парвати мышцы на лице напрягаются. Она держит продрогшего щенка на руках. Эта улыбка разлагает её. Гермионе хотелось бы сохранить именно этот образ в памяти. Вместо этого воспоминания о её смерти снятся Гермионе в кошмарах. Она глубоко вздыхает, чтобы успокоиться. Руки дрожат, не давая воспроизвести заклинание. На третий раз получается. Она отправляет дрожащий огонь свечи в марево приглушённого пламени.       Каждый справляется по-своему. У неё свой путь: отодрать бинт от раны и выпустить кровь. Гермиона не знает, но почему-то она уверена, что должна делать это. Приходить и смотреть. Она должна помнить. Потому что многие забывают о цене. Ей нельзя забывать. Из-за войны Гермиона теряет себя. Она больше не знает, кто она. Может быть, Гарри прав. Границ больше нет. Единственное, чего Гермиона желает больше всего, — ясности.       Сначала Гермиона завидует слепым: они не видят, как, разрушая внешние рубежи, война перетекает во внутренние. Гарью проедает кожу, разъедает дыхательные пути, пока гранатой не разрывает нутро. На войне люди теряют самое важное — сердце. А когда вместо него дыра, уже нет смысла искать в себе человечность. Пока Гермиона всё ещё человек, а не мертвец с раскочегаренной грудью. Её сердце упрямо качает кровь по венам, запуская кривые мышц и отдавая мозгу живительный кислород. Но, кажется, ещё чуть-чуть, и оно остановится, оставляя её один на один с тем, что просыпается каждый раз, стоит ей поднять палочку.       Ей никто не сможет помочь, переступи она эту запретную грань. Она втянет её, до того, как откроёт рот, чтобы сделать последний вдох.       — Ты, как всегда, по расписанию. Знал, что найду тебя здесь.       Она оборачивается на Дина. Он спускается с лестницы, заспанный и лохматый. В оранжевом свете его лицо кажется намного более болезненным, чем обычно. Даёт ей чашку с остывшим кофе. Оно отвратительно, но до приятного щемит грудь забота того, кто поддерживает её. А таких уникумов немного.       Он подходит к ней и переминается с ноги на ногу. Они молчат. Дин поднимает палочку, и на портрете Парвати распускаются белые розы, опутывая раму узором из стеблей.       — Кэти стало лучше. Наше усовершенствованное кровоостанавливающее зелье смогло помочь.       — Падма согласилась использовать его? Надо же.       — Я её не спрашивал, — Дин ухмыляется, делая большой глоток, а после ставя кружку на полку.       Гермиона кивает:       — Иногда это проще, чем ссориться.       Дин странно смотрит на неё, пожимая плечами. Гермиона замечает, что его застиранные носки разного цвета. Он обнимает себя руками, словно пытается согреться, хотя в комнате достаточно высокая температура.       — Тебе не стоит винить себя. Ты сделала всё возможное.       — Многие не согласятся с тобой, — хмыкает Гермиона, прикусывая саднящую щёку, — Многие бы предпочли, чтобы вместо неё умерла я. А я выжила.       — Они просто не понимают. Им нужно время.       — Никто не слышит меня, — шепчет Гермиона.       — У тебя есть мы.       — Нас мало, Дин.       — А Кинглси? — тянет насмешливо Дин.       — Даже не упоминай, — стонет она, откидывая кудри со лба. — Всё, на что он способен министр, — молча кивать. Уверена, что ему не до внутренних ссор в Ордене. Его утомляют наши разборки с Гарри.       Дин вытаскивает руки из карманов, соединяя пальцы в замок и потягиваясь:        — Но он всегда читает твои отчёты. Ты же знаешь, да?       — От этого не легче. В глазах многих я почти предатель.       — Ерунда.       У Гермионы пересыхает во рту.       — Они просто пытаются найти гиппокампа отпущения. Не все могут… Им нужен виноватый.       Дин откашливается, поправляя криво застёгнутую рубашку:       — На самом деле, я искал тебя, чтобы сказать: Кинглси ждёт тебя.       — Прямо сейчас? — потерянно говорит Гермиона, оглядываясь на часы. Стрелка приближается к одиннадцати.       — Не смотри так на меня. Я мало общаюсь с Министром, за исключением тех случаев, когда он использует меня как твою сову.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Февраль. 23:05.

      Она стучит три раза, прежде чем Кингсли с удручённой миной открывает ей дверь, впуская её. Министр не поднимает глаз от бумаг, продолжая водить пером и ставить через каждые три секунды печати. В углу комнаты Гермиона видит ещё одну фигуру, но из-за темноты не может различить лица незнакомца.       — Министр! — она приветствует его с напускным оптимизмом. Гермиона составляет дотошный план в голове. Продумывает каждый аргумент, чтобы защитить свою позицию. Рон и Гарри не имели права вести себя так, поэтому она докажет обратное.       — Мисс Грейнджер, я очень ждал вас сегодня, — бормочет он ей, откладывая перо. — Как я слышал, Гарри отстранил вас от операций. Это верная информация?       Гермиона краснеет. Запах едкого дыма жжёт ноздри, но глаза не находят источник. Министр косится на неё, словно она школьница за столом в Большом зале.       — Да, Министр, — её голос слабеет. Она говорит через сжатые зубы. — Это верная информация.       — Вы же не первый раз использовали непростительное на операции? — задумчиво мычит Кинглси, садится за стол и соединяет подушечки пальцев. — Просто Гарри не знает об этом. Я подробно читаю ваши отчёты.       Гермиона задерживает дыхание. Пульс подскакивает. Она пытается успокоить себя, впиваясь ногтями в кожу ладоней. Песочные часы на столе переворачиваются, и Гермионе кажется, что она там, в этой узкой колбе без возможности двигаться и освободиться.       — Я обещаю, что это больше не повторится, Министр, — тихо говорит Гермиона, не давая ему закончить. — Я… Я часто теряю контроль. Прошу прощения. Тем не менее, я всё ещё считаю, что этот запрет на непростительные глуп и недальновиден. Наши бойцы не могут полноценно защищать себя. Из-за этого мы теряем людей. Как я вам и говорила. Недавно.       Министр не реагирует на её слова, потирая подбородок большим пальцем. Он переводит взгляд на дверь и запечатывает её заклинанием.       Что происходит?       — Вы правы, Гермиона. Последнее время удача, и вправду, не нашей стороне.       Она ожидала чего угодно, но не этого. После всех дней, которые она проводила в его кабинете, рассказывая, как люди идут на убой, умирая от тёмной магии. После всего, что она испытала, сталкиваясь лбами с Гарри и Роном на собраниях. После всех волн отвержения. Всех перешёптываний за спиной.       — Если так, Министр, — горько бросает Гермиона, сжимая челюсти. — Почему вы не скажете это Гарри и Рону?       Кинглси жует губы, прожигая её тяжёлым взглядом из-под сведённых бровей.       — Потому что в глубине душе вы знаете, мисс Грейнджер, — он ловит её глаза, — Что смерть не главная беда нашего времени. То, что делает нас людьми, — это философский камень нашего поколения.       — Я не люблю, когда со мной разговаривают метафорами, Министр. При всём уважении.       Человек в углу хмыкает, перекладывая ногу на ногу. Гермиона резко поворачивает к нему голову, пытаясь разглядеть лицо, но видит только кривую рта. Уголок губ дрожит и поднимается вверх. Он затягивается, выдыхая дым. Огонёк сигареты тлеет в тонких изящных узловатых пальцах. Приторно-едкий запах продолжает терзать её. Незнакомец сильнее натягивает капюшон плаща на голову, снова скрываясь в тени.       — Я не знаю, сколько мы продержимся, Министр… — она снова поворачивается к Кингсли, пытаясь произносить слова с железной уверенностью, но голос надрывается, и она замолкает, так и не договорив фразу. — Далеко не все сейчас поддерживают Гарри и Рона.       Даже ты не поддерживаешь. Вот, что ты действительно хочешь сказать, Гермиона.       — Вы думали о будущем, Гермиона? — Министр прищуривается, медленно сворачивая несколько плотных свитков. — Что будет после?       — Нет, — качает головой Гермиона. — У нас не будет будущего, если мы не сможем сохранить настоящее. Поэтому меня не волнует будущее.       — Хм… — Министр медлит, продолжая осматривать её с любопытством. — Наверное, вы думаете, насколько глупо мотивировать ваших друзей. Дать им шанс верить в лёгкую победу.       Гермиона прикусывает губы, чтобы не усмехнуться. Краем глаза она замечает новое движение в углу. Министр угрюмо переводит туда взгляд, раздражённо вздыхая.       Кингсли откидывается на спинку стула:       — Вы здесь, мисс Грейнджер… Потому что вы циничны. Чего я не ожидал от вас, — он наклоняется вперёд, опираясь подбородком в костяшки. — Я не верю, что мы сможем победить Лорда Воландеморта без его оружия. Я вижу, как вам трудно поддерживать позицию друзей. Но также я знаю, что после войны кто-то должен построить новый мир. И к сожалению, вы не та, кто сделает это, Мисс Грейнджер.       — Это нечестно, Министр, — вмешивается Гермиона. Вдруг от чего-то ей становится невыносимо сделать следующий вдох.       — Мир не могут восстановить волшебники, чьи руки по локоть в крови.       — Я не убийца. Мы… — она сглатывает. — Мы не такие, как они.       — Но разве ради победы вы не готовы пойти на любые жертвы?       Гермиона отводит глаза, сглатывая и до хруста сжимая пальцы.       — Что вы хотите от меня? — растерянно шепчет Гермиона, пытаясь понять, почему Кинглси позвал её сегодня сюда. — Я не собираюсь менять мнение.       — Я знаю, Мисс Грейнджер. Поэтому я хочу, чтобы вы перестали противостоять Гарри. Вы должны помочь ему.       — Помочь ему?       — Да, помочь ему.       — Зачем?       Министр прищуривается, соединяя пальцы.       — Я дам вам ресурсы, связи и деньги. Полную самостоятельность, — многозначительно говорит он, цепляясь взглядом за её палочку. — Отдельную штаб-квартиру, где вы будете разрабатывать оружие с командной. Агентов, которые будут сливать вам данные. Вы будете моим вторым фронтом, и это позволит нам приобрести преимущество. А в последствии победу. А взамен… Взамен вы сделаете так, чтобы Гарри Поттер не сомневался в себе.       — И это ваш план? — усмехается Гермиона, поднимая брови. — Разделить Орден на две части? Использовать одних ради того, чтобы другие строили светлое будущее?       — Орден уже расколот, Гермиона. Выбор один: либо мы, либо нас. Сколько пройдёт времени, прежде чем одна из групп захочет уйти?       Она поднимает глаза на министра, пытаясь его понять. Не выходит.       Как же она устала от этого всего. От этих бессмысленных разговоров, за которыми следуют бессмысленные поступки. Трясина.       — Вы сказали «агент»?       В этот момент незнакомец встаёт со стула, выходя из тени. Снимает капюшон, откидывая голову назад и снова затягиваясь, зажевывая между ровных зубов остаток сигареты. Она видит его не в первый раз. Не в первый раз пугается его лица. Ей кажется, что его волосы лишены белизны. Каждая безупречная прядь — седина. Его кожа — линии. Глубокие вмятины. Неужели это всё тот же гнусавый мальчишка, которому она раскрошила когда-то нос.       Эта ухмылка — она ненавидит её. Она напоминает о прошлом. О «нормально». А у Гермионы нет больше и толики прежнего «нормально». У Гермиона нет ничего, кроме борьбы и ужаса.       — Давно не виделись, Грейнджер, — вытягивает гласные Малфой. От его пронизывающего взгляда её выворачивает. — Кажется, теперь мы с тобой, официально, — уголок губ вверх. — союзники.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Март. 03:05.

      После их первой удачной миссии Снейп отдёргивает полы плаща, поднимает подбородок и начинает важничать.       Желание каждого — разойтись по комнатам, упасть на кровать и встать около полудня. Но всем всё равно, насколько они истощены после операции. А Снейпу особенно.       Гермиона может предугадать каждое его слово.       Радио сквозь помехи передаёт: «Уничтожен центральный узел. Внимание, уничтожен центральная узел. Никто не погиб».       Дин закатывает глаза, откидываясь на спинку стула. Невилл щёлкает по сложенной бумажке пальцем, бросая её со стола профессору под ноги. Кормак крутит зубочистку между зубов, пялясь в потолок. Кэти корчит отвратительную мину, передразнивая Снейпа, на что Гермиона поджимает губы, чтобы не засмеяться в голос. Луна мычит в кулак. Гермиона ловит грозный взгляд профессора, разводя руками. Её друзьям давно всё равно на тех, кто пытается давать указания.       Снейп поднимает скомканный лист с пола, испепеляя его.       — Мистер Долгопупс? Вы понимаете, насколько важна информация о правилах анонимности. Вы пропускаете мимо ушей брифинги. А после из-за вашей непредусмотрительности умирают люди. Уже умер один человек. Если не два.       Невилл резко вскакивает, а вместе с ним кривой стол грохочет, подпрыгнув.       — А не пойти ли бы вам, Профессор?       Гермиону терзает смутное чувство удовлетворения. Через секунду дверь в гостиную хлопает.       — Я поговорю с ним, — Гермиона вздыхает, складывая руки на коленях, — но вы провоцируете.       Снейп смиряет её уничижительным взглядом.       — Первое собрание сегодня в восемь, — выбрасывает Снейп, и, кажется, наслаждается разочарованием на лицах. Мерлин, он питается этим. — Надеюсь, вы проявите должное уважение и будете вовремя.       — Но нам спать же всего четыре часа, — гнусавит Кормак, залечивая рассечённую бровь Кэти. — Гермиона?       Снейп багровеет.       Гермиона закидывает ногу на ногу, смиряя Снейпа тем же взглядом, что и он её двумя минутами ранее:       — Будем к десяти.       Кормак подмигивает ей, довольно утыкаясь Кэти в макушку.

Заброшенная штаб-квартира, Манчестер. Март. 00:05.

      Она ждёт его час. На первую встречу Малфой не удосуживается явиться вовремя.       На столе все ещё разбросаны рождественские венки и несколько сгоревших свечей. Кое-где проступают засохшие бурые пятна её крови. Гермионе нравилось тут в начале войны.       Удачнее местоположения для контакта придумать нельзя: члены Ордена думают, что квартира раскрыта, а псы, что зачищена. Всё из-за того, что Кингсли изменяет память их стороне, а Малфой вместе с агентами — той.       Гермиона сидит в полном оцеплении на полу, наблюдая как огонь сжирает поленья.       Не злится. Не волнуется. Не думает.       Она всё чаще погружается в это состояние. Будто бы ждёт, пока сзади в грудь не врежется ключ, чтобы завести её. Любые события теряют значение. Этот анабиоз настолько сладок. Иногда Гермиона думает, что именно так и ощущается смерть.       Ничего.       Пустота. А вместе с ней успокоение.       Кормак придумывает этому название — «зомбиоблако». Все они бывают там, когда случаются похороны. Она не помнит имени той девочки, которую Дин и Невилл притаскивают в дом с утра, прерывая их тихий завтрак.       Она обезображена от макушки до пят. Настолько изуродована колотыми ранами, что кислая рвота бурлит в горле от вида лопнувшей кожи.       Гермиона не может смотреть долго, а вот Дин — да. Кажется, у всех не немного продырявлена крыша.       — Грейнджер? В этот раз цела, удивительно! — она, конечно же, пропускает момент, чтобы заговорить первой. — Привет.       Она помнит Малфоя таким разным: размытым образом от потери крови, глупым засранцем в школе, ублюдком из числа псов.       Но никогда таким. Расхлябанным, сутулым не злодеем. Нелепым. Как можно вообще быть настолько убитым?       Говорят, первое впечатление длится десять секунд. Кажется, Малфой производит на неё второе, но не менее сильное. А может быть дело в том, что все пары розовых очков разбиты. Они в дефиците с начала войны. Их больше не производят. Или выдают только отличившимся и особенным.       Гермиона не уверена. Единственное, в чем она уверена — Малфою, как и ей, некуда деться из этой комнаты. По крайней мере снаружи намного хуже, чем с ним здесь и сейчас. Он переминается с ноги на ногу, подбрасывает дневники в воздухе и переправляет ей их на колени.       Она кивает. Малфой закуривает. Подходит и разваливается рядом, грея руки у пламени.       — У тебя ужасные манеры, Грейнджер. Не учили здороваться?       Гермиона издаёт горький смешок, облизывая сухие губы. Ничего не говорит, сжимая документы в руках. Малфой, кажется, понимает, что от неё не дождешься ответа. Он пожимает плечами, затягиваясь и выпуская клубы дыма в потолок.       — Ты куришь везде, где бываешь? Ужасные манеры тут точно не у меня, — вырывается у неё. Она ругает себя за слабость: Гермиона поклялась себе, что не будет вестись на его провокации.       А ещё она никогда не будет курить. Или наблюдать за тем, как вальяжно и медленно он облизывает губы после затяжки.       Малфой ухмыляется. Будто бы бросает ей: «Старые привычки не умирают, Грейнджер». Он достаёт пачку, открывая её и протягивая в её сторону. Дружеский жест, от которого в висках жужжит, а в голове что-то ломается.       — Нет, спасибо.       — Как хочешь, — цедит Малфой сквозь ухмылку, снова возвращаясь глазами к огню. — Хорошая девочка, Грейнджер.       — Отвали, — небрежно шепчет Гермиона, ближе пододвигаясь ближе к камину и откладывая дневники в сторону.       — Отличный пароль для проверки, кстати.       — Что? — она поднимает брови в недоумении.       — «Хорошая девочка, Грейнджер».       — Нет.       — О, да. Именно так и будет.       — Кретин.       — Но ты не сказала «нет»?       — Как будто тебе не плевать, Малфой, — она закатывает глаза. Уголок его губ дрожит, чтобы опуститься.       — Да, Грейнджер. Кажется, мне и правда по барабану.       Малфой затихает. Гермиона долго смотрит на то, как тени кусают его лицо. Неожиданно в голове появляется дурацкая мысль: может быть он тоже, как и она, хочет впасть в анабиоз, чтобы больше никогда от него не очнуться.       Она прикрывает глаза, чтобы собраться и уйти. Но почему-то ей не хочется вставать с места. По какой-то причине Гермиона больше не испытывает знакомой с начала войны отчуждённости. Впервые за несколько месяцев она не «чужак». Странное чувство. Оно отгоняет её тоску.

Штаб-квартира Агентов, Пиккадили. Апрель. 09:05.

      Она составляет список, чтобы повесить его на новую чёрную доску в новой штаб-квартире. Даже берёт разные чернила, выделяя красным особо важные задачи.       В голове крутятся руны, которые они с Дином обсуждают каждый вечер. Формула контрпроклятия никак не соединяется в нужную пропорцию. Может быть, дело не в магии, им просто нужно противоядие-зелье. Интересная мысль. У Гарри пол отряда на искуственной вентиляции лёгких. А у них нет — ибо они адекватно оценивают свои возможности.       Кинглси сдерживает все обещания. Недостатка в ресурсах нет, а каждую операцию она планируют самостоятельно. Даже Снейп опускает руки, иногда наведываясь к ним, чтобы собрать отчёты. Несмотря на весь его скептицизм, никто и никогда не разговаривает об информаторах. Гермиона не знает, кто контактирует с Кэти и Кормаком, и куда исчезает Невилл каждый вечер.       Их встречи с Малфоем превращаются в рутину: молчать и пялиться в огонь, не замечая друг друга. Система работает и помогает сосредоточиться.       Она закалывает волосы наверх, потому не стриглась, по ощущениям, несколько десятков лет. Кэти помогала ей отрезать кудри в прошлый раз, но сейчас они почти не видятся, так как обе выполняют задания. Возможно, самое время попросить её об услуге, учитывая, что она носится по кухне как бешеный пикси уже пятый день.       Кислый запах алкоголя раздражает носоглотку. Гермиона разочарованно поджимает губы, пиная несколько бутылок под ногами. Снейп опять вынесет ей все мозги на тему пьянства. Будто Гермиона не знает, что это не допустимо. Но разве они могут иначе? Вряд ли. Алкоголь помогает притупить боль, которую приносит война.       Кажется, что всё, что делает её отряд — это напивается и устраивает разбои псам. Порой настолько успешно, что другая часть Ордена выживает за счёт их деятельности. Тем не менее, пора бы, наконец, ввести хоть какие-то правила, иначе кто-то из парней точно скончается от алкогольной комы. Гермиона не брала в рот ни капли, зато этим не гнушается храпящий Симус на диване, усеянном жирными пятнами. В подтверждении он икает, пробуждаясь. Его рвёт, но она хотя бы успевает отлеветировать кастрюлю ему под ноги.       Кэти оборачивается на звук и, как всегда, кривится.       У них появляется собственная рутина.       — Чем ты так занята? — осторожно спрашивает Гермиона, доставая все бутылки огневиски из холодильника. Она знает, что Кормак найдёт способ достать новую партию, но так Симус сможет отрезветь на неделю. И, возможно, не будет промахиваться, устраивая огонь по своим.       Кэти кидает ложку в странной жиже в раковину, утирая лоб от муки. Из духовки ползёт пар. Запах алкоголя перебивает вонь от горелого.       — У Кормака день рождения в июне. Хочу приготовить торт. По собственному рецепту.       — А вы… — она заминается, складывая последнюю бутылку в пакет. — Вы вместе?       — Мы просто спим. Это помогает забыться. Советую.       Гермиона чувствует, как румянец ползёт от скул до основания шеи. Она никогда не задумывалась об этом раньше. Секс, как способ сохранения рассудка? Но если никто не против, то почему бы и нет…       Кто-то толкает её в плечо. Это Луна запрыгивает на столешницу, хватая разрезанное на дольки яблоко:       — Давайте устроим праздник! Нет, правда. Приготовим подарки. Как раньше. Мы так и не отметили твой день рождения в прошлом году, Гермиона.       Гермиона переглядывается с Кэти. Это наихудшее предложение за несколько месяцев, но лицо Кэти сияет. И, видимо, поэтому Гермиона кисло кивает, стараясь не выразить и толики беспокойства.       Кэти отходит, пытается вытащить противень из духовки. Гермиона закатывает глаза, охлаждая посуду заклинанием.       Луна включает радио. Оно шипит, выплёвывая звуки. И так до…брое утро. Надеюсь, у вас оно отличное. Начинаем нашу передачу с тр…иции. Объявляю…ми…мол…ния. В уважении к тем, кто покинул нас. Три… Мартинс. Гейл Мартинс. Алисия Спиннет.       Гермиона перестает делать заметки в блокноте, а Луна останавливается, прежде чем снова укусить яблоко.       Кэти замирает, дрожа всем телом. Её глаза наполняются слезами.       Гермиона переглядывается с Луной. В следующую секунду Кэти роняет противень, выбегая за дверь. Гермиона вздыхает.       — Давно они не разговаривали? — спрашивает Луна, помогая ей убирать беспорядок.       — С того момента, как мы ушли с Гриммо.

Заброшенная штаб-квартира, Манчестер. Март. 07:05.

      — Ты хорошая девочка, Грейнджер? — Малфой играет бровями, когда она открывает дверь.       Босой. Без рубашки. Опирается на косяк, потягиваясь. Малфой владеет настоящим искусством быть «почти мудаком». Тем не менее, зная, где именно проходит грань её самообладания.       Её глаза натыкается на светлую дорожку волос, уходящую под тугой ремень. Внизу живота тянет. Кончики пальцев начинает колоть.       Косые мышцы пресса, светлые шрамы и родинки. Много родинок. Кусок метки выглядывает на белом предплечье. Если её коснётся такая, как она, Малфой выживет?       И, о боги. Это слишком. Всё это слишком для неё сегодня. Она не готова к этому. Она ищет, куда приклеить глаза. Ощетинивается.       — Иди нахер, Малфой.       — Узнаю тебя, Грейнджер.       Все пять минут их взаимодействия она делает вид, что не пялится. Безнадёжная наивная дура.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Март. 06:05.

      Она перебирает коробки на площади Гриммо в поисках нужных книг. С переезда проходит два месяца. Достаточно, чтобы отвыкнуть от ауры отчуждения, но мало, чтобы смириться с этим. Она молится о том, чтобы никто не увидел её.       Особенно Гарри. Или ещё хуже — Рон. По закону подлости всё происходит с точностью наоборот. В тот момент, когда знакомый низкий голос окликает её, Гермиона жалеет, что не наложила чары невидимости.       — Гермиона! — она вздыхает, болезненно растягивая губы в улыбке и оборачиваясь.       Чёрт.       — Рон! — скалится она, сжимая в потных руках палочку. Просто будь нормальной и всё получится. Давай, Гермиона.       — Как у вас там дела? Всё хорошо?       О, так радужно, Рон. Обалдеть! Вчера чуть меня не убили.       — Конечно, — саркастически повышает она тон голоса. — А вы как?       Вежливо. Ты же знаешь, как следует себя вести, Гермиона.       — Отлично. На самом деле, я очень скучаю по тебе, — он чешет затылок, переминаясь с ноги на ногу, будто хочет что-то сказать.       — Ооо… — она открывает рот, пытаясь избежать неловкости. — …понимаю.       Рон странно смотрит на неё, склоняя голову вбок. Будто чего-то ждёт. Гермиона судорожно пытается выяснить, что именно он хочет услышать.       — Ну… Я тоже скучаю, Рон, — говорит она, снова улыбаясь так, будто вчера не отдирала кишки Пожирателя от пола их штаб-квартиры. Его лицо светлеет, и это кажется было оно.       — Ну я пойду тогда.       — Ага.       Наконец-то.       — Слушай, — он замирает, поднимая на неё глаза.       Только не это.       — Заходи выпить чаю ко мне, если хочешь.       Годрик. Что за трухню он несёт сегодня?! Чаю? Серьёзно?       — Обязательно! — выдавливает Гермиона, сжимая зубы до скрипа. Ей хочется треснуть книгой по его рыжей башке. — Но, видишь, я занята немного…       — О, конечно! Как будет удобно.       — Увидимся, Рональд, — она приклеивает уголки губ к ушам.       — До скорого, Гермиона, — бросает Рон, прежде чем перекатиться с носка на пятку и отправится к выходу.       Она следит за его спиной, пока та не скрывается в проёме. А когда остаётся одна, вздыхает от облегчения.

Заброшенная Штаб-квартира, Манчастер. Апрель. 07:05.

      В первый раз она заходит в квартиру, ожидая усмешки. Но от Малфоя несёт равнодушием. Никаких разговоров после их первой перебранки кроме унизительных проверок. Документы на полке. Спина Малфоя прямая, будто в неё вшита игла.       А у него мощные плечи. А вот это было лишнее, Гермиона.       Во второй раз ничего не меняется.       В пятый Гермиона привыкает, принимая его условия.       Но сегодня что-то не так. Гермиона чувствует это порами. Его голос останавливает её у выхода.       — Почему ты всегда молчишь, Грейнджер? — столько отчаянной голой грусти. А она даже не знает, что ей сейчас сказать. Знал бы он, как её раздражает их вынужденное взаимодействие.       — А о чём говорить?       Малфой усмехается, закурив ещё одну сигарету. Отвратительная привычка. Хотя даже его присутствия достаточно, чтобы отравить воздух, которым она дышит.       — Да уж, говорить нам и вправду не о чем.       Кажется, сегодня она впервые замечает— у Малфоя две родинки в уголке губ. И когда он грустит, то никогда не сутулится.

Штаб-квартира Ордена Феникса, площадь Гриммо. Апрель. 05:05.

      Не лги. Хорошие девочки не лгут, Гермиона.       Она моргает несколько раз, продолжая терзать заусенец на пальце. Рон открывает рот, и она наблюдает за тем, как двигаются его губы и брызжет слюна. Наверное, он говорит что-то важное, поэтому она кивает. На самом деле, она не слышит ни единого слова. В её голове ударяется гонг.       Гермиона скажет всё, что от неё требуется, лишь бы побыстрее исчезнуть отсюда. Где-то в квартире человек в чёрном плаще ждёт её, чтобы сотрудничать. Почему-то это важнее, чем «цели», которые они обсуждают который час.       Невилл косится на кухню. Кажется, его больше интересует оставшийся кусок сыра со вчерашнего ужина. Не сказать, что она не разделяет его пристрастия к металлической коробке в двух метрах. Там хотя бы есть то, что сможет наполнить пустой желудок. Раз пустоте в голове нечего предложить.       — Гермиона, вы сможете изготовить ещё того порошка мгновенной тьмы? — кажется, ей кто-то задал вопрос. — Он отлично оглушает противника.       А ещё парализует лицевой мышечный нерв на месяц. Но они, конечно, ничего не знают об этом. Гермиона врёт, чтобы ей верили. Это проще, чем протягивать истину в раскрытых ладонях.       Не лги. Хорошие девочки не лгут, Гермиона.       «Ты хорошая девочка, Грейнджер?»       — Конечно, — голова двигается вперёд-назад, как у игрушечной обезьянки. Они продолжают, а Гермиона закрывает глаза и думает.       Где будет она, когда всё закончится?       Если не на другом конце мира, то точно не здесь. Точно не здесь.       — Завтра делаем всё быстро, заходим и ликвидируем цель. У нас не так много времени, — у Рона горят глаза. — Если всё будет, как сегодня, то мы сможем захватить точку. На прошлой операции Лаванда ранила наш очень важный объект. Ваша задача — напугать их…       Снова кивок. Хотя он и даётся ей через силу.       Объект — почему никто никогда не говорит «человек»? Они калечат людей. Покажите ей хоть одно доказательство, что это не так. Ни один эвфемизм не изменит правду.       Сколько же ещё километров лжи она проговорит в этой комнате?       Отряд расходится. Время уходить. Ненадолго, чтобы вернуться снова и снова соврать. Как же Кингсли хорошо заботится о том, чтобы не оставить ей выхода.       — Я так рада, что мы больше не ссоримся, — Гарри улыбается ей, стоит пятке коснуться пола. — Я так рад, что ты понимаешь нас, Гермиона.       Не лги. Хорошие девочки не лгут, Гермиона.       — Это, и вправду, здорово, — хрипло отвечает она ему, чтобы показать зубы за идеальной улыбкой.       Убедительно, не находишь?       Гермиона умеет убеждать, когда хочет.       Она не проговаривает вопрос, а Гарри довольствуется малым. В его глазах Гермиона хорошая девочка, которая никогда не лжёт.

Заброшенная штаб-квартира. Манчестер. Май. 23:05.

      — У тебя случайно нету лишнего кусочка драконьей кожи? — Малфой отдирает рот от бутылки, оборачиваясь к ней с удивлённым выражением лица. Она сама не ожидает, что так просто начнёт разговор.       Иногда ей не хватает людей, которым плевать на неё. А Малфой один из таких и в этом, несомненно, его уникальная польза. Он всё равно, что пыльный шкаф слева, не важен. Точно-точно, совсем никому не нужен.       И что бы она не сделала, он никогда не осудит её.       Дождь упрямо тарабанит в окно. Справа Гермиона слышит глоток.             Малфой пьёт меньше, чем Симус, но гораздо больше, чем Кормак. Поглощает украденные ею запасы, оставаясь умеренно трезвым. Такое вообще возможно?       — Для чего тебе, Грейнджер?       — Готовлю подарок.       — Мне?       — Конечно, нет.       — А жаль. У меня день рождения пятого июня.       Рука с иголкой останавливается. Это вне диапазона её понимания. Лишняя информация, которую она не хотела знать. И которую, видимо, никогда не забудет.       Гермиона откладывает ткань, затягивая узел на нитке и завершая несколько стежков палочкой. Чёрная чешуя смотрится вполне ничего. А ещё она поглощает некоторые виды магии. Гермиона не зря сидит над ней вторую неделю.       — Ну так что?       Малфой обходит её, приближаясь к столу. Встаёт настолько близко, что Гермиона может уткнуться в его плечо. Он нависает над тканью:       — Любопытно.       — Моя разработка.       — Сделаешь мне такую? И я добуду тебе сколько угодно этого драконьего дерьма.       Гермиона складывает руки на груди, вздыхая. От него пахнет грозой. Она любит весенние грозы.       — Такой милый дипломатический жест, знаешь. Сможешь сшить женскую броню?       Она вспоминает его поведение в прошлый раз и встречу на Гриммо. Все складывается в пазл, над которым она мучается неделю. Гермиона хмурится, прежде чем решиться сказать догадку.       — Ты… Ты хочешь отдать её Нарциссе?       — Нет, Грейнджер, я нанял вейлу-проститутку, влюбился и теперь пытаюсь её защитить.       — Придурок.       Он отталкивается от стола. Его локоть касается верхней части её руки. Она поднимает на него глаза, чтобы врезаться в его взгляд. А Малфой даже в лице не меняется.       Кажется, на Гермиону несётся поезд, и она не может остановить его. Кажется, Малфой вдрызг пьян. И говорить с ним — очень плохая идея.       Он подходит ближе, а Гермиона делает шаг назад. Она кладёт ему руку на грудь, легко отталкивая.       — Просто принеси мне драконью кожу, Малфой, — шипит она. Он выпрямляет спину, усмехаясь и освобождая ей пространство для выхода.

Штаб-квартира агентов, Пиккадили. Май. 12:05.

      К ним пребывает несколько новеньких.       И чем-то они отличаются от тех юнцов, которые Гермиона видела на площади Гриммо. На их лицах застывает то же самое выражение, с которым Гермиона встречается в зеркале каждое утро. Боль. Видимо, поэтому их и отправляют к ней. Потому что они похожи. Потому что каждый в этой комнате отчаялся, только степень немного разная.       Конопатый парень смешного телосложения спрашивает её после первой летучки, можно ли ему отпроситься зимой к другу из главной Штаб-квартиры.       А она не знает, что сказать. Потому что Гермиона не уверена, что он доживёт до завтра, что уже скажешь о декабре. Поэтому она говорит: «Посмотрим». И мальчишка аж подпрыгивает от радости. Наверное, он вернётся на чердак, чтобы подумать о будущем.       А ведь Гермиона в начале войны тоже могла представить своё. Иногда она размышляет об этом часами, мучаясь от бессонницы. В будущем она делает политическую карьеру, открывает благотворительный центр для сквибов и восстанавливает память родителям.       А сейчас она понимает: к чёрту всё это.       И не потому, что эти мечты исчезают. Нет, далеко не поэтому.       Просто будущее давно у них отнято. И поэтому о нем бесполезно думать. У Гермионы нет ничего, кроме этой войны. И всё, о чём она мечтает, чтобы завтра никто не умер. Чтобы завтра она могла вновь увидеть знакомые лица в гостиной, а не в могиле. Разве это так много?       В настоящем она смотрит на Луну, поджавшую к груди колени. Они часто лежат вместе, так как по отдельности засыпать страшнее.       — Это должно пройти, — сдавленно повторяет Луна. — Это, точно, должно пройти, Гермиона.       Гермиона отворачивается на другой бок. Закрывает глаза, и рука Луна обхватывает её талию.       — Война когда-то закончится. Всё когда-то проходит.

Заброшенная штаб-квартира Ордена Феникса, Манчестер. Май. 15:05.

      Она настолько сосредоточена, что не замечает, как проходит четыре часа. Она заканчивает половину рукава второй брони. Откладывает работу и залезает на стол.       Сегодня прекрасный день.       Никаких новостей. Ни смертей, ни пропавших без вести. Она специально не берёт с собой приёмник. Ей удается сбежать из-под пристального взгляда Кинглси в Манчестер, надеясь, что в квартире не будет Малфоя.       Она долго сидит на площади рядом с убежищем, наблюдая, как дети гоняют голубей. Никто из них не знает, что происходит в волшебном мире. И это позволяет ей забыться на несколько часов: раскрутить крышку купленной безделушки, чтобы выдуть огромный пузырь. Тот тут же лопается, от мыльных брызг слезятся глаза.       Когда Гермиона была маленькой девочкой, она обожала наблюдать за пузырями. Такое маленькое недолговечное чудо. Последнее время ей не хватает этого как никогда.       Сейчас она вытягивает губы, набирает немного воздуха в лёгких, а после дует. И вот у неё получается снова. Круглая сфера блестит в полуденном жарком солнце, чтобы долететь до кончика красного коса и разбиться на множество мыльных брызг.       Малфой забавно морщится, встряхивая волосами. Наверное, даже трогательно. Его щёки краснеют. Он, как всегда, подкрадывается к ней. Правда, у Гермионы слишком хорошее настроение, чтобы его испортить.       Сегодня она просто девушка, увлечённая мыльными пузырями в какой-то заброшке. А он просто парень, который забрёл сюда по ошибке.       Очередной пузырь лопается об его лоб. И, похоже, Малфой немного бесится. Щёлкает закипающий чайник. Гермиона прикрывает глаза. Вздыхает. Она молчит, но жаль, что спасительная тишина длится всего четыре секунды.       — Пришла увидеться, Грейнджер? Настолько соскучилась… — он облокачивается на стул, отбрасывая волосы назад. Уголок губ подрагивает. Гермиона смотрит на чёткие линии его шеи. Сверлит его глазами, ожидая очередной язвительной фразочки. А он просто стоит и молчит. И, конечно же, курит. Иногда ей хочется зашвырнуть бладжер в его идеальную рожу. Чтобы она перестала быть настолько идеальной.       Последнее время она часто думает о тех обстоятельствах, которые приводят его сюда снова и снова.       — Зачем ты это делаешь? — выговаривает так быстро, что язык путается. Она думает о том, что прежний Драко Малфой не сохранил бы ей жизнь, протащив на себе в Орден. Он оставил бы её истекать кровью, а может быть просто убил.       — Почему ты здесь? — повторяет она, на что Малфой перекатывается с одной ноги на другой.       Она ждёт от него беды, каждый раз, когда он заходит в комнату. И поразительно, что вместо всего того злого бреда, который она представляет себе в голове, он просто выхватывает у неё пузыри и смеётся.       Хохочет, будто ему стукнуло пять, а не все девятнадцать. Будто они не бывшие враги, а приятели. Мерлин, у него помешательство.       — Ты так предсказуема, Грейнджер.       — Ты ответишь мне?       Он внимательно следит за шариком, который перекатывается под оранжевым стеклом крышки. Поднимает на неё задумчивые глаза. Гермиона ловит перелетевшие пузыри ладонями.       — Для начала научи меня пользоваться этой раздражающей штукой.       Впервые за долгое время она растягивает губы в настоящей улыбке.

Штаб-квартира агентов, Пиккадили. Июнь. 12:05.

      Кормак умирает от потери крови у Кэти на коленях в гостиной. Пожиратели отрезают ему обе ноги, прежде чем им удаётся настигнуть их. Под веками она видит два обрубка и белые кости. В этот раз она не успевает его спасти.       Всё рассыпается.       Сегодня Кормаку девятнадцать и ни днем больше. Он так и не успевает задуть свечи на торте. Примерить ту форму, которую она ему приготовила. Принять поздравления и украсть поцелуй Кэти.       Вместо этого он в земле — глубоко и надолго.       Она делает много медленных вздохов, наблюдая за человеком напротив. Её первый осознанный пленный из пяти отбившихся. Пока Кормака режут на части, он стоит в стороне, зажимаясь в угол. Из-за его друзей Кэти воет от боли в гостинной.       У Гермионы ни одного грёбанного грамма сил.       Его худощавое тело бьёт мелкая дрожь. Он боится. И когда Гермиона смотрит на эту тошнотворно белую маску из её кошмаров, она понимает — она хочет, чтобы он боялся.       Потому единственное её желание — убить его. Никогда в своей жизни она не хотела ничего сильнее. Она кивает Дину, и он срывает маску с лица.       Нижняя груба дрожит. Зрачки расширены. Руки в порезах.       Совсем мальчишка. Даже не их ровесник. Намного-намного младше. Лет пятнадцать, не больше. Как те новички, ставшие частью их агентурной сети.       — Пожалуйста, не надо! — из огромных глаз брызгают слёзы. — Пожалуйста, не надо. Прошу. Я не знал, что мне делать. Я всё расскажу. Всё, что вы захотите. Я не хотел убивать его. Пожалуйста, поймите! У меня не было выхода.       Он захлёбывается в истерике. Гермиона смотрит ему в глаза. Большие и испуганные. На этот раз его страх не приносит ей удовольствия.       Гермиона представляет себя на его месте, связанной магическим кнутом, напротив людей, которых она знать не знает. Напротив врагов, которые её скорее всего убьют.       Она содрогается, словно сидит на электрическом стуле. Гермиона отворачивает лицо, чтобы успокоиться. Слизывает солёную влагу с губ. Ей хочется перевернуть стол от бессилия. А лучше бы сразу взорвать всю комнату.       — Убери его, — бросает она Дину, старясь не закричать. — Убирай его, нахер, отсюда!

Заброшенная штаб-квартира, Манчестер. Июнь. 23:05.

      — Ну, и видок у тебя, Грейнджер, — Малфой скребёт стулом по полу, чтобы закинуть на него ноги. — Убила кого-то?       Гермиона грустно улыбается, отпивая из бутылки и икая. Горло прожигает свинцом. Но ей нравится. Лучше, чем вспоминать лицо Кормака или слышать рыдания Кэти за стенкой. Теперь, наконец, Гермиона понимает, в чем суть этой безобразной привычки — беспробудно бухать.       Всё вокруг рушится, а огневиски помогает проигнорировать это. Гермиона больше не может заделывать новые дыры. Она, если честно, даже не видит смысла.       Две законченные брони лежат на столе. Малфой косится туда, но не предпринимает попыток приблизиться. Гермиона утыкается в изгиб локтя, ощущая подступающие истерику. Но ей не удается заплакать, поэтому она просто дышит, наслаждаясь головокружением.       — Грейнджер?       — Отвали от меня, — шипит она.       — Даже не поздравишь меня? Как невежливо.       Она поднимает на него заплаканные глаза, делая многозначительную паузу. Он поднимает брови, закидывая ногу на ногу.       — У тебя всё в порядке, Грейнджер? — таращится.       Он спрашивает: в порядке ли она? В порядке ли? Серьёзно? Что ему надо?       Малфой как всегда оказывается не в том месте и не в то время. Видимо, по-другому он не умеет. Гермиона скашивает на него взгляд. Он качает ногой, изящно прислоняя сигарету ко рту и затягиваясь. Будто бы репетирует каждое движение перед зеркалом, прежде чем повторить перед ней.       Этот его внимательный взгляд. В своей странной манере Малфой раскладывает её на винтики, а она беспомощно позволяет. Даже сейчас он анализирует её. В груди появляется желание сбежать. Больше всего она хочет, чтобы он вышел из этой комнаты и оставил её в покое. Гермиона шмыгает носом, вдавливая голову в плечи. Сердце пропускает пару ударов, будто бы хочет остановиться, и Гермионе нечего возразить ему.       — Иногда я так хочу… Я хочу убить их всех, Малфой.       Гермиона притягивает бутылку, делая огроменный глоток. От виски горячо в груди и легко на душе, как никогда прежде. Поэтому ей хочется приклеить бутылку ко рту.       — Я планирую нападение заранее, знаешь? — она издаёт смешок. — Я планирую пытки. До мельчайших деталей. Я представляю, как они корчатся от боли. Как рыдают их близкие, когда я убиваю их.       Малфой перестаёт качать ногой, но продолжает сканировать её взглядом. Его совсем не пугает её злой, ядовитый тон.       — А потом… — она всхлипывает, облизывая губы, — А потом я смотрю в глаза этим мальчишкам и понимаю, что там… За этой грёбанной маской. Там человек? Такой же, как я. Не хуже, не лучше. Ни враг, ни Пожиратель смерти, а… А человек. Но самое ужасное, Малфой.       Она закрывает глаза. Внутренности сжимаются.       — Самое ужасное, Малфой, что когда-нибудь я пойду на это. Пойду. И я сделаю это. А после, наверное, просто вскроюсь.       После последного слова Малфой зависает на несколько секунд, часто прерывисто моргая. Он сжимает челюсти и тушит сигарету о дерево. Привстаёт, начиная рыться в карманах. Достаёт пачку, выбрасывая её на стол. Она падает ей на колени, преодолевая всё расстояние между ними за считанные секунды. Гермиона долго смотрит на эту пачку. Помятую с правого бока, квадратную и невыносимую. Прежде чем непослушные пальцы дают достать один длинный, шершавый экземпляр, она вспоминает лицо Кормака.       Отрава.       Малфой разрезает воздух, прикуривая ей чарами. В голове мелькает вопрос: он ведь понимает, что делает? От его прищура мороз по коже. Видимо, ей не отвертеться, хотя навряд ли она сама не желает попробовать. Гермиона подносит сигарету ко рту, обхватывая её губами и касаясь кончиком языка фильтра.       Пауза.       Она не понимает, устраивает ли её этот шаг. Когда она вот так соглашается попробовать то, что предлагает ей Малфой.       Без шуток. Это ведь, кажется, начало чего-то большего. Чего-то посерьёзнее, чем пялиться в одну точку плечом к плечу. Курить вместе точно не хуже, чем рассказывать о садистких наклонностях, Гермиона.       Его глаза опускаются к её рту. И там, внутри, где недавно крутила тупая боль, появляется тепло. Оно обжигает. Оказывается, что это так легко, — нарушать данные себе обещания.       Гермиона затягивается, желая забыться в едком, тяжёлом вкусе. Выдохнуть все воспоминания в фильтр, который расползётся грязным бурым пятном и осыпается пеплом под ноги.       Если Малфою помогает, то почему ей не должно?       Мир вертится. Она ощущает собственные сосуды. Из груди рвётся хрип, а после продолжительный кашель. Горло царапает.       В её легких в последнее время так мало места, чтобы выдыхать нормальный воздух. Никотин точно не сделает хуже.       Она привыкает к сигаретам, а Малфой к ней. За всё время он не отрывает взгляда от её рта. Поэтому ей приходится посмотреть в ответ. Конечно, приходится. На эти тонкие краснющие губы. В конце концов, не она начинает эту игру.       — Что ты хочешь больше всего на свете, Грейнджер? Помимо убить всех Пожирателей смерти, конечно.              Такой странный вопрос. Такой неуместный вопрос, на который она, конечно же, знает, как стоит ответить.       — Хочу, чтобы война закончилась. Хочу, чтобы… Чтобы мы победили.       — А дальше? — он отводит сигарету от лица, сползая вниз по стулу. Она пытается отвлечься и не видеть его бёдра. Но вместо это переходит на вены на предплечьях и ключицах. И она может поклясться, что Малфой замечает. Знает, куда она смотрит. Потому что показывает ей свой подбородок. Вправо-влево. Вверх-вниз.       — Я об этом не думаю, — голос садится.       — Но что-то ты же хочешь, кроме победы?       Вместо ответа Гермиона затягивается, опуская глаза на руки с малиновыми костяшками. Ей так неловко, что она застывает. Прочищает горло. Малфой приподнимает брови. Выражение глаз где-то между любопытством и издёвкой.       — Я не знаю, Малфой.       — А знаешь, чего я хочу, Грейнджер?       Гермиона качает головой. Его верхняя губа кривится.       — Сьебаться отсюда на край света. Съебаться и забыть об этом дерьме, как о страшном сне. Куда-нибудь в Каркаду.       — Куда-куда?       — Ты слышала.       Гермиона улыбается уголком губ, незаметно. Для себя. А потом скрывает это, прочёсывая спутавшиеся волосы пальцами. Малфой делает долгий вдох, чтобы следующий сделать затяжкой. Где-то внутри лом перестает крушить её кости, оставляя переломов всего ничего.       — Но ты, Грейнджер… — хмыкает он, облизывая губы, — С таким подходом ты никогда не уйдешь отсюда. Ты просто умрёшь.       — И что же ты предлагаешь?       Малфой наклоняет голову в бок, разглядывая её:       — Бежать. Валить отсюда. Иначе…       Он останавливается, грустнея и поднимая взгляд к потолку.       — Иначе что? — нетерпеливо спрашивает Гермиона, выдыхая дым в его сторону.       — Ты всё потеряешь, Грейнджер. Потому что война никогда не закончится для нас. И чтобы мы ни делали, мы никогда не забудем её.

Штаб-квартира агентов, Пиккадили, Июнь. 12:05.

      Ударила молния. Внимание, ударила молния. Успех! Победа! Молния поразила дом!

      — Как же меня раздражает эта штука! — плюётся Дин, хлопая по приёмнику ладонью. Гермиона хмыкает.       Она водит пером по пергаментам, рисуя каракули. Дин расписывает формулу проклятия на доске.       Гермиона переворачивает её, пытаясь найти решение. Через несколько минут она снова посвящает себя каракулям. Чтобы ещё через несколько уткнуться лбом в стол, и захотеть раскрошить его своей головой от бессилия.       Кэти опять в лазарете. Ей все же разорвало одно лёгкое. Если они не справятся, то она умрёт через два часа. В мучениях. Все они уже давно в минусе, но увеличить сумму не хочется. Ей дорога Кэти, но у неё, к сожалению, не семь жизней, а только одна. Она должна выжить, иначе какого драккла они просиживают ночами в лаборатории.       — Может быть поменять эти две руны местами? — говорит Гермиона, указывая на край доски.       — Пробовал, не работает, — палочка Дина замирает. Он упирается боком в стол. — Ничего не работает. Некроз убивает остатки лёгкого. Нам бы живое.       Гермиона останавливает перо, оборачиваясь на спящего пленного за решёткой. Дин ловит её взгляд, издавая смешок.       — Ты ведь не серьёзно?       — А ты?       Дин проводит по губам рукой несколько раз — так он обычно думает. Его щеки измазаны чернилами, а руки покрыты мелкими шрамами от ожогов. Он истощен. У него мешки под глазами и воспаленные белки глаз. Он достает ключ от коморки, подбрасывая его.       — Мы вырастим новое.       — Нет, Дин, — Гермиона качает головой, сжимая пергамент и вздыхая.       — У нас нет времени, Гермиона.       — Нет… Я, — она чувствует, что сейчас расплачется. — Я не могу, Дин.       — Я не вижу другого выхода, — шепчет он, и Гермионе хочется, чтобы это фраза никогда звучала в этой комнате, или же вообще в мире. Каждому человеку нужен выход. Каждому человеку нужен выбор без меньших зол.       — Это плохая идея.       — Поддержим кому, одно лёгкое будет работать.       — Я не дума….       — Кэти умрёт, Гермиона! — вскрикивает он. У него содрогается голос. — А он… Боже…       Она смотрит ему в глаза долгие минуты. И каждую секунду борется с собой. Потому что Дин предлагает то, на что ей хочется согласиться. Но где-то на задворках девчонка, защищаются домашних эльфов, негодует, качает головой и разочарованно талдычит ей в уши: «Нельзя».       Так нельзя, Гермиона.       Поэтому, наверное, Дин не выдерживает их зрительного контакта. Его спина сгибается, будто на руках висят стотонные гири. Он сжимает голову, вцепляясь в торчащие волосы. Падает на стул, утыкается в ладони и плачет. Гермиона впервые видит его рыдающим. Раньше ей казалось, что упади на них ядерный заряд, Дин бы всё пытался начать новой день с улыбки. Теперь же Гермиона понимает, что его улыбки — это пластыри, залепляющие кровоточащие раны.       Он сжимает виски, прикрывая глаза. Его лицо смягчается, и от этого у Гермионы больше не колет в груди.       — Боже… Прости… Я… — надрывно шепчет он, — честно, не знаю, что на меня нашло. Иногда…— он поднимает на неё глаза, — я больше не знаю, кто я, Гермиона. Прости…       Она легко касается его плеча, чтобы вздохнуть и уверенно сказать:       — Мы найдем другой выход, Дин. Обязательно.       Эти слова — больше для неё, чем для Дина. Потому что Гермиона не уверена ни в одном слоге, что уж говорить о перспективе.

Заброшенная штаб-квартире, Манчестер, Июнь. 13:05.

      Малфой выдувает мыльные пузыри, чтобы потом затянуться тлеющей сигаретой. Она наблюдает за ним с соседнего кресла украдкой, делая вид, что увлечена книгой. Но ведь она, правда, увлечена ей, а не тем, кто сидит перед ней. Главное успеть отвести глаза, когда он отвлекается от потолка и начинает затягиваться. Она делает несколько глотков из кружки, смакуя приготовленный кофе.       Последнее время она часто приходит сюда, чтобы побыть в одиночестве и отвлечься. Потому что рядом с друзьями тоска накрывает её с головой, а здесь же всё как-то намного проще и тише. На самом деле, она почти переезжает сюда, потому что проводить ночи, когда за стенкой трахаются или рыдают агенты, — не самый вдохновляющий способ потратить свободное время.       На удивление Малфой перестаёт раздражать её. Она просто закатывает глаза на его издёвки, предпочитая скрыться, если он зол в момент встречи. Тогда он остаётся в спальне, исчезая, когда ему вздумается. Или маячит где-то рядом, но Гермиона так увлечена новыми разработками, что даже не замечает его.       Она делает ещё один глоток кофе, и Малфой глубоко вдыхает, косясь на неё. И она знает, чем вызвана эта реакция. Когда в пятый раз вместо целой лазаньи, она находит один кусок. Гермиона не сомневается, кто опустошил холодильник. Они не обсуждают это, но с какого-то момент Гермиона начинает готовить двойную порцию. Возможно, к лучшему, потому что последние два месяца превратили Малфоя в вешалку для одежды. И его длинные ноги стали похожи на две неровные шпалы.       Сегодня Малфой пришел через двадцать минут после неё. Весь в грязи. Потный. Его вид был настолько жуток, что сперва она не узнала его. В результате она швырнула в него «Остолбеней». Но у Малфоя, чёрт возьми, слишком хорошая реакция. В Ордене ходят слухи, что он жалит заклинаниями, как настоящий профи. Хотя Гермиона уверена, что сразись он с ней, она бы его укокошила через несколько минут после боя.       Судя по его позе и движениеям мыслями, он явно не здесь. Явно не с ней.       Гермиона краснеет, когда ловит себе на мысли, что хочет рассмотреть его шею поближе. Та форма, что она отдала ему, уже не висит на нём балахоном. Видимо, он нанял портниху, чтобы перешить её.       Кормаку сейчас она бы точно стала мала.       Она сглатывает от жжение в груди. Об этом лучше не вспоминать, Гермиона.       — Как давно ты сделала контрпроклятие? — он лениво поднимает голову, оглядывая её задумчивым взглядом.       — О чём ты? — на её лбу залегает морщина.       Малфой хмыкает, играя с сигаретой.       — Разрывное лёгких.       — А, это….       На самом деле, она только написала формулу, а испробовал его Дин. Закрыв глаза, она отдала ему в руки кусок пергамента. А Дин дал палочку в руки пленному, чтобы проверить гипотезу. Гермиона не рассчитывала, что заклинание будет иметь обратный эффект. Мальчик чуть было не умер, когда Дин отразил его заклинание.       Зато Кэти жива и здорова, так как вместе с контрпроклятием им удалось разгадать код действующего.       — Да так. Несколько недель назад.       — Забавно, Грейнджер, — говорит он, как всегда, искривляя уголок рта. — Твои руки дали мне защиту, и если бы не она, то они же бы поразили меня.       Она выше подвигает книгу, не зная, что сказать. Смотрит на страницу и понимает, что читает её уже час.

Штаб-квартире агентов, Пиккадили, Июль. 13:05.

      Пропала пара. Двое вошлебников. Сюзанн Гейл и Маркус Шелби. У них маленький ребенок. Откликнетесь в штаб. Сегодняшняя прогулка была неудачной. Холодает.

      Радио блеет, прежде чем снова потерять сигнал.       — Как ты думаешь, это легко?       Невилл наливает себе стакан воды, шлёпая босыми ногами по полу. Он замирает с кувшином, напрягаясь от её голоса. Обычно с утра тут никого не бывает, но Гермиона слишком рано вернулась с задания, решив, что слишком вымотана, чтобы переместиться в Манчестер.       Она сжимает несколько тюбиков яда Акромантула в руке. Скоро дефицит заставит Гермиону выезжать за ними в другую страну.       Она затягивается, терпеливо ожидая от Невилла ответа.       — Э…Гермиона?       — Нет, правда, — она забирается с коленями на диван. — Это ведь должно что-то менять.       — Если честно, я без понятия, о чём ты.       Гермиона наслаждается тем, как расслабляется голова от очередной затяжки.       — С каких пор ты куришь?       Гермиона игнорирует его вопрос, ожидая, пока Невилл отомрёт.       — Убийство, — вздыхает она, наслаждаясь как горчит в горле. — Убийство. Что ты ощущаешь, когда совершаешь его….       Невилл сопит. Гермиона поднимает на него глаза, понимая, что он слишком буквально принимает её утренний бред. Бровь дёргается, и он с грохотом опускает стакан на стол, присаживаясь.       — Эй… — она повышает голос, туша сигарету. — Я… Я сказала что-то не то?       Он машет головой, краснеет и отводит взгляд. Зло выдыхает.       — Лучше не делать этого, Гермиона.       — Ты… Уже?       Невилл кивает, а Гермиона в ответ сильнее сжимает обивку дивана. Неудобная тишина не даёт ей уйти, поэтому она посматривает на Невилла с опаской. Он продолжает разглядывать руки со знакомым ей потерянным выражением лица. Он выглядит так каждый раз, когда она спрашивает, как прошла операция.       — Кто это был?       Невилл прикрывает глаза. Его веки трепещут. Он делает ещё несколько глотков воды, прежде чем ответить.       — Макнейр.       — И как? Помогло?       — Неа, — он грустно улыбается, — Только захотелось ещё раз.       — Ясно, — тихо говорит она, опуская взгляд вниз.       — В первый раз это опьянеет. Пугает, конечно, да. Но это ощущение… — его кадык движется вверх и вниз, а после он делает небольшой глоток воды. — Адреналин, кровь, месть. Но дальше… Но дальше тебе всё равно. Это становится привычкой. И если во второй раз ты ещё задумываешься, то в третий… В общем, нет в этом ничего хорошего. Как ни убеждай себя, что всё это ради цели… Внутри… Ты всегда знаешь, что можешь не поднимать палочку, но всё равно поднимаешь.

Штаб-квартире агентов, Пиккадили, Август. 13:05.

      Гермиона пытается сосредоточиться на приготовлении кофе, но вместо этого всё её внимание отдано продрогшему Малфою за спиной. Она сама вымокла до нитки, пока спешила на встречу к нему.       — От тебя воняет.       Малфой пожимает плечами. С полов его плаща стекают мутные ручейки. От каждого его шага на полу остаётся новый грязный след. Мерлин, никто и никогда не вносит столько хаоса в её жизнь, как он. Несколько капель падает на лицо, когда он убирает со лба пряди-сосульки.       — Мне сломали палочку, Грейнджер. Неделю уже. С этой, — он хлопает себя по кобуре.       — Мы не очень ладим.       — Но а душ? — Гермиона поднимает брови в недоумении. — Сходи в душ.       — А толку? Я даже зубы не могу почистить. И, честно, у меня нет на это времени.       — Серьёзно? — она оборачивается на него, поджимая губы. — Ты хочешь сказать, что не пользуешься зубной щёткой и пастой?       — Зачем мне эта маггловская дрянь? — усмехается Малфой. — У меня была палочка.       Гермиона морщит нос, наливая кипящий кофе в кружку:       — Ты отвратителен.       — Хочешь дать мне свою палочку? Может быть вымыть меня?       — Нет.       Малфой пожимает плечами, закидывая измазанные в разводах земли ботинки на стул. Гермиона кривится.       — Тогда поделись со мной своей горькой дрянью, Грейнджер.       — О, нет, я не подойду к тебе даже на сантиметр.       — Даже если я хорошо попрошу? — Малфой прищуривается, нагибаясь в её направлении. — Пожалуйста, Грейнджер.       Он растягивает гласные в привычной манере. Его голос снижается, становится обволакивающим и хриплым. Она трясет головой, несколько раз моргая. Он продолжает изводить её взглядом, от чего по бокам бегут мурашки.       — Душ, Малфой.       Малфой хмыкает. Встаёт со стула, начиная стягивать перчатки и тяжёлый от влаги плащ. Вслед за ними следуют воняющие дерьмом ботинки и пустая кобура для палочки. Его пальцы касаются края свитера, когда Гермиона выпаливает:       — Что ты, мать твою, делаешь?       — Как же, Грейнджер, — он стягивает свитер с головы, приступая к ремню и Гермиона краснеет до кончиков ушей. — Выполняю твоё условие.

Штаб-квартира агентов, Пиккадили, Август. 00:05.

      Гермиона разбирает вещи в шкафу, когда Луна начинает орать. Юлой она ворочается в кровати, стискивая простыни в пальцах. Гермиона аккуратно складывает футболку в шкаф, пнув ногой кучу того, что не отстирывается от крови.       Она уже давно не вздрагивает от этих звуков. Луна кричит каждую ночь. Снова и снова. Наверное, ей снится пережитое днём. Сегодня, например, они еле-еле смогли выбраться из засады, чуть не угодив в болото. Пожиратели не решились бежать в топи леса, а они ломанулись со всех ног. Гермионе пришлось вытаскивать Луну, когда, изнывая от усталости она выбралась на землю. Потому что почти каждый поддался панике кроме Дина. А тот в последнее время похож на робота больше, чем на человека. Поэтому она не была удивлена, когда он без единой эмоции на лице начал спасать членов отряда.       Она подходит к подруге, приседая на край кровати. Рука касается потного лба.       — Проснись, Луна! — громко проговаривает она, пока тело перед ней сводит судорогами. — Просыпайся!       Луна распахивает глаза. Первые несколько секунд она заторможена: раскрывает и открывает глаза и рот.       — Гермиона, это ты?       — Да, это я.       — Сколько времени?       — Пять минут первого.       — Прости… — Луна отводит взгляд, крепче прижимая к себе одеяла.       — Ничего. Что себе снилось?       У Гермионы дурацкое предчувствие. Наверное, она зря задала этот вопрос.       — Конец.       — Войны?       — Нет, Гермиона. Конец всего.

Заброшенная штаб-квартира Ордена Феникса, Манчестер. Сентябрь. 23:05.

      Она ожидает бури, но ничего не происходит. Ни на поле боя, ни в Ордене. Все прозябают в квартирах. Несколько неуспешных вылазок ночью заканчиваются неудачно для команды Гарри. Гермиона занимает выжидательную позицию. С каждым днём псы больше укрепляют защиту своих убежищ. Снейп собирает их несколько раз, намечая план захвата точек на следующие полгода. Гермиона бы сделала сразу на два, но почему-то все верят — война закончится.       Их противник всегда что-то планирует, в чём отлично преуспевает. Лучше бы ей сейчас сидеть сейчас за столом в Хогвартсе, рассуждая о том, что замышляет факультет Слизерина, а не встречаться с главным его представителем вечерами, чтобы обеспечить себе преимущество.       Она стучит по стене палочкой. Дверь появится перед ней. Как только она переступает через порог, спину пропитывает потом. Дорога из крови. Размазанные ржавые следы и бурые отпечатки на белых стенах. Железная вонь.       Когда-то она уже видела это. Ладонь касается шершавой поверхности. Гермиону не держат ноги. Сердце стучит так сильно, что, кажется, ещё чуть-чуть и пробьёт ей череп.       Лицо Кормака. Разорванные ошмётки кожи на траве. Вопли.       Она не может вздохнуть. Открывает рот, как дохлая рыба, выброшенная на сушу. Воздух всего мира куда-то исчез и больше не может питать её легкие. У неё немеют ладони и ступни.       Каждая лужица: маленькая, аккуратная или огромная, рваная. Каждая из них предвестница смерти. Она сползает по стене, закрывая уши руками. Зажмуривается. Ей кажется, что на неё падает потолок. Боже, её окружает бассейн крови.       А Кормак мёртв. Бледен. У него оторваны ноги.       Она делает столько вдохов, пытаясь задышать глубоко, но от этого лишь сильнее потеют ладони.       — Грейнджер? — плечо сжимает, и она резко распахивает глаза. Малфой стоит перед ней на коленях, прижимая руку к её плечу. Ткань мантии пропитала кровь.       А Кормак мёртв. Бледен. У него оторваны ноги.       Как можно дышать, когда под веками беснуются эти образы. Вокруг темнота. Она подбирается к её горлу. Вот-вот и залезет в глотку, чтобы заполонить её тело и вытолкнуть её сознание из напряженного мозга.       — Грейнджер, посмотри на меня! Грейнджер, тебе надо сосредоточиться! — она вцепляется в его запястья, чтобы ощутить, что всё еще существует. — Смотри на меня! Смотри, Грейнджер!       Лёгкие болят, но она делает вдох. Она видит его приоткрытый рот, квадрат челюсти и шрам на щеке. Прозрачную кожу. И он перед ней, плоть и кровь. Существует. По крайней мере, пальцами она ощущает его тепло.       А Кормак мёртв. Бледен. У него оторваны ноги.       Но Малфой же здесь, а Кормак нет. Его нет с ней так долго, потому что он лежит под землей. Он умер в гостиной от недостатка крови. Вспоминай, Гермиона.       — Дыши, Грейнджер! Дыши!       И она делает полный вдох, ощущая, как по позвоночнику бежит дрожь. А потом следующий. И так несколько раз, пока все вокруг не влезает в привычную норму. Пока голос Малфоя из сломанного слабого писка не превращается в оглушительный ор.       Костяшки белеют, настолько сильно она вцепляется в его руки.       — Вот так… Да… Молодец, Грейнджер.       Она успокаивается, несколько раз моргая и пытаясь сосредоточиться. Отодвигает ладони, набирая полную грудь кислорода. Малфой вздыхает. Встаёт, чтобы подать ей руку. Она не долго думает, прежде чем принять её. Так она опирается на него. И так что-то между ними в который раз укрепляется и растёт.       — Что происходит? — её голос слаб, но теперь она хотя бы может дышать. — Кровь твоя?       Малфой качает головой, чтобы через минуту она вошла в комнату и увидела Теодора Нотта. С дырой в ключице, но один факт её все же радует — он жив.       И это уже очень и очень много для мира, где жизнь не имеет никакой ценности.

Штаб-квартира Ордена Феникса, Площадь Гриммо. Сентябрь. 01:05.

       Всё, что показывают в фильмах и сериалах, о войне — такое дерьмо. От тупости хочется захохотать каждый раз, когда Гермиона переключает канал. Этот герой, которому неизбежно стоит умереть в конце за победу. Такой светлый и честный герой. Все настолько правильные, что хочется остановить кадр и зачистить их идеальные рожи.       И этот бесконечный ебучий пафос. К чему он?       Это геройство, от которого хочется выблевать все кишки наружу. Как-будто это что-либо значит. Как будто война о великих подвигах, а не том, как дохнут и загибаются люди.       Какоё же невыносимое лицемерие тех, кто никогда не был там. На этих рубежах. На этих полях, от которых несёт смертью, насилием, тьмой.       Она щёлкает пультом, выключая телевизор. Падма носится над телом, перебирая склянки и заклинания. Старательно игнорирует её, стараясь не обменяться лишним словом. Тео лежит на обеденном столе, напичканный оборотным зельем. Один в один Невилл. Не то чтобы друг был против, хотя Гермиона не планировала спрашивать разрешения.       — Как давно у него кровотечение?       — А… — Гермиона мысленно прикидывает, сколько Малфой шатался за пределами комнаты. — Наверное, около двух часов.       Падма раздраженно фыркает, когда Гермиона закуривает новую сигарету. Гермиона снова включает телевизор, тупо переключая каналы.       — Тут нельзя курить.       — И?       — Потуши сигарету.       Гермиона затягивается, выдыхая дым в лицо и проговаривает тем же тоном, который слышала много раз при разговорах с Малфоем.       — Отьебись, Патил.       Общение с Малфоем не сказывается на ней хорошо, но тем не менее фраза работает. Гермиона устала смотреть на то, как Падма указывает ей каждый раз, когда она навещает друзей. И кажется у Падмы замыкание где-то в мозгу, потому что она поджимает губы, начиная делать новые движения палочкой.

Заброшенная Штаб-квартира Ордена Феникса, Манчестер. Октябрь. 02:05.

      — Как он?       — Пока жив.       — Ты знаешь, что ему нельзя назад.       — Знаю.       — Это значит, что…       — Это значит, что он останется у нас, Малфой.       — Хорошо.       — Хорошо.       И через несколько секунд первое, неуверенное, дрожащее. Почти неслышное.       — Спасибо, Грейнджер.       Малфой смотрит ей в спину, и Гермионе хочется развернуться и впервые обнять его. Она рада, что чью-то жизнь ей все же удаётся спасти, а не отнять.       Она замечает несколько свитков, перевязанных красной лентой, на столе.       — Что это? — Гермиона хмурит лоб, когда призывает их к себе.       — Подарок, Грейнджер.       — Подарок?       Малфой уходит, так и не ответив на её вопрос.

Штаб-квартира Ордена Феникса, Площадь Гриммо. Октябрь. 22:05.

      Она дочитывает до последней строчки и ждёт, пока Дин закончит. Он подносит палец ко рту, а после перелистывает страницу. Несколько обезболивающих зелей бурлит в котлах, пока они одолевают учебник по продвинутому курсу анимагии.       Из груди Нотта вырываются хрипы. Кровь застывает в уголках рта. А челюсть раздута, словно его укусил с десяток ос.       Внимание! Опасность с севера в районе теплицы! Свора бежит с севера. Остерегайтесь и не забывайте о мерах предоострожности. Двадцатое октября. Десять человек умерло. Потеряно без вести двадцать. Книжный магазин ждёт указаний от молнии, но все мы знаем, что они просто ерепеняться.       Гермиона закатывая глаза, вслушиваясь в передачу.       — Бэгмен никогда не славился объективностью, Гермиона, — вздыхает Дин, отрывая глаза от тома. — Не обращай внимания.       — Сожгла бы дотла эту душную комнатушку, в которую они проводят свои эфиры.       — Ты же знаешь, что они делают хорошее дело.       — Они твердолобы, Дин, — бросает она ему, начиная искать сигареты в кармане. — Настолько, что готовы поливать нас грязью, лишь бы мы не могли…       — Мы оба знаем, что ты сама на это пошла, — пожимает плечами он, отмахиваясь от дыма. — Такова была цена…       — Да, я знаю, что это развязало нам руки, Дин. Но как же меня это бесит! — стонет она.       — Знаю, — он закидывает руку ей на плечо, и вместе они наблюдает за тем, как слабо дышит Теодор Нотт напротив. Как размеренно капля за каплей в его вены через трубки втекают мутные зелья.       — Ты собираешься говорить им?       — Пока не будем уверены, нет.       — А когда мы будем уверены?       — Слишком сложный вопрос.

Шотландия, Эдинбург. Декабрь. 21:05

      — Гермиона, помоги! — Луна падает на землю, и два пса тянут её за руки в разные стороны. — Гермиона! Чёрт!       Туман. Нулевая видимость на равнине. Они в ужасных условиях.       Она пригибается, краем глаза замечая рвущееся вперёд пламя, разрезающее туман. Кто-то издалека выкрикивает: «Пылающая рука». И тогда она выбрасывает вперёд Империус и тот щитом накрывает Луну, пока огонь пожирает двух Пожирателей смерти заживо.       Они истошно вопят, а Гермиона молча наблюдает за ними.       Она ненавидит вступать в конфронтацию на открытых местностях, но сегодня Бруствер отослал ей патронус с просьбой о подкреплении. Она оставила Дина следить за Теодором, а сама собрала отряд и отбыла на точку.       Когда они пребывают, Гарри мельтишит по полю, раздавая команды наступающей группе, пока Рон прикрывает тыл и теряет людей. Им не удаётся поговорить, поэтому Гермиона решает действовать самостоятельно. Она отдаёт приказ своим бойцам замкнуть круг, обойдя псов через лес.       А сама с небольшой группой остаётся тут, возиться в грязи и по мелочи.       Луна, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, подбегает к ней, прижимаясь спиной и оглядываясь. В метре — бойня. Кто-то сражается заклинаниями, а кто-то переходит на кулаки. Надтреснутый голос в метре произносит её фамилию, и Гермиона оборачивается, чтобы наткнуться на вылупленные глаза Кэрроу.       До того, как Гермиона парализует сестру, Алекто оглушают Луну. Подруга беспомощно падает ей под ноги. Гермиона судорожно вздыхает, пытаясь найти пути выхода.       — Грейнджер… Грейнджер… Грейнджер…       Она озирается, не зная, помнит ли он их последнюю встречу.       — Катись к чёрту! — шипит она, посылая в него несколько боевых заклинаний. Кэрроу, сукин сын, успевает увернуться от каждого.       — Ха! — разводит руками он, чуть было не падая. — И это всё!       Его лицо разукрашивает злая усмешка, а Гермиона вновь поднимает палочку и опять промахивается.       Чёрт.       Она ощущает усталость. Голова гудит. Запас сил заканчивается.       — А теперь моя очередь, грязнокровка! — визгливо бросает он, прежде чем перейти в наступление. Он открывает рот, чтобы произнести заклинание, но в этот же момент мышцы на его лице расслабляются. Слюна вытекает из уголка губ. Выглядит отвратительно.       Гермиона выставляет вперёд палочку, сосредоточиваясь. Она не знает, кто там за его спиной. Враг или союзник. Но кем бы он не был, Гермиона должна быть во все оружии.       Из плотного зелёного тумана появляется маска, в ответ она выше поднимает древко. Через несколько секунд Гермиона может разглядеть высокую фигуру, сутулые плечи и шрамы под прорванной бронёй из драконьей кожи.       Малфой!       — Уноси ноги, Грейнджер! — бросает он ей, отрубая Кэрроу ударом в висок. — Забирай подружку и уноси ноги отсюда, если тебе дорога твоя жизнь!       — Я не могу бросить своих людей, Малфой!       Он близко подходит к ней, начиная одержимо и быстро говорить.       — Через пять минут сюда прибудет отряд для вашего устранения. Разве ты не должна сидеть у себя в норе, выполняя только специальные поручения?       — Нас вызвали на подкрепление, — она задыхается, начиная парировать летящие мимо заклинания.       — А ты, конечно же, пошла, — шипит он, хватая её за локоть и закрывая собой.       Малфой оглушает кого-то, но Гермиона не может различить лицо. Воздух густеет.       — Аппарируй, Грейнджер! Я отправлю твоему отряду патронус.       Они пригибаются, когда над головами пролетает шквал зеленых вспышек.       — Быстро, пока они не заметили тебя! Давай!

Штаб-квартира Ордена Феникса, Площадь Гриммо. Декабрь. 12:05.

      «Знаешь, я больше не могу возвращаться в главный штаб, » — говорит Невилл ей над телами бойцов Ордена. Дин накрывает их белой простыней, зажимая нос рукой от зловония. Несмотря на все предупреждения, Гарри всё равно отправил отряд из укрытия, отказавшись от артефактов, потому что те пропитаны тёмными заклятиями защиты. Теперь у них ни заложников, ни бойцов. А только дерьмо, которое предстоит разгребать Гермионе и Дину сегодня ночью.       «Я больше не могу вести с ними совместные операции. Я просто не знаю, кого ненавижу больше, Гермиона. Каждый раз от их решений меня бросает в холодный пот. И я не знаю, как на это реагировать. Потому что они наши. И от этого все только хуже».       Невилл прав.       Всё стало намного хуже.       Последний месяц её жизни страшнее, чем весь прошлый год. Заклятие, разрывающее лёгкое, было очень экологичным. Псы травят их новым оружием. Токсином, от которого медленно умираешь в течение суток или сразу, если доза оказалась слишком высокой.       Малфой снова спасает ей жизнь, заставляя аппарировать обратно в убежище с поля. Она отзывает отряд, и они не успевают закончить миссию. В тот же день Гарри и Рон получают небольшую дозу отравления, а четверть их отряда остаётся в западне.       Это порождает новые противоречия и споры. Гарри обвиняет Гермиону в отказе сотрудничать, хотя она просто пытается спасти жизни своих людей. Это раздражает. Сам же он не гнушается платить человеческими жизнями за свою глупость. В чём смысл?       Несмотря на четыре лаборатории, которые они раскрывают за месяц (подарок Малфоя на её день рождения оказывается полезным), ситуация не улучшается. Им нужно придумать, как защититься от действия токсина. Потому что Гарри и Рон пока находятся в больничном крыле без перспективы выздоровления. Пол Ордена парализовано.       Противоядие не оставляет им выбора. Возможно, защита от токсина оставит чёрный отпечаток на магии каждого из них на всю жизнь, если только Гермиона не найдёт менее болезненный выход.       А пока она ищет его, Дин будет продолжать притаскивать трупы в подвал. И она будет смотреть на их рыбьи губы, фиолетовую обвисшую кожу и вздутые животы. И курить по пачке сигарет в день, пытаясь отгадать, почему она всё еще не катается в морг ногами вперёд за компанию.

Заброшенная штаб-квартира агентов, Манчестер. Декабрь. 21:06.

      Снежинка падает на середину ладони, тает.       Щёки жжёт. Дышится с трудом. Но Гермионе не холодно. Ей в тишине города хорошо. Эхо войны далеко-далеко.       В этом году Гермиона не ждёт первого снега. До этого момента она даже не подозревает о нём.       Что-то с памятью её стало, раз она больше не замечает, как осень сменяется зимой.       Кто-то говорит, что в этом году их ждёт самая холодная стужа за двадцать лет. Что, вправду, смешно — она уже наступила давно. Просто в сердцах, не на улице.       Она долго мечется перед входом в убежище: разглядывает украшенные дома и аляпистые хвойные швабры у дверей. Почему не знает. Может быть, потому что ей придётся вернуться и снова: мёртвое тело на живом, а живое на мёртвом. А пока дети ленивой гусеницей бредут за воспитателем, разбредаясь к концу. Хулиганы перебрасываются снежками, девчонки шушукаются.       Если бы у неё был шанс, она бы застряла в куске времени. Навсегда, наворачивая повороты на одной той же петле. Состарилась бы.       Возможно даже не в одиночестве.       Глупая Гермиона размышляет о будущем. Интересно, что на неё сегодня нашло?       Она знает, что он стоит за спиной. Знает, что его руки в карманах глубоко-глубоко, а волосы белеют льдинками.       Ей надо столько спросить у него. Токсины, яды, убийства. Но ей так не хочется.       Она оборачивается, когда он окликает её. И впервые по-настоящему смотрит ему в глаза. И, кажется, перестаёт убеждать себя, что он для неё, — не больше, чем союзник из-за отсутствия выбора.       — Думал, ты решила сжечь мосты, Грейнджер, и покинуть меня.       Она смеётся, делая шаг ближе к нему. Под подошвами скрипит наледь. Живот щекочет тепло.       — Кто бы тогда снабжал меня сигаретами? — Гермиона выдыхает горячий воздух в его направлении. — Дай мне одну.       — Используешь меня, Грейнджер, — ухмыляется Малфой, доставая пачку и дрожащими пальцами передавая ей сигарету. — Коварно.       — Тебе нравится спасать меня, — он ей прикуривает.       Малфой закидывает голову назад, издавая смешок. Кончик его носа красный, как и впалые щёки. В отличие от неё, ему холодно. Он оглядывается на дом, пока она затягивается, стряхивая первый пепел на белое поле внизу. Гермиона мрачнеет, стоит ему кивнуть в сторону.       — Погоди…       — Война не ждёт, Грейнджер.       Она не хотела говорить ему этого. Но всё сегодня у неё поперёк-наоборот. Гермиона встаёт на мысочки и тянется. Ладонь поднимается, и Гермиона наблюдает за ней, будто со стороны. Зрачки Малфоя расширяются, он гуще краснеет. Но уже не от холода. Её сердце отбивает нечёткий ритм. Малфой изгибает бровь, стоит ей коснуться его пряди на лбу и нежно убрать её за ухо. На подушечках тает снег. Она задерживает дыхание, а Малфой, наоборот, выдыхает.       И война подождёт столько часов, сколько им сегодня захочется.

Штаб-квартира агентов, Пиккадили. Декабрь. 23:05.

      Очередной ужасный день. Хотя последнее время — это обыденность, а не редкость. Лицо Дина краснеет от пара. Его ноздри трепещут над одним из котлов: она не уверена, какой из них взорвётся в следующую секунду. Дин стирает каплю со щеки, выскочившую из бурлящей сиреневой жижи.       Половина её отряда в больничном крыле, другая часть только что получили дозу. А такие, как Лаванда, здесь, потому что токсин отравил их давно. Уже месяц Гермиона и Дин пытаются безуспешно спасти им жизни. И даже борьба в Ордене перестаёт быть настолько значима, как необходимость найти хоть какой-нибудь выход.       — Как он? — веки Рона дрожат, а на лбу выступает пот.       — Плохо.       — Сколько у нас времени? — его рот напрягается, а Гермиона не предчувствует ничего хорошего.       — Два дня. Если не найдем антидот, то его мозг откажет.       — А Гарри?       — У него день.       Корень мандрагоры выпадает из рук, чтобы закатиться под стол. Гермиона вздыхает, выпуская склянки, колбочки, свитки. Они крутятся, вертятся, убегают от неё, пока она оседает на пол.       Она так устала решать. Гермиона устала жить.       Она хочет домой. Туда, где война не найдёт её. Только вот у Гермионы забрали дом. Или, возможно, его никогда и не было.       — Я попробую что-то сделать.

Заброшенная штаб-квартира Ордена Феникса, Манчестер. Декабрь. 18:05.

      — Ты понимаешь, о чём ты просишь? Состав вещества? Меня раскроют! — хрипит Малфой, сплевывая кровь под ноги. В кулаке бутылка. А в глазах ярость. — Разве Уизли с Поттером не должны позаботиться об этом? Как они, в целом, одобрили твой маленький бесполезный план?       — От этого зависят жизни моих людей, Малфой.       — А что с Поттером и Уизли?       Гермиона сглатывает, впиваясь взглядом в носки своих грязных ботинок.       — Всё ясно, — раздраженно хмыкает Малфой. — Видимо, ты пришла ко мне, потому что Поттер и Уизли забили хер на решение проблемы.       — Они не в состоянии решать проблемы, Малфой! Ещё одной такой вылазки Орден точно не выдержит.       Он оборачивается к ней профилем, качая головой и издевательски проговаривая:       — А меня это должно волновать?       — Пожалуйста.       — Нет, — он сжимает челюсти настолько сильно, что Гермиона может разглядеть, как ходят его жевали. — Это невозможно, Грейнджер. Мы обсуждали это в тот раз.       — Мне нужны хотя бы координаты лаборатории.       — А мне нужно, чтобы ты отъебалась от меня, Грейнджер.       — Да что с тобой такое?! Я помогла тебе!       Он оборачивается к окну, опираясь предплечьем о раму. Кретин. Почему же с ним всё всегда так сложно. Неужели Малфой то самое наказание, который избирает ей проклятый Бог?       У неё нет сил закричать на него или наброситься. Если честно, у неё нет сил ни на что. Она больше не может бороться.       — Зачем ты здесь? — снова спрашивает Гермиона вопрос, на который он так и не ответил ей в прошлый раз. — Передавать Кингсли дневники можно и без меня. Зачем ты здесь, если не хочешь работать со мной?       — Пытаюсь спасти свою жизнь, — гудит Малфой, уткнувшись в предплечье. — Ничего личного.       — У тебя есть шанс спасти десятки жизней… — слабо шепчет она. — Десятки, Малфой!       — И что? — он ставит бутылку на стол, медленно поворачиваясь к ней. Его взгляд затравлен, но весел. Он будто смотрит на мир изнутри, улыбаясь его изнанке. — Я не хочу никого спасать.       — Я спасла твоего лучшего друга!       — И?       — Ты спас меня! Столько раз… — вскрикивает она. — Для чего?!       — Это было ошибкой.       Ошибкой.       Где-то в сердце Гермиона чувствует укол боли. Она сжимает губы, поднимая глаза на Малфоя. Влага собирается в уголках глазах.       Не позволяй себе плакать, как те дуры в Ордене.       Его следующая фраза становится триггером. «Я жалею, что спас тебя, Грейнджер, » — говорит Малфой. И тогда она замахивается и со всей силой заряжает ему пятернёй прямо в щёку. Его голова дёргается вбок от удара. Профиль наливается кровью. Малфой напрягает челюсть, прикрывая глаза и глубоко вздыхая. А через секунду он хватает её за руку, грубо дёргая на себя и шипя.       — Не смей! — Гермиона врезается в его грудь, задыхаясь от жара кожи. — Отвали!       Она пытается вырываться, но он крепче прижимает её к себе, обхватывая руками. Вот-вот и раскрошит тонкие кости. Его пальцы впиваются в её горло. Его рот опаляет её ухо шепотом.       — Я спас тебя, потому что верил, что вся эта херня когда-то закончится. Потому что такие, как ты, должны жить. А такие, как я — никогда, — Малфой касается губами её ушной раковины, глубоко вздыхает несколько раз, прежде чем зло продолжить. — Каждый раз, когда ты выходишь из этой комнаты, я думаю о том, как кто-то из моих людей убивает тебя. Не хватало ещё, чтобы тебя грохнули из-за твоей тупости! Я не дам тебе координаты лаборатории, Грейнджер!       — Тогда я найду её сама! — хрипит она сквозь сжатое горло.       — И ты сдохнешь, Грейнджер! Ты сдохнешь!       Его прикосновения заставляют позвоночник сжиматься. Они стоят в такой позе посреди комнаты несколько минут. Тяжело дышат и ненавидят друг друга, пока Малфой наконец не отстраняется. Гермиона трёт шею, пытаясь контролировать нечёткое дыхание.       Она поднимает на его спину глаза.       — Уходи, Грейнджер.       — Но…       — Пошла вон отсюда!

Леса Ирландии. Неизвестное местоположение. Декабрь. 23:05.

      От неба над их головами невозможно оторвать глаз. От этих вельветовых линий, от неуверенного бледного солнца. Это единственное, что даёт ей сохранить рассудок.       Кажется, теперь она понимает, о чём именно говорила Луна.       Рассвет.        — Всё будет хорошо, Луна, — ласково шепчет она, убирая спутанные прилипшие волосы с висков. — Всё будет хорошо.       Луна цепляется за её руку. В горле булькает кровь, и от этих звуков внутренности Гермионы сжимаются в комок. Она часто моргает, дёргаясь, но Гермиона крепче вжимает её во влажную землю. Где-то вдалеке раздаются приглушенные разговоры Невилла и Кэти. Они накладывают щит невидимости — Гермиона просит их об этом, как только им удаётся сбежать от преследования.       Формула антидота оттягивает карман. Только Гермиона не испытывает радости. Потому что цена, которую она платит за это, так велика, что хочется отмотать всё назад. И позволить Гарри и Рону скончаться, чтобы Луна жила.       Луна хватается за горло левой рукой, впиваясь ногтями правой в её ладонь. Гермиона чувствует её дрожь. Палец затыкает рану на шее Луны в попытке украсть пять минут у той, кто неизбежно сегодня за ней придёт.       — Посмотри, какое красивое небо, Луна, — Гермиона гладит её щеку, поднимая глаза наверх от её испуганного напряженного взгляда. — Прекрасный рассвет.       Луна перестаёт дрожать, когда переводит взгляд за ней. Она затихает. Одинокая слеза катится из уголка глаз.       С первым лучом солнца Луна умирает. Первый взгляд на её бесцветное лицо похож на героиновый ад. Гермиона торчок, не желающий, но с отчаянием ждущий следующей дозы. Следующей смерти, которая неизбежно наступит, если дать ей достаточно времени.

Леса Ирландии. Неизвестное местоположение. Декабрь. 05:05.

      — Гермиона, это очень плохая идея.       Невилл говорит ей это в пятый раз. Чтобы опять преградить ей путь из палатки. И опять начать убеждать её.       — Ты не можешь пойти в главное укрытие пожирателей одна! Ты умрешь!       Как-то раз она уже слышала это.       Кэти смотрит на свои ногти, прикусывая губу. Невилл оглядывается на подругу, будто ждёт поддержки, но та лишь пожимает плечами.       — Я пойду с тобой! — Невилл хватает её за руку.       — Нет! — хрипло шепчет Гермиона, вырывая руку и отворачиваясь.       — Почему?       — Вы должны отнести антидот назад.       — Кэти может сделать это одна!       Гермиона упрямо молчит. Она берёт гранаты, которых до сегодняшнего момента её руки не смели даже касаться. Если честно, ей плевать, что скажет друг — она может всё и будет делать всё, что захочет. В этот раз она собирается всё закончить. В этот раз она пойдёт до конца.       — Это самоубийство!             — Плевать.       — Гермиона!       Она выходит наружу, отталкивая Невилла плечом и чувствует, как её зубы похрустывают от злости.       Человека, который поднял на Луну палочку, не должно существовать. Ей необходимо найти виновного. Она впервые хочет быть сволочью, чтобы использовать слабость людей в своих целях. Впервые от этого её не отделяет ни одна грань.       Когда она найдет эту свору ублюдков, им точно не поздоровится.

Заброшенная штаб-квартира Ордена Феникса, Манчестер. Декабрь. 18:05.

      Гермиона взрывает их дом.       Стоит около забора, выдыхая холодный воздух, и наблюдает, как псы один за одним выбегают вместе с семьями из поместья.       В этот момент она ощущает триумф. Такой, что удовольствие разливается теплом по всему телу. Чистый и абсолютный кайф. Она уверена, что никто и никогда не испытывал того, что она сейчас. Ей нравится смотреть, как они страдают.       Смерть Луны нажимает на тумблер, который до этого Гермиона старательно прячет.       Один из несущихся псов замечает её, и она тут же срывается с места. Лысый Пожиратель появляется перед ней, аппарируя. Она собирается с силами, чтобы переместиться, но пёс хватает её за капюшон в момент произнесения заклинания. Вскоре они вместе валятся на пол убежища.       Несколько минут крутятся. То она притискивает его горло коленом к полу, то он мажет её лицом по плитке. Гермиона пинается и рычит, царапая его челюсть, когда он пытается оседлать её. Ей удается выхватить из его заднего кармана тонкую кривую палочку, такую же, как его длинный и кривой нос. Она сбрасывает его с себя, пиная ногой в живот. Хватается за столешницу и подтягивается. Метит ботинком в лицо, но Пожиратель пригибается, успевая окольцевать ладонью её голень. Руки вцепляются в поднос с посудой, когда её оттягивают назад. Тарелки и стаканы с грохотом летят на пол. Разбиваются на осколки, отскакивая от пола. Гермиона падает, больно ударяется головой и грудью. Туша пса двигается, ползёт по её спине, пока Гермиона пытается вывернуться из скользких рук ублюдка. Она хватается за холодную рукоятку, и, когда Пожиратель дёргает её за плечо, всаживает нож ему в бок. Бездумно и быстро. А Затем вынимает, чтобы снова вонзить лезвие в плоть. Чуть выше. И ещё! И ещё!       Туша валится на неё. Придавливает к полу. От Пса воняет, словно он не мылся несколько недель. Он на десяток килограмм тяжелее её. Его кровавые слюни пропитывают её волосы. Дышит. Хрипит.       Она даже не успевает осознать, что именно сделала.       Кажется, она вечность лежит под телом, не решаясь встать. У неё отнялись конечности. Возможно, её просто парализовало.       В конце концов, пёс сам слезает с неё, уползая в угол. Называет «ёбаной шлюхой и тварью», пока тащит своё тело по плитке. Она встаёт словно в замедленной съёмке, прячет его палочку и делает несколько шагов назад, пока не упирается в стену хребтом. Нож выпадает из рук. Её бросает в холодный пот.       Гермиона сглатывает, вглядываясь в скрюченное тело в углу. И видит там столько боли. Слышит стоны мучения. Она достаёт свою палочку, но рука дрожит, не давая поднять древко и произнести заклинание.       К горлу поднимается кислая рвота.       Что же она наделала…       В проёме появляется Малфой.       Обеспокоенный. Привычный.       Лучше бы он ушёл.       — Грейнджер? Что происходит? — его глаза находят угол.       Гермиона касается губ, раскрывая рот:       — Я… Он напал меня.       — Блять, Грейнджер! — он рычит, поднимая верхнюю губу. — Грейнджер, ты дура?! Чёрт!       Она переводит на Пожирателя взгляд, отмечая, как меняется лицо пса, когда он видит Малфоя.       Малфой подходит к ней и дёргает её за руку, чтобы потащить из комнаты в прихожую. Гермиона всхлипывает, стараясь унять волну паники внутри.       — О чём ты думала? — зло шипит он, сжимая её плечи и встряхивая её. — О чём ты, блять, думала, когда пошла туда? Нахуя ты притащила это сюда?!       — Малфой… ты… грёбанный… — раздаётся разъяренный голос из кухни.       — Я… Он увязался за мной, — говорит Гермиона, ощущая, как сердце камнем летит вниз. — Я не планировала.       — Мне плевать! — ревёт он.       — Малфой, Луна мертва.       Он вздыхает, впиваясь пальцами в её плечи ещё сильнее.       — А ты нашла свою формулу, Грейнджер? — грустно, но с ядом в голосе шепчет он. — Тебе удалось. Все знают об этом, чёрт возьми! Спасительница херова. А ведь говорил тебе, чем это может закончиться!       Она стыдливо опускает глаза вниз, пытаясь придумать, что именно стоит ответить ему.       — Ты понимаешь, что надо сделать? — жёстко говорит он, сжимая челюсти. — Ты, блять, понимаешь, что ты не сможешь отпустить его?       — Что надо сделать? — раздражённо вторит она ему.       — Ты должна добить его, Грейнджер!       Глаза Гермионы расширяются:       — Добить его?       — Да, Грейнджер!       — Но… — её нижняя губа дрожит. — Я…       — Послушай меня, — он берёт её в лицо ладони, сжимая её щеки. — Я не могу это сделать. Мою палочку постоянно проверяют. Как и твою.       — Но, стой, он же скоро просто истечет кровью, — она медлит, прежде чем добавить. — Нам не обязательно убивать его.       Малфой убирает руки от её щек, и дергает челюстью от каждого слова.       — Трахаешь грязнокровскую шлюху, командир! Ничего, когда я выберусь отсюда, то всё расскажу повелителю…       — Блять! Блять! Блять! К чёрту!       Малфой резко отталкивает её, выдёргивая её палочку из рук. Его спина выпрямлена, а от гнева надувается вена на лбу.       — Малфой, стой! — она хватается за полы плаща, но ткань выскальзывает из рук. — Малфой!       Одним шагом он пересекает пространство от прихожей до кухни. Одним движением поднимает палочку над головой.       — Малфой, не надо! — она кричит, разрывая связки.       — Продал нас за пизду Ордена. Грёбаннный…       — Авада Кедавра!       Гермиона вваливается в кухню за ним. Смотрит на безжизненное тело и замершего Малфоя рядом. Его рука начинает дрожать. Он делает долгий вдох, обходя убитого пса. В каждом его шаге неверие.       Гермионе кажется, что её перерабатывает комбайн. Выплевывая кости и мясо, не оставляя ни одной грёбанной крошки.       Она снова не может двигаться.       Страх поднимается из глубины грудины, расползаясь по венам.       Она чувствует, как горло стискивает. Малфой оглядывается на неё, чтобы что-то сказать. Она делает шаг назад, выхватывая палочку Пожирателя из кармана.       Они долго терзают друг друга взглядами.       — Грейнджер…       Не подходи ко мне. Лучше не подходи ко мне. Лучше не суйся сюда.       Малфой аккуратно тянет руку, чтобы коснуться плеча. Опрометчиво.       Гермиона дёргается как больная от его движения. Он выбивает из её рук палочку, отражая её атаку. Кажется, её палочке нравится слушаться убийц, а не нормальных людей.       — Я ненавижу тебя! — она толкает его со всей силы, и он валится назад. — Ты ублюдский кусок дерьма!       — Грейнджер… — слабо говорит он, когда она повторяет, в этот раз сильнее и со всей злостью. — Прекрати…       — Из-за тебя… Что ты… Зачем ты это сделал!       — Грейнджер!       Она бьёт его кулаками в грудь, и на удивление он позволяет ей дубасить себя. Слёзы, горячие долгожданные слёзы брызгают из глаз. Она проклинает Малфоя, пытаясь то ли оттолкнуть, то ли прижать. В какой-то момент они оба падают на пол, и Малфой держит её на расстоянии вытянутой руки, стараясь защититься.       — Ты… — ей не хватает дыхания. — Ты херов эгоист… Это ты виноват! Зачем ты убил его?!       Малфой делает резкое движение вперёд, переворачивая их на бок. Он прижимает её руки к груди, стискивая её ноги своими. Капкан. Она снова дёргается в попытке дать ему в глаз. Выгибается в истерике, а он только крепче сжимает её, пригвождая к полу.       — Я… Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!       Осколок впивается в руку, и Гермиона взвывает от резкой боли. Она не успевает начать следующую фразу, так как горло снова сдавливают рыдания. Малфой несколько минут крепко стискивает её, прежде чем ослабить хватку.       Она плачет в его объятиях.       Боже.       Гермиона никогда не рыдала так раньше. Она всегда держала себя в руках.       Гермиона думает: ей надо успокоиться. Немедленно успокоиться. Она ведь совсем не такая, не так ли?       В ответ слёзы продолжают катиться по щекам, губам и подбородку. Наверное, скоро она утонет в солёной луже на плитке.       Малфой молча дышит ей в затылок, опаляя дыханием шею. Гермиона утыкается лбом в кафель и громко сопит. Она стискивает зубы, пытаясь унять истерику и сосредоточиться. Зажмуривается, чтобы стереть лицо пса под веками.       Грудь давит. Головы не поднять: шею будто бы придавил свинцовый сапог.       Она думает, почему она здесь.       Думает о тех, кто остался жив.       И о тех, кого она потеряла.       Думает о тех, кто ещё умрет.       Думает о себе. О том, как она, ничтожная и слабая, затряслась от рыданий на грязном полу. О собственном бессилии перед сукой-жизнью. О том, как разрезала человеку брюхо, перед тем как её союзник убил его. О том, как это было легко.       Возможно, взрыв уничтожил кого-то из его близких.       Разве Гермиона вот такая? Разве она способна на это? Разве она убийца?       Ведь когда-то давно она была невинной маленькой девочкой. И у этой девочки было всё: родители, которые любили её, друзья, которые оберегали её. Счастье. В этом счастье Гермионе казалось, она проживет всю свою жизнь.       А потом началась война. И она лишила её этого счастья.       Её родители не помнят о ней. Друзей, оставшихся в живых, можно пересчитать по пальцам. Некоторые из них ненавидят её.       Она одна.       Она и представить себе не могла, что когда-то убьёт человека. А сейчас она видит, как её кровь течёт в трещины плитки, чтобы смешаться с кровью её первой жертвы. Ощущает, как ладонь жжёт от холода рукоятки ножа, а не от впившихся в кожу стёкл.       И она не знает, куда дальше идти и как дальше существовать. Не знает, потому что завтра ничего не изменится. Война никогда не закончится. Она либо умрёт, либо будет жить, пытаясь смириться с отражением в зеркале.       У Гермионы давно нет будущего. У Гермионы нет ничего.       Она судорожно дышит, облизывая сухие губы. Чувствует горячий поток от копчика до спины. Он дерёт до самых мозгов. Чьи-то руки на своих руках. Чье-то дыхания у уха. Присутствие.       Оно спасает её. Фокусируясь на тепле чужого тела, Гермиона удается справиться с собой. Она перестает плакать. Больше не бьётся в руках человека, который так настойчиво сдерживает её.       Малфой помогает ей сесть, подтаскивая за собой. Её спина к его груди. Грубо дёргает её руку вперёд, в раздражении вздыхая и вытаскивая осколок.       Гермиона позволяет поднять себя. Позволяет утереть слезы. Позволяет себе закрыть глаза и не двигаться.       Хотя на самом деле ей хочется встать, забраться на парапет и упасть на дорогу. Чтобы разбиться всмятку. Так просто. Так необходимо. Она уверена, многие насладятся этим прыжком.       Но эти тонкие изящные пальцы. Они вынуждают её сдаться. Вынуждают её успокоиться.       На своей скуле она ощущает его горячее, прерывистое дыхание.       — Грейнджер, я обещаю, что никто не узнает об этом. Всё останется между нами. Слышишь меня? — его голос непривычно мягок. — Я позабочусь о теле. Ничего страшного не произошло, Грейнджер.       Они всего лишь убили человека. Абсолютно ничего страшного. Её новая норма.       Он заканчивает очищать её порез, утыкается ей в плечо. Его ладони ведут по запястьям и предплечьям к плечам. От каждого прикосновения по позвоночнику бегут импульсы, заставляющие её задрожать.       Она делает то, о чём думает уже несколько месяцев. Врезается носом в его щёку, поднимая глаза. Прижимает ладонь к его шее, не давая себе передумать. Смотрит на то, как недоумение в его взгляде перерастает в напряжение в теле. И тогда задаёт первый вопрос, который приходит ей голову.       — Мы сошли с ума? — её верхняя губа задевает его нижнюю. Малфой не двигается, несколько раз моргая. Она видит каждую длинную белую ресницу. Родинки у уголка губ. Прожилки голубого в серой радужке. Она ощущает его горячую кожу пальцами. Вены, неровности.       Если он сейчас оттолкнёт, то Гермиона рассыпется ему под ноги.       — Наверное, — шепчет он, выдыхая ей в рот, прежде чем прижаться своим лбом к её, поймать вздох и поцеловать её.