***
Австрия вскинул голову к небу и постучал в уже ненавистную ему дверь. Он надеялся, что ему на этот раз откроют дверь или подадут голос, но ни того, ни другого он в итоге не дождался. На одной из ступенек крыльца с одной стороны лежали несколько пакетов с испорченными продуктами, с другой — гора нетронутых писем. Он измученно выдохнул, изо всех сил сдерживая свою злобу. — Германия, это Австрия. Я принёс еду. Впусти меня, пожалуйста. Тут твои любимые стейки и сосиски, и я ещё немного положил фруктов, — как бы доказывая свои мирные намерения, он подвигал руку с пакетом. Как и в тот раз никто не ответил. Австрия раздражённо фыркнул. Его терпение подходило к концу. — Германия, чёрт тебя побери! Открой дверь, немедленно! — сорвался он на крик, уже кулаком ударяя по двери. — Хватит себя мучить! Слышишь?! Я не собираюсь опускаться до вандализма, но если ты не откроешь, у меня не будет другого выбора, кроме как снести тебе дверь! Я больше не буду терпеть это ребячество, Германия! Разве он хотел бы видеть тебя таким?! Сверху послышался резкий щелчок. Из открытой форточки виднелся тёплый свет. Донёсся низкий, мужской голос: — Ключ под правым горшочком. Гость потянулся к указанному глиняному горшочку, поднял его и обнаружил маленький серебряный ключ. Прикусив губу от обиды, что он сам не догадался поискать его около двери все эти дни, Австрия сунул его в замок и открыл дверь. Его на пороге встретили разбросанные по полу стеклянные бутылки, одна из которых чуть не сбила его с ног. В нос ударил резкий и неприятный запах спирта. Из-за закрытых штор, делавших комнату непроглядной, Австрия ползком добрался о лестницы и поднялся, проверяя каждую ступеньку ногой на наличие бутылок или других сюрпризов. Звать его было бесполезно, хоть он и не терял надежды, что тот пожалеет его и откликнется. Австрия оказался в тёмном коридоре. Спустя каждые несколько минут он прислушивался. Наконец какие-то звуки донеслись справа. Проверив все комнаты, находившиеся с правой стороны, он таки нашёл его. Единственный свет из открытой форточки освещал рабочий стол, на котором ровной шеренгой бутылки. Он достал из кармана спичечный коробок и поджёг маленькую и тоненькую свечку, найденную в одной из комнат, надеясь, что она не догорит до того момента, когда он уговорит Германию выйти из дома подышать свежим воздухом. Слабый свет заполонил помещение, немного разгоняя мрак. Комната Германии была ещё грязнее, чем он мог представить. Это совсем не было похоже на него. Германия с детства любил убирать и наводить порядок в доме. За эту любовь к чистоте можно поблагодарить Пруссию, который тоже не терпел беспорядка в собственном доме. На письменном столе скомканные и порванные письма и почти высохшие чернила доказывали Австрии, что Германия что-то пытался сделать, сам справиться со своим горем, но под её тяжестью прогнулся. Как всегда не рассчитал свои силы. В этом они с этим дикарём похожи. Идиоты, не требующие помощи у кого-либо и надеющиеся, что справятся сами. Какие же идиоты. Отодвигая ногой бутылки, он глазами искал немца. На кровати лежало накрытая одеялом подозрительно большая горка для двух подушек. Австрия тихонько сел на край кровати. — Уходи, я в порядке, — пробурчала «горка». — Не говори глупости. Вставай. Я устал отвечать за твою территорию перед ними, — сказал Австрия, толкая лежащего. Германия же не собирался слушать его. Предпринятые попытки столкнуть его с кровати провалились, потому Австрия сел обратно. — Германия, хватит себя так изводить. у тебя до сих пор есть своя жизнь, своё государство с народом, который нуждается в тебе, ведь ты их страна, их родина. Отпусти его наконец. Пруссия мёртв, и ты своим горем никак не изменишь этого факта. Сколько лет прошло? — Австрия положил руку на его плечо, но тот отбросил её от себя. — Ты же Германская империя, в конце-то концов! Возьми себя в руки! Если ты винишь себя в его смерти, то это не твоя вина. Виновные уже покоятся в земле. Они наказаны, слышишь?! Германия поворочался на кровати, но не открыл лицо гостю. Австрия не хотел принимать своё поражение, хоть и понимал, что тот ни за что к нему не повернётся, сколько бы он не просил его. Он решил использовать свой последний козырь. Он спокойно подошёл к двери и демонстративно топнул ногой так, чтобы его услышал Германия. — Я не буду с тобой нянчиться, как Пруссия, и не буду больше приглядывать за твоей землёй, — Австрия сделал длинную паузу, чтобы Людвиг услышал его. И это сработало, — сейчас многие хотят себе побольше земли и людей, чтобы быстрее восстановиться после войны. Слушай, если ты прямо сейчас не встанешь и не соберёшься, все труды твоего брата, все жертвы в войнах и кровь, пролитая во имя единства немецкого народа, будут напрасны. Я отдам их всех — немцев, немецкие дома, немецкие фабрики, немецкие дороги, немецкие машины, дворцы Гогенцоллернов и немецких аристократов и их сады, немецкие леса, немецкие реки, немецкие горы — Франции и скажу, что ты отказываешься от статуса страны. Сегодня перед визитом к тебе мне предложили обменять часть твоих территорий на деньги, в которых сейчас я так нуждаюсь. Я почти согласился. — Ты не посмеешь, — донеслось глухое рычание из-под одеяла. Австрия обрадовался, что смог вызвать хоть какую-либо реакцию у него. — Ты в это так уверен? Они не мои, поэтому я без терзаний совести отдам всё Франциску или Артуру. Сегодня одна часть, завтра другая часть, потом третья, четвёртая, и о существовании когда-то могучей Германии в будущем никто не будет знать, кроме историков. И кто знает какая страна будет развиваться дальше за счёт твоих бывших земель, потому что ты не смог справиться с самим собой, — Австрия выждал пару минут в надежде, что Германия встанет и ударит его. Тогда он считал бы себя абсолютным победителем в схватке против хандры Людвига. Он не врал о том, что ему предлагали продать несколько гектаров земли за смешную сумму. Но тот был не Франциском, а американским бизнесменом, желавшем сделать на купленном участке свою фабрику. Однако он соврал в кое-чём другом. Австрия тут же отказался продавать землю, объяснив это тем, что оно не его. — Если ты не хочешь потерять ещё и свой народ с территорией, то поднимайся. Поднимайся, Германия. Одеяло вдруг зашевелилось и принялось сползать вниз с кровати, чтобы сесть. Австрия раздвинул шторы. Германия зажмурил глаза, привыкшие к темноте, из-за яркого солнца. Родерих повернулся к нему и чуть было не вскрикнул. Красные, опухшие от слёз глаза смотрели на него с готовностью следовать его указаниям. Формы лица из-за многолетней голодовки были изуродованы: и без того чётко очерченные скулы приобрели такой вид, будто кожу просто натянули на голый череп, небрежная, грязная щетина теперь украшала лицо немца, а в различных местах появились морщинки, особенно много их было на лбу и уголках глаз. Кожа обесцветилась, став болезненно бледной. Но что удивляло его, так это отсутствие какого-либо запаха пота или других запахов. — Что? — Кх-хм, ничего, — Австрия взял четыре бутылки и уже тянулся за пятой, морща нос. — Через пять дней состоится собрание стран. До него ты должен привести себя и свой дом в порядок. Как бы мне не хотелось копаться в твоём мусоре, но я тебе помогу, — заявил Австрия. Людвиг поднял — Спасибо, Австрия. — Расплатишься потом. А сейчас иди и приготовь нам еды из того, что я тебе принёс. Австрия побрёл вместе со свечой на поиски выключателя. Попадавшиеся ему на пути бутылки и прочий мусор он аккуратно отодвигал ногой к стене. Ему пришлось долго бродить по второму этажу, но наконец тёмное помещение озарил свет от двух ламп. Австрия подтвердил свои опасения насчёт того, что первый этаж грязнее и захламленнее второго и облегчённо выдохнул, проверив, что бутылок не было в других комнатах. Австрия увидел глубину горя Людвига. Убедился, что тот ни за что не сможет выбраться сам, только если Пруссия не воскреснет, что невозможно. Чудо со Святым Римом не повторится. Почему-то он был в этом уверен. Конечно, при виде такого немца жалость внутри давала о себе знать, но что он усвоил за всё время своего существования, так это жалость сама по себе — бесполезная вещь. Сколько ни жалей себя, друга, да кого угодно, ничто не изменится, всё только усугубится. Будешь холоднее к другим и к себе — останешься на плаву. Его заклятый враг во многих войнах тоже это знал, но появление Людвига разрушило эту важную основу в картине мира пруссака. Людвиг становился главной причиной всего, что происходило вокруг Пруссии и внутри него. Австрия не понимал, почему этот дикарь отдавал всего себя брату. И также не понимал, почему тот отвечал ему взаимностью. Внизу донеслись многочисленные звоны стекла. Хозяин дома присоединился к его затее с уборкой. Верно, пусть он убирает нижний этаж. Второй же достанется ему. Австрия засунул последнюю вмещающуюся бутылку под мышку и спустился вниз по лестнице, изо всех сил пытаясь не уронить все бутылки, что у него были. Спустившись же, он аккуратно положил их рядом с дверью. Те весело зазвенели, будто радуясь, что кто-то стряхнул с них многолетнюю пыль. Австрия заметил на полке фотографии в рамке. Чёрно-белые Людвиг и Гилберт на чёрно-белом фоне с серьёзными лицами. Хотя второй немного улыбался или это мышца не в подходящий момент дёрнулась из-за долгого позирования. Здесь они выглядели так, будто и не были братьями. Вторая же — полная противоположность первой. Размытое фото улыбающихся и дурачащихся братьев всё в той же чёрно-белой палитре. При виде этого фото хотелось улыбаться. Было в нём что-то. Что-то странное. Таких «несерьёзных» фото было пять, а «серьёзных» лишь одно, и все они отличались фоном, позами и одеждой фотографирующихся. У них с Венгрией были только две очень серьёзные фото, на одном из которых она лишь немного подняла уголки губ и стояла чуть ближе к Австрии, но при виде них всё равно создавалось ощущение, будто они друг другу чужие. Австрия поправил очки и отвернулся от полки, чтобы пойти на кухню, но уткнулся носом в Германию, который тоже смотрел туда, куда смотрел ранее он сам. — Я хотел спросить, будешь ли ты что-нибудь, помимо макарон, — холодно отчеканил тот, увидев вопрошающее выражение лица Австрии. — Нет, спасибо, Людвиг. Чая будет достаточно, — ответил он, но Германия, даже получив то, за чем пришёл, не двигался. Он будто застыл, а его взор был направлен на фото, от которых так и веяло миром, счастьем и теплом. Австрия боялся спросить подробности фотографий, потому что один неудачный вопрос отпугнул бы того от верного пути реабилитации, поэтому он воздержался и только прокашлялся, надеясь убрать неловкую тишину, вставшую между ними. Людвиг вышел из внезапного транса и перевёл взгляд на Австрию. — Еда готова? — Д-да. — Тогда пошли есть. Уборку продолжим попозже, — решил за них Родерих. Людвиг был не против. Обеденный деревянный стол уже долго ждал своих хозяев. Покрылся пылью и потемнел. Обед уже был готов, а вот стол. Оповестив гостя, Людвиг пошёл искать тряпку. Австрия брезгливо присел на стул, который находился дальше всех от стола. Другой был пододвинут к столу. Не убирался дома, даже не приводил себя в порядок. Он боялся, что таким же может стать некогда могущественное независимое государство, если он передаст его законному владельцу. Спустя время Германия вернулся, протёр стол. Разложил то, что было в пакете: молоко, хлеб, сливочное масло, кусок мяса, три красных яблока. Пачку макарон, сосиски и бутылку воды он уже использовал, чтобы приготовить ужин. Очень заботливо с его стороны. Германия был благодарен ему. В детстве он знал о Австрии то, что рассказывал брат. И почти всегда он представал в наихудшем свете. Эгоистичный, высокомерный, жадный главной целью которого мешать Пруссии спокойно жить и развиваться за счёт захватнических походов и войн за территории. Всегда «Австрия то, Австрия сё!» или «Ненавижу Австрию, будь он проклят». Пруссия ненавидел Австрию. Австрия презирал Пруссию. Людвиг же до Первой мировой войны не имел своего представления о нём. А во Второй мировой узнал его получше. И убедился, что он не такой, как рассказывал брат. Слегка брезглив, горделив, ленив, беспомощен, если касается простых бытовых хлопот, вроде готовки еды и мытья одежды, но не коварный злодей из сказок братьев Гримм, которые Гилберт любил рассказывать Людвигу перед сном. Людвиг вдруг осознал, что потерял очень много времени в имперский и нацистский период, хотя мог уделить немного внимания своему брату. Он вспомнил, как Гилберт часто приглашал его на прогулку расслабиться, а он отказывал, ссылаясь на ненормально большое количество работы. Он с детства был трудоголиком, и это ему очень жестоко аукнулось. Теперь он ненавидел себя за такие поступки. Однако он раньше был уверен, что брат с ним будет всегда, до самого их исчезновения, но последнее, чего хотел Германия — искать отмазки. Работу можно откладывать столько, сколько душе угодно да и брат не брал много его времени. Пятнадцать или двадцать минут в день — это очень мало. С приходом нацистов стало ещё труднее с ним видеться. Он должен был находиться на своей земле и стеречь её, как какая-то собака, не выезжая за её пределы на долгое время. Этот приказ распространялся на всех его братьев и сестёр. Из-за этого многие из них исчезли. Им удалось объединить все земли под одной идеологией и правительством и одновременно разделить всех друг от друга. Из-за этого многие из них исчезли. Последним же оставил его Пруссия. Он расставил тарелки и столовые приборы и положил на самую середину стола кастрюлю. Из открытой крышки тут же поспешил вырваться пар. Макароны с сосисками пахли очень вкусно. Австрия оживился при виде вкусно выглядящего и пахнущего обеда, хотя для обеда время было позднее. Они сели за стол. Австрия взял стул, на котором сидел. Германия попросил поменяться стульями, и на вопрос о причине, ответил, что Австрия сидит на его стуле, а оставшийся принадлежал Пруссии. Австрия уступил и сел на другой стул, перед этим протерев его. — Приятного аппетита. — Тебе тоже.***
С тяжёлым сердцем Германия толкнул большую белую дверь. Последний раз он толкал её, когда уходил из Лиги Наций. Под крик Англии и Франции. Через распахнутую дверь прорвался яркий свет, на мгновение ослепив его. Все находившиеся в комнате внезапно повернули головы в его сторону. Он не ждал тёплой встречи, да и никто ему этого не гарантировал. Надо быть совсем наивным идиотом, чтобы ждать от стран, которым ты принёс столько страдания, хорошего обращения к себе. Со времён Второй Мировой войны прошло всего лишь 28 лет, никто не забыл, каким ужасам подвергся от людей это страны каждый из них. Он ловил взгляды полные ненависти и презрения от всех. Германия искал глазами Италию, но его окликнул США. С протянутыми руками и его знаменитой американской улыбкой тот встретил его с распростёртыми объятиями. Людвиг опешил и даже дёрнулся назад, не веря в происходящее, но всё равно дал себя обнять, при этом не обнимая в ответ. Альфред отстранился и встал в стойку, широко раздвинув ноги и положив руки на талию. — Ты всё-таки пришёл! А мы с Англией и Францией думали, что ты не примешь приглашение, — радостно воскликнул США и хлопнул его по плечу. Англия и Франция же смотрели на него так же, как и остальные. — Устраивайся поудобнее. — Народ, — обратился США уже к остальным странам-членам новой организации ООН, — послушайте, давайте не будем обижать Германию, окей? Я понимаю, война нам всем далась тяжко, но он такой же, как и мы. Он обязан был выполнять приказы своего правителя и тоже, как и мы, понёс большие и значимые потери. Он потерял родного брата и сейчас переживает не лучшие годы, — Альфред кашлянул в кулак и обратился к Германии. — Кстати, прими мои самые искренние сожаления. Пруссия был крутым чуваком. Внезапно страны зашептались. Германия бегал глазами по ним, с ужасом осознавая, что все узнали из уст Альфреда о его с Австрией секрете. На него внезапно накатила волна паники. — Так ему и надо! — донеслось из зала. — Справедливость восторжествовала! — крикнул кто-то. Людвиг стиснул зубы и сжал кулаки. Германия стоял прямо с высоко поднятой головой, храня в памяти слова покойного брата. Горечь обиды разъедала его горло изнутри, но головой он понимал, что это его наказание за всё. И он должен это стойко перенести. — Народ! Что я вам только что сказал? Германию не обижать, — понизив тон голоса, произнёс США. — Людвиг, можешь сесть куда хочешь. Никто же не против, правильно? — обратил тот к толпе. Она ответила тишиной. — Чудненько. Садись. Вон там, кажется, с краю есть свободное местечко. Германия смиренно послушался и поплёлся к тому месту. Он старался не смотреть на остальных, поэтому он, не смотря на рядом сидящего, занял место. Он даже не подумал об Австрии, хотя планировал сесть с ним, когда ему предложат место. Альфред начал конференцию, когда Германия сел. — Привет, Германия, — вдруг поприветствовал его рядом сидящий. Людвиг поднял глаза и ужаснулся. Он никогда бы в жизни не узнал его голос. Севший, с хрипотцой. Фиалковые глаза потускнели, от чего его взгляд стал пугающим. Кожа посерела, а доброжелательная улыбка только добавляла жути. Вот почему многие страны стояли тогда у стен и не занимали это место. — Здравствуй, СССР, — процедил Германия, желая стать невидимым. — Ты ужасно выглядишь. Ты не спал? — Нет. Рад, что тебя это радует. — Нет, я не рад. Мне грустно тебя таким видеть. Видимо, его смерть далась тебе очень нелегко. Мне действительно жаль, Германия. Германия решил промолчать, чтобы не спровоцировать СССР на ещё один разговор. Он не понимал, почему его бывший главный враг во Второй Мировой войне так к нему дружелюбен. И он точно не требовал от кого-то жалости. Ни от Австрии, ни от Америки, ни от СССР. Тем более не от СССР. Пруссия не хотел бы этого. Речь США доносилась до него неразборчивым эхом из-за образовавшегося тумана мыслей в голове. Он старался сосредоточиться на собрании, но его способность удерживать внимание даже на самых скучных собраниях за несколько лет затворничества пропала. Сейчас он думал обо всём: о брате, о Австрии, о СССР, о минувших годах, о имперском прошлом. Обо всём, но не о собрании. Мыслями Германия находился в другом мире. Внезапно Иван вернул его из мира воспоминаний в реальность. — Германия, а знаешь, что? Хочешь я тебе немного подниму настроение? Германия насторожился. Так СССР смотрел на него, когда их правители подписывали пакт о ненападении. Как хитрый охотник, знающий обо всём наперёд. Потому Германия решил не идти на поводу у СССР. — Вряд ли ты это сможешь. — Нет, я уверен, что ты обрадуешься! Но у меня есть одно условие, — прошептал Иван на фоне громкого голоса Англии. Германия кое-как смог расслышать его слова. — Тогда нет. Мне это не интересно, — отрезал Людвиг. — Постой, послушай меня. Я не собираюсь просить тебя о чем-то серьёзном, Германия. — Как же ты раздражаешь! — сквозь зубы зашипел Германия, чтобы не привлекать внимание остальных. — Если я выслушаю тебя, ты отстанешь от меня? — в качестве ответа Иван утвердительно кивнул. — Ладно, что там у тебя? — Моё условие таково: никто не должен знать об этом. Эта информация должна остаться между нами, хорошо? — Нет, СССР! Я не собираюсь становиться ещё одной пешкой в твоих с Америкой играх. Мне больше не нужна эта политическая битва за владение всем миром. Заткнись! — Нет-нет! Это никак не касается меня и Америки. Я просто посол, а отправитель сам меня попросил об этом. Прошу, я должен доставить тебе послание. — СССР достал из кармана сложенную бумажку и протянул соседу, но Людвиг отодвинул её рукой. — Ты врёшь. Назови мне хоть одну причину почему я должен тебе верить. — Отправитель — это тот, кто тебе ближе всего. Кто заботился о тебе с самого твоего детства и защищал тебя от всех. И ты обрадуешь, когда узнаешь, кто это, — Иван загадочно улыбнулся и предпринял ещё одну попытку сунуть в руку Германии послание. — Возьми. После слов Ивана интерес Людвига к этому несчастному клочку возрос. Его рациональная сторона кричала о том, чтобы он ни в коем случае не принимал его из рук СССР и не читал его. Но названная причина волновала его сильнее. Глубоко внутри себя он догадывался, кто это может быть, но всем своим существом отрицал эту мысль. Это невозможно. Он мертв. Людвиг поддался навязчивой мысли узнать содержимое и принял бумажку. Из сложенной бумажки выпала другая маленькая бумажка с временем и адресом. Раскрыв её полностью и прочитав послание, Германия внезапно встал и молча вышел из зала под недоумевающие крики Франции. Он ведь прекрасно знал, что не стоило брать эту дурацкую бумажку. СССР такой же подлец, как и все. «Никому нельзя доверять» Он нарушил главное правило своего брата. Он никогда и никому не признается, как тяжело ему сейчас без Гилберта. Людвиг не понимал своих чувств, не понимал своих дальнейших действий. Он, будто заблудившийся маленький ребёнок, не знал, что делать. Он впервые столкнулся с этой растерянностью. Впервые он не имел чёткого плана действий в сложившейся ситуации. И это его пугало и злило. — Германия! Германия! — направляясь к нему, кричал Иван. Германия остановился и подождал, пока Иван приблизится к нему. Он вздохнул и сжал ладони в кулаки. — Куда ты? — СССР, ты имеешь полное право меня ненавидеть. Можешь издеваться надо мной как захочешь и сколько захочешь. Я не буду против, если ты будешь смеяться надо мной. Я понимаю, что заслужил такое отношение, ведь мои люди мучали и убивали твоих, а я, как страна, несу ответственность за их поступки, — произнёс Людвиг и шагнул вперёд к Ивану. Тот, растерявшись, попятился назад. — Но я никому! Слышишь?! Никому! Не позволю осквернять имя моего брата и использовать его в таких низких манипуляциях! Иван ещё долго смотрел на него с широко открытыми глазами. —Как хочешь. Моя цель — доставить, — произнёс Иван, поднимая плечи. И тут же его лицо озарила загадочная улыбка. Он почти вплотную подошёл к Германии. — ГДР хочет с тобой повидаться. Соскучился, видимо, по своему младшему брату, — сказал он так, чтобы эту фразу слышали только они вдвоём, затем отошёл на шаг и поднял ладони на уровне головы, — но это полностью твой выбор: принимать письмо или нет, — улыбка знающего больше, чем говорящего человека снова появилась и дразнила Германию. — Я бы на твоём месте рискнул. — Давай вернёмся в конференц-зал? Остальные наверняка нас заждались. Иван отвернулся и зашагал в сторону зала собраний. Германия смотрел вслед уходящему мужчине в бежевом пальто с длинным шарфом, приподнимающимся при каждом шаге. Медали на его груди весело звенели, сталкиваясь друг с другом. Он не переставал источать вокруг себя ауру человека, с которым лучше не пересекаться. Он пугал своей непредсказуемостью. Однако Пруссия без страха несколько раз противостоял ему, бился с ним. Его брат и вправду самый отважный человек в мире.***
Германия в последний раз взглянул на клочок бумаги, на котором карандашом был указан адрес, а ниже — время. 21:45. Перед ним возвышалась Берлинская стена с проволокой сверху. В этой части он, к удивлению, не заметил американских караульных, но для полной уверенности каждые несколько минут смотрел по сторонам и старался вести себя тихо. Холодный осенний ветер нёс темные облака по вечернему небосводу. Ни звёзд, ни луны не было видно в тот вечер, будто они, прознав про главный грех его народа, просто отказались радовать людей своим присутствием. Либо вместе с ним разделяли его горе и не хотели мешать ему своим присутствием. Но именно сейчас Людвиг желал чьего-либо внимания. Чтобы хоть кто-то смог объяснить ему его чувства, помог развеять эти глупые надежды, за которые он так отчаянно держался, будто от них зависела его жизнь. Он сел на сырую землю. Ощутил пальцами влагу от недавно промочившего траву и почву дождя. Опершись о стену спиной, он поднял голову к небу и стал ждать. Ему не хотелось оставаться наедине со своими мыслями, терроризировавшими его на протяжении 40 лет. Они перестали быть его мыслями, перестали подчиняться ему. Поэтому, стараясь заглушить их, Германия полушепотом запел песенку, которую слышал от солдат ещё в период нацистского правления. Bei der Kaserne, vor dem großen Tor Steht 'ne Laterne und steht sie noch davor. Da wollen wir uns wiedersehen, Bei der Laterne woll'n wir stehen, Wie einst Lili Marleen, Wie einst Lili Marleen. Uns're beiden Schatten sah'n wie einer aus. Daß wir lieb uns hatten, das sah man gleich daraus. Und alle Leute soll'n es seh'n. Wenn wir bei der Laterne steh'n. Wie einst Lili Marleen, Wie einst Lili Marleen… — Красивая песня, но ты фальшивишь на некоторых нотах, — подметил кто-то, находящийся по ту сторону стены. Людвиг не смог шевельнуться, услышав до боли щемящий знакомый голос. По тону Людвиг предположил, что тот ухмылялся. Хотя этот человек всегда ухмылялся. Он так соскучился по этой ехидной улыбочке, в прошлом бесившей его. — Б-брат…? — Людвиг медленно встал на колени, всё ещё пребывая в сильном шоке. — Я в тебе разочарован, Вест. Как ты мог не узнать Великолепного Меня? Своего Брата? — с укором произнес тот и издал звук, похожий на обиженное фырканье. — О, боже, — выдохнул он, приложившись лбом о стену. Мужчина в тёмно-зелёной военной форме хихикнул и сел на мокрый асфальт лицом к стене. — И тебе привет. Главное не расплачься, хорошо? Я знаю теб-, — он остановился на полуслове, услышав всхлипы с другой стороны. Его лицо озарила не его привычная ухмылка, а теплая, счастливая улыбка. Его мысли насчёт него подтвердились. Брат по нему скучал. — Слышу, что поздно. Ты не меняешься. Даю тебе время, — мужчина в военной форме закрыл глаза и улыбался, пока другой на противоположной стороне из последних сил сдерживал слезы, но, в итоге, не совладав с нахлынувшими чувствами, дал волю всему, что накопилось в нём с 1947 года. — Ты жив, — лихорадочно повторял Германия скорее не Гилберту, а самому себе. С покрасневшими глазами и носом он пытался остановить слёзы, но попытка закончилась провалом. — Г-господи… С-сп-пасиб-бо. — Его голос ломался, ком в горле мешал ему вдохнуть побольше воздуха. — СС-с… Р-рос-сия не сов-вра-ал, — заикаясь, произнёс Людвиг. — Россия не врёт, когда касается близких и родных, — уточнил Гилберт, держа между пальцев маленький камешек. Он прицелился им в ближайшую лужу и бросил. Камень поднял несколько брызг, а вокруг места, где он приземлился, появились круги. — Он сам мне говорил, что ему было бы очень неприятно, если бы его обманули. Гилберт соврёт, если скажет, что не скучал по своему младшему брату. Со дня, когда он обнаружил себя на территории того, кого всем сердцем ненавидел, он постоянно думал о своём брате и просил у Ивана встречи с ним. Но до этого момента тот отказывал, не объясняя причину отказа. Попытка самостоятельно перелезть через стену провалилась. По нему открыли огонь, когда он начал ругаться и полез к охранникам с палкой. Позже он узнал, что необходимо разрешение. Потом стали страдать люди и нервы СССР. В первый раз пришлось менять деревянную дверь и отправлять одного неосторожного паренька, который не знал, кого он держал за подмышки, в травмпункт. Во второй раз Гилберта оттаскивали от Ивана три человека, сначала обезвредив его. В третий раз Гилберт подготовился и, вырвавшись, обезвредил двоих — одному сломал руку, другому — ногу — и накинулся на Ивана, но тот смог среагировать и задушил его. После неудачных и травмоопасных визитов бывшего немецкого государства к СССР советские, не являвшиеся по национальности немцами, солдаты стали избегать его и пускали сплетни о его жестокости, дикости и ненависти ко всему живому. Также припоминали о его происхождении. Младшие по званию, тоже наслышанные о «подвигах» Гилберта, отказывались переходить в ННА. А после бунта 1953, где инициатором стал сам Гилберт, его сначала демонстративно казнили на глазах демонстрантов, а потом поместили в карцер, где он находился восемь лет, пока СССР не смилостивился над ним и не выпустил, перед этим убедившись, что тот больше не несёт опасности ему и его людям. Он смирился со своим статусом, с порядками. Даже принял своё новое имя, которое, по его мнению, звучало очень нелепо. Германская Демократическая Республика. Нелепо и не круто. — Давай, всё, хватит. СССР дал мне только полчаса на встречу. Как ты? Что делаешь? Все ли в порядке? — оглядываясь по сторонам, спросил Гилберт. От его слов Людвиг сразу пришёл в себя. Собравшись, он стёр слезы и сопли рукавом и попытался дать как можно более четкий и разборчивый ответ. — Х-хор-рошо. Т-теперь хор-рош-шо. — Надеюсь, они тебя не обижают? — Гилберт бросил второй камешек в ту же лужу. — Н-нет. — Замечательно, — с облегчением сказал он. Переживания Гилберта, к его радости, не оказались правдой. Хоть он и ясно понимал, что его брат уже не маленький мальчик, но те родительские чувства, которые заставляли его постоянно приглядывать за ним в имперские времена и при правлении Веймарского, а после нацистского правительства, никуда не исчезли. Как бы он не старался от них избавиться. — Надеюсь на благоразумность Америки. Этот мальчишка хоть и беспокойный и очень любопытный, но у него есть голова на плечах. Наверное, ты хочешь спросить у меня как я сам? — Д-да. — Тоже вполне неплохо, не жалуюсь, — стараясь звучать убедительно, соврал Гилберт. У него были жалобы к экономическому строю и лично к Ивану, но ему ясно дали понять, что его жалобам здесь никто не рад и принимать их никто не будет. — Ни с кем не подружился, но нашёл общий язык с Иваном, хоть и от него у меня воротит, как от твоего супа, который ты когда-то приготовил в обход угрозам повара. Помнишь, как от него потом меня тошнило? — Б-брат… Я думал… — Это была не болезнь. А что? Я же не мог тебе это прямо сказать. Твоя радость успешным блюдом для меня была дороже. Да и в конце концов ты же научился готовить, — тут-то оба брата засмеялись. Гилберт наконец за столько лет услышал смех брата. — К сожалению, он меня к своим сестрам не пускает и всякий раз грозиться убить. А они у него миленькие. Особенно Украина. Белоруссия больше похожа на своего брата, — хмыкнул ГДР, вспоминая сколько раз ему пришлось получать от них обеих и в качестве добавки от Ивана. Сестры случайно узнали о том, что он воскрес и сразу же побежали жаловаться об этом брату, на что его сразу повели на ковёр к нему. Недопонимание было быстро урегулировано, хотя правила нахождения на территории России Гилберту ужесточили. — Как там Япония? Я слышал, что Америка лечит его после того, как сам же бросил на него свою атомную бомбу. Мда, ужасно. Благо с нами такого не случилось. Я бы не пережил, если бы с тобой что-то случилось. Германия даже не хотел думать об этом. Сейчас он хотел лишь сидеть вот так и разговаривать с живым братом о разном. И Гилберт полностью утолял это желание. Всё оставшееся время тот делился с ним разными историями из жизни в качестве марионеточного государства с социалистическим экономическим строем. Жаловался ему на Россию. И только тогда, когда звук рёва приближающейся машины вдруг стих, приблизившись к ним настолько близко, насколько позволяло строение дороги, ГДР замолк. Германия не думал, что время разлуки настигнет их настолько быстро. Он не насытился общением с братом сполна. Слишком быстро. Слишком рано. — У меня осталось мало времени. — Постой, брат! Пожалуйста, ответь, мы сможешь ещё раз увидеться? — на той стороне он услышал горестный вздох. Нет, он не оставит его одного снова. Будь проклято всё на свете, но он не позволит ему уйти так просто. — Я не знаю. Я теперь нахожусь в составе СССР, так что я здесь не решаю. Как Иван скажет, — произнёс Гилберт. Германия был счастлив. Их не разлучат навсегда. Надо лишь подружиться с Иваном. Да, он намерен найти общий язык с ним. Раз его брат, каждой клеткой ненавидевший СССР, смог с ним ужиться, то он и подавно сможет. — Если разрешит, то я через него тебе об этом скажу. Ну, Вест, как говорят русские: «Прощай, родной. Авось увидимся когда-нибудь». — Брат! — крикнул Людвиг. Удаляющиеся звуки шагов прекратились. — Я… Я-я скучал по тебе. Очень скучал. — Я тоже, Вест. Не представляешь насколько. Положи ладонь на стену. Германия без колебаний выполнил просьбу брата. Между ними нависла пауза. ГДР на другой стороне собирался с силами и мыслями. В самый ответственный момент он не мог произнести ни единого слова, нахлынувшие чувства поглотили его разум. Сердца обоих бились в бешеном темпе, норовясь вот-вот выпрыгнут из груди и, преодолев разделявшую их стену, упасть в объятья друг друга. — Вест, слушай. Хоть мы и сейчас находимся по разные стороны, я всегда буду за тобой приглядывать и всегда буду тебя защищать. Я найду способ освободить и объединить нас. Слышишь меня, Вест? Я обязательно найду. Клянусь, — сквозь стиснутые зубы пробормотал он последние слова, чтобы никто, кроме них двоих не слышал его клятвы. Будучи ещё монахом, он считал, что клятва — это не простое обещание, а нечто большее. Откровение, которое произносят лишь в одиночестве или в присутствии самого близкого человека. Раньше он клялся только Богу, потому что у него тогда была только его вера и жажда мести. Он остался один на один с враждебным к нему миром, но выжил. И отомстил. Теперь дороже всего и всех ему был его брат и цель объединить две половинки одного целого воедино. И он достигнет этой цели во что бы то ни стало. — Но не сейчас. Наше положение весьма шаткое, и я не хочу подвергать тебя опасности. Просто жди. Дождись меня. Я обязательно приду за тобой, Вест. — Обещаешь? — Обещаю. Не скучай по мне слишком сильно, хорошо? — Гил… — Эй, босс, закончили? У вас несколько минут. Господин СССР торопит, ждёт сегодняшние отчёты по продовольствию. — Да. Сейчас подойду. До встречи, Вест. Никому не рассказывай обо мне. Эта информация должна остаться между нами. Он хотел остановить его. Хотел ещё немного поговорить. Однако здравый ум удерживал столь эгоистичное желание. Он понимал, что не сможет. Ведь он больше не вместе с ним. Гилберт на другой команде. Прямо сейчас он вынужден отпустить его, на время, не навсегда. Рано или поздно он увидится с ним. Эти мысли немного утешали Германию. Хоть он и понимал, что обманывает самого себя, но ему было куда легче, зная, что рано или поздно он снова услышит его самодовольный голос и ещё посмеётся над его историями. Людвиг даже не спросил, почему он никому не должен рассказывать о том, что бывшее Королевство Пруссия жив, но раз брату нужен статус «мертвого», а не «воскресшего», он подыграет ему, потому что доверяет. Главное, что он знает, что Гилберт жив. Всё остальное для него не важно.