Судьба в предсмертных грёзах

Люциус был втоптан в грязь. Унижен, запуган и абсолютно беспомощен перед силой своего отца. Он смог выбраться из Тюрьмы Времени со своим другом, однако путь в свой мир был безнадёжно закрыт. От его сил остались лишь жалкие остатки, которых хватало разве что на молнию или огонёк. Осознавать это было так мерзко и печально, что даже не верилось в происходящие события. Как с ним, только-только получившим власть над Адом, могли так обратиться? Собственный отец прижал Люциуса к стенке, как гончая кролика, и это невероятно злило. Он не понимал, как можно было относиться к сыну настолько наплевательски, чтобы закинуть его в, чёрт возьми, Тюрьму Времени. Наверное, самое худшее место среди всех миров, где время переставало существовать, заключённым которого оставалось только молиться, чтобы они побыстрее сошли с ума и перестали мыслить. А ведь это происходило не в первый раз. Новый мир был совершенно незнаком и непривычен. В глазах рябило от зелёного цвета, а в мозг болезненно врезались птичьи какофонии. Голова болела буквально без перерыва, плюс, по и так ослабленному организму со всей силы била акклиматизация. Люциус, даже будучи полубогом, заболевал после каждого мелкого дождика и мёрз в летний зной. Рацион пришлось сузить до лесных ягод с изредка попадавшимися захудалыми птичками, но он и это пихал в себя чуть ли не насильно из-за пропавшего аппетита. Спать вообще приходилось под кустиком. Словно дикое, больное животное. Каждый вечер перед сном он думал лишь об одном: месть. Не только своему отцу — Люциус хотел лично убить каждого бога. По множеству причин, но теперь самой главной было унижение, приравнивание его к уровню затравленной собаки. Полубог проклинал судьбу, лишившую его целого мира и в кровь раскусывал губы, пока из глаз текли слёзы перемешанной злости с обидой. Он клялся звёздам на ночном небе, крича, что однажды вернёт свою силу, умножит и отомстит богам за всё. В таком образе жизни Люциус провёл неделю, две. Организм наконец-то начал адаптироваться к здешним условиям, и теперь полубог мог хотя бы залезть на ветку, чтобы переночевать, однако для магии сил до сих пор было маловато. Хотелось найти Воланда, умевшего куда лучше и быстрее приспособиться к новым условиям, но Люц по несчастливому совпадению второпях допустил ошибку при телепортации, от которой демона унесло куда-то к чёрту на кулички, возможно, за сотни километров от него. Если честно, он уже почти потерял надежду на что-либо. Просить помощи в какой-нибудь деревушке было слишком жалко, да и силы они не вернут, а существование в отдалённой глуши казалось бессмысленным. На рассудок давило одиночество, отчаяние, что полубог пытался перекрыть долгими беседами с самим собой или философствованиями для белок, но на таком вряд ли можно было долго протянуть. В очередной раз засыпая под светом луны, Люциус лишь смеялся над собой, вспоминая свои грандиозные планы. Мысленно он уже смирился с тем, что его ждёт одинокая смерть в лесу, на самом деле. Голод, холод, болезни и дикие звери, конечно, не смогли бы справиться с полубогом, так что решение оставалось одно — суицид. Радикально, однако он хотел хотя бы из жизни уйти с гордостью, а не страдать в попытках вернуть былую мощь, пока не лишится рассудка. Мимо утекла ещё одна неделя. Люциус окончательно привык к новому миру, даже восстановил немного сил, достаточных для использования магии. Он мог без затруднений убить птицу молнией и зажарить её на месте, не более, но этого вполне хватало. Несколько раз пробовал найти выход из леса; все попытки заканчивались новым временным местом жительства. Казалось, что чащоба вокруг смыкалась только плотнее, а может и вовсе заключила своего пленника в лабиринт без какого-либо выхода, издеваясь над ним со всей жестокостью. Заставляла спотыкаться о корни с камнями от рассвета до заката, после чего посылала обессиленному страдальцу стаю волков и отвратительно хихикала над ним через клюв мелкой птички. Этот лес был мерзким. Он впитывал отчаяние целиком и полностью, а затем отправлял обратно пленникам, умножив на два. Люциус шкурой чувствовал на себе сотни мелких глаз, наблюдающих за ним отовсюду, хищно облизываясь, представляя, как сожрут его разум. Возможно, он уже сходил с ума. Осознав это, полубог впал в ярость. Унизительно. Чёртова жизнь снова пыталась втоптать его в грязь, стоило только отойти от предыдущего раза, будто столь величественное существо было мухой в меду. Но на этот раз полубог не позволит. Он умрёт назло судьбе и останется в выигрыше. Жаль только, что попытку своей кончины придётся отложить на завтрашний день. Люциус, даже желая покончить со всем как можно быстрее, был не обычным смертным, так что со смертью придётся попотеть. Тем более, сегодня уже стемнело, а ночь стояла ясная; лунный месяц только начался, и потому звёзды сияли на небе особенно ярко. Если это была последняя ночь его долгой жизни, то он имел полное право насладиться её видом в полной мере, верно? Каждый хотел уйти в миротворении. Люциус поудобнее устроился на широком мшистом камне, закинув руки за голову. Рядом уже тоскливо стояла воткнутая в землю трость и висящий на золотом набалдашнике цилиндр. Самодельное надгробие выглядело до того одиноко и скромно, что сердце невольно обливалось кровью от жалости к самому себе; не так он представлял себе кончину божественного существа. Унижение, полное одиночество в абсолютно чужом мире и одинокий памятник из трости да шляпы в богами забытом месте. Судьба жестока — с каждой секундой полубог вновь понимал это всё лучше и лучше. Он хотел забыться, утонув в синеве неба и ярких белых точках на нём, но те лишь сильнее концентрировали его на своём несчастье. Однако, в отличии от леса, они сочувствовали. Глазные яблоки напряглись до предела, а из горла вырвался всхлип, перекрывающий дыхание. Люциус до последнего пытался сохранять спокойствие и вцепился зубами в губу до крови, но это не помогло. По щекам двумя ручьями хлынуло копившееся в нём горе, застилая мир мутной плёнкой. Прерывистые, уродливые всхлипы переходили к отчаянным вскрикам и рассеивались между мощными стволами деревьев и трелями отдалённых сверчков. В перерывах между ними полубог судорожно глотал ртом воздух, шмыгая забившимся носом, и пытался утереть слёзы грязным рукавом, отчего на лице появилась пара черноватых разводов. Он выглядел жалко. Страдалец будто стал совсем маленьким на огромном камне, сжался в позу эмбриона и надрывно ревел в ладони. Увидь это Агний — от младшего сына бы сразу же отказались. Однако терять уже было нечего. Люциус потерял малейшую надежду на возвращение былого величия, да и вообще на хорошую жизнь. Мох на камне терпеливо впитывал новые слёзы, пока с его краёв драли зелёные куски. Истерика продолжалась долго, точно дольше часа. У Люциуса не оставалось сил и всхлипнуть, даже судорожное шмыганье забитым носом казалось мучительным. Он просто ждал, пока из глаз не перестанет течь. Всё завершилось примерно через пятнадцать минут. Полубог, вытянувшись на камне, затуманенными глазами смотрел в никуда. Глаза жгло, голова раскалывалась, нос сильно забился так, что приходилось дышать и без того ужасно пересохшим ртом. Иначе говоря, порыв эмоций выжал его и эмоционально, и физически. Люциус уже не мог вспомнить, было ли у него раньше подобное, но вот над чужими глубокими эмоциональными терзаниями он раньше смеялся. Должно быть, очередной удар кармы. Однако стоит признать: теперь он чувствовал себя значительно легче. Как бы красивы не были звёзды, сил наблюдать за ними не осталось. Глаза слипались, а веки наливались свинцом. Люциус через силу сполз с камня и на дрожащих коленях пошёл к ключу неподалёку. Оказавшись около воды, он упал на колени, начав жадно черпать её двумя руками. Умывшись в конце, полубог пополз обратно к своей будущей могиле и свернулся на голой траве, обнимая колени. На сердце наконец-то было спокойно. Наверное, он впервые за все проведённые дни в Даливарике смог спокойно заснуть.

***

Полубог приподнялся на локтях, осматривая местность. От глаз не отступала темнота, но по бьющему в затылок ветру он понял, что находился не в лесу. Во сне, судя по фантомности ощущений. Осознав это, Люциус сразу же напрягся и попытался напрячь слух, пока взгляд не прояснится. Хорошие сны не посещали его уже годами, поэтому он сразу готовился к нападению какого-нибудь огромного монстра, который всё равно раздерёт ему глотку. "Спасибо за сраный кошмар перед смертью," — обозлённо сказал настрадавшийся, покрепче стиснув зубы. Вдруг его лоб ощутил лёгкий щелчок. Люциус невротически дёрнулся и попытался ударить рукой, однако его движения были медлительными, невероятно трудными, как полагается для снов. Он тщетно пытался отползти назад, чувствуя, как от паники сердцебиение пробрало горло, но руки будто вязли в болоте, слабели с каждой секундой. Мир сновидений всегда управлял событиями так, как хотел он. После очередного падения обратно в траву Люциус смирился со своей судьбой. Всё-таки, после смерти в кошмаре следует всего лишь пробуждение, а значит, бояться нечего. Тёмная пелена наконец-то сошла с глаз, и полубог хотя бы мог рассмотреть место вокруг. Во всём свои плюсы. Слишком обессиленный, чтобы снова вставать, он уставился в необычное небо. То было светло-сиреневым, с серебристыми или розовыми облаками, закрывающими бледное солнце. По краям взгляд чуть-чуть закрывала длинная трава, среди которой мелькали фиолетовые цветы. Не то чтобы Люциус любил не-адскую природу, бесконечных мелких насекомых и прочее, но это место выглядело довольно красиво. Возможно потому, что в других снах локации обычно варьировались от бесконечной черноты до отвратительных болот и погибающих миров. Трава показалась чарующе-мягкой и приятной на запах. Резко пришло понимание того, что это его последний шанс увидеть чистое небо без застилающих его крон мрачных деревьев. Пусть оно не было синим, как в хорошую естественную погоду, и не было красной породой, закрывающей его мир, но один факт свободы от клетки из бесконечных деревьев и кустов будто убирал с сердца камень. Умереть хотелось здесь, наслаждаясь прекрасной иллюзией исчезнувшего гнёта, но после смерти во сне ждало лишь ненавистное пробуждение. Люциус сложил руки в жалком жесте веры и взмолился к неведомой опасности, желая хоть раз заполучить её снисхождение, чуть подольше остаться в прекрасном мире, прежде чем очнуться в осточертевшем лесу. Он был готов терпеть любые пытки, чтобы просто смочь оглядеть местность и вспомнить её, истратив последние силы. Слова, как бы громко не старался кричать Люциус, тонули в тихом шуме ветра, но он знал: этот мир их слышит. Он не мог не услышать. «А тебя разве кто-то гнал?» Ответ шёл одновременно со всех сторон, и одновременно ниоткуда. Голос был приятным, успокаивающим, ровным, но ускользал из памяти в ту же секунду, оставляя в ней лишь впечатления о себе и общий смысл предложения. Люциус замолк, надеясь услышать больше. В груди разлилось тепло и немое восхищение, словно в сон подселился кто-то другой, желавший ему успокоения. Интуиция подсказывала, что у голоса был один источник. К нему захотелось приблизиться вплотную и вцепиться мёртвой хваткой, как в единственную его поддержку за несколько недель. Прозвучавшую в одном-единственном предложении. Даже подсознание согласилось, что после стольких ударов судьбы Люциус заслужил немного счастья. Дыхание выровнялось, со лба пропала испарина, и пальцы наконец перестали дрожать. Осталось лишь чувство неуверенности; словно он был не полубогом, а маленьким котёнком в огромном мире. Тем не менее, в безопасном мире. Люциус попытался принять сидячее положение — сон позволил ему это. Теперь он не терял равновесие при каждом движении, словно в затягивающей воде, мог ощутить твердь под ногами, а значит, делал всё так, как того желает мир. Люциус поднял глаза — и понял, что безнадёжно обречён был только сейчас. На камне напротив него сидел человек. Полубог никогда не видел его прежде, но тот смотрел на него, словно на старого друга при встрече после столетней разлуки. Губы незнакомца растянулись в лёгкой, вместе с тем уверенной улыбке, в которой читалась яркая надежда на будущее. На завтрашний день. И как восхитительны были его глаза! Чисто-голубые и отблёскивающие на слабом солнечном цвете, как лучшее цветное стекло, что везли в его дворец торговцы, но намного чище. Это вряд ли можно описать — только прочувствовать, как эти глаза прожигают насквозь, но при этом приятно. Как если бы взгляд был лучом света и освещал тьму в темени разлагающегося «Я». Отчаянный, несчастный Люциус с первых же секунд в их ясности полностью утонул, теперь уже не собираясь выходить из этой бездны. Незнакомец в клетчатой тряпке на шее мгновенно стал воплощением счастья и умиротворения — другими словами, спасителем. Спасителем смертника, но это не имело значения в мире снов. В их мире. Люциус неуверенно попытался спросить у незнакомца, кто он, но слова, выходя из его уст, лишались малейшего звука. Полубог поспешно умолк. Он считал жалость сновидения хрупче любого фарфора, и панически боялся её лишиться. По телу била крупная дрожь, и угловатая, напоминающая подростковую фигура сжалась на траве в волнении. Полубог напоминал боящегося людей котёнка. А юноша напротив, тем временем, оставался в полном спокойствии. Поправив клетчатую бандану, незнакомец широко зевнул и невольно усмехнулся от того, как сжался полубог. «Долго сидеть будешь?» И снова. Приятное, шёлковое звучание голоса оставляло лишь впечатление о себе, а само тут же ускользало из памяти, как сильно не пытайся его удержать. Люциус на пару секунд впал в ступор. Каждое слово обрабатывалось в мозгу по несколько раз и крайне сложно выделяло смысл. После отсутствия общения на протяжении трёх недель крайне сложно было привыкнуть к любым взаимодействиям за считанные секунды. В спину впивалось ощущение собственной уязвимости, на которое полубог обычно сердился и называл принижением собственной гордости, но сейчас она уже давно была втоптана в землю, потеряв всякий смысл. Тем более, человек казался существом высшим, до уровня которого Люциусу всё равно что добираться пешком до Луны. Одним словом — прекрасным, настолько, что полубог забывал, как дышать, как двигаться, не в силах оторваться от прекрасного лица. Он чувствовал что-то совершенно ему неизвестное: именем этому было счастье. Человек, сдерживая смех, протянул Люциусу руку. Тот встрепенулся и боязливо вцепился в неё своими двумя мёртвой хваткой. Непреднамеренно, из-за чего кончики острых ушей и щёки покрылись хорошо видимым даже в освещении розово-сиреневого неба румянцем. И хоть встать было легко, несмотря на дрожь, пронизывающую всё тело, но вот смотреть человеку в глаза уже становилось тяжеловато. Он будто назло подошёл к полубогу поближе, так, чтобы сверление своего лисьего взгляда выдержать становилось невозможно, ухмыльнувшись тоже как-то по-лисьи. Их руки, тем временем, до сих пор были сжаты вместе; Люциус даже сквозь немного отступавшую фантомность любых ощущений был поражён мягкой шершавостью чужих ладоней. Сердце пропускало каждый второй удар и стучало всё быстрей с каждой секундой, а те, в свою очередь, словно длились часами. Полубог невольно вспомнил факт о далёком космосе, который слышал от каких-то приезжих учёных из дальних миров: притягиваясь к чёрной дыре, каждое мгновение, вероятно, стремится к бесконечности. Если это и правда так, то незнакомец тоже был чёрной дырой. К нему тянуло, пока время вокруг замедлялось. Только вот космические объекты вселяют ужас, а прекрасный юноша в клетчатой бандане на шее стал светом и счастьем для потерянной души. Они стояли в полной тишине, прерываемой лишь шумом от резких порывов ветра. Человек отвернулся к простирающейся до горизонта цветочной степи, легко морщась и недовольно сопя, когда волосы сдувало ему в лицо. Полубог, немного разочарованный необходимостью отвести взгляд от прекрасных глаз, по велению души последовал его примеру. Пейзажи чужого мира и ощущались чужими, но сейчас Люциусу было комфортней. Он с умиротворением на сердце разглядывал скромные полевые цветы, пестрящие под ногами, неестественно сиреневое небо, розовеющее ближе к линии горизонта, окрашенные в его цвета облака с краями своей накидки. Время текло как-то странно: вроде и не шло вовсе, а солнце уже клонилось к северу. Полубог старался не задаваться вопросами, почему к северу вместо запада (на этот вывод вышел натренированный внутренний компас). Вокруг не было реальности, лишь сон, в котором могло произойти абсолютно всё. Разве что… незнакомец рядом. Люциус не мог подобрать ни слова, чтобы это объяснить. Он просто чувствовал почти полную уверенность в том, что человек не был создан сном. Это была работа чистой интуиции, либо же его сознание само видело что-то не от себя. Чарующий и похожий на лисицу, он из ниоткуда появился во сне готового наложить на себя руки, вселив в того желание пожить ещё немного, хотя бы провести рядом с собой побольше времени. Если не отчаянные попытки подсознания сохранить свою жизнь, что отвергало чужое происхождение незнакомца, то найти этому объяснение было невозможно. Очередной порыв холодного ветерка остудил разгорячённую размышлениями о человеке голову полубога, проясняя мысли. Внутри крутилось бесконечное количество вопросов: об имени незнакомца, происхождении, да хоть кто он такой и что здесь забыл. Не сопротивляйся этот мир, Люциус бы завалил стоящего рядом ими всеми, пожертвовав атмосферой, сотканной из общей тишины. Но сон бы не позволил, заглушил слова ещё в глотке или вовсе оборвался. Полубог искренне не хотел этого, однако рой мыслей в голове уже жалил изнутри, и в угоду маленькому огоньку чего-то похожего на надежду он начал осторожно перебирать все слова на языке. Ему нужно было обхитрить своё же сознание. Подобрать неведомое что-то, что не будет заглушено. Можно сказать, Люциус прямо сейчас стоял на тонкой грани жизни и смерти, а результат работы его смышлённости станет камнем, тянущим на одну из сторон. Ведь второго шанса уже не будет. Каждый вдох от волнения сопровождала слабая дрожь. Течение времени из-за него же будто сходило с ума и ощущалось то быстрым, то невероятно медленным, пока Люциус сосредоточенно пялился вдаль, пока его наконец не осенило. Полубог обхватил руку человека, сжал своими двумя и поднёс ближе к груди на всякий случай. Сейчас он мог потерять своё небольшое всё, но сейчас хотя бы были шансы, в то время как при бездействии и те уходили в ноль. За невероятно короткое время Люциус понял, что без человека с клетчатой банданой на шее не сможет. Ни спокойно умереть, ни, если повернётся стрелка, жить. — Мы встретимся в реальной жизни? Люциус выпалил это чуть ли не криком. Голос жалко дрожал вместе с ним, а кончики пальцев от мёртвой хватки уже начинали неметь. Его взгляд наполнился отчаянием с надеждой и надеждой с отчаянием одновременно. Он самостоятельно положил голову на гильотину, ожидая прихода палача. Человек впервые показал что-то кроме похожего на штиль спокойствия на своём лице. В его глазах на долю секунды промелькнуло удивление, смешанное с заинтересованностью. Оно почти сразу переменилось на привычную доброту и широкую улыбку, но полностью убрать оживлённые искры в зрачках не удалось. На самом деле, Люциус уже сейчас был готов умереть от счастья на месте: мир сна его не заглушил. И вокруг, вроде, ничего не разрушалось, человека не растворило. Значит, первый этап был пройден. Полубогу уже было чуть легче на душе. Если сейчас что-то пойдёт не так, он сможет хотя бы попрощаться. Теперь пятьдесят процентов полагалось на ответ «да», и ещё пятьдесят — на «нет». Однако человек вынужденно попадал в сто первый, ибо тоже был подвластен этому миру. Милость на лишние разговоры наверняка уже была исчерпана, так что сказать что-либо стало попросту невозможно. Он стиснул зубы, придумывая план мыслей; судя по нарастающей тревоге в груди, счёт шёл на считанные минуты, если не секунды. Его миссия должна быть выполнена. Люциус слегка встревожился, смотря на заломанные в раздумьях брови незнакомца. Он успел пожалеть о своём решении и захотел сделать шаг назад, считая, что можно уже прощаться и закрывать глаза, но как только он выпустил чужую ладонь из своих — человек сжал их сильнее. Полубога будто проняло молнией. Этот жест, как и хмурое лицо, были незначительными, но переворачивали сложившийся образ похожего на загадочную лисицу незнакомца с ног на голову. Можно сказать, добавлял в него жизни. Пусть Люциус давно убедился в своих предположениях, сейчас он ставил в них подтверждающую точку: человек — не порождение его сознания. И здесь наверняка не просто так. Из счастливых витаний в облаках его вывел шумный, немного судорожный выдох. Люциус кинул вопросительный взгляд на человека. Тот стоял, закусив нижнюю губу, с испариной на лбу. Полубог обеспокоенно погладил большим пальцем тыльную сторону его ладони, желая помочь его волнению, и даже сквозь сон почувствовал, что незнакомец тоже дрожал, хоть он пытался казаться как можно спокойнее. Человек повернулся к Люциусу, стараясь улыбнуться, и кровь в его жилах чуть не застыла от ужаса. За чужой спиной увидел ужасающую картину: от линии горизонта по розовому небу стремительно расползались белые трещины. Они на глазах расширялись, лопались с почти неслышным треском, и осколки завораживающе-красивого неба отдалялись друг от друга, через секунды рассыпаясь в труху. Мир рушился. Не так, как в реальности, но это местами было даже более пугающим. И возможно из-за активной работы воображения казалось, будто гнетущий процесс с каждой секундой ускорялся. Пришлый, мысленно срезав своё время до секунд, изо всех сил напрягал боковое зрение, чтобы держать расколы в поле зрения, не выдав направление своего взгляда, ибо стоящему напротив не стоило это видеть. Желательно было завершить начатое им ещё и до того, как полубог почувствует разрушение. Люциус с тревогой смотрел на человека, будто ощутив его испуг, витавший в воздухе. Что-то явно было не так: что именно — непонятно, но понятно, что из-за его попытки сунуть нос куда не следовало. Прямо сейчас их обоих могла хоть поразить чёртова молния, и полубог не то чтобы был против, просто хотел перед этим наконец узнать ответ, от которого, наверное, зависела его судьба. Но страдальческая улыбка чужеземца говорила всё вместо слов. «Извини». Человек не очень понимал, за что извиняется, если это был единственный выход. Но выражение лица Люциуса, больше похожее на морду собаки, когда хозяин в плохом настроении, его растрогало. В следующую секунду он бросился в объятия Люциуса, надеясь подобным образом его успокоить. Аккуратный подбородок устроился на плече полубога, одна рука крепко обвивала его, пока вторая подозрительно застыла в сгибе у груди. Шокированный и смущённый Люц не придал этому значению. Раньше его никогда не обнимали; не в том слою общества находился. Столь близкий контакт с кем-то другим даже во сне ощущался невероятно тепло. Слишком тепло. И почему-то влажно. Последнего явно быть не должно. В мыслях затесались некоторые опасения, и Люциус осторожно взглянул вниз. А. Он истекал кровью. Она хлестала по нему непрекращающимся потоком. Одежда обоих уже насквозь ей пропиталась, что было особенно заметно на человеке в белом, и под ногами среди цветов образовывалась большая багряная лужа. Во всём теле появлялась слабость, руки бледнели буквально на глазах, в которых уже начало двоиться. Люциус закашлялся, почувствовав, как в рот прилила куча жидкости. Не сложно было догадаться, что это тоже кровь. Она окрасила чистую белую ткань и часть банданы на чужом плече, отчего прямо в нос ударил резкий противный запах. Примерно такой остаётся на руках после держания в них не самой чистой металлической цепи, и к этому прибавлялись нотки кислотной вони рвоты. Только сейчас он понял, что рука человека пронзила его солнечное сплетение насквозь и торчала из спины. Поздновато, однако кровотечение очень сильно мутило разум. В принципе, случилось то, чего он ожидал в самом начале. Но Люциус не был обижен. Наоборот, даже сейчас он испытывал искреннее счастье. Ведь уходя из этого мира, ему перепал шанс лежать в чужих тёплых руках. Из-за потери крови уже стало невероятно холодно, и полубог отчаянно ловил тепло в своей пропитанной насквозь одежде и чужом теле. Сил держать себя на ногах не осталось, так что он упал на человека, потратив последнюю энергию, чтобы с трудом обнять его в ответ. Тот содрогнулся и крепче прижал свою жертву к себе — значит, не безразличен. Посиневшие губы растянулись в изнемождённой улыбке, с которой Люциус спокойно встречал застилавшую глаза темноту.

***

Кроны деревьев по краям озаряло мягкое утреннее освещение. Солнце ещё лежало за горизонтом, небо только начинало устраивать градиент между глубоким синим и голубым. Вся трава была покрыта росой, и над землёй повис негустой туман. За всё своё пребывание в лесу Люциус привык считать подобную картину умиротворяющей, предшествующей хорошей погоде, но сейчас ситуация была немного… другой. В следующую же секунду после пробуждения ко рту подступило, и он еле успел встать на колени, прежде чем его вывернуло наизнанку на прежнюю кровать. После этого его завалило на бок чуть дальше лужи. Сил уже не оставалось совсем, но тут его как назло скорчило от внезапно появившейся боли. Пронзающей каждую клеточку всего тела и нестерпимой настолько, что хотелось просто орать что есть мочи, надеясь, что судьба сжалится, и в полубога насмерть попадёт молния. Однако для крика требовалась энергия, которой не было, так что Люциус смог только со скулежом сжать зубы, пока из глаз снова полились слёзы. Неожиданный приступ длился около минуты, но каждое мгновение ощущалось часами. Изо рта полубога уже пошла пена, глаза выпучились, и он успел мысленно перемолиться всем трём богам (Агний из списка исключался по понятным причинам), как вдруг вокруг него в хаотичном порядке начали загораться маленькие искры. Он глядел на каждую из них взглядом бешеной собаки, считая, что это его тело покидали божественные силы, и сейчас ему точно конец. Это даже радовало. Люциус почувствовал облегчение, когда понял, что мертвецы боли не чувствуют. Скоро мелкие огоньки уже полностью заполнили пространство вокруг. По окружению разносился красивый оранжевый свет, на который прибежало несколько заинтересованных белок и птиц. Пара снующих между кустами хвостов привлекла внимание полубога. Хоть он и успел немного привыкнуть к адской боли, отвлечься на что-нибудь не мешало. Правда, слёзы размывали картинку перед глазами. Люциус задумался о собственной жизни. О том, кем он был, как провёл все эти годы, доволен ли был. Подумал, как там поживает Воланд и почувствовал укол в сердце от того, что не сможет с ним попрощаться. Воспоминания об их совместных разрушениях и побеге из Тюрьмы Времени, рукопожатиях между делом и рассказанных анекдотах вызывали на лице усталую улыбку. Полубог был рад вспомнить этого идиота сейчас. И незнакомца из сна тоже. Жаль, правда, что ответом, судя по всему, было «нет». Но и то короткое время рядом с ним было волшебным. Искренне улыбаясь через жгучую боль, полубог закрыл глаза. Теперь он точно был готов умереть. Прошла минута. В лицо ударил резкий порыв ветра. Боль наконец-то прошла, что Люциус мог назвать новым лучшим ощущением в жизни. Только вот он не чувствовал себя мёртвым. Тело будто кинули в снег, и его пронизывал холод, но это не ощущалось смертью. Невероятно сильное желание впасть в спячку вместе с такой же невероятно сильной слабостью тоже не были на неё похожи. Люциус в недоумении раскрыл глаза, и перед взором было… всё то же небо. Глубоко-синее, с градиентом в голубой к востоку. И ни одной ветки над головой. Полубог ошарашенно огляделся по сторонам. Ни справа, ни слева от него не было ни единого деревца, и лежал он на широком выступе какой-то горы посреди снега. Осознание пришло только сейчас. Его организм выжал сам себя, как тряпку, и оставил почти на грани смерти, но зато спас себя и телепортировал себя к чёрту на кулички. Это, вроде, было хорошо, но Люциус от всей этой ситуации испытывал крайне неоднозначные эмоции. Он попытался закричать, однако из глотки вырвался только обессиленный хрип: — Я сочту это за «да», ублюдок… Больше полубог выжать из себя ничего не смог. Он заснул прямо в куче снега, немного злясь на невероятно красивого ублюдка, убившего его в первый раз и почти доведя до смерти во второй.