***
В небольшой комнате (можно ли было назвать это помещение так?) было пыльно, грязно и просто неприятно находиться. Здесь по-хорошему нужно убраться или хотя бы ради приличия и гостей пол протереть. Но сюда, кроме самого хозяина комнатушки, никто не ходил. Да кому это было нужно? Только одному Разумихину, так долго искавшему адрес своего товарища, Раскольникова. Тот не любил гостей и на всех посторонних реагировал — как собака на привязи — агрессивно. И Разумихин прекрасно знал это: не первый год знаком с Раскольниковым, успел изучить его поведение вдоль и поперёк, но не понять. Последнее всегда было самым сложным, ведь Раскольников напоминал собой клубок нитей, завязанных в узлы. Сколько не пытайся распутать — ничего выйдет. А Разумихин всё не сдавался, раз за разом перебирал «узлы». И, казалось, они запутывались только сильнее и сильнее. Он посмотрел на Раскольникова, лежащего под одеялом. Он, наконец, уснул и оставил Разумихина в тишине (шум от соседей и дыхание хозяина комнатушки не считались). Мысли «грызли» голову и вызывали странные эмоции. Одни вопили о том, что нужно уходить, а другие твердили остаться. И Разумихин слушал последние. Он больше руководствовался знаком сердца, а не здравым смыслом. Последний всегда покидал, стоило только в поле зрения появиться Раскольникову. Он никогда не делал ничего, чтобы за ним бегали и скучали. Родион буквально просто жил и не особо-то и обращал внимание на чужие чувства. В том числе и на те, что принадлежали Разумихину. Тот обеспокоенно оглядел спящего Раскольникова и тяжело вздохнул. Усталость расплывалась по всему телу. Мышцы неприятно ломило от того, что на голодный желудок пришлось буквально на руках нести Раскольникова в кровать. Тот свалился в обморок ещё до прихода Разумихина. Сперва он свалил всё на голод. В конце концов Родион, как и любой бедный человек, ел редко, а если и ел, то всегда мало. Но стоило только прикоснуться ко лбу, стало сразу ясно — Раскольников тяжело заболел. И тогда Разумихин с заботой уложил того на старый диван и укрыл. Ухаживать за больным было равносильно бессмысленной трате личного времени и сил: Родион не заплатит и не скажет банального «Спасибо». Но Разумихин — как ребёнок пьющего отца — всё равно свалил себе на плечи заботу о больном товарище. Разумихин не спал уже вторую ночь подряд и не собирался ложиться. Во-первых, некуда, ведь единственное спальное место было занято. Во-вторых, беспокойство за Раскольникова терзало сердце, как свора охотничьих собак лису. Разумихин просто не мог позволить себе даже на минуту поспать. Он кусал губы, пил воду и пытался что-то читать, дабы не свалиться в сон. Веки слипались, глаза болели, а буквы книги сливались в одно большое чёрное месиво, которое невозможно разобрать. Разумихин не выдержал и всё же прикрыл уставшие глаза. Ноги неприятно ныли, по ощущениям они прошли весь Санкт-Петербург раза три, если не больше. На самом деле, Разумихин всего лишь бегал от одного человека к другому в попытках узнать, в каком доме живёт Раскольников. Его квартира неприятно удивила, несмотря на то, что было ясно — бедный (бывший) неработающий студент не мог жить хорошо. Всё равно от чего-то Разумихин до последнего надеялся на лучшее. Возможно, так было из-за сильнейшей симпатии, испытываемой по отношению к Раскольникову. Хотелось, чтобы он жил хотя бы на уровне «неплохо», а не «ужасно». Но это в случае Родиона было фактически невозможно и заоблачно. Он не работал и только думал непонятно о чём. Разумихин ни раз и ни два честно пытался узнать вокруг чего крутились мысли Раскольникова. Но тот всегда оказывался закрытым для того, чтобы поделиться чем-то важным. Он морщился и закатывал глаза каждый раз, когда Разумихин пытался «залезть в душу» со своими расспросами и разговорами. Разумихин вечно скрывался под натянутой улыбочкой; даже когда Родион откровенно игнорировал его при встрече на неказистых улочках Петербурга, когда тот, будучи на нервах, адресовывал Дмитрию сплошные проклятия, когда грубым языком отказывался от предложения видеться чаще, чем раз в две недели. Разумихин только лыбился в ответ, за что Родион и считал его несколько глупым, но поразительно грустные глаза выдавали с потрохами. Раскольников редко позволял себе задумываться о том, что это задевает Разумихина, отчего последнему бывает невыносимо больно на душе, ведь он в который раз оказывается отвергнут близким человеком, хотя от всего сердца готов подарить всю вселенскую любовь. Разумихин постепенно привыкает быть ничтожно мало значимым для Раскольникова. Родион метался в постели, переворачиваясь то на один бок, то на другой, сжимает обветренные губы, брови, зажмурившись, что-то безудержно шепчет, скидывает с себя одеяло в пятнах. Разумихин задержал взгляд на нём, ожидая, что тот вот-вот проснётся, но тот по-прежнему лишь бредит во сне. Дмитрий аккуратно накинул одеяло на друга. Он ходил туда-сюда по комнате, временами выглядывая в окно, перебирал книги Раскольникова. Особым разнообразием его коллекция не блещет: Бальзак, Вальтер Скотт, Диккенс, Лермонтов, конечно же, Евангелие, какие-то древнегреческие мифы и Данте. Большинство книг он продал (и кому это надо?), но с какими-то расстаться наотрез отказался. Разумихин присел подле спящего Раскольникова на пол, разглядывая его, не совсем приятное для окружающих, лицо. Привычное лицо Родиона почти всегда выражало одно и то же: тягучую ненависть, тоску и глубокие, но спутанные размышления. Лишь единожды Разумихину удалось лицезреть на лице приятеля что-то смахивающее на прилив нежности — тот напился в трактире и, случайно неподалёку встретив Дмитрия, ни с того ни с сего зачитал ему какое-то наизусть выученное стихотворение и даже обнял (такого никогда прежде и после не случалось) на прощание. Тогда Разумихин ничего не понял и испугался, решив, что у Роди начался бред. Сейчас лицо Роди выражало будто некую внутреннюю борьбу с самим собой, хотя Разумихин понимал, что это лишь из-за наступившей болезни. Дмитрий искренне переживал за друга: лечиться ему негде и не на что, и болезнь может не на шутку прогрессировать вплоть до летального исхода. Разумихину было страшно даже подумать о таком. Хотя на секунду (лишь на секунду) он задумался: а что сделал бы Раскольников, если бы он заболел? Переживал бы так же? Конечно, нет. Ему — плевать. Дмитрий, почти засыпая, думал, чем себя занять. Решил немного похозяйничать и прибраться. Он разложил книги по алфавитному порядку, пальто (в котором Родя и летом ходил), «немецкую» шляпу, рубашки и бельё Раскольникова аккуратно сложил рядышком, отряхнул от пыли стопку листов с какими-то конспектами, остальные вещи раскладывал по своему усмотрению; разве что пыль вытереть было нечем. Дмитрию было неимоверно приятно позаботиться о Роде, пусть он и знал, что тот никогда не сделает для него ничего подобного. Он снова присел около дивана. Разумихин пригляделся к волосам друга; те были слегка взъерошенные, но на странность густые и даже красивые, какими и девушки иногда похвастаться не могли, но немного мокрые из-за жара. Он, долго сомневаясь, начал медленно, нежно поглаживать их, бесцеремонно перебирая в руках пряди. Дима положил голову на подушку, прикоснувшись лбом ко лбу Родиона. — Разумихин?.. — спустя некоторое время тишины послышался хриплый голос Раскольникова; тот приоткрыл глаза, не до конца проснувшись. Видно, успел проснуться, пока Дмитрий чуть не заснул прямо так. — Ох, Родя, — Разумихин одëрнул руку от волос Раскольникова и резко встал, от чего даже голова закружилась. — Ты проснулся… Раскольников смотрел пустым туманным взглядом, не выражающим каких-то определённых эмоций. Разумихин не двигался, хотя и знал, что его могут выгнать в любой момент. Родион в некоторой степени очень гордый: он никогда не согласится на помощь, даже умирая от болезни. Любой другой на месте Разумихина развернулся и ушёл бы, но у него самого имелась странная потребность раз за разом унижаться перед Раскольниковым, навязывая тому свою помощь. Это отдалённо напоминало попытки спасти человека, решившего свести счёты с жизнью, уехав в «Америку». Сколько бы самоубийцу не вытаскивали из петли — он всё равно полезет обратно, всегда найдёт способ. Разумихин рассеянно улыбнулся, едва сдерживая желания поёжиться под странным взглядом Раскольникова. Тот явно не был зол, но и радости на его лице не имелось. Просто странный испуг, смешанный с полным непониманием происходящего. Казалось, словно Раскольников потерял грань между бредом и реальностью. Подобное не было редким случаем при болезнях, особенно когда их сопровождал голод. А последний являлся постоянным спутником для бедных людей. Они всегда жили бок о бок с недоеданием, бессонницей и болезненным внешним видом. – Что… Что ты здесь делаешь? — Хрипел Раскольников, растерянно озираясь по сторонам в попытках понять своё местонахождение. А Разумихин не знал, что ему ответить. Сказать прямо: «Я переживал за тебя, поэтому оббегал пол-Санкт-Петербурга, пытаясь узнать твой адрес, а когда ты, наконец, нашёлся, я принялся ухаживать за тобой. Знаю-знаю — тебе это не было нужно, но я не смогу оставить тебя в таком состоянии» — было крайне глупо, ведь это могло разозлить Раскольникова. А тот в гневе был страшен, по крайней мере для Разумихина. Он не мог спокойно реагировать на обидные слова в свою сторону от Родиона. Сам Дима всегда находил, что сказать, когда его кто-то оскорблял и, откровенно говоря, поливал грязью. Но если этим занимался Раскольников — Разумихин терялся и начинал чувствовать себя жалким и невероятно слабым ребёнком. – У тебя жар спал, наверное, — увильнул от ответа он и наклонился, дабы дотронуться до чужого лба. Нужно было проверить состояние Раскольникова, убедиться, что с ним всё не так плохо, а потом пошевелить мозгами и придумать, где можно найти врача. Их много, но мало кто согласен лечить бедных людей, которые заплатят медными монетами да какой-нибудь книгой. Если и найдётся такой доктор — не факт, что он будет нормально лечить. Так что Разумихину придётся ещё раз побегать по Санкт-Петербургу и ещё больше стереть подошвы своих старых ботинок. – У тебя глаза такие глубокие… — вдруг произнёс Раскольников, схватив товарища за кисть руки. Разумихин не одёрнул руку, он застыл на месте, глядя в туманные глаза Родиона. Тот не отпускал руку, сжимая её сильнее. Он будто боялся, что если перестанет держать Диму — тот просто уйдёт к себе. Конечно, Раскольников никогда не будет думать так, это лишь наивные желания Разумихина, отчаянно влюблённого в того. Кому на него самого было глубоко плевать. – Я будто в воду смотрю, — спустя минуту добавил Раскольников и как-то странно и вяло улыбнулся. — Родя, ты… — Разумихин неловко посмеялся, вероятно, решив, что Раскольников зло шутит над ним. — Когда успел в поэты заделаться?.. Взгляд Родиона был несколько безумным, но в то же время — почти пустым, слово он смотрел куда-то сквозь Дмитрия. С его высокого лба стекали капли пота, ладонь была ощутимо влажной, шершавой на ощупь, но тёплой, и Разумихину не хотелось отречься от этого касания Родиона. Последний стиснул кисть посильнее и рьяно дёрнул на себя, от чего Разумихин пошатнулся и оказался почти лицом к лицу с ним. Раскольников даже не дёрнулся от столь близкого контакта; Дмитрий освободил кисть от ладони Раскольникова и, отвернувшись от него, раскраснел и пытался понять, зачем Родион это делает. Издевается ли? Наверное, просто бредит. Но неужели от бреда влюбляются в приятелей? Или на месте Разумихина ему чудится кто-то иной?.. — Ну же, Дима, — обратился к нему по имени Раскольников, и Дмитрий понял, что последнее предположение отпадает. — Приляг со мной… Не уходи от меня. Разумихин обернулся на Раскольникова на долю секунды и возмущённо взглянул на того. Он вспоминает, что знает одного врача — Зосимова, и, возможно, стоит обратиться к нему за консультацией о состоянии Роди, но Разумихин осёкся, подумав, что Раскольников может отпугнуть Зосимова непристойными бреднями. Нет, нет, позже. Дмитрий снова начинает ходить туда-сюда по комнате, чувствуя со спины пристальный взгляд на себе. Раскольников действительно продолжает наблюдать за каждым действием приятеля, но вряд-ли до конца осознаёт всю его растерянность, и то, что вообще говорит. Лежал Родион неподвижно, не сопротивляясь натиску одеяла, лишь голова его немного шевелилась. Раскольников обиженно надул губы. — Отчего ты меня не замечаешь? — в голосе Роди слышались отдалённые нотки возмущения. — Дима… Подойди же. Дмитрий старался не реагировать, продолжая активно размышлять о лучшем исходе событий. Ненадолго замолчав, через какое-то время Родя начинает отрывисто бредить о каких-то украшениях, деньгах, золоте. Разумихин почти его не слушает, ломая руки, кусает губы, ходит от окна до полки с книгами. Вот, чем Раскольников отплатит ему за помощь? Пошлыми издёвками в бреду, которые Дима навряд ли забудет? Подаренным острым желанием о чём-то не совсем правильном? Разумихину невыносимо больно на душе, пусть он и заверил себя, будто смог смириться с таким отношением к себе. Не смог и не сможет. Дима решил кое-что проверить. — Родя… — он подсел на край дивана и, взглянув прямо в глаза приятеля, прильнул рукой к щеке Родиона, с нежностью поглаживал её, пусть и чувствовал собственную нескрываемую дрожь во всём теле. В ответ Раскольников довольно промычал, блаженно прикрыл глаза, отдавшись полностью ласке. Разумихин в этот момент даже забылся, откинув мысль о том, что Раскольников бредит, и, с большой долей вероятности, не вспомнит о сегодняшнем дне. Это мгновение нужно удержать, удержать в голове навсегда, вшить прикосновение в руки. Больше подобного Родион не позволит (только если не напьется в каком-нибудь трактире в очередной раз). Они даже руки при встрече не жмут. Однако Дмитрий чувствовал, что это неправильно — вот так бесцеремонно, без спроса пользоваться чужим телом, что не будет способно сопротивляться. Соблазн был велик, как никогда. Перед Разумихин находился своеобразный «запретный плод», так и манивший к себе и будто бы говоривший: «Ну надкуси меня, Дима, ничего-с с тобой от этого не сделается». Но Разумихин, как порядочный человек и хороший товарищ, прогонял прочь от себя подобные мысли. Он безумно хотел прикоснуться к искусанным губам Раскольникова. Попробовать их на вкус, а после смаковать воспоминание об этом до конца своей жизни. — Нет… — Родион внезапно подал голос, прервав душевные терзания товарища. — Твои глаза похожи не на воду, а на небо… Знаешь, такое ночное, безоблачное, зимнее небо. Красиво так, хоть бери краски и рисуй, Дима, рисуй… — Родя. Пушкин ты недоделанный, спи давай, а не оды мне пой, — Разумихин смущённо и неловко улыбался. Он бы соврал, если бы сказал, что слова Раскольникова ему неприятны. Наоборот, они сладки, как конфеты, которые когда-то давно довелось попробовать. Их Разумихин не покупал, он просто взял со стола несколько штук, пока редактор не видел. Можно было преспокойно сказать — Разумихин не заслужил тех конфет, как и лестных слов от Раскольникова. Тот, подобно отвлёкшемуся редактору, ничего не понял. И Дима просто пользовался моментом. — Дима… Разумихин, чёрт тебя… — Раскольников замолчал и сделал несколько тяжёлых вдохов и выдохов. — Какой сон? Зачем ты гонишь меня… Если я усну — ты уйдёшь от меня… Все от меня уходят, но ты, умоляю, останься со мной, Разумихин… — он бредил, пусть и находился вне сна. — Хочешь, на колени встану пред тобою? Проси что душе угодно, только не бросай меня одного… Разумихин позволил себе прикоснуться пальцам к чужой щеке, покрытой грубой щетиной, от чего контакт выходил несколько болезненным. Именно этим словом можно было охарактеризовать всё общение с Раскольниковым. С ним в первые мгновения приятно, но вскоре натыкаешься на нечто острое и болезненное. Девушки не даром обходили стороной мужчин с щетиной, да и самого Раскольникова. Один лишь Разумихин поступал, как ненормальный или психически больной, и преданной собачкой бегал за тем, что раз за разом причиняло боль. — Родька, ну-с чего ты говоришь такое? Не надо вставать на колени, да тебе, вообще-с, нельзя подниматься, — Дима осторожно убрал прядь чужих мокрых от пота волос за ухо. — Лежи давай, я никуда не уйду. Раскольников довольно улыбнулся и немного поёрзал. Жар его мучил, от чего Родион не мог найти себе место. От метаний и бесконечных переворотов с бока на бок Раскольникова сдерживал только Разумихин. Диван был тесным для двух человек, поэтому (бывшие) студенты невольно касались ног друг друга. Совсем малое расстояние разделяло их лбы от столкновения. Для Разумихина стены комнаты начали медленно сдвигаться к середине. Или это ему просто казалось от нервов и переживаний, а ещё дум. Они крутились вокруг того пресловутого «а что если бы…». В конце концов всякие размышления свелись к идее совместного проживания с Раскольниковым. Он и Разумихин точно не смогли бы позволить себе большую комнату: им бы всё равно пришлось тесниться в каморке. Но даже малая жилплощадь была бы для Димы благословением, если бы Родион жил рядом и любил хоть немного. Тогда бы Разумихин сделал всё, дабы объект его обожания смог нормально питаться и учиться. Дима бы даже отказался от образования в университете, лишь бы Раскольников был счастлив и не думал о том, где достать деньги, дабы оплатить свою учёбы. Глупы ли эти думы? Безусловно да, тут даже спорить не нужно было. Разумихин сам понимал — он не просто любил, а был одержим Раскольниковым, как умирающий от жажды водой. Но бороться с этим Дима не спешил, раз за разом веря, что чувства сами по себе угаснут. — Дима... Мне так страшно одному. Каждый день... Лужин... Свидригайлов... Дуня... Мне... Хочется только ласки твоей, - шептал Родион. Раскольников прижал к себе несчастного и совсем-совсем напуганного Разумихина, пальцы неторопливо, как-то кокетливо развязно и непринуждённо бродили по его узкой спине, то опускались чуть ниже, местами касаясь бёдер, то поднимались к шее, принуждая ещё приблизиться и почувствовать на ней мокрые неуклюжие поцелуи. Разумихин изнывал от невыносимо сладостной ласки, наслаждался ею, откинув голову назад с закатанными глазами и податливо забрался руками под рубашку Родиона. Раскольниковы руки предательски дрожали, сумбурно оказываясь то на плечах приятеля, то на талии, будто не понимая, куда себя деть и где же все-таки причинить самую приятную ласку. Разумихин уткнулся носом в плечо Раскольникова, ощущая выступивший пот последнего, но голова была забита другим — Родей, Родей, Родей. Наконец, Разумихин прильнул к засохшим губам Раскольникова; буквально терзал их своими, откровенно впивался на пару секунд, останавливался, чтобы вдохнуть немного воздуха. Родион не сопротивлялся, наоборот, старался ответить, хотя навряд ли понимал суть происходящего. В какой-то момент он будто обмяк, прекратил ласки и просто отдал себя на растерзание Дмитрию, иногда лишь покусывая губы и щёки изнутри, пока его приятель продолжал целовать всюду, впитывать его тело, прорывающиеся стоны и вздохи, отключив голову. Разумихин понимал, что это неправильно, и Раскольников за такое не простит, но изнывающее желание заполучить этого мужчину стало невыносимо сильным. Таким, что Разумихин перестал себя контролировать. Спустя пару мгновений Разумихин понял — что-то не то. Остановившись, он взглянул на Родю. Он заснул. Дмитрий услышал его смиренное посапывание. Разумихин выругался и поднялся с постели, застегнув пуговицы жакета обратно. В его голове происходила какая-то бойня между здравым смыслом и больными чувствами. Только сейчас он осознал то, что собирался сделать с собственным — пусть и не самым лучшим — другом. Дима вышел из комнаты Раскольникова и быстрым шагом (почти бегом) направился к Зосимову.***
— Н-да... Серьёзно Вы конечно-с заболели в разгар лета, господин Раскольников, — сказал Зосимов, доброжелательно улыбнувшись Роде. — Ну, главное, что вылечились. Цените своего приятеля, Разумихина. Он от Вас не отходил. Нынче редко таких друзей сыщешь. — Да ну тебе, — Разумихин отмахнулся и неловко натянул улыбку, взглянув на Родиона. Выражение лица того даже не дёрнулось от упоминания Разумихина. — Это моя обязанность... Как друга. — Спасибо Вам, Зосимов, — Раскольников пожал ему руку. — Вовек Вас не забуду. Зосимов поклонился мужчинам и покинул комнату. Раскольников и Разумихин остались наедине, в полной тишине. По лицу Родиона было видно — ему очень хочется что-то сказать, но он никак не решается. Раскольников выздоровел достаточно быстро. Разумихин и вправду от него не отходил, бегал туда, куда посылал его Зосимов, познакомился с Дуней и матерью Раскольникова, невзначай выведал о его прошлом и даже сумел (сам не зная зачем) прибрать себе его старую шляпу. После того случая подобного бреда от Родиона он не слышал, да и тот ничего об этом не упоминал, так что, кажется, действительно ничего не помнит. А Дмитрию было стыдно даже в глаза его взглянуть — будто он сделал что-то незаконное. Раскольников заметил это, но ничего не сказал; только раз подарил ему какую-то странную улыбку. Дмитрий старался особо с ним не говорить — только читал его книги и прибирался, пока Родя отлëживался. Готовил супы и молча кормил его. Переодевал и ухаживал. — Дима... Спасибо тебе, - кажется, Раскольников даже улыбнулся, сказав это.***