Черничный привкус

      Учебный год шёл обычно. Дети веселились, едва обращая внимание на учёбу, а профессора пытались вбить в их головы знания о своём предмете. Конечно, были и нововведения. Министерство Магии прислало им нового профессора по защите от тёмных искусств. Профессор Блэк покинула свой пост, что, несомненно, огорчило и преподавательский состав, и учеников.       Гарри рассказала о своём сне Марволо и Люциусу. Оба мужчины восприняли её слова всерьёз, совершенно не считая за бред, ведь она волновалась и было видно, что не лгала. А потому взяли на себя ответственность за жертв и основу ритуала. Выяснить, что именно сделали Поттеры, было трудно. А вот найти двух жертв оказалось совершенно легко. Одной из жертв был Петигрю, раскрывший им всю информацию, которую был способен уместить в своей крысиной голове и благодаря которой они смогли поймать несколько волшебников, причастных ко второй магической войне, унесшей и жизни Поттеров. Однако воспоминания Петигрю о той злополучной ночи были стёрты. В его памяти были дыры и это была работа мясника. Вообще оказалось удивительным, что тот ещё мог нормально мыслить. Вторая жертва же появилась для Гарри совершенно неожиданно, но об этом позже.       Гарри смогла оставить всё на Марволо и дядю, отправившись в школу. Розовая жаба — их новый преподаватель, не очень ей понравилась. Уже сам голос, походка и манера вызывали раздражение. Первый урок по защите был восхвалением министерства и новой программы обучения для учеников.       — И как Дамблдор это допустил. Здесь же… даже заклинаний нет, только описание, как опасна тёмная магия. Вздор! — Розовая книженция шлёпнулась о журнальный столик с громким хлопком, и эхо от него прошлось по всей гостиной слизерина. Первый курс притих, кто-то даже голову в плечи вжал от того, как яро Паркинсон швырнула книгу.       — Панси, держи себя в руках, ты на людях, — Астория приникла губами к чайной чашке, отпивая ароматный горячий напиток. Рядом тяжело вздохнул Нотт, так же попивающий чай. Напротив на другом диване сидел староста факультета и мужского крыла — Драко Малфой, со вселенским спокойствием наблюдая за возмущением Паркенсон.       — Да мне плевать! Вас что, всё это устраивает?! Эта жуткая, розовая, противная жаба! — С каждым словом она топтала ковёр, напоследок особо сильно топнув и провернув ботинок так, словно вдавливала лягушку в мокрую землю.       — Идите к себе, — Певерелл повернулась в кресле в сторону перваков и слегка улыбнулась им. Притихшие дети явно не знали, как реагировать на восклицание одной из старших и не решались что-либо предпринять, с чем и помогла им Блэк.       — Хорошо, староста, — отозвалась одна из девочек и все они направились в свои комнаты. Для Гарри было неожиданностью, что её избрали старостой. Девушка пятнадцати лет явно понимала, что есть кандидатуры более достойные, учащиеся на курсах постарше, но в то же время смиренно приняла значок, понимая, что это не простая прихоть. За неё голосовали остальные, они же и приняли её как авторитет в своих кругах. То же произошло и с Драко.       — Все, вплоть до четвёртого курса, возвращайтесь в спальни, — произнёс Малфой, лишь краем глаза взглянув на младших, которые безропотно подчинились, оставляя старших, которые молча заняли все свободные места. Явно намечался серьёзный разговор.       — Что будем делать? — Лидер седьмого курса присел недалеко от Малфоя, принимая в руки блюдце с чаем, которое ему левитировала Астория. Удивительно, что, начиная с пятого, на остальных курсах негласные лидеры становились оффициальными и они выступали от лица курса.       — Входить в открытую конфронтацию с человеком из министерства нельзя. Амбридж расценит это как то, что вся аристократия пойдёт против министерства. Словно за нашими спинами наши родители стоят. А-а, — не сдержавшись, простонала лидер шестого курса Аманда Селвин, падая в кресло у камина.       — И обратиться к попечительскому совету нельзя. И Дамблдор слушать не будет, — Теодор, стоя за диваном, упёрся в спинку локтями, согнувшись и взглянув в глаза поднявшей на него взгляд Астории.       — Может, будем заниматься тайно? Изучать то, что изучали курсы старше, — уже и не зная, что предложить, высказалась Панси после Нотта.       — Ага, и Снейпа попросим нас прикрыть. Совсем ополоумела такое предлагать? — Малфой взглянул на подругу со всей серьёзностью. Молчавшая до этого Певерелл, упирающаяся локтем в подлокотник кресла и подпирающая рукой щеку, отняла ладонь от лица и тихо вздохнула.       — Мы ничего не будем делать, — взгляды направились на неё. Блондин отставил блюдце на журнальный столик и слегка нахмурился.       — Предлагаешь молча всё терпеть? Ты видела результаты её безосновательных наказаний. Она пользуется проклятым пером, — последнее было сказано с нажимом и возмущением, хотя тон его голоса остался прежним. Гнев блондина был не беспричинным. Он, как и все остальные, боялся за себя и младших, которые могли по незнанию спровоцировать министерского работника и нарваться на «проклятую отработку» и навлечь на себя проклятие, которое выжжется не только на коже, но и на магии, на душе.       — Нужно собрать побольше доказательств против её методов. Нам никак нельзя в открытую выступать против. Заденем министерство — и весь план наш полетит к чертям. Гарри права.       — Блейз! — Воскликнула Паркинсон, шокированная его словами. Тяжёлый взгляд чернокожего вперился в неё и девушка затряслась от сдерживаемого гнева, после чего глухо рыкнула и, развернувшись, упала на диван, скрестив руки на груди, закрываясь от остальных и отвернувшись от них. Её тоже можно было понять. Но также они знали, что никто в этих стенах не сможет их защитить. А одного Снейпа на всех не хватит. Отправлять письма родителям — только зазря баламутить воду, ведь и они ничего не смогут сделать.       Гнетущая тишина опустилась на гостиную. Даже известные сплетницы шестого курса — сёстры Гампы — сидели тихо, сцепив ладони в замок, у магического окна, показывающего подводный мир чёрного озера. Лишь мерный звук идущих часов эхом разносился по помещению, давя на них ещё больше. Вскоре раздался колокол, оповещающий о комендантском часе, однако никто не шелохнулся. Все продолжали сидеть, пока колокол не прекратил своё звучание. Певерелл со вздохом поднялась, вслед за ней поднялись и мужчины, а после и дамы.       — Завтра перед завтраком сообщите младшим курсам. Не пререкаться, не высовываться, выжидать, подстраиваться под настроение профессора Амбридж. Обо всех случаях сообщать нам.       — На этом собрание окончено, — поставил точку Малфой, осмотрев детей Слизерина, и направился вслед за Гарри в гостиную старост, где находились их отдельные комнаты. Такое решение было правильным. Комнаты старост находились отдельно от женского и мужского крыла и созданы были для того, чтобы любой из детей мог обратиться за помощью к ним, не будучи наказанным за проникновение в какое-либо крыло. Как, например, одному из мальчиков нужна была помощь старосты женского крыла или, наоборот, помощь могла понадобиться девочке от старосты мужского крыла.

***

      Она стояла у дерева, задрав голову и смотря на качающуюся от ветра крону и звёздное небо над ней. Для него было удивительным видеть её в платье. Девушка, которую он знал так много лет, не любила платья, ведь на её фигуре не смотрелось ни одно, конечно же, только по её словам. Он видел, как она росла. Из несчастной девочки выросла печальная девушка. И он не смог бы ей помочь стать счастливей, ведь его не было рядом. Он был лишь в её снах… или это можно было назвать их общим сном.       Сначала он думал, что она лишь его фантазия, но с каждым сном, с каждым годом её взросления он убеждался, что магия играет с ним злую и жуткую шутку. Она — магл, он — полукровка. Он жил в восьмидесятых, а она в двухтысячных. Она смотрела на него так, словно знала всю жизнь, не обижалась на его подколки и красиво улыбалась, от чего на пухлых щеках появлялись едва заметные ямочки.       Она росла на его глазах. Он воспитывал её. И в какой-то момент слизень пробрался в саму его суть, меняя.       — Я сирота и им это не нравится, — изумрудные глаза восьмилетней малышки смотрели на него с печалью и большой обидой. — Это потому, что за меня платит наша страна, я ем бесплатно, а они тратят деньги родителей. И на экскурсии я тоже еду бесплатно и на фонд класса не сдаю. Но я же не виновата! Я не виновата, что у меня нет родителей.       Он глубоко вздыхает, прижимает её к себе и гладит по спине. Единственное утешение, которое он мог себе позволить. Собственное горло сжимается в спазме. Он понимает. Он был изгоем, он боролся за своё место под солнцем и ей нужно научиться.       — Ты представляешь?! Мороженое, оказывается, такое вкусное! — Её глаза горят восторгом. В свои одиннадцать она впервые попробовала мороженое. Какой-то богач приехал к ним в приют, проспонсировал его и раздал всем детям ледяную сладость. Ей достался замороженный сок «светофор». Она бы хотела дать ему попробовать. Он внезапно осознаёт, что в свои годы до сих пор ни разу не ел мороженое. И да, оно ему не понравилось. Ну, может, самую малость да…       — Они отвратительны! Я ненавижу их, ненавижу мужчин! — Обхватывая себя руками, в гневе кричит шестнадцатилетняя девушка. Её тело приобрело прекрасные формы, которые она старается прикрыть, но ничего не получается. Мальчик в её классе бесцеремонно ухватился за её грудь лишь бы проверить «настоящие ли у неё сиськи». Слёзы текут по её слегка опухлым щекам. А он… он в ужасе. Всё нутро стынет от ужаса, страха и яростного гнева. Руки бы оторвать этому паршивцу, расчленить его на мелкие куски, сломать пальцы и выжечь на теле клеймо скота, чтобы более не смел осквернять собою этот мир!       Он осторожно обнимает её, даёт время выбраться, но она прижимается, плачет и содрогается от душевных терзаний, омерзения к себе и окружающим. Когда-то он чувствовал похожее. Тогда бывшие враги подвесили его и стянули штаны едва ли не перед всей школой. Отвратительно…       Внезапный поцелуй настигает края его сознания лишь тогда, когда она в испуге отстраняется.       — Прости, я… я не… — Ещё более крупные слёзы и сбивчивые извинения молодой девушки. Икнув, она резко разворачивается и исчезает, оставляя его одного в растерянности.       Долгий год он терзается. Он не может ответить ей взаимностью. Они живут в разных мирах, встречаясь лишь во сне. Она младше него едва не на два десятка лет. Но тем не менее… он думает о ней. Часто. И это сбивает с ритма жизни.       — Я закончила школу, — ей неловко. Она стоит, обхватив себя, он поздравляет её и семнадцатилетняя девушка смущённо принимает его скупые поздравления, исчезая так же быстро и внезапно, как и появляется в его сне в тот раз. В его груди клубится непонятное чувство нервозности пополам с облегчением.       — Знаешь, я, наверное, скоро умру, — она появляется спустя два года. Он уже и забывает про то, как они целовались, но, смотря в её глаза, воспоминания снова всплывают. Она сидит на потрёпанном диване в его доме, в паучьем тупике, обхватив колени и смотря на него. — У нас началась война… — Она не плачет, но обречённый взгляд заставляет что-то внутри него застыть. Он присаживается рядом, молча устремляя взгляд на полыхающий синим огнём камин — потусторонний огонь.       — Я всегда хотела быть учителем, как ты. Поступила в университет, на бюджет, своими силами, — лишь спустя несколько мгновений тишины она делится с ним, подняв голову и посмотрев на него полным жизнью взглядом. — Хотела учить детей. Но больше всего я хотела тишины, — голос стихает, и девушка снова утыкается в колени. Её спина и плечи приподымаются от длинного вдоха и опускаются от такого же выдоха. — Хотела жить далеко от людей, в лесу. В двухэтажном домике, с тобой, — он понимает, что это нечто сокровенное, ведь её голос дрожит. — Выращивать овощи и фрукты, иметь корову для свежего молока, а вечером смотреть на огонь камина, поглаживать шерсть кошки и держаться за руки, вот так, — и смело кладёт на его ладонь свою, слегка сжимая. Трогательно.       Он не убирает ладонь, поворачивая руку, он сплетает с ней пальцы в замок и смотрит в шокированные глаза. Это сон, и они никогда не будут вместе, но лишь так он немного счастлив. Нашёлся человек, для которого он что-то значит. Он терзался долгие три года после того робкого поцелуя. Это неправильно, он слишком стар, но… Он целует её в то же мгновение в её приоткрытые губы, срывая с них удивлённый тихий вскрик.       Они не идеальны. Но так нравились друг другу.       — Ева, — тёмно-синее платье красиво приподнимается от ветра. Он не видел её долгие два месяца и успел соскучиться. Хоть встречи их и коротки, как и все приятные сны, они желанны. Шатенка резко поворачивает голову в его сторону и на её губах расцветает улыбка. Но глаза… они не улыбаются. Сердце сжимается от какого-то непонятного и глупого волнения.       — Северус… меня больше нет, — словно струна обрывается в его груди сердце, а ноги несут вперёд. Он врезается в неё, сжимая в объятиях и не понимает — как? Она ведь здесь, рядом с ним, всё такая же, как всегда. Её ладони скользят за его спину, а щека прижимается к груди.       — Хочешь, будем танцевать с тобой до следующей ночи, хочешь, я буду смотреть всегда только в твои очи, хочешь, будем с тобой просто молчать, только скажи, что ты этого хочешь, — отчаянный шёпот тёплым дыханием орошает её макушку, а ладонь путается в её тёмно-каштановых кудрях. Столько лет он видел её, успел привыкнуть, да настолько, что больно было не видеть даже эти два месяца.       — Я пришла попрощаться, — хрипло говорит она. Мужчина вздрагивает от того, как громко это прозвучало в его душе. Словно раскат грома, ударившей рядом молнии. Он упрямо поджимает дрожащие губы. Бессилие обрушивается на него лавиной, он ничего не может сделать, он не присутствовал рядом с ней, он лишь долбаный сон!       — Хочешь, будем танцевать с тобой до следующей ночи, хочешь, я буду смотреть всегда только в твои очи, хочешь, будем с тобой просто молчать, только скажи, что ты этого хочешь, — его голос дрожит. Никогда он не ожидал от себя такого. Ему всегда были чужды эмоции.       Она жмурится, словно от боли, и сильнее обнимает его, мычит и хнычет, словно маленький ребёнок. А он, словно сумасшедший, отчаянно, надрывно повторяет:       — Хочешь, будем танцевать с тобой до следующей ночи, хочешь, я буду смотреть всегда только в твои очи, хочешь, будем с тобой просто молчать, только скажи, что ты этого хочешь, — но она молчит, сама понимает, что ничего из этого не будет, ведь это всё лишь их фантазия. Он замолкает, до боли стискивая зубы.       — Ты – мои крылья, — признаётся она и поднимает взгляд на мужчину. Её улыбка прекрасна. Едва заметные ямочки на щеках и счастье в изумрудных глазах. Она всегда смотрит на него так. С того самого сна, когда он её поцеловал. — Я полюбила тебя, холодный и неприступный Север. Но мне нужно попрощаться. Смерть разрешила только ненадолго, — пространство идёт рябью, и это предупреждение. Она испуганно озирается и пылко припадает к его губам. Признание и поцелуй — всё, что он получил на прощание. Её сердце в его руках, но не душа и не тело. Он сильнее прижимает её к себе и руки внезапно проходят сквозь.       Веки распахиваются и взгляд утыкается в зелёную траву. Он знал, что она может умереть в любой момент. Особенно после начала войны. Но всегда надеялся, что всегда будет видеть её в своих снах. Что ж, Судьба снова сыграла с ним жуткую жестокую шутку. Пора бы к этому уже привыкнуть.