***
На продирание глаз где-то в снегу уже остался нехилый такой осадок из крайне неприятных воспоминаний. Люциус отвращённо поморщился. Он и подавно не чувствовал вчерашней слабости, за что судьбе был премного благодарен, но голова, мягко говоря, раскалывалась. Потому что по давней привычке прекрасной жизни он продрых часов одиннадцать минимум (судя по солнцу, стоял уже полдень), а большей части божественности он лишился, так что боль вполне себе чувствовал. И тело от скрюченной позы ломило, и тошнило до ужаса, и вообще, идеальная жизнь. Зато теплее, чем в прошлый раз. Это явный плюс. В голову ударили воспоминания о бедной козочке и очень вкусной еде. Почему-то остаточное осознание кончености всего происходящего пришло только сейчас. И животное тело без шкуры… Зрелище неприятное. Пусть и видок открывался не прямо на мясо и органы. Тогда бы Люциус точно не пережил. Нет, болезни сострадания к каждой мухе у него было, просто падаль — откровенно мерзкая хрень. Которая становится ещё более омерзительной каждый раз, когда он об этом думал. Взгляд невольно упал в сторону, где Люциус вчера оставил труп: от него остались только мелкие кровавые пятна и вмятина на снегу. А рядом лежало коричневое перо. Ну конечно же. Летающая тварь забрала лакомый кусочек при первой же возможности. Чего ещё ожидать? Удивительная природа, Люци, все выживают, как могут. Это даже не должно удивлять. Не то чтобы Люциус собирался ещё с трупом таскаться или, прости его отец (на самом деле любой другой бог), снова есть, но всё-таки обидно. Он не привык к тому, что банальная смертная жизнь может как-то ему мешать. Настолько, причём нагло. Вернувшаяся с энергией гордыня чуть ли не захлёбывалась собственной слюной. От долгого времени без выплесков в крови забурлила злость, на волне которой Люциус зарычал, сжав холодные кулаки до треска запёкшейся крови на них, и с силой ударил по каменной стене сбоку. Боли почти не было, адреналин заглушал. Появилось кое-что куда необычнее: при полном отсутствии железа вокруг от камня отскочил маленький фонтанчик искр. До сих пор сонный Люциус наблюдал за ними с детской обворожённостью, пока не почуял запах гари. И только сейчас увидел, как край его плаща подёрнулся тонкой линии оранжевого огонька, медленно, но уверенно продвигаясь вперёд. Полубог подскочил так, будто мог обжечься, принявшись изо всех сил прижимать пламя ладонями, пока не потухнет. Вот свой любимый комплект одежды ему точно терять не хотелось. Отличный способ взбодриться. Остатки сонной пелены оперативно выводились из головы, пока он переводил дыхание, с горечью смотря на подпорченный плащик. Следом за ним опалило и шкуру, так что запах стоял неприятный. Люциусу потребовалось полминуты на старательное обдумывание произошедшего, пока до его, несомненно, гениальной головы не дошла невозможность только что произошедшего по подчиняющимся законам физики меркам. Полубог дёрнулся так, будто мысли могли огреть его током. Широко распахнутые глаза уставились на свою ладонь. Округляя срок невозможной ущербности примерно до месяца без учёта Тюрьмы Времени, Люциус сделал вывод, что уже успел абсолютно отвыкнуть от использования магии. Ранее наэлектризовать гектар-другой для него было делом щелчка пальцев, а сейчас его шокировало напоминание о возможности разжечь парочку искорок. Нонсенс. Принадлежность к элементальным божественным сущностям всю жизнь была для Люциуса главным поводом для гордости и устрашения. Лучше не вспоминать. Сейчас опять накатит. Вместо этого Люциус сосредоточился на попытках вспомнить врождённые навыки и простейшие взаимодействия со своей стихией. Он чувствовал себя так, будто заново учился ходить; магию вряд ли можно было сравнить с мышцами, но управлялась она отдельной загадочной системой организма, так что схожести были. Но.. объяснить работу в разы сложнее. Буквально: «Просто сделай это и пусть чёрт бы его побрал!». Цитирование брата, кстати. Неполное, вспоминать оскорбления не хотелось. Все мышцы в ладони напряглись, сводясь неприятной судорогой, и пальцы словно были опущены в ледяную воду. Ну конечно. Он же весь в снегу. Практиковать способности огня посреди собачьего мороза? Это также абсурдно, как возмущаться на отсутствие солнца ночью. Люциус стыдливо ударил себя по лбу запястьем. Самое банальное решение — нормально отогреть руки. Это полубог и сделал. Закутался в шкуру с головой, сжался в клубок для большего сохранения тепла, сомкнул ладони у рта “лодочками”. Затем глубоко вдохнул, сухо закашлялся, обрадовался, что нет мокроты, соответственно, заболеваний, повторил первое действие и выпустил изо рта клубы тёплого воздуха на заледеневшие пальцы. Запёкшаяся кровь на них всё равно воняла, но он старался не обращать на это внимание, отважно сдерживая рвотные позывы. Сидел так минут пять, чередуя длительные попытки растереть кожу и нагреть воздухом. Действовал наугад, в физике не разбирался, хотя ради такой задачи не нужно быть гением. Однако ему в голову прилило искренней радости, когда пальцы постепенно перестали трястись; дрожь переместилась в уши и была скорее счастливой. Перекинув шкуру вверх как импровизированную "палатку" до пояса, Люциус рискованно улёгся грудью на снег, совсем не боясь пневмонии, и залез в свой шатер с опорой на его макушке. В импровизированной клетке для сохранения тепла он снова выставил руки прямо перед носом; опять-таки, огонь об огонь обжечься не может, так что всё в порядке. Полубог старался контролировать внутреннюю систему для перекачивания магии, чувствуя себя так, будто выгребал воду из дырявой лодки, однако несколько минут напряжения неопределённой области его организма дали свои результаты: по линии подкожных вен от запястья до кончика пальца пробежалась мелкая дорожка рыжих всполохов. Мелькнула и сразу прекратилась; настолько стремительно, что Люциус не сразу это понял. Только почувствовал приятное жжение в крупных кровеносных сосудах. Словно каждая искра выходила из них. Полубог слегка зашатался, но на бок не завалился. Отделался злостью на себя за такую слабость, принял сидячее положение, чтобы обдумать. Из груди пошёл гулкий, раскатистый рык, как от разъярённой собаки, стоящей над едой. Теперь-то энергии на первозданно характерную для своей стихии ярость хватало вполне. И Люциус, прям как в старые добрые времена, плохо с ней справлялся. Он был в какой-то степени взрывной бочкой: поменьше пороха внутри — рванёт слабее, побольше — рванёт сильнее. Вот сейчас по второму варианту и взорвался. Только так, будто баллистит внутри наполовину промок, и взрыв мог выплеснуться лишь внутрь себя. Необычно для того, кто из-за малейшего пустяка обычно полностью разносил акры площади. Возможно, дело в том, что Люциус с любой стороны не мог найти того, кого бы обвинил в своей измождённости. Сам из Тюрьмы Времени вылез, сам был виноват, нечего из-под ареста выбегать. И подобный случай происходит впервые. При злости на других его злость, соответственно, вырывалась на других. Поэтому следующее его действие было с любой точки зрения правильным и логичным; Люциус занёс над собой кулак и со всей силы ударил в рёбра. Обтянутые кожей, чувствительные, несмотря на мороз. Он нормально оценивал свою силу и понимал, что на том месте точно останется гематома, но с эмоциональной стороны было недостаточно. Полубог хотел бы разодрать в клочья какую-либо конечность, однако стерильность ногтей после земли и падали оставалось под большим вопросом. Разрежённость воздуха и глубокое дыхание от трат энергии предавали его исступлённое чувствами сознание недоразвитым инстинктам. Как змея, жрущая свой хвост, Люциус впился длинными клыками в свою руку с звериным рычанием. Они с лёгкостью вошли под кожу. На языке снова остался вкус крови; на этот раз тёплой. Своей. Прошло несколько минут, прежде чем полубог угомонился и вспомнил, что выживал, и лишь поэтому отпрянул. Он взглянул на тыльную сторону своей ладони: красивый след двух полумесяцев с украшением из красных точек по бокам. Во все стороны багровой дымкой тянулась кровь со слюной. Прокусывая губу почти насквозь от лёгкого переживания, Люциус со всех сторон осмотрел руку. Вывод получался один — он идиот. Даже сквозь оставшийся туман в голове опасность ранения не самым чистым предметом была вполне понятна. Он глубоко вздохнул и мысленно ударил себя по лбу. Злость никуда не делась, даже увеличилась, но мгновенно преобразовывалась в обиду. На мир. Люциус наконец вспомнил, что его, наверное, подножье горы уже заждалось, и пора бы спускаться с на землю. К этому он приступил немедленно, чтобы энергии с дохлой козы на путешествие хватило. Тем более, могло отвлечь от всплесков эмоций. Впервые за очень долгое время он встал на ноги. Чуть не упав, шатаясь, но встал. И мир резко стал намного доступнее. Скалы без подготовки оставались непокоримыми, но явно ниже, чем с точки зрения ежа. Люциус этому торжественно ухмыльнулся. В первую очередь ему хотелось проверить свой нынешний предел способностей, необходимых прямо сейчас. Вспомнить телепортацию, говоря иначе. Из всех заклинаний она была самой привычной, ибо ножками Его царское Величество ходить не любило, да и затрат на его отощавшую тушку будет меньше. Люциус рисковал заживо похоронить себя в камне. Хорошо, что его это не заботило. Следующие пару минут полубог для тренировки высекал от кровеносных сосудов искры. Горящие плохо, потому что кислорода в горах маловато. Когда убедился, что пламя хотя бы стабильно держалось, стряхнул его и подошёл к очередному краю обрыва. Глазам открылись два варианта: тот, что ближе к нему, и тот, что ближе к подножью, метров так на тридцать. Выбор очевиден. Собрав остатки своей безбашенности в кулак, Люциус уверенно спрыгивает в самую бездну, группируется, крепче прижимая к своим плечам шкуру. Парашютом она не стала, но развивалась вполне эффектно. Затем он за полторы секунды вспомнил минимум десяток заклинаний, из которых выбрал одно, и косо-криво привёл в действие. Запустил использование, не согласовав с ним организм. Всё тело пробрало знобящее ощущение нереальности, перед глазами всё поплыло. Будто каждую частицу физической оболочки растворили, а сознание осталось функционировать и было погружено под воду. По сути, так и было. Люциус на пару секунд забыл, кто он, где и как сюда попал. Но пришлось опомниться буквально через пару мгновений: телепортация прошла успешно, однако взамен закинула его подальше, чтобы он покатился вниз по камням. Люциус кое-как схватился за выступ и избежал смерти от падения. От попытки вестибулярного аппарата самоубиться пришлось поглядеть на кружащее по часовой стрелке солнце. По телу разлился хорошо знакомый, но непривычный жар, особенно ощутимо концентрируясь в позвоночнике. Сознание не потерял, ну и отлично. Спуск явно долгий. Просто прекрасно. Десятки однообразных телепортов ему обеспечены, равно как и такая же усталость, как вчера, с желанием разреветься, сжаться комочком и помереть, но поспать. Сглотнув накатившие к горлу эмоции, Люциус сжал свою волю в кулак, сосредоточился на концентрации магии в своём организме и прошептал нужное заклинание.***
Словами не описать ту радость, что ему посчастливилось испытать, когда среди белоснежных покровов внизу он увидел темноватую зелень. Редкую, по два деревца среди мхов да лишайников, но и то прекрасно. Обрывистые пики уступили место вполне себе пологим склонам, по которым без проблем можно было ходить, или, если нога подвернётся, катиться. Иногда полубогу встречались невероятно грузные ели. Он пользовался ими, как только мог: устроил привал под ветками, нарвал игл, с огромным удовольствием сжевал их целую кучу, не столько жалуясь на боль, сколько благодаря небеса, что во рту больше не стоял привкус падали. Даже пару шишек исклевал. А затем взял крупную палку и поставил под мышку в качестве дополнительной опоры. Роскошная тросточка не выдерживала всего веса божественной тушки. Только Люциус всё равно временами падал; от снижения высоты, соответственно, уходила разрежённость воздуха. Голова с непривычки кружилась. Светлый полдень сменился сумерками примерно на трёх четвертях пути, если верить весьма неточным измерениям Люциуса, основанных на природном чутье. Ноги, а следом за ними руки и веки наливались свинцом. Он успел зайти в новый (как же везёт!) лес, отличающийся от предыдущего только сугробами и отсутствием атмосферы потерянности с отчаянием. Одиночества тоже не было: чувствительное острое ухо уловило волчий вой. Сердце ощутимо ёкнуло: слабый, заметный на белом фоне — самая доступная дичь для хищной пасти. На данный момент их стоило бояться больше, чем заблудиться. Пусть его зрачки и обладали способностью расширяться для лучшего видения в его родной огненной темени, идти дальше прямиком в объятия мрака Люциус не решился. Нашёл упавшее дерево, навалил около ветвей снега, выкопал ниже немного пространства и устроился в этой норе, прикрыв вход. На всякий случай увёл следы в сторону. Игловатая (и съедобная) крыша есть, ствол никакая тварь не прогрызёт, запах живой плоти его подружка-коза точно перебила. Всё прекрасно. Можно выспаться, а завтра его точно ждёт дорога к нормальному существованию. Люциус юркнул в ночлег между еловых ветвей, обнял свою трость и замотал все мёрзнущие части тела в шкуру. Душа почти буквально покинула тело. Засыпанию потребовалось менее минуты. Снов не было. Только прежние волчьи песни, карканье вороны и тихое потрескивание палочек в огненных языках, слышимые даже сквозь глубокий сон благодаря вынужденному развитию чуткости. Она же и помогла понять, что в последнем звуке что-то явно не то: вряд ли среди глуши в мороз появится хоть искра. Поэтому настороженность со скоростью звука разлепила Люциусу веки. Солнце не взошло, голова болела, вывод — прошло максимум несколько часов. Такой расклад его максимально не устраивал. Любопытство мешалось с раздражением из-за прерывания заслуженного отдыха. Выход на разведку был неизбежен. Люциус осторожно раздвинул ветви и выполз наружу, на удивление, оставив шкуру в норе, дабы не утяжелять себя (но цилиндр напялил). Когда его нос избавился от козлиного аромата, до него вместе с потоком ветра дошёл запах жареной пищи. Живот скрутило болью. Пустота в пищеводе стала ощущаться особенно сильно, и изо рта по подбородку хлынула слюна. Можно сказать, Люциус мгновенно потерял голову: пока воспоминания о том, сколько времени он не видел нормальной еды, приплывали, здравомыслие уплывало. И уже через секунду он торопливо принюхивался, вглядывался в лес, пока не заметил цепочку неглубоких следов, ведущих к тусклому свету за несколькими деревьями. Да, слух у него прекрасный. В следующую секунду кто-то кашлянул. Полубог вздрогнул, припав к своей ёлке, рефлекторно подумав о раскрытии себя. Но через несколько секунд поднялся; забрался на ствол. Хруст наста мог его выдать. Он осторожно, тихо пополз между ветвей, раздвигая тяжёлые иглы со снежным покрытием, и аккуратно выглянул в метре от источника света. Им был костёр. Костёр, на лениво пляшущих языках которого человек в тёплой одежде жарил корнеплод, Люциус не мог вспомнить его название. После месяца голодухи он был как кусок рая прямо у него под носом. И, как назло, недоступным. Однако с самого раннего детства Люциус руководствовался принципом «правила созданы для того, чтобы их нарушать», и запретом на присвоение чужих вещей он впервые пренебрёг, впитав в себя всю адекватность вместо брата. Да и не то чтобы его когда-либо беспокоили моральные нормы. Полубог, как никак, Повелитель огня и пламени, очернённое кровью и сажей имя которого со страхом металось по смертным устам. И не поверишь, что он, нося такую репутацию, думает, как отнять у мужика поздний ужин. Полубог быстро включил свою смекалку и бегающим взглядом ознакомился с окружением. Единственное, что бросалось в глаза — птица, сидящая над мужиком на ветке. Не пернатый камушек, но и не сестрица того орла с горы, так что вряд ли она ни с того ни с сего нападёт на случайный живой объект. Однако и Люциус не дурак: птичка устроилась над такой же веткой, как во всём лесу — тяжёлой, покрытой шапкой замёрзшей воды. А все они держались только на молитве и добром слове. Накренились под весом почти на сорок градусов. С его стороны будет настоящим упущением этим не воспользоваться. Пальцы пистолетом, и зрачок по-кошачьи фокусировался, определяя расстояние до цели. В ладонях была зажата небольшая, но твёрдая шишка. Люциус бережно перекатил её почти к когтям, заряжая своё орудие. Снова по крови от плеч до самых кончиков последних фаланг пробежалась лава. Относительно несложное заклинание, но чтобы вспомнить использование требовалось время и большее количество практики. До этого момента Люциус даже не помнил о существовании отдачи. Поэтому он немного ошибся (косяки ощущаются мелкими подкожными взрывами, кстати) — и подожённая шишка на огромных скоростях летит в одному Агнию известном направлении. Его сын же на всякий случай опасливо прикрыл голову руками. Импровизированный снаряд с тихим свистом полетел куда-то мимо дерева. Полубог уж было хотел разочароваться и плюнуть на вражду со смертными животинами, но ухо снова его не подвело; где-то вдалеке послышался звук удара, будто кидали не шишку, а железный шарик. К чёрту законы физики, он сам не понимал, что наколдовал. И ещё через секунду птица, предсмертно гаркнув, полетела вниз. С пробитой насквозь головой. Запах крови и палёных перьев распространялся мерзкий. Пернатый труп с застрявшей шишкой камушком полетел прямо под ноги бедному человеку. Тот поглядел на птицу пару секунд, складывая в голове происходящее, а затем со вскриком подскочил на ноги, бросив свой ужин на палочке в костёр. Он начал внимательно озираться по сторонам; Люциус с тревогой отметил, что у мужика было оружие — топор, большой и тяжёлый, ручка которого уже была сжата в руках… лесоруба, получается. Непонятно, чем его божественная голова думала, надеясь, что человек в лесу окажется безоружным и побежит прочь, но сделанного не вернуть. Поэтому Люциус попытался оперативно выползти из веток и слинять обратно в свою почти уютную норку. Тонкое, как сучок, тело, очень удобно могло спрятаться за широким стволом. Его обладатель этим с радостью воспользовался. Уши следили за происходящим у костра. Высчитывали дальность шагов лесоруба от себя с точностью до десятка сантиметров. Однако гениальная божественная голова не могла просчитать всего. Когда звуки хрустящего наста начали приближаться, Люциус попытался рвануть в сторону. Вселенная же по своему доброму обычаю решила его не щадить: после первого резкого шага плащ зацепился за ветку, ноги заплелись, и он плашмя грохнулся в сугроб. Естественно, шума было много. Быстро перевернувшись на спину, полубог уже увидел, как над ним возвышается разозлённый человек с топором в руке. Несложно представить цепочку мыслей в смертной голове: только что у него перед носом умерла ни в чём не виноватая животина, причём максимально странным способом — чего-чего, а шишки в голову он ранее не видел. И вот перед ним разлёгся виновник. В лёгкой одежде среди лютого мороза, с клыками, острыми ушами, кошачьими зрачками, да у него кровь на рука обсохшая, только это о чём говорит! А человек деревенский со всякими тварями не церемонился. На всех разговор один — топор меж глаз, вот уже дети спят спокойно. И даже идущее по всем устам имя сына Агния вряд ли дойдёт до самой глуши. Как бы Люциус не хотел это признавать… вне своего огненного уголка не такой уж большой популярностью он пользовался. Плюс, образ разрушителя-повелителя чего-то там ну никак не вязался с его жалким видом, трясущимися конечностями и впалыми щеками. И шляпа с макушки упала. Люциус растерялся сильнее, чем когда-либо в жизни. Потрескавшиеся губы с отвыкшим языком пытались что-то сказать. Однако из его горла выходило только испуганное рычание, щёлканье и короткие вздохи. Взгляд метался от дерева к дереву, ища укрытия или способ спасения, и находили лишь заинтересованную птицу, наблюдающую за ситуацией. Человек без особых прелюдий сделал несколько шагов вперёд. Они оказались на расстоянии вытянутой руки. Эту же руку лесоруб только что вытянул, занося в ней топор. Люциус слишком поздно среагировал на это. В последний момент он смог кое-как отскочить в сторону, вследствие чего удар пришёлся по ноге вместо головы. Железо вонзилось ему в нижнюю часть голени. Люциус выгнулся от боли, истошно завопив на весь лес, и попытался отползти правее. Нога поначалу не далась: ткань пригвоздило. Пришлось оставить в плену у топора кусок дорогой ткани его штанов. Рана, ясен пень, осталась глубокая, и следом за телом тащилась кровяная дорожка. А в его ситуации терять кровь — идея плохая. Смертельно опасная. Полубог попытался встать. Но с ожидаемым удивлением обнаружил нежелание своей раненой ноги это делать. Она болталась на весу и соглашалась только отдавать сильную боль при любом движении. Иначе говоря, ранено сухожилие. Прекраснейший вариант из всех возможных. Теперь его трость будет в три раза нужнее, но это если топор в голову не прилетит. С попытки, наверное, третьей, обнимая древесный ствол, Люциус поднялся на одну ногу, грузом волоча другую. На желании жить мозг работал крайне эффективно, с бешеной скоростью обдумывал варианты выхода из ситуации. По сути, просто склонял «бей или беги» к «бей» за невозможностью первого. Хотя он и малейшего понятия не имел, как будет защищаться. Магия — не вариант, причины очевидны. Прыгнуть с диким визгом и повторить действия с дохлой козой, получив только по голове? Возможно. К моменту, как Люциус обдумал все варианты своей смерти, человек уже стоял над ним. На этот раз он действовал проще — орудие на время воткнул в дерево, а полубога схватил за костлявое запястье и притянул к себе. Слабое тело подалось легче гнилого корешка, и повисло тряпичной куклой. Опора пришлась на раненую ногу, отчего Люциус взвыл, задёргавшись во все стороны. Эти барахтанья не помогали. Лесоруб безо всяких проблем схватил бестию за горло. Люциус жалко засипел, чувствуя, как его тело поднимают в воздух. Человек что-то говорил злобным тоном, но он не понимал его язык. И мог лишь пытаться рычать, пока уже стандартное изнеможение выкапывало ему могилу. Рука на шее сжалась. Вот оно, настоящее везение: именно в этот момент он находился на выдохе, так что воздуха и, соответственно, времени у него было втрое меньше. Мыслей не осталось; остался страх. Самое, пожалуй, мощное чувство среди всех в животном мире, залог выживания. Видимо, обретаемое только при становлении смертным. Люциус не припомнит ни единого случая своего страха за всю прошлую жизнь, разве что относительно лёгкая тревога после кошмаров, а сейчас оно за ним по пятам. Ужасное чувство. Во сне, в удушающей хватке. И нигде от него не спрятаться. Полубог беспомощно бил воздух ногами и царапал пальцы на своей шее в попытках их разжать. Результат был полностью противоположен; к тому же, человек с минимальным, но знанием дела, давил на сонные артерии. В глазах темнело, и Люциус открывал рот, как рыба на суше, хватаясь за перекрытый воздух. Магией пользоваться без него оказалось ещё сложнее. А что может быть хуже, чем страх? Его экзистенциальный вид. Люциус обрёл его чуть позже — в момент, когда обрёл и смысл своего существования. Теперь вместо долгожданного облегчения смерть казалась ему ужасным и загадочным порталом в непредставляемое никуда. При стараниях понять то, что понять нельзя, его с ног до кончиков ушей пробирала чистейшая паника. И понимая, что то, что понять нельзя, дышит ему в затылок, мотивация защищать себя выростала втрое. Люциус не хотел умирать, не увидев голубоглазого человека из сна наяву. Различия между сквозной дырой в груди, но от кого-то прекрасного, и удушением, но от кого-то мерзкого, просто поразительны. Сил дёргаться уже не было. Люциус слишком хорошо чувствовал, как оттекает кровь от его головы, и как мир постепенно начинает плавиться в глазах. Его постоянная фантомная подруга с косой в руках уже почти предстала перед ним во всей красе, сверля его огненную душу пустым взглядом. Его тело постепенно обмякало. Полубог устремил свой взгляд в небо. Если он умрёт, то лучше уж смотреть на созвездие Кита и тонкое новолуние, чем на своего убийцу. Наполовину обдуманно, наполовину машинально его рука, напрягаясь до предела, поднялась в воздух. С последней надеждой чёрные когти ударили по душащей кисти. Полубожье тело упало наземь. И, как ни странно… не мёртвое. Люциус трижды себя осмотрел; живой. Он глотал воздух, как Воланд после марафона с украденным куском мяса за пазухой, обессиленно дрожал на снегу и скулил от непроходящей боли в ноге. И при этом всём старался контролировать нападавшего. Тот с явной ошарашенностью схватился за раненую руку, пытаясь её согнуть. Око за око? Сухожилие за сухожилие. Люциус уже хотел праздновать свою победу над смертью. Однако сама угроза не была устранена. Она-то боль переживёт и без проблем встанет, возьмёт топор в другую руку, затем по новой. Такой исход его не устраивал. Тем более, пытаться убить Люциуса настолько жалким образом! Повелителя адского пламени! Непомерно хрупкое эго и так трескалось, у полубога просто не было другого выбора. Смертная казнь — единственный возможный приговор. В те секунды, как человек был сбит с толку, Люциус поломанной посередине змеёй заполз за дерево и подобрался к нему со спины. На ответную атаку были секунды, поэтому ему пришлось встать на раненую ногу, чтобы не терять времени. В горле застрял вой. Полубог слегка подготовил свои мышцы и совершил резкий рывок, буквально напрыгнув на лесоруба сверху. Они покатились по снегу, сцепившись друг с другом, как два кота. Люциус драл человеку лицо и руки, шипел и злобно кричал, с остервенением разрывая слои тёплой одежды у головы. В ответ его били по рёбрам и тянули за волосы, однако это ему не мешало. В крови плещется адреналин, а в голове ни единой мысли, только инстинкты с желанием жить. Спустя три минуты стараний не упасть в обморок от колоссальных потерь энергии полубог наконец смог подобрать нужную комбинацию действий: удар по челюсти и затем по глазам. Мужчина на долю секунды открыл свою шею. Люциусу было этого достаточно. Он нанёс стремительный укус, сжав челюсти на чужой шее. Теперь паниковал человек. Кожа в зубах потела, и сердцебиение в артерии под ней ускорялось с каждой секундой. Сопротивление становилось всё агрессивнее и агрессивнее, и Люциусу даже казалось, что ему точно сломали пару рёбер. Однако он не отступал. Клыки уходили в шею всё глубже, пока полубогу не показалось, что для убийства будет достаточно. Люциус уже напряг мышцы челюсти, готовясь стиснуть их до летального исхода, как вдруг человек в приступе паники схватил его за воротник рубашки и откинул от себя. Правда, бестия отлетела только на полметра. С куском плоти и артерии в зубах. Слишком поздно. Человек застыл с остекленевшими глазами, устремлёнными в никуда. Его дыхание стало булькающим, поверхностным, сиплым. Судя по звукам, он дёргался на снегу. Совсем вяло. Люциус вовремя прикрыл глазки руками; на него предсказуемо полился активный фонтан смердящей артериальной крови. Забрызгало почти всё лицо, руки по локоть, волосы и одежду, будто грязи и так на нём было недостаточно. Полубог отполз в сторону, чтобы не промокнуть насквозь, и безо всякого стеснения залез умирающему на колени; всё равно уже беззащитен. Человек со взглядом запуганной собаки посмотрел на него. Из его глаз полились слёзы. Он до сих пор пытался что-то сказать, однако был для этого слишком слаб, и потому лишь сипел. А Люциус… еле сдерживал ухмылку. Зрачки сузились практически до ровной линии. Мускулы лица застыли в холодном напряжении. Будто ледяная статуя. Будто змея над мышью. Внутри себя Люциус ликовал. Он смотрел на свою жертву и вспоминал, кто он такой. Не жалкий и слабый дурак, боящийся магию использовать, а Повелитель адского пламени, сын Агния, разрушитель с огромной мощью в кармане и просто гордое божественное существо. Это не тот уровень, когда он восседал на троне, увенчанный золотом и самоцветами с парой кружащих вокруг служанок, но по сравнению с недавним временем тоже хорошо. Хоть как-то помогало поднять свою самооценку. Он игриво оскалился, показав только клыки, опустив уши. Его глаза сверкали до режущего взгляд неподходящим холодом лунного света. Снежинки на одежде и волосах переливались мелкими блёстками. Чисто, красиво. На них не было видно крови, пролитой божественными руками только что. Из-за драки каждый узор на чёрной одежде выглядел уродливым и поломанным. К тому же, некоторые не могли избежать тепла его тела и стремительно таяли, превращаясь в перекошенный алый цветок. Но даже при смерти идеально симметричные кристаллики не теряли своего шарма. Где-то здесь прослеживались связи. Прошло около трёх минут. Человек, смирившись с неизбежной гибелью, молча уставился в небо. Люциус на подкорке сознания усмехнулся; неловко ситуация перевернулась. Шелест ключом бьющей крови стал привычным и в каком-то роде даже успокаивающим. Только он, ветер и не единого слова из их уст. Везде кровь и разрыхленный снег, они пытались друг друга убить, но здесь было даже по-особому умиротворённо. Возможно, это последствия одиночества. К моменту, когда душа человека окончательно покинула тело, Люциус уже забыл, что происходило между ними. Что-то было в гибели обычного смертного лесоруба своё, разъедающее: то ли острая металлическая вонь крови, то ли поразительная схожесть с убившей его бестией. Лес, одиночество, тишина. Спокойствие и лишь одна живая душа рядом. Только человеку не повезло. И что-то внутри демонической души уродливой морали дрогнуло. Ну… Братан этот мужик, братан. Так бы сказал расчувствовавшийся Воланд. А Люциус только и мог, что согласиться. Слова в их идиллии излишни. Проторчав на трупе ещё с минуту, он с трудом встал на одну ногу и оторвал кусок еловой ветки с парой шишек. Лицо мёртвого было присыпано снегом и укрыто хвойными иглами. В знак неразвитой чести, уважения и даже соболезнования Люциус через всю боль встал на вторую ногу и склонил голову, почти что не дыша. Знай он молитвы — прочитал бы одну. Звёзды заволокли тучи. На землю посыпались белые хлопья снега, кружась на ветру. Через время полубог отвернулся и зашагал вперёд. Его хватило на два метра; затем упал и пополз на четвереньках. Костёр со вкусной едой на палочке тоскливо трещал в ожидании своего создателя. А рядом лишь остывала птичья тушка. Полубогу не хватило воли подойти к огню. Голод отбило. Он лишь подобрал свой потрёпанный цилиндр, смахнул снег и неторопливо отправился к своей норе. Зелёный вход встретил его запахом хвои. А за ним — дохлой козы. И только сейчас Люциус заметил, насколько сильно продрог. Неудивительно. Он моментально замотался в зловонную шкуру и взял обе трости родного и естественного происхождения. Хотелось уснуть мёртвым сном. Под снегопадом не идти. Согреться, в конце концов. На стабильный огонёк у носа сил хватит. Однако полубог чуть ли не с резвостью ужаленного воткнул палку в землю. Судьба заботливо одарила его шансом выйти из глуши, и он не собирался его упускать. Времени уже было не так много. Снег шёл сильный. Шагом искалеченной черепахи Люциус прошёл мимо злополучного костра, мимолётно отдав честь, и вышел на другую сторону от него. Его душа заликовала: глубокие следы. Лесоруб не охотник, и вряд ли будет петлять по чаще, так что проложенной тропе жизни он доверял более, чем на сто процентов. Значит, совсем скоро он выйдет к открытой местности, к населённому месту, если повезёт, и задача на выживание наконец будет выполнена. Полубог соскучился по теплу, по социуму, по еде и крыше над головой, что только окрыляло его на пути к цели. Ковылять становилось не так тяжело. И без единой пессимистичной мысли в голове он отправился в дорогу по старым следам, надеясь лишь на свои силы и отсутствие волков до утра. Через два часа сильный снегопад превратился в слабую метель. Луну полностью закрыло, так что приходилось напрягать глаза до предела. Каждая тёмная коряга издали напоминала скорченный силуэт лесного монстра, и за каждым свистящим порывом ветра мог скрываться шум бегущего зверя. Иногда приходилось делать привалы на пять минут, чтобы шляпу вместе с ним самим не унесло в неизвестность. Ноги выражали явное желание отпасть к чертям. Справиться с холодом, промокнув несколько раз и стоя против ветра, уже не получалось. Спустя четыре часа следы стали еле видны. Люциус старался не паниковать, но постепенно страх потерять дорогу всё возрастал и возрастал. Он бы точно не потерялся окончательно, ибо по пути мелькали признаки цивилизации — затушенные костры, пеньки. А также крайне неприятные капканы. Полубог лавировал между ними, как лодка в шторм, всматриваясь в землю под ногами внимательнее орла в небе. Потому что в случае ошибки рабочих ног у него уже не будет.***
Запахов из-за желания согреть нос Люциус был лишён. Доверился глазам; лес всё равно стал редким. И им, естественно, не поверил, увидев впереди деревянное строение. Большое, на два этажа. И заиндевелое окно, покрытое царапинами от попыток его отскрести. А рядом стояла, не поверите, телега. С сеном. Жильё, значит, вполне обитаемо, и вглядевшись в метель, полубог понял, что оно принадлежит деревне. Он чуть не упал на колени. Сам не поверил, что заревел. Месяц прошёл. Месяц в полной глуши и одиночестве. Всё это время он выгрызал свой шанс на жизнь зубами, и чуть не умер два раза. И вот… деревня. Если он будет хорошо прятаться (судя по опыту, к полубогам тут относятся плохо), то легко встанет на ноги, лишь воруя еду. Своё счастье было настолько объёмным, что в него не верилось. Люциус боялся, что сейчас он протянет руку, и проснётся с ней в волчьей пасти. Однако же всё вокруг него было полностью реальным. И неподалёку послышалась чья-то ругань. Полубог приземлился, вздрогнул и юркнул под тележку, прикрывшись шкурой. Из-за угла вышел мужик в явно недовольном настроении. В руке он сжимал лампу. Люциус крайне необдуманно вылупился на него светоотражающими краснющими глазами, как чёрт из сажи, но человек прошёл мимо. Люциус не очень понимал, что здесь да как, поэтому решил за ним проследовать. Всё, кроме дорогих его шляпки и трости пришлось оставить, как и надежду на своё здравомыслие, потому что весь его праздник мог загубить один взгляд назад. По этой причине Люциус пристально сверлил взглядом абсолютно всё вокруг человека, избегая его затылка. Они оба застревали в сугробах, но тому, кто ползёт, в данной ситуации легче, и полубогу досталось священное преимущество успеть спрятаться за любым объектом. Его не заметили. Человек прошёл к более хлипкой деревянной постройке. Более означает «почему оно ещё не развалилось». Достал большую связку ключей, промучился с замком некоторое время, вошёл внутрь и вышел с лопатой на плече. Двери (или ворота) не закрыл. Люциус замахал воображаемым хвостиком. Он с бешено колотящимся сердцем ждал, пока человек отойдёт на достаточное расстояние, и через секунду метнулся к зданию. Морда осторожно сунула свой нос внутрь и осмотрелась. Как лиса, шарящая в курятнике, как во внешней схожести, так и в поведении. Полубог поразился тому, что внутри было нереально тепло. Первым, что он заметил, были сонные коровы, лениво жующие сухую траву в стойлах. Около них в насыпанных гнёздах сидели куры, петухи и гуси. По бокам расставлены сельскохозяйственные инструменты, в дальнем углу находилась огромная куча сена, на котором, видимо, всё это богатство животного мира и жило. А люди отсутствовали. Воняло, правда, страшно, но что ещё сможет превзойти мертвячину? Ему повезло найти для себя идеальный вариант. Люциус встал, опёрся на стены и закрыл за собой дверь. Животных он воспринимал исключительно будущей едой и никакой симпатии к ним не испытывал вообще, но последние события самую малость его подкосили. Рука сама собой потянулась и легла на большую коровью морду. Владелица, вроде, против не была, а вот тёплой — вполне себе. Полубог с опаской почесал её за ухом, поворошил шерсть на шее и подбородке. Корова даже сделала шаг вперёд. Люциус, в свою очередь, — назад. Отворот здоровой ноги, если точнее. Но на него не нападали, так что он продолжил свой порыв нежности. И так на протяжении пяти минут. Потом он случайно задел курицу, и она закудахтала, как бешеная. За ней другие курицы, затем петухи. Пока дело не дошло до гусей, Люциус тактично слинял к куче соломы в конце коровника. Как оказалось, вовремя; забежал тот же самый мужик, пересчитал всех птиц и снова ушёл. Полубог отдал честь его лени сожрать одну. Устроившись в сене поудобнее, Люциус улёгся на бок, чтоб ножка не болела. И, получается, всё. Его сумасшедшее путешествие завершилось. На этот раз точно. Тело мгновенно лишилось остатка сил, словно по сигналу. Все конечности промёрзли знатно, и он до сих пор не понимал, как его тело выдержало поддержание его жизни в условиях мороза, но сейчас было не до этого. Полубог находился в самой лучшей обстановке за все дни. Ему хотелось только понаслаждаться жизнью, отогреться и отдохнуть. Продрыхнуть часов двенадцать. Этим он занялся в первую очередь. Сон был настолько глубоким, что почти как вечный. Впервые настолько беззаботный и уютный. В тепле. И Люциуса, вероятно, не разбудит даже взрыв. Но храп под ухом был громче. Разлеплять глаза из-за него было настолько неприятно, насколько вообще возможно. Спросонья Люциус не задумался, почему вообще его воняющий живой уголок заняло другое разумное существо. Только с недовольным рычанием прикрыл уши шляпой и перевернулся на другой бок. Шум стал тише. Люциус приготовился снова отрубиться, уже войдя в дрёму, однако… Ну, судьба-голубушка любит строить ему козни, удивляться уже не стоит. Сено прогнулось, и на него сверху упала тяжёлая, воняющая потом туша. Спящая. Ну, они оба точно проснулись. Люциус издал звук нападающей кошки, очень агрессивно размахивая когтями во все стороны и впившись зубами в первый попавшийся под клыки участок кожи. Огромными усилиями, злостью и с финальным пинком почти по самому болезненному месту он выполз из-под тела и молнией метнулся на другой конец кучи. Из его прежней лежанки доносились болезненные стоны с хрипом. Тот загадочный же, скорее всего, приземлился на набалдашник… в виде орла с острым клювом… Бедняга. Полубогу захотелось на это посмотреть. Но осторожно. Ему бы следовало сбежать, пока по голове не настучали, но опасностей в жизни, кажется, не хватило. И он боязливо заглянул за солому. А из неё — такое же вглядывающееся лицо. Густые брови, чёрное гнездо на голове, острые уши и мелкие красные рога. Они оба подавились воздухом. Люциус опешил и откинулся на сено, на всякий случай проверяя, а не спит ли он, а Воланд с заливистым гибридом кашля и крика одним махом и перебрался к нему. Демон взял бедного полубога в свои лапы и начал трясти в целях изложения чего-то между радостным воем, беспокойством и выбиванием информации. Люциус болтался, как тряпичная кукла, и вряд ли был способен ответить. — Бля-я-ть, братан, ты где был, а? Тебя все эти четыре месяца в сене найти не могли? Ты какого хуя в крови весь? Чё происходит вообще, я не понимаю, ёпт, — перескакивал с мысли на мысль Воланд, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Люциус только вспомнил, что умеет говорить. Но язык должен был давно атрофироваться. Как и умение мозга быстро воспринимать большое количество информации. — Да куда четыре… — еле выдавил из себя он под пристальным взглядом друга. — Один же прошёл. Мнение Воланда об этом высказывании было понятно по вскидыванию брови в пятисекундной тишине. — Т'я по башке стукнули, или чё? — Да завались, — шикнул Люциус и по давней привычке попытался отодвинуться назад. С помощью раненой ноги. Он быстро об этом пожалел. Воланд тут же оказался рядом с повреждённой конечностью. Шикнув на недовольного Люца, он взял её под колено, задрал до него штанину и осмотрел рану. Затем с непонятной целью сжал голень и, не увидев ничего, ощупал стопу, начав совсем по-варварски её вращать. Жертва с очень громким визгом попыталась выдрать ногу и отползти назад. Не пустили. — Мужик, мужик, ой, мужик… — трагически затянул Воланд. — Плохо у тебя всё, братан. Я щас вообще не хочу задумываться, как и чем тебя ушатали, но тут, короче, зашло знатно, месяца полтора-два не ходишь. И если с ногой понятно, то чё в крови весь? Пуляться молниями без красивых ноготочков не получается, Ваше Величество? — посмел пошутить про божественное существо, за что пришлось увернуться от когтей. Люциус насупился и вжался в себя, как птица. Ему хотелось предаться накопившимся чувствам и завести часовой монолог о несчастной его судьбе, рассказать, каким же мерзким был тот единственный приём пищи, и как он навсегда стал ненавистником лесной местности, но рот машинально захлопывался. Для него это навсегда останется мировым унижением великого эго, болтать о котором равносильно добровольному пресмыканию перед старшим братом. Противно. — Это не моя. — Ой, молчаливый какой. А раньше ты сидел и не затыкался мне о сиськах дворецкой. Я как вчерашний день помню, ты впервые такие оды возлагал, думал — пиздец, братву на эти сиськи променяет! Но они ничё такие были, — Воланд загадочно засмотрелся на свои мысли, оголив клыки в смешке. Однако увидев без пяти секунд посмертно остекленевшие глаза бедного-измождённого Люца, быстро опомнился. Кивнув головой, мол, сейчас вернусь, он подбежал к дверям коровника, обматерил и пнул петуха, накинул дублёнку и выбежал наружу, совершенно не беспокоясь о том, что помимо куртки нужна была ещё и обувь. Люциусу стало больно смотреть. Он в позе поломанной звёздочки развалился на нагретом месте и потянулся, зевнув широко, как сонный кот. В животе до сих пор было пусто, и хотелось бы хоть в шею корове впиться (опыт прогрызания крупных кровеносных сосудов уже имелся), но рана, кажется, лишившись холода вокруг, только разболелась. Ещё и сил не было. Благо, Воланд прибежал быстро. Он ворвался, назвав того же петуха такими словами, какие сам только и мог выдумать, держа в руках огромный таз водой с висящей тряпкой. Когда демон приземлился рядом, Люциус увидел завёрнутую в хлопок банку, дощечку, сосуд с чем-то и сложенный раз десять обрывок белой ткани в чужих зубах. Ничего хорошего такой набор не предвещал. Короткая команда «раздевайся» — тем более. — Э-э, лапы убери, я на такое не соглашался! — завизжал полубог, скрестив руки на груди, аки стеснительная девица. Однако он и раньше с демоническим заменением мозга в мышцах бороться не мог, а о нынешнем положении смысла говорить вообще незачем. Так, под расслабленное насвистывание и крики о помощи, его одежда оказалась раскинута в разные стороны. Полубог задрожал и стал выглядеть ещё болезненнее. Хрупче, чем раньше. От глаз Воланда это, естественно, не укрылось. — Небось охотиться научились, принцесса, — растянул он, выжимая лишнюю воду из тряпки. — Прямо-таки мастер самостоятельности! — и рискуя, но понимая, что при прикрывании интимных мест коленкой его не атакуют, добавил: — Чтоб ты без меня делал, котёнок слепой, как ты вообще там не сдох? Люциус хотел бы в очень грубой манере огрызнуться, но его заткнула резко переместившаяся ему на лицо тряпка. Воланд специально, чтоб не рыпался, присел ему на бёдра, и своей огромной рукой держал за подбородок, оттирая присохшую кровь так, будто пытался обезглавить. Параллельно с этим он несколько раз отметил, что по Люцу можно скелет изучать. Божественная рожа скоро сияла, как снег на солнце. Жаль только, что Люциус весь был похож на лесного черта, а значит, пытка только начиналась. Он смирился с этим только на пятой минуте. Ну, зато ему дали на тело дублёнку накинуть. Хоть Воланд и повторял, мол, зачем ему вообще на член друга пялить. Ответа на вопрос не следовало. Когда тряпка стала подходить к ногам и демон понял, что сейчас будет больно, он бросил: — Голодный? Вопрос был риторическим. А взгляд Люциуса на него всё равно ответил. Поэтому Воланд сразу же достал притащенную ранее банку в хлопке и раскрыл ткань. Полубог увидел в ней банку с солёной рыбой, пахнущую запечёную картошку и крупную морковь. Слюна буквально потекла по подбородку. Его друг с доброй ухмылкой открутил банке крышку и протянул к носу поближе. Люциус впился в еду, как медвежий капкан в волчью ногу. Воланд еле успевал говорить ему есть осторожно, чтобы пищевод не разболелся, немного воды с руки впихнул ему чуть ли не насильно. Но быстро вернулся к своему делу, пока зверский аппетит не утих. Он быстро оттёр с ноги запёкшуюся кровь, на всякий случай перепроверил отсутствие рефлекса, а затем зубами выдрал пробку из бутылки. Демон хорошо промочил тряпку её содержимым, после чего, убедившись в увлечённости друга куском рыбы, приложил ткань к ране. То, как Люциус со сжатыми челюстями пристально на него посмотрел, можно было почувствовать рогами. Нога аж задрожала. Поэтому Воланд поспешил объяснить: — Да вино это. Рану ж обрабатывать надо. Щас бы мне страдать тут для того, чтоб ты от заражения крови сдох. Или обезбол нужен? — он потряс бутылкой в руке. А Люциус без лишних слов выхватил её и одним глотком вылил в себя добрую половину, поставив около себя уже с пошатыванием. Воланд понимающе покачал головой. Через скрежет зубов и напряжённое кряхтение он убедился, что точно обработал всё, и наконец промыл тряпку. Следующим шагом Воланд достал из кармана мазь, судя по запаху, из трав, нанёс на длинный бинтоподобный отрывок ткани и обмотал вокруг всей раны. Завязав, отрезал когтем. Жгло, но Люциус почувствовал облегчение. Он уже был готов перевести дух и лечь до отрезвления, как вдруг Воланд очень подозрительно ткнул ему в лицо половиной моркови. А на вопросительный взгляд строго сказал: — Впейся зубами. Люциус, конечно, послушался, но смысла не понял. Демон подложил ему под ногу дощечку. Взглянул полубогу прямо в глаза и показал три пальца. По мере того, как убывали первые два, его рука переместилась на верхнюю часть стопы. А после третьего резко согнула её почти в девяносто градусов, чтобы идеально лежала на доске. Люц дёрнулся, словно ударенный собственной молнией. Здоровая конечность почти истерически забила по соломе, пока зубы впились в морковь так, что губы на её месте точно закровоточат. Полубог тихо скулил и пытался не разреветься, пока Воланд туго приматывал ногу к доске. Заняло несколько минут, но ощущалось бесконечностью. Все запланированные пыточные процедуры на этом закончились. Только одежду так и не вернули; в воде и щёлоке, стирается. Воланд откопал нелепо выглядящие тёплые штаны с плащом на четыре размера больше своего друга, с удовольствием закатав него в это. — Свободен! — и упал рядом, долив оставшуюся половину вина в себя. Для Люциуса это было словно сигналом для полного отключения. Он даже морковку из зубов не выпустил. Чем Воланд с удовольствием воспользовался, выдрав её и с огромным удовольствием откусив. Голодающий не помешал. Около пяти минут они лежали в тишине. Полубог отходил от тяжёлой моральной травмы, а Воланд вспоминал анекдоты и про себя хихикал, доедая морковь. Пока Люциус из одного только желания привыкнуть к разговорам не обронил: — А ты когда во врачи подался? — на самом деле ему было всё равно. Помог, и молодец. — Да по опыту про…сто… — Воланд широко зевнул. — Меня, вкратце, куда-то в округу закинуло, и там меня волк погрыз. Я его за это о дерево до смерти приложил, но ногу ж не вернуло. Поэтому я на трёх оставшихся поскакал по людскому запаху, думал угрозой бинтов попросить или чего эдакого. Набрёл вот на эту глушь. А мне мужик добрый попался. Он лес рубит. Не знаю что, но что-то, по его словам, в моей роже ему в душу запало, вот он мне и бесплатно такую же хитроумщину на напялил. Покормил ещё. Вкусно, чуть сознание не потерял. Не, в твоём замке лучше было, но с голодухи-то. Да и душевнее. Потом он сказал, что я могу за его животиной следить за еду. И чё мне отказываться? Я согласился. Я и вещи тяжёлые в итоге таскал, и за оленями бегал. Ну, по деревне зазвездился. Меня тут все любят, поэтому я легко могу приходить к кому угодно и пожрать просить. А тут сплю и никому не мешаю. Я, кстати, когда тебя завидел, так и понял, что за лиса мне кур пугала. И ты на них не заглядывайся, мне за них вломят, а тебе по цепной и с тройной силой. Всё понял, красавица наша? Воланд завершил лекцию, приподнявшись на локте и смерив Люциуса строгим взглядом. А он почувствовал укол в сердце, поняв, кого убил. Получается, друга предал. Вроде другого выхода не было. И вроде будто бы был. К горлу впервые за, кажется, всю жизнь, подступил комок вины. Он поджал губы и закусил их так, что клыки почти проделали в них сквозные дыры. Преступление наверняка вскроется довольно скоро. Но Люциус не хотел и единой наводки на себя давать. Боялся, что и демонюга бросит. Тот моментально отмахнулся: — Да даже в мыслях не было. — На лбу написано, когда врёшь. — Завались, — и демонстративно перевернулся на другой бок. Демон на некоторое время отстал, но лишь на то, что требовалось для пережёвывания твёрдой моркови. Кстати, очень неудобно, потому что в его пасти плоских зубов было меньше. Приходилось как-то извращаться и подталкивать растительную пищу языком, из-за чего речь была похожа на предсмертные издыхания утопленника. — Кстати, бро, а ты-то чё здесь забыл? Ты четыре месяца тут за белками бегал? — из желания скорее разговорить друга, чем из реального любопытства. Люциус, он такой. О чём не спросишь расскажет, о чём спросишь — рот не открывается. Надежд особо не было, пусть и интересно. Но Люциус, к его удивлению, на родину его не послал. — Да тут, ну… Сложно всё. Я не помню половину. Сначала по первому лесу бегал, затем на вершину горы случайно катапультировался, там спускался сто лет… Во второй лес попал, тут побегал, по ноге жахнули. Дополз досюда. Честно, я думал, что сдохну, жрачки нет, яйца отмерзают, везде фауна. Залез в первое тёплое место. Просыпаюсь, а на меня твоя рожа пялит. Если б не магия дохлая, то ещё нормально б было. А так — пиздец полный. Полубог хотел бы помолчать, но не сдержался. Да и всё равно по нему видно, как всё плохо. Приличных слов в итоге не подобралось. Эмоциональной окраски и передачи представления не хватало. Плюс, как говорили запылившиеся тома в его дворце, in Vino Veritas. А Воланд лишь понимающе кивал. Он не требовал показать, что творится с магией; если его-то Люца смогли ушатать, значит, всё херово. Да и братаны же. Ему помогли слинять из Временной Решётки, а он вовремя помолчит. Долг такой. Люцу и нужно только по-нормальному рот раскрыть. — И… — совсем тихо, шёпотом, еле различимым даже для демонского уха, Люциус добавил, — я человека ищу. Воланд встрепенулся. Взгляд его загорелся заинтересованным беспокойством, а может, обеспокоенным интересом. Считай, настойчивая просьба продолжать. И полубог продолжил: — Смертного. Я, бля, его никогда вживую не видел. Но он мне жизнь спас, понимаешь? Только из-за него и скрёбся по горам. Так бы сдох давно. Выглядело так, будто у сынка Агния от одиночества поехала крыша. Но Воланд понимал: Люциус правду говорил. Раз уж он со своей ленью за что-то взялся, то вещь реально грандиозная. Значит, малой повзрослел. В отличие от него. Тогда Воланд за него всеми конечностями. — Да понимаю. Но ты ток скажи кое-что. Вы ж не встречались. Тогда сам веришь, что найдёшь? И полубог ответил без промедлений. С надеждой и решительностью в голосе. — Верю. — Тогда заебись.