Убить белого короля

      Возвращение Захари Трота на родную землю (то есть, на работу), вышло фееричным и запоминающимся. Такого потасканного и запущенного состояния у своих работников, Джо Эттвуд, ещё не помнил. Он замер в первое мгновение, растеряв слова, с головы до ног оглядывая похудевшего, загорелого и сильно обросшего юношу. Ему понадобилось секунд двадцать, чтобы опознать в этом широко улыбающемся оборванце и разбойнике, привычного ему, домашнего, ухоженного паренька. - Захари? Это ты?! - Я, мастер Эттвуд! Только что вернулся с задания и сразу к вам! У меня такие новости! Вы будете в восторге! Я такое узнал! Статья будет фантастическая! - Стоп, стоп, стоп! - Мужчина, ещё не пришедший в себя, замахал руками, останавливая поток слов. - Во-первых, успокойся, сядь. О, нет! Стой где стоишь! Это что, грязь? - Он с брезгливым ужасом поглядел на тёмные комки земли на полу. - Ты где был? В конюшне? Нет, молчи! Слушай меня. Я уже собрался тебя заочно увольнять! Скоро будет месяц, как ты исчез неизвестно куда. Дома тебя ищут. Меня уже замучили твои родители. В последнюю неделю, они даже вздумали мне угрожать. А я что? Исчез да исчез. Куда - не знаю. И вот ты вдруг являешься и ещё весь в какой-то гадости! Ты хоть представляешь, какие у меня из-за тебя проблемы? - Мистер Эттвуд, я… - Нет! Даже слышать ничего не хочу! Быстро домой успокаивать родителей, переодеваться и приводить себя в приличный вид! Завтра, так и быть, можешь прийти с утра. Хотя, нет, я всё равно тебя увольняю, можешь не появляться! - Но мистер Эттвуд! Вы не можете меня уволить не прочитав моей статьи! Она по-настоящему, клянусь, по-настоящему стоящая! Вы бы только знали, через что я для неё прошёл: и рабство, и плантации, и небольшой перелом мизинца на ноге. Но он уже почти сросся, так что ходить не мешает, хотя, было очень больно его получать. Вы знаете, какие тяжёлые доски я таскал? - Захари! Какой ещё мизинец?! Какие доски?! Вон из моего кабинета! Думаешь, ты первый, кто так откровенно отлынивает от работы?! Был у меня тут один тоже “натуралист”, змей изучал. Так этот гадёныш по целым суткам из своего запоя не вылезал. А когда, наконец, появлялся, алкаш недорезанный, с дрянным текстиком, так в нём кроме “белых пуз” и “загадочного блеска глаз” этих ползучих тварей, ничего не было! Я его целых полтора года терпел, пока не выгнал, с-собаку! И тебя тоже выгоню! - Мистер Эттвуд! - Что ты заладил тут “Мистер Эттвуд”, да “Мистер Эттвуд”. Да, это я! И я не потерплю хамства и разгильдяйства в своём деле! - Но статья стоящая! Послушайте хотя бы одну мысль и выгоняйте! - Хорошо. У тебя два предложения и ровно три секунды моего внимания. Ну?!       Захари очень разволновался и покраснел. Даже уши заалели, как у молодой девицы на первом свидании. Голова его буквально лопалась от пережитых событий, накопившихся впечатлений и эмоций. Уместить весь этот хаос в два предложения, казалось делом невозможным. Две из предоставленных секунд прошли, а он всё перетаптывался на месте, не зная какое же предложение наиболее точно передаст его новость. Пауза затянулась, грозя завершиться грандиозным скандалом. Джо Эттвуд всё сильнее хмурился, сводя к переносице густые брови. Наконец, последняя секунда подтолкнула Захари к нужной мысли и он выпалил её на одном дыхании. - Я попал на самые богатые фермы Дарнау и обнаружил, что они стоят почти пустые. А из подслушанных разговоров выяснил, что Эприт вовсе заканчивается во всём мире и теперь нам всем хана!       Он перевёл дух, готовый яростно защищаться, но начальник совсем не спешил на него нападать. Джо Эттвуд, наоборот, притих и замолчал, как бы поймав некоторую отрешенность. В чрезвычайной задумчивости стал жевать отросшие седоватые усы. Смотрел и не видел, перебрасывая в голове незримые кости. Наконец, иллюзорный кубик лениво стукнулся нужной гранью и показал “шесть”. Только тогда он ответил. - Это точная информация? - Точнее не бывает, мистер Эттвуд! Я сам лично был участником событий, попал на королевскую проверку, вытягивал сетки с моллюсками, сделал себе временную печать и почти месяц был в рабстве! А ещё…       Мужчина поднял руку, прерывая речь. Этой же рукой почесал крупный, выдающийся лоб. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Стряхнул невидимые крошки с удлиненного пиджака. Захари нетерпеливо ждал хоть какой-то восторженной реакции, но она всё не спешила появляться. Напротив, выражение лица начальника портилось и искажалось с каждой секундой. Наконец, вид его стал насуплен и грозен. - Ты хотя бы немного отдаёшь себе отчёт в том, что только что сказал?       Захари болезненно побледнел. Глаза его заметались по маленькому, тесному кабинету. - Д-да? - Полувопросительно прозвучавший ответ, лишь утвердил Джо Эттвуда в своем подозрении. - Нет, Захари. Ты ни-че-го-шень-ки не понимаешь. Ты просто счастливый дурак, которому повезло попасть туда, куда специально не заберешься и узнать то, что никто узнать не должен был. Как тебя не убили, я поражаюсь. - Хотели, но я успел вовремя смыться. - Захари. - Намеренно повышенный голос заставил Захари снова умолкнуть, пристыженно глядя в пол. - Простите, мистер Эттвуд. Я думал, вы будете рады такой интересной новости. Вы же просили что-то сногсшибательное, что-то “Ух!”. - “Что-то Ух!” не значит повод для начала мировой войны, Захари. - Какой войны? Конечно, находка серьёзная и многое поменяется, но чтобы прям война и ещё мировая? - Он попробовал слабо улыбнуться, но его заискивающий взгляд разбился об ледяную стену уничижения. - Простите еще раз. Я просто хотел вас удивить. - Удивил. Это у тебя получилось. А теперь вон из моего кабинета и чтобы духу твоего не было. Ещё раз сделаешь что-то подобное, я тебя и вправду уволю! Ты понял? - Да, мистер Эттвуд.       На Захари больно было смотреть. Вид его стал ещё более жалким и опущенным. Глаза намокли, а губы подрагивали, морща лицо в едва сдерживаемых рыданиях. Осознание бесполезности собственного путешествия, сильно его подкосило. Он развернулся на негнущихся ногах, ударился о косяк плечом и вышел, даже не заметив этого.       Джо Эттвуд остался один и ещё минуты три рассматривал закрывшуюся, плохо покрашенную в белый, дверь. Дешёвая краска успела облупиться за какой-то месяц и постоянно отваливалась кусками и сыпалась. Та же ситуация творилась с полом - грубо пригнанные доски изобиловали торчащими гвоздями и выщербинами. Скудная мебель притащена с помойки. Обои на стенах выцвели, а местами, вовсе прогорели от неаккуратного обращения с самодельными свечами. Их жалкий домишко разваливался и требовал капитального ремонта. Не говоря уже о нехватке материалов для печати, людей для работы и курьеров для доставки типографии.       Джо Эттвуд вернулся за свой стол и достал чистый лист бумаги, пододвинул ближе деревянную чернильницу, макнул пощипанное перо. Под его твердой, привычной к письму рукой, стали вырисовываться меленькие, четко прорисованные столбики чисел. Только исписав весь лист полностью, мужчина остановился, запыхавшись и раскрасневшись от напряжения. Голова его гудела от подсчетов, сложений, вычитаний и прочего, прочего, что обычно необходимо для бухгалтерии. Ему понадобилось целых сорок минут, чтобы в точности определить затраты на ремонт, закупки, зарплаты и остальные нужды. И ещё три секунды, чтобы умножить доход от одной статьи Захари на миллион экземпляров.       А если сделать основной акцент на Партаскаль, то и два миллиона. Нет, нет, нет! - Он рассерженно отбросил перо, хлопнув им по столу. Негодующе сцепил руки на груди и откинулся на спинку стула. В нем бушевали сомнения. Один голос, благородный и честный твердил забыть эту идею, сделав вид, что он ничего не слышал и способствовать бедному, худому миру. Другой, подленький и соблазнительный, напоминал про умопомрачительную сумму, которую им принесёт этот тираж. И чем дальше он размышлял на эту тему, тем глуше становился тот, первый голос. Тем реалистичнее представлялось грядущее богатство. Так что, мужчина и сам не заметил, как быстро встал на противоположную своим прежним намерениям сторону. - Ведь, действительно, ничего страшного может и не случиться? Да, факт скандальный и даже опасный на непредсказуемые последствия. Но, и в правду, не может же одна какая-то статья стать поводом для начала мировой войны. Это же бред. Бред ведь? - Он обратился к облупившейся двери, но та не порадовала его ответом. - Поэтому, можно вполне разрешить Захари написать то, что он хотел. Отредактируем немного, упростим для понимания и в народ. Два миллиона экземпляров это не очень-то и много. Даже цену поднимать не будем, если только самую малость, исключительно для проформы.       Договорившись с самим собой, Джо Эттвуд, позвонил в стоящий на столе ручной колокольчик. Из-за двери выглянула растрепанная голова помощника. - Марти, будь добр, догони Захари и скажи ему пусть пишет свою статью. Но чтобы уже завтра утром она была у меня на столе! Ты понял? - Да, мистер Эттвуд. А где мне его догонять? - Я откуда знаю, на улице. Не мог же он далеко уйти. Не найдешь на улице, беги к нему домой - у его родителей особняк на горе. - Это тот самый?! Он что, такой богач?! А почему у нас работает? - Марти! Я тебе тут кто? Откуда мне знать, что у этих богачей в башке такое сидит? Работает и работает, на остальное плевать. Беги давай! - Всё понял! Уже бегу!       Голова помощника скрылась за дверью, а Джо Эттвуд позволил себе удобнее развалиться на жалобно скрипнувшем стуле и мечтательно заложить руки за голову. Он всё еще не был до конца уверен в правильности своего решения, но уже не мог остановить тронувшегося колеса алчности. Такой шанс выпадал не часто и упустить его он никак не мог себе позволить. А что до совести, так она тихо бубнила из погреба его души, куда её прогнали, изредка поднимая тоскливые, жалостливые глаза. Мужчина мысленно закрыл тяжелую крышку, полностью прерывая поток скребущих душу мыслей. Сразу стало хорошо и легко. - Ничего, ничего. Война, конечно, дело плохое и неправильное, это бесспорно. - Он достал из ящика стола припрятанную дорогую плитку шоколада и с удовольствием съел её в один присест. - Но, очень уж прибыльное, с-собака. Что уж тут дурного немного на этом подзаработать? Все так делают. Не я первый, не я последний. Главное, чтобы не последний. Да и не будет никакой войны! Что я тут себе напридумывал? - Он яростно смял обертку и бросил её на пол. Проследил глазами за откатившимся бумажным шариком. Встал, поднял и кинул в ящик для мусора. Постоял немного над ним, раздумывая, затем горестно махнул рукой и вернулся за стол. - И чего я боюсь? Это же Захари автор статьи, значит, в случае чего, и виноват окажется он. А я….допустим просто жертва обстоятельств.       Эта мысль окончательно примирила Джо Эттвуда с его решением и он уже больше не возвращался к этому вопросу, готовясь к самому эпохальному тиражу в своей жизхни.       Луиза Дарнау - хозяйка поместья и мать трёх сыновей уже неделю караулила своего мужа, пытаясь выпытать у него подробности происходящих бед. В последнее время они сыпались на них с такой регулярностью, что впору было задумываться о каком-то родовом проклятии или делах и того более тёмных. Старый граф, предчувствующий неудобную для него беседу, уклонялся от разговоров с женой всеми средствами. Он бы с удовольствием продолжил и впредь придерживаться подобной тактики, но удача неожиданно махнула хвостом и кровные родственники, наконец, оказались лицом к лицу.       Графиня встала в дверях мужненой спальни, как несокрушимый утес, уперев руки в бока и так угрожающе прищурив глаза, что верный супруг решил сдаться на волю победителя. - Ну?! - Что “Ну” моя дорогая? - Где наш сын, я тебя спрашиваю?! - Какой именно? - Какой именно?! Я тебе покажу “какой именно”! Дал бог трёх детей мне родить! Ты же, ирод, уже двоих сгубил! - Неправда! Старший твой сам на кривую дорожку встал! - А кто его туда пихнул, скажи мне на милость?! Из-за твоих дурацких идеалов, из-за твоего “воспитания” дитё из родительского дома сбежало! И второго погубил?! Где мой Джерри?! Отвечай! - Да гром тебя раздери, в море он, в море! Шторм их застал, чуть погодя прибудут. - Какое ещё “погодя”? Сколько ещё “годить” ты мне предлагаешь? Брешут, что погиб мой мальчик, что пираты сожгли корабли все, да экипаж порезали. - На этих словах, выдержка покинула графиню и она разрыдалась, закрывая лицо и совсем уж неприлично подвывая. Граф подбежал, подхватил жену, усадил на мягкое кресло возле окна. - Будет тебе рыдать-то, брехня всё, ей-ей. Не слушай никого. Вернётся твой Джерри, никуда не денется. Да, напали пиратики на них, не справились наши молодчики, но сын твой жив! Жив я тебе говорю! Слышишь? - Да откуда ж тебе знать-то? - Слёзы текли уже в три ручья и конца этой истерики не виделось. Граф рассеянно похлоповал жену по плечу, то и дело косясь на стеклянный сервант у кровати. Решиться на что-либо он не успел. В спальню постучались и сразу же в открывшемся проеме двери возник Фердинанд. Костюм его носил следы недавней поездки, как и остервенелый, замученный взгляд. Заготовленная для отца речь, было началась, но тут же скомкалась на полуслове, остановленная видом плачущей матери. Он растерянно оглядел обоих родителей, сконфуженно кхенул и даже натурально закашлялся в кулак. - Ферди! Мой славный мальчик! Ты один остался у меня! - Графиня, получившая подходящий объект любви, подскочила, спешно заключив в объятья своё уже давно подросшее и возмужавшее чадо. Фердинанд мужественно выдержал бурное излияние чувств. После чего, как можно деликатнее отодвинулся. - Матушка, перестаньте. Джерри уже ищут. Я сделал всё возможное для его скорейшего возвращения к вам, под крыло. Обещал даже выкуп. Так что, пожалуйста, утрите слезы, вам нельзя переживать. Подите к себе, прилягте, я велю приготовить для вас ванну с солью. Вы же любите когда с солью? - Да, да, мой мальчик. - Графиня обессиленно закивала, любовно дотрагиваясь пухлыми белыми пальчиками до сына. На мужа она больше не смотрела. Всё её внимание и чаяния обратились теперь к “Ферди”. - Вот и хорошо. Вот и правильно. Сейчас сделаю распоряжения и будете отдыхать. А я к вам еще зайду попозже.       В подтверждение своих слов, Фердинанд кликнул слуг, раздал указания и лично проводил мать до её комнат. К отцу он вернулся спустя пятнадцать минут, найдя того в глубокой задумчивости. Старик стоял напротив серванта, сцепив руки за спиной и как бы раскачиваясь на месте с отсутствующим взглядом. На звук шагов он едва повёл седыми бровями.       Фердинанд не дождался приглашения располагаться и сам уселся в то же кресло возле окна. Достал из-за пазухи небольшую, богато инкрустированную флягу, отхлебнул, сморщился, вытер рот манжетом, скосил глаза на подозрительно спокойного родителя. - Думу думаешь? И правильно. Я пока сюда несся, тоже думал. И про семью думал, с которой месяцами не вижусь. И про жеребца на именины подаренного, на которого и не сел ни разу, потому как кроме дел и не знаю ничего. Про жену думал, брошенную, угасшую. Про детей, вроде как и не моих, но похожих смутно. Хорошо живём, бать. Богатство всю жизнь копили, а счастливыми так и не стали. Это как так? - Счастье не скопишь. - Не скопишь. Так откуда его брать тогда? Я уже и забыл как оно выглядит, это самое “счастье”. Одна тревога заместо него, горечь какая-то, да ветер, вот тут, под сердцем. Не пойму я ничего. Как жить надо? Уже и жизнь прожил, а жить не научился. Бегаю от одного костерка к другому и не вижу, что уже весь лес занялся, а я всё угли затаптываю.       Граф не ответил. Ещё минут пять прошли в тишине. Фердинанд планомерно осушал флягу, часы на стене неумолимо ползли к четверти седьмого, а Гаспар Дарнау всё стоял напротив стеклянного шкафа и думал, думал, думал, щелкая суставами пальцев, да бубня про себя что-то неслышимое.       Наконец, медитация его кончилась и он ожил, обернувшись и как бы в первый раз заметив сына. Разволновался неизвестно с чего, засуетился, забегал глазами по комнате, потом глубоко выдохнул и позволил лицу расплыться в подобострастной улыбке. Подобная улыбка частенько выплывала наружу в присутствии Фердинанда. Старый Граф немного побаивался сына, пасуя перед его уверенностью, хозяйственностью и властностью. Лишь временами, он забывал о своём страхе (как случилось и сегодня). Но моменты эти случались редко и происходили, надо полагать, от душевной муки, всё чаще и внезапно одолевающей на склоне лет. - Так-с, слушаю тебя.       Сам Фердинанд смотрел на такое отношение к себе не без внутреннего смеха, но никогда не позволял себе чрезмерных грубостей. Отца он искренне любил и уважал, хоть и откровенно пользовался его заблуждениями и страхами. Так что, можно было смело утверждать, что отношения у них установились дружеские и уже давно на “Ты”. - Слушаешь, это хорошо. А то я тут ноги сбиваю по поручениям его бегая, а он на шкафы пялится. Мать до слёз довёл. Хоть бы навещал её почаще, утешал, а то прячешься как мальчишка. Хоронить скоро, а всё туда же. - Ну уж! - Вот те и “ну уж”. - Ферди строго поглядел на отца, отчего тот быстро скис, присев на стул возле кровати. - Был я у короля, точнее, в приёмной, дальше не пустили, гады. Стоило только оступиться разок - всё! Никакого уважения! Выгнали, как шавку! Только что, пинок под зад не дали! - Он злобно дернул рукой, вытаскивая из кармана помятый, кое-как сложенный листок с разломаной гербовой печатью. - Вот. Высокое повеление, чтоб его. Отдать все имеющиеся запасы эприта в пользу короны и перевести фермы в полное управление монаршего двора. Поместья и землю разрешено оставить. Как тебе?!       Старик не ответил. Губы его дрожали, а руки сцепились в плотный “замок”. Вид его стал жалок и болезненен. - То-то и оно! Только плакать и остаётся. Ещё и три корабля потеряли по бестолочи. Это ж какие деньги! И никто не вернёт, проси - не проси. Мы сейчас в немилости. Всё самим разгребать. - Фердинанд брезгливо повертел злосчастную бумагу и небрежно бросил на заваленный хламом письменный стол. - Ещё и Джерри пропал, ищи его теперь. Тела так и нашли, но жив он ещё или нет? Сомневаюсь, что… - Жив.       На этих словах старый граф изменился в лице, ставшим враз мертвенно-бледным. Деревянно поднялся и снова встал перед стеклянным сервантом. Открыл дверцу, отодвинул бутылки, стаканы, чем-то щелкнул, по-видимому, замком потайной секции. И, наконец, осторожно вынул небольшую продолговатую деревянную коробочку. Хорошо отполированное и пролаченное дерево блестело под светом свечей. На крышке виднелась выведенная золотом надпись. Фердинанд не сразу сумел её прочесть, но когда ему это удалось, уважительно присвистнул и весь подался вперед.       Надпись гласила: “Пять горящих сердец Дарнау”.       Старик бережно поставил её на свободный край стола, как раз рядом с сыном. Почти нежно дотронулся до микроскопической жемчужины, вмурованной в дерево. Наполненный магией камушек примирительно засветился, узнав хозяина и крышка с лёгким щелчком открылась.       Фердинанд не смог сдержать восхищенного вздоха. Руки сами потянулись за дивным сокровищем, стремясь рассмотреть его поближе. Отец не мешал, молча и как-то отстраненно стоя рядом.       Внутри вытянутая прямоугольная коробочка была обита черным блестящим бархатом и разделена на пять одинаковых секций. В каждой из них лежало по крупному алому эприту, размером с перепелиное яйцо. Волшебные камни имели глубину и просвет, переливаясь всеми оттенками огня от тёмно-бордового до ослепительных искр жёлтого. Кроме того, каждая “жемчужинка” хранилась в плотном золотом футляре с длинной тонкой цепочкой. Сам футляр напоминал полураскрывшийся бутон, с одной стороны которого на золотых лепестках было выгравировано имя. Другая сторона оставалось открытой для того, чтобы видеть, как в глубине багряного камня бьется живой пульс. Фердинанд дрожащими руками вытащил бутон с гравировкой “Ф. Д.”. На огромной грубой ладони он казался чем-то иллюзорно-хрупким и маленьким. Более того, напугало исходящее от камня тепло и едва ощутимое биение, словно он и в самом деле держал в руках чье-то сердце. Но это было не “чьё-то” сердце, это - билось его собственное. - Поверить не могу. И ты скрывал это, даже от матери.       Камешек на ладони запульсировал чаще, красный огонёк в нём замигал в такт со своим оригиналом. Фердинанд трепетно уложил бутон на место. Оглядел остальные цветы: Все они дышали жизнью, отображая разный ритм, оттенок и характер, но абсолютно точно сообщали о благоденствии своих хозяев. На внутренней стороне крышки, над каждой секцией золотым вензелем дублировалось имя. Взгляд задержался на К.Д. и Д.Д. Оба его непутевых брата, старший и младший, даже не догадывались, что кто-то в этот момент слушает их сердце. - Немыслимо. Это просто немыслимо.       Фердинанд встал и отошёл к окну, заложив руки за спину точно также, как до этого делал отец. В висках громыхало, горло перехватило жгутом, не хотелось даже разговаривать. Он и сам не понимал отчего больше впечатлился. От самого ли факта существования подобной вещицы или от мысли, что отец бережно хранил долгие годы все пять камней. При том, что отрёкся от старшего сына, выгнав из дома и запретив упоминать его имя. Прошло уже двадцать лет, а “К.Д.” стоит самым первым в ряду и бархат под его бутоном потерт больше всех. - Зря ты показал мне это. Скрывал бы уж и дальше. - Ты не понимаешь. - Да куда уж мне! - Он зло развернулся, готовый высказаться на этот счёт, но несчастный донельзя вид отца, заставил проглотить дальнейшие упрёки. Фердинанд замолчал, помялся на месте и, наконец, решил покинуть резко ставшую неуютной комнату. Граф остановил его уже в дверях. - Ну что ещё? - Ты, это, пожалуйста не рассказывай никому. Не хочется, знаешь… - Не буду. На этом всё? - Ферди… - Что? - Когда умру, забери шкатулку. Ты знаешь теперь где она лежит. - Глупости какие. С чего ты вдруг помирать собрался? - Нет, обещай, что заберешь. - Вот же! Обещаю. И что мне с ней делать? - Слушать.       От застывшего в серьёзности лица родителя, Фердинанду даже стало смешно. - Кого, бать? - Братьев. Близятся времена, когда только вы друг у друга останетесь. На тебя ляжет роль главы семьи и всё её бремя. И я хочу, чтобы вы трое снова объединились. Для этого и оставляю тебе шкатулку. - Бред какой. - Нет, послушай, это очень важно. - Бать. - Фердинанд устал от новостей, тревог и безумий сегодняшнего дня. Он хотел есть, спать, как следует помыться и отдохнуть с дороги. А все эти семейные тайны и судьбоносные диалоги, были как нельзя некстати. У него даже силы на злость кончились. - Я пошел отдыхать, чего и тебе желаю. Матери ничего не скажу, раз это для тебя так важно. Как соберешься помирать, так быть, перетащу к себе эту вещицу. С братьями…вепрь бы их побрал таких братьев! Всё, я ушёл.       Он развернулся, больше не слушая, что там кричит вдогонку отец. Мысли его уже унеслись по направлению к близкому отдыху и ужину. Даже, все утренние беды разлетелись, сдавшись перед образом дымящегося свежезажаренного мяса и картошки. Единственное ощущение никак не желало проходить - тепло в середине ладони, на которой лежал золотой бутон с его именем. Снова что-то защемило в груди, заставив вспомнить заботу, с которой хранились эти удивительные камни и золотые вензеля и цепочки и надпись на полированном дереве: “Пять горящих сердец Дарнау”.