***
Пресловутое завтра наступает быстрее, чем Джунмён может себе представить, потому, что он глаз не смыкает ни на мгновенье за всю ночь и лишь умудряется задремать ненадолго под утро. Утро начинается совершенно так же, как две с половиной тысячи раз до этого – дежурные санитары будят всех в блоке, а затем вызывают на приём утренних медикаментов, открывая палаты-камеры каждую по очереди, чтобы их пациенты не пересекались. Первое различие с предыдущими его днями обнаруживается, когда он вырастает напротив санитара, протягивая правое запястье, где мягкий браслет с личным штрих-кодом, в котором зашифрована вся история его болезни. А санитар отрицательно качает головой, сообщая, что для него больше медикаментов не предусмотрено и отпускает назад в палату. Второе заметное отличие происходит тогда, когда после завтрака других пациентов привычно забирают на терапию, а он остаётся в блоке в какой-то момент буквально один, слыша, как тикают часы в коридоре и как постовые санитары прохаживаются по коридору туда-сюда. И самое явное отличие наступает перед самым обедом, когда приносят не поднос с отсеками для продуктов, а картонную коробку, которая не помещается через окошко на двери и ту приходится открыть, чтобы вручить в руки. – Одевайся! – коротко приказывает санитар, оставляя его, и Джунмён с удивлением обнаруживает в коробке свои личные вещи. Здесь его наручные часы, телефон, бумажник и на дне коробки в тканевом мешке чистая одежда, надевая которую, Джунмён обнаруживает, что та ему заметно велика. И когда санитары вновь приходят за ним, открывая перед ним двери и не заковывают в привычные здесь наручники, Джунмён, наконец, в полной мере понимает и осознаёт происходящее. От этого голова слегка кругом. А ещё от того, как они ведут ему прочь из блока, а затем и из здания, как он заполняет несколько документов и оставляет подписи, и как перед ним открывают двери служебного выхода наружу и уже двое рядовых вместо санитаров сопровождают к воротам. А потом происходит то, чего Джунмён боялся больше всего, но вместе с тем – более всего и ждал. Он шагает от служебного выхода немного прочь и вдруг узнаёт в человеке впереди, сидящем на капоте машины – мужа. Джонин в сером за колено пальто сидит на капоте в позе совсем вальяжной, расслабленный и спокойный и тут же находит его взглядом, едва он выходит. И то, как меняется его взгляд – с ожидающего и чуть взволнованного на воодушевлённый и счастливый, заставляет Джунмёна бегом сорваться к нему навстречу и, налетая, буквально упасть в его объятия. Потому что он обнимает незамедлительно, крепко прижимая к себе и поднимая над полом, чтобы удержать. Прячет нос в его шее, совсем шумно вдыхая, и Джунмён чувствует, как сильно кружится голова от ощущения его сильных горячих рук. – Любовь… – зовёт он шёпотом и не знает, что сказать ещё, а Джунмёну достаточно, ему больше ничего и не надо: просто обнимать его, ощущать его силу, тепло и запах. – Забери меня домой… – просит Джунмён, отвечая ему, и слышит, как муж улыбается в его шею, затем чуть отстраняется, позволяя им столкнуться носами, и следом тут же льнёт к его губам, прижимаясь к ним поцелуем коротким, но таким долгожданным, что, буквально не чувствуя под собой земли, Джунмён поджимает пальцы на ногах и жмурится довольно. Эмоций много, но всё они такие глубокие и такие приятные: радость, облегчение, приятное томление, спокойствие, уют. И уже сидя в машине рядом с ним на соседнем сидении, Джунмён откидывается на спинку своего кресла и не может отвести взгляд, потому, что соскучился за каждым наклоном его головы, за тем, как он улыбается или брови сводит на переносице, за тем, как жестикулирует, когда говорит, и как держит руль или ведёт машину. Потому, что те редкие короткие встречи, которые были позволены, ни капельки не компенсировали ровным счётом ничего. На одном из светофоров Джонин устремляет на него взгляд и тянется ладонью, чтобы накрыть его щёку, и, глядя в его тёмные глаза, Джунмён не может прекратить улыбаться – голова всё ещё кругом. Это словно очень реалистичный сон! Или словно слишком много шампанского за раз! – Что ты чувствуешь? – звучит мягко мелодия его голоса и Джунмён хмыкает добродушно. – Тебя Кёнсу научил? – уточняет, получая кивок от мужа. Этого не нужно было уточнять, чтобы знать! – Так что? Джунмён медлит с ответом, надеясь, что у него получится ответить без слов, но так, чтобы муж понял, а потому он накрывает ладонь на щеке своей и следом целует ту с внутренней стороны, продолжая улыбаться и к ладони ластиться. Джонин так же улыбается в ответ. – Люблю тебя, знаешь? – зовёт муж следом, считывая то же с радужек его глаз, и Джунмён тут же согласно кивает. – Я не говорил малым, куда еду. Будет сюрприз! – Они меня ждут? – осторожно уточняет Джунмён. Его глаза полны такой светлой надежды, предвкушения, немного неуверенности и страха вместе с тем, что Джонин снова тянется ладонью к его щеке, чтобы мягко ту погладить. – Каждый день. Среди окрестностей района и на самой улице, как и во дворе, кажется, ничего не меняется. Джонин паркуется и снова устремляет на него взгляд. Джунмён покусывает губы, глядя на него в ответ совсем неуверенно. Джонин поворачивается к нему полноценно в своём кресле, снова накрывая его щёку ладонью, и Джунмён уже совсем привычным жестом жмётся к его ладони, накрывая своей, и прикрывает глаза. – Дыши, – советует Джонин и Джунмён кивает согласно, делая несколько глубоких вдохов и выдохов. – Всё хорошо. – Я не сплю? – интересуется Джунмён и Джонин не отвечает словами, только льнёт к нему поближе, мягко завлекая в поцелуй совсем ласковый и тягучий. – Не спишь. Джонин отстраняется, но остаётся всё так же близко, прижимаясь носом к носу мужа. – Ммм, а теперь кажется обратное, – выдыхает Джунмён так же негромко, не распахивая глаз, и слышит, как муж хмыкает с улыбкой. – Можно я ещё немного тут с тобой посижу? – Я бы с удовольствием, – Джонин ощутимо кивает. – Но, боюсь, там за дверью кое-кто очень соскучился. Поэтому, нужно идти. Джунмён отпускает его ладонь из плена своих и закидывает ему за шею, обнимая, снова тянется за поцелуем, и Джонин смеётся в его губы спустя несколько мгновений после, отстраняясь, когда Джунмён обнимает крепче, прижимаясь к нему, и прячет лицо в его шее. Джонин зарывается носом в его плечо, прикрывая на мгновенье глаза и шёпотом в бархат его кожи: – Дождись вечера – и я весь твой. – Ты и так мой! – Джунмён вздыхает. – У меня такое чувство, что я тебя семь лет не обнимал. – И ты не обнимал, – соглашается Джонин, наконец, возвращаясь в своё кресло полноценно, чтобы взглянуть мужу в лицо, – в Комнате свиданий, где десятки камер и десятки чужих людей по соседству. Ты лишь прижимался на секунду в роли приветствия. Джунмён вздыхает, но следом отстёгивается и спешит за мужем прочь из машины, двигая через крыльцо к входной двери. Но едва подходит к ступеням, двери вдруг распахиваются и на пороге оказывается Сэхун. Джунмён замирает, как вкопанный, глядя на него снизу-вверх и боясь вдохнуть. Рассматривает уже широкие, почти как у отца плечи, и то, каким высоким он стал. – Как ты вырос… – и Джунмёну кажется, что он видит сына впервые за семь лет по-настоящему. А Сэхун смотрит в ответ словно удивлённо, словно до конца не понимая, кто перед ним. – Мёнсу-я! – зовёт следом, поворачивая голову куда-то в сторону открытой двери, при этом не сводя с папы взгляда так, словно он может исчезнуть, если альфа вдруг моргнёт или позволит себе отвернуться. И Мёнсу прилетает как ветер, сломя голову, тут же охает, вырастая на пороге перед братом и видя папу. – Папочка! – вскрикивает восторженно и рвётся к нему. Джунмён налету подхватывает его на руки, тут же крепко обнимая. – Мой папочка вернулся! Джунмён смеётся довольно, пряча нос в каштановой макушке, следом ту целуя, и снова прижимает покрепче, потому, что маленький грузик тяжёлый, тёплый, мягкий и так здорово жмётся и пахнет, что голова кругом. Продолжая обнимать Мёнсу, Джунмён шагает поближе к двери, вырастая напротив Сэхуна и, удерживая грузик одной рукой на весу, второй тянется к нему, когда и Сэхун подаётся навстречу, чтобы поскорее прижаться к нему. – Привет, па! – зовёт Сэхун папе в плечо и Джунмён кое-как целует его в щёку. – Привет, солнце! – Вы только не свалите папу с ног! – просит Джонин, нагоняя. – И на улице не лето, так что марш внутрь! Перехватывая Мёнсу, чтобы дать Сэхуну возможность обнять папу полноценно, Джонин заносит его в дом, тут же оборачиваясь к двери потому, что едва Джунмён шагает следом, Мёнсу тут же снова тянется к нему. Джунмён улыбается снисходительно, подхватывая свою маленькую обезьянку. – Мёнсу-я, последний раз у папы на шее так пытался повиснуть твой хён, когда ты ещё был у папы в животе, а я не давал! – замечает Джонин и маленький омежка показывает ему язык из-за папиного плеча. – Ладно, не толпитесь в прихожей, иначе весь день тут простоим! Снимая пальто и оставляя в прихожей, Джунмён совсем привычно оглядывается и двигает следом за Мёнсу, что тянет его за руку в гостиную, и едва появляется на пороге, на мгновенье замирает прежде, чем охнуть, потому, что почерк Сэхуна слишком узнаваемый, и рисунки Мёнсу, которыми он украшает большой плакат с кривыми буквами «С возвращением, папочка!». А ещё целое облако шариков и улыбчивые лица Чанёля с Бэкхёном, и тёплые улыбка папы Джонина, добродушные наставления отца и Кёнсу, словно скромно стоящий в уголке у дверного косяка с улыбкой и чашкой кофе в руках, но на деле наблюдающий с улыбкой совсем снисходительной. И когда очередь обниматься доходит и до него, он смотрит совсем расслабленно и раскрывает руки с готовностью, прижимаясь покрепче. – Обманщик, – шепчет Джунмён в его плечо, слыша негромкий смех. – И ничего не сказал. – Я не мог испортить сюрприз от мальчиков, – отзывается Кёнсу, отстраняясь, – как голова? – Кругом весь день, – Джунмён дёргает плечом, следом улыбается: – Я рад, что ты здесь. Кёнсу словами не отвечает, только коротко кивает, улыбаясь в ответ. Большой диван и стол у него в гостиной вмещает всех. Мёнсу не слезает с папиных рук. Джунмён постоянно чмокает каштановую макушку, что перед ним в силу того, кто сидит на его коленях, а ещё не может отвести взгляда от Сэхуна и, видя того вместе с Джонхёном и Кибом, в очередной раз удивляется и вместе с тем восторгается тем, как тот вырос. Мёнсу увлекательно, шумно и эмоционально рассказывает, как они с братом рисовали для него плакат, когда Джунмён вдруг чувствует приятные мурашки по своим запястьям и только мгновенье спустя понимает, что их вызывает ласковый поцелуй в плечо от мужа, который сидит рядом по правую от него руку. Джунмён устремляет на него взгляд, потянувшись свободной рукой, пока другой обнимает Мёнсу за пояс, и Джонин заключает его пальцы в свои, мягко сжимая, смотрит совсем тепло в глаза пару мгновений, а затем указывает взглядом куда-то в сторону и Джунмён, проследив, понимает, что Сэхун уходит на кухню. Вновь устремляя взгляд на мужа, Джунмён вопросительно выгибает бровь. – Пойди, сходи к нему, – то ли просит, то ли советует Джонин, и Джунмён снова смотрит немного растеряно. – Пойди! – муж настаивает, но совсем мягко, и Джунмён сжимает его пальцы в ответ, кивая. Джонин обнимает Мёнсу за пояс, чтобы отвлечь его от папы и забрать с коленей того хотя бы на несколько минут, и Джунмён выскальзывает из-за стола, пользуясь всеобщим гулом и разговорами, двигая вслед за Сэхуном на кухню. А тот в кухне загружает посуду в посудомоечную машину, ответственный и взрослый. – Что, па? – зовёт, видя его через плечо, когда Джунмён вырастает на пороге кухни, не зная, что сказать и просто глядя на него оттуда. – Поверить не могу, что ты такой взрослый стал! – отзывается Джунмён, потому что это всё ещё не даёт ему покоя. По Мёнсу так не видно, он был ребёнком и остался ребёнком, но Сэхун… Ему было семь, когда приговор привели в действие. Он был такого же возраста, как брат сейчас, и последние семь лет его жизни, семь лет его взросления он провёл без папы. И глядя на него теперь, когда ему совсем скоро пятнадцать, Джунмён буквально не может уместить в своей голове осознания, что это он – такой взрослый и самостоятельный, ответственный. И не потому, что он на это не способен, нет, как раз наоборот; а оттого, что переход от семилетнего мальчика, обожающего Ститча, в юношу происходит так стремительно и не на его глазах, что голова в очередной раз кругом. – Па, мы виделись всего лишь пару месяцев назад! – замечает Сэхун вслух, отвечая на его реакцию на своё взросление. Джунмён кивает чуть невпопад, натянуто улыбаясь, и спешит отвернутся к холодильнику, открывая тот и делая вид, словно чем-то занят, потому, что в уголочках глаз щиплет. Всего лишь пару месяцев назад, на полчаса, в Комнате свиданий, где десятки камер и десятки чужих людей по соседству. Как же по-разному для них пролетело это время. – Папочка, – голос Сэхуна из-за плеча вдруг звучит совсем мягко и даже как-то робко, украдкой. Джунмён не успевает обернуться на его зов – Сэхун обнимает за пояс сам, прижимаясь щекой между лопатками. – Я не это имел в виду, – зовёт он словно виновато. – Я не… – теряется он в словах и Джунмён понимает, что сжимает руки на нём сильнее, пригревшись, и замолкает, синхронизируя их дыхание. – Может, – начинает Джунмён. – Я был настолько слеп, что не успел заметить, как ты вырос. Каким сильным и красивым альфой ты становишься, как ты похож на отца. – Нет, не говори так, – Сэхун вздыхает, умостив голову на его плече, прижимаясь щекой к его щеке. – Это не так! У тебя не было времени заметить, па. Потому, что у тебя в принципе было со мной недостаточно времени за эти семь лет, как и с Мёнсу. – Мне жаль, – Джунмён вздыхает. – Я жутко по вам скучал. – Я знаю, па, – Сэхун кивает. – А ты ещё будешь покупать мне макарушки? – зовёт он следом и Джунмён вдруг чувствует, как засосало под ложечкой от чувства дежа вю, а Сэхун продолжает. – И укрывать меня, когда я сплю? И позволять обниматься с братиком? И Джунмён, наконец, вспоминает! Вспоминает, как Сэхун спрашивал, любит ли он его, и как они оба пришли к выводу, что язык любви у всех разный. – Угу, – Джунмён кивает с улыбкой. – Конечно, буду, да, Сэхун-а! – Папочка, я тебя люблю! Джунмён на несколько мгновений зажмуривается довольно, выслушав. – И я тебя очень люблю, солнце! И отстраняется только, чтобы развернуться к нему лицом и обнять, глядя из-за его плеча на мужа, который без слов замирает на пороге кухни, молча с улыбкой за ними наблюдая и не смея мешать.***
Джонин открывает окно в их с мужем спальне и плюхается на кровать, выдыхая чуть устало, но довольно, потому, что этот день, наконец, подходит к концу. Гости расходятся по домам и уже Сэхун, точно как брат, не отлипает от папы весь день. Устало потирая переносицу, Джонин вытягивает ноги на кровать, прислушиваясь к шуму воды из ванной и прикрывает на мгновенье глаза. Но несколько мгновений в тишине ему побыть не удаётся. Откуда-то из глубины дома слышатся спешные сбитые шаги, затем взволованный и хнычющий голос Мёнсу, а затем Джонин различает, что маленький омега ищет папу. И когда прибегает, сбитый с толку и напуганный, в их спальню, Джонин уже ждёт его с раскрытыми руками, чтобы успокоить. Потому, что едва тот начинает звать, Джонин тут же понимает, в чём дело. – Отец! – Мёнсу буквально задыхается в своей тревоге, глядя огромными распахнутыми карими, точно такими же, как у папы, глазами, и Джонин обнимает его за пояс, чтобы усадить на свои колени и заглянуть в лицо. – Отец… – Солнце, – зовёт Джонин, глядя на него в ответ спокойно и успокаивая уже только своим уверенным голосом. – Слушай внимательно, – просит он, гладя маленькую вздрагивающую спинку. – Что слышишь? Мёнсу вдыхает и выдыхает пару раз, затем сосредотачивается. – Водичка шумит. – Правильно, – соглашается Джонин. – Это потому, что папа в душе, купается, – объясняет он. – Папа никуда не делся и никуда не пропал, солнце, – разъясняет дальше. – И больше никогда никуда не денется, обещаю тебе! – уверяет следом. – Честное слово? – Мёнсу заглядывает отцу в глаза, пытаясь найти там ту уверенность, которой не хватает ему самому. – Честное слово! – Джонин кивает согласно, протягивая мизинчик, чтобы пообещать ему, и Мёнсу принимает его клятву, наконец, выдыхая с облегчением и приваливаясь к его груди, выдыхая с облегчением и успокаиваясь окончательно. – А папочка придёт ко мне, когда покупается? – уточняет он и Джонин тут же согласно кивает: – Обязательно! Мёнсу совсем деловито так же кивает в ответ и слезает с коленей отца, чтобы вернуться в свою комнату, и когда спустя пару минут Джунмён выходит из душа, муж встречает его взглядом снисходительным, при этом немного меланхоличным, отчего Джунмён даже теряется. – Что? – интересуется с порога, закрывая за собой двери, подходя поближе. – Кое-кто ждёт тебя у себя, – отзывается муж. – Прибегал искать тебя. Перепугался. Решил, что папочка снова куда-то пропал. Джунмён вздыхает, преодолевая расстояние между ними, и юркает мужу в руки, теперь вместо Мёнсу опускаясь на его колени и обнимая за шею. – И что отец ему сказал? – уточняет. – Пообещал, что папочка больше никогда никуда от него и брата не денется! Джунмён согласно качает головой, прижимаясь носом к носу мужа, и накрывает его щёку ладонью, мягко улыбаясь. – Хорошее обещание, – подытоживает он. – Не засыпай без меня. Джонин улыбается в его губы, получая короткий ласковый поцелуй. – Встречная просьба: пока будешь укладывать малого, не усни там с ним. Джунмён смеётся негромко, снова потянувшись за поцелуем, затем поднимается, двигая в спальню к маленькому омежке. Мёнсу находится на краю кровати, рассматривая самолётики и облачка, что нарисованы на его пижаме, когда Джунмён входит, закрывая за собою двери. – Папочка! – вскакивает он тут же на ноги, устремляясь навстречу, и Джунмён подхватывает его на руки, чтобы дальше отнести в кровать, откинув край одеяла, уложить туда и усесться рядом. – Сказку почитать? – уточняет Джунмён, когда Мёнсу поднимает на него взгляд, и маленький омежка тут же кивает. – Папочка, а почитай мою любимую, про зайчиков! – просит он, указывая ладошкой на тумбочку возле кровати и книгу там, и Джунмён тянется за ней, вдруг узнавая знакомые пушистые заячьи хвостики на обложке. Ласково погладив обложку, Джунмён открывает на первой странице, располагая книгу так, чтобы Мёнсу были видны картинки, и берётся читать, обнимая маленького соню свободной рукой. Спустя три страницы Мёнсу сладко засыпает, засопев и прижимаясь к его боку и прежде, чем оставить его спать, Джунмён ещё пару минут любуются своим курносым очаровательным мальчишкой. Сэхун тоже уже спит, уснув так же, как и брат, за книгой, но вложив в середину палец, как закладку на том месте, где остановился читать. Джунмён забирает книгу с его груди, складывая на стол возле ноутбука и таим же на краю стола находит фотографию в рамке, к которой тянется, чтобы взглянуть потому, что это их фотография. На ней Сэхуну семь и он прижимается к папиному животу, где братик, когда они несколько недель жили не дома, а у родителей Джонина. Возвращая рамку на место, Джунмён целует каштановую макушку и тушит ночник рядом на тумбочке, погружая комнату во тьму, да тихо выходит. – У Сэ на столе наша общая фотография. Джонин стоит у окна к нему спиной, когда Джунмён возвращается в спальню. – Он попросил купить ему рамку и распечатать фотографию на следующий день, как тебя забрали, – рассказывает Джонин, бросая на него короткий взгляд через плечо. – С тех пор она семь лет стояла где-то на виду. Лет до десяти он целовал твоё изображение на ночь и желал сладких снов. – И почему такие интересные подробности я узнаю только сейчас? – уточняет Джунмён, чуть неуверенно шагая к мужу и замирая уже только за его плечом. Джонин оборачивается через плечо, следом поворачивается к нему лицом полноценно и, сбегая кончиками пальцев с его плеч в ладони, сплетает с ним пальцы и наклоняется поближе, завлекая в поцелуй. И Джунмён выдыхает с облегчением, расслабляясь окончательно потому, что ждал этого момента весь вечер, а может и весь день, а может и каждое мгновенье на протяжении последних семи лет. И когда руцки мужа, привычно сильные и крепкие, подхватывают под бёдра, Джунмён не может сдержать довольной улыбки в поцелуй, потому, что это именно то, что всегда нравилось ему в муже, даже тогда, когда они были студентами и только начали встречаться – власть. Та власть, которую он всегда над ним имел. Всепоглощающую и не терпящую возражений. В каждом его движении, слове или поступке. Тогда, когда самому Джунмёну не хватало опыта, уверенности или сил. А он просто брал и делал, сам, нагло, не спрашивая разрешения. И когда первый раз поцеловал в университетском дворе у всех на виду; и когда в наглую впервые остался ночевать в его университетской комнате; и когда, совершенно не боясь отказа, при примерке понравившегося кольца просто взял и позвал замуж; и каждый раз, когда сам считал нужным и просто делал что-то: защищал, оберегал или отстаивал его. Джунмён никогда не просил его, а он просто делал, сам, его не нужно было ни о чём просить. Потому, что он никогда не боялся брать ответственность за тех, кого любит. И это всегда нравилось Джунмёну в нём более всего. Поэтому, когда подхватывает под бёдра и опускает спиной на кровать, накрывая следом своим телом, Джунмён в очередной раз понимает, как он соскучился. И кровать чуть скрипит совсем приятно. И его вес на себе ощущается совсем приятно, а ещё его тепло и его запах. И его широкая крепкая спина, за которой Джунмён, как бы поэтично это не звучало, всегда был как за каменной стенной; и его настойчивые смуглые пальцы, что избавляют от одежды, казалось бы – терпеливо, но на деле едва сдерживающие дрожь в предвкушении. И его чуть влажная каштановая чёлка, спадающая на лоб; а ещё тёмно-карие глаза, глубокие всепоглощающие, эмоций в которых он не скрывал никогда, а потому Джунмён каждый раз читал его словно распахнутую книгу. И его поцелуи, чувственные, затягивающие в себя как омут, против которых Джунмён никогда ничего не имел и противиться которым за всю жизнь рядом с ним так и не научился. Да и никогда не хотелось учиться этому, если честно! Нервные окончания воспалены до предела и в какое-то мгновение Джунмён вдруг снова чувствует себя тем оболтусом в университетские годы, когда они с тогда ещё НЕ мужем дошли до первой близости. Потому, что в ту ночь он захлёбывался и тонул во всём, что испытывал не то, что не умея контролировать своих реакций, а просто не думаю даже об этом, просто спустив всё на тормозах, пустив на самотёк, позволяя всему происходить своим естественным чередом. Но если тогда он просто не пронимал, что и почему он чувствовал, и почему так реагировал на его каждое движение или прикосновение, то сейчас понимает прекрасно. Яснее, чем когда-либо до этого. Потому, что альфа, который следит губами и оставляет отметины кончиками пальцев на его коже; который целует буквально с остервенением и каждым новым толчком выбивает буквально весь воздух из лёгких – не изменился. Ничего в нём не стало другим или иным с того мгновенья, как Джунмён встретил его впервые. Потому, что изменился он сам. Потому, что Джонин изменил его. Не препараты, барбитураты, седативные, шоковая или медикаментозная терапии, психологические сеансы, воспитательные беседы или решения суда. Нет. Потому, что именно Джонин изменил его, изменил его своей любовью. Показал ему, что несмотря на все его угловатости, несовершенства да изъяны он всё равно любим. И когда Джонин показал и доказал ему эту свою любовь, Джунмён понял, что ради и во имя неё он сам хочет и готов меняться, становиться лучше, быть тем, кто достоин любви такой силы. И чувствуя с ним сейчас полное из возможных физические и душевное единение, Джунмён осознаёт в это самое мгновенье, что вся она, любовь к нему, просто не вмещается в нём одном. Что её, глубокой и сильной, так много внутри него, что хочется буквально врасти в него и не отстраняться ни на мгновенье больше никогда. И глубоко ночью совершенно разнеженный, прижимаясь щекой к его обнажённой груди и засыпая под мерный звук ударов его сердца, Джунмён где-то на подсознании успевает поймать себя на мысли о том, как он счастлив.***
Джонин просыпается от того, что солнечный свет, который заливает всю спальню, достигает глаз. Закрывая лицо рукой, Джонин понимает, что другой обнимает мужа за плечи и просыпается окончательно, переводя на него спящего взгляд и, наконец, понимая, что происходит. Спальня купается в солнечном свете и путается в его волосах, выкрашивая белоснежный мрамор кожи в оттенки золота. Джонин несколько мгновений наблюдает за спящим мужем, следом тянется к нему, ласково целуя в кончик носа, чтобы не разбудить и, бросая взгляд на настенные часы, осторожно выбирается из-под него, чтобы ни коим образом не потревожить его сна. Джунмён, одетый в его домашнюю футболку, в которой сам он был вечером накануне, зарывается в подушку, переворачиваясь на живот, кое-как выпутывается из одеяла, продолжая спать, и Джонин замирает на пороге ванной, чтобы пару мгновений полюбоваться ещё отсюда, наблюдая, как длинная на него футболку чуть сбилась на бедре. Кухня так же залита солнечным светом. Джонин наполняет кофемашину и тянется к нижнему ящику, чтобы найти небольшой деревянный поднос на коротких ножках. На обнажённой коже солнце чувствуется совсем приятно и пока варится кофе, Джонин на скорую руку собирает на маленький поднос продукты. – Доброе утро! – Сэхун находит отца на кухне в одних пижамных штанах за сбором завтрака с чашкой кофе наперевес и несколько мгновений смотрит на него чуть удивлённо, видя в нём какие-то перемены, но пока не понимая их сути. – Привет, сына, – отзывается Джонин. – Малый ещё спит? – Да, он на солнышке пригрелся, как кот, так что его из кровати сегодня вряд ли удастся достать, – Сэхун пожимает плечами с улыбкой, всё ещё продолжая наблюдать за довольным отцом и когда до него, наконец доходит, он решает поинтересоваться вслух: – Это для папы? – Для папы. Джонин просто кивает. Сэхун глотает улыбку и спешит отвернуться, чтобы не смущать отца, хотя на деле больше смущается сам. И когда отец чмокает его в макушку прежде, чем уйти с подносом из кухни прочь, успевает, наконец окончательно разобраться в том, что видит. В том, что он впервые за долгих семь лет видит отца таким счастливым.***
Джонин толкает бедром двери спальни и входит, осторожно опуская поднос на другой край кровати и плюхаясь рядом с мужем, чтобы в следующее мгновенье прижаться совсем щекотным поцелуем к его колену, выглядывающему из-под одеяла да из-под футболки, а затем и к бедру. Джунмён ворочается во сне, затем переворачивается в его сторону и распахивает сонные глаза, просыпаясь и тут же ему улыбаясь, потянувшись к нему руками, чтобы обнять за шею и уронить на себя. – Доброе утро, – с улыбкой приветствует Джонин, с готовностью поддаваясь на его манипуляции. – Как спалось? – Доброе, – Джунмён потягивается кое-как. – Хорошо спалось. Отлично. Давно так хорошо не спал, – отзывается, потеревшись носом о нос мужа и снова вызывая у Джонина улыбку. – А малые уже проснулись? – Только Сэ, – Джонин кивает. – Он покормит брата, если тот вылезет из кровати раньше нас. И прежде, чем Джунмён что-то говорит, успевает выскользнуть из его объятий и ставит между ними поднос. Запах свежезаваренного кофе заполняет комнату и Джунмён жмурится довольно, наблюдая за ним. – Ого! – подытоживает. – Да меня так даже в медовый месяц не баловали! – присвистывает, потянувшись к своей чашке. – Это потому, что у нас не было медового месяца! – отзывается Джонин, вздыхая с улыбкой. – Между прочем, из-за «Карателя»! – замечает он с улыбкой следом. – Так с ним же и был! – Джунмён так же с улыбкой фыркает в ответ, вызывая у мужа смех. – Джонин-а, – зовёт следом, суть отставляя поднос в сторону, чтобы подвинуться поближе, располагаясь на подушках, и свободной от кофейной чашки рукой обнять за шею, зарываясь пальцами в его волосы. – Кёнсу как-то объяснял мне, какая она – любовь и как это чувствуется – любить. – Ммм? – Джонин сосредотачивает на нём всё своё внимание. – Он сказал, что любовь жертвенна, – вспоминает Джунмён. – Сказал, что не любя меня, ты бы так сильно за меня не боролся. – А ты в этом сомневался? – уточняет муж, вскидывая бровь вопросительно. – В чём? – не сразу понимает Джунмён. – В твоей любви? – и Джонин кивает. – Никогда! – А почему тогда спрашивал? – Я никогда не просил тебя защищать меня, – объясняет Джунмён. – Ты всегда делал это по наитию. Так, как чувствовал. – Знаю, – соглашается Джонин. – Но меня и не нужно было просить об этом, Джунмён-а. Джунмён медлит с мгновенье, следом отставляет на тумбочку чашку и обнимает обеими руками: – Но я хочу попросить – защити меня сейчас. – От чего, любовь? – От себя, – Джунмён кивает, глядя ему в глаза. – Я слишком сильно тебя люблю. Всё это во мне одном не помещается. Джонин хмыкает с улыбкой, выслушав. – Боюсь, в этот раз я тебе не помощник. И тянется за поцелуем.