Звёзды на небесах

Наруто умер. Он прекрасно это знает. И помнит волшебно, до мельчайших деталей, как перед этим его истязали, а когда он рассмеялся над их мелочностью, больным садизмом и уверенностью в себе — ему перерезали глотку. Наруто помнит, что не закрывал глаза перед тем, как провалиться в светлую, тёплую и так манящую своим спокойствием тьму, но сейчас они у него закрыты. Он, неподвижно пролежав несколько секунд, с всё-также закрытыми глазами, переваривая дошедшие до мозга краткие, но довольно информативные сводки, понял, что ощущает себя вполне даже живым. Тело не болит и не ноет; нигде ничего не кровоточит и тушка его очень даже целая. Хотя какая-то странная. Но эту мысль он отбросил на потом, обратив внимание на нечто более важное: такое, как, например, его выживание после того, после чего не выживает ни один нормальный человек. Хотя, это же Наруто, от него вполне можно ожидать нечто такое. Он же самый непредсказуемый шиноби и вообще Узумаки и джинчуурики в одном лице… Хах, весело, получается… Наруто начал смеяться от абсурдности ситуации. Сначала смех его был тихим и грудным, от которого Наруто просто сотрясался всем телом, не издавая ни звука, но смех всё набирал обороты, а потому не удивительно, что вскоре он стал очень громким и смахивал больше на истеричный, нежели радостный. Но почему же смахивал, если Узумаки взаправду накрыла истерика? Потому что радость там тоже была. Странная, непонятная, неизведанная, детская такая, радость… Но истерика закончилась намного неожиданно, чем началась, погрузив комнату в угнетающую тишину. Блондин сидел, сгорбив спину, и смотрел пустым, ничего не выражающим и ярко показывающим, что его хозяин находится далеко отсюда, взглядом в никуда. Его волосы были в полнейшем беспорядке, а весь он был помят и измят неспокойным сном на не сильно-то и удобной кровати. Он был истощён телом и душой и чувствовал себя до отвращения пустым. В голове у прожившего очень неспокойную первую жизнь, набравшегося оттуда опыта в разных ситуациях, и научившегося скрывать свои настоящие эмоции, мужчины, было очень много вопросом, но одновременно с этим в его сознание была такая же тишина, как и в комнате, в которой находится паренёк, у которого глаза стали болотного оттенка, с мелькающими крапинками вокруг радужки светло-небесного цвета. Внезапно бывший джинчуурики вздрогнул всем телом и подскочил с кровати. Он резко осознал, что не чувствует у себя чакры. Девятихвостого лиса, ставшего незаменимым собеседником и спутником в жизни, внутри тоже не наблюдалось. — Курама? — вопрос был задан мысленно, в ожидании услышать такой же мысленный ответ, но его не последовало. В подсознании была всё такая же тишина. Мёртвая и неживая, каким и должен был бы быть Наруто, не случись с ним не пойми что. Интересно, что же случилось, но это вопрос вторичный. Сейчас надо найти биджу, ставшего неотъемлемой частью его жизни. Надо найти Кураму! Наруто настолько привык, что никогда не бывает один, что тишина, которую лис, первоначально заточённый у него внутри, часто прерывал своими комментариями о глупости/тупости/трусости окружающих или язвительными колкостями, была ему до противного страшна. А Наруто Узумаки редко чего-то или кого-то боится. Наруто Узумаки известен как сверхэнергичный ребёнок с шилом в одном всем известном месте, что улыбается несмотря ни на что, который никогда не унывает и смотрит на мир с позитивного ракурса. Наруто, что не умирал до тех пор, пока сам не позволил себя убить… Этот Наруто боится тишины и одиночества. Боится быть беспомощным и слабым. Наруто вообще много чего боится, очень много чего, и лишь один Курама знает его настоящего от и до. А сейчас Курамы нет. Чакры нет. Наруто умер, но жив и находится неизвестно где, и при том — один одинёшенек в тишине полупустой комнаты непривычно больших размеров. У Наруто почти случилась ещё одна истерика, как откуда-то далеко за дверью послышался шорох и приглушённые ругательства до боли знакомого голоса. У мальчика от души отлегло. И, да, Наруто сейчас ребёнок не только телом, но и подвешенным психическим состоянием. Сам он не заметил первого и не знает второго, но это упущение будет в скором времени навёрстано. А пока, Узумаки вылетает из комнаты непозволительно медленно, как ему это кажется, несколько раз спотыкается на ровном месте или о свои ноги, материт сам себя, но, не смотря ни на что, бежит прочь от этой комнаты. За дверью никого не было, лишь маленький коридорчик, ведущий немного в левую сторону, и намного более длинный — в правую. Так как правый был тупиком, пусть и с одной дверью на противоположной от Наруто стене, он туда не побежал. Там не горел свет и выглядел он не обжито, и если ему не изменяет память, шёл он с совершенно другой стороны. Это его естественно не остановило от проверки той комнаты. Гонимый страхом того, что ему это послышалось, он бежал по коридору, заглядывая в каждую комнату и яростно высматривая рыжего лиса. Так то, лис должен быть очень большим и в доме никак не помещаться, но Наруто сейчас нестабилен, а потому выискивает вообще любого лиса. Второй этаж был обыскан, и он добрался до лестницы, по которой хотел подняться наверх, как снова услышал приглушённые чем-то проклятья, произнесённый родным и так нужным сейчас голосом. Он побежал вниз. Нужный лис был обнаружен на первом этаже в комнате, что сильно напоминала кухню, весь в муке, с запутавшимся телом в ножках стульев и с пакетом от печенья на носу. У биджу не было его огромного тела, и девяти хвостов не наблюдалось, но Наруто точно был уверен, что это его Курама. И он продолжит называть его биджу даже если размером он сейчас был с совершенно обычного лиса и имел лишь один хвост. И пусть Наруто это насторожило, он решил вновь отложить появившиеся в голове вопросы и догадки в ящик с надписью «На потом». Всё можно отложить на потом, если ты на грани срыва из-за того, что думаешь, что потерял ещё одного члена семьи, а он находится и не имеет на теле совершенно никаких ран. Второе он решит проверить, но тоже сделает это чутка позже. Сейчас ему физически нужно дотронуться до лиса, обнять его, и не отпускать от себя никуда-никуда. Да, именно это сейчас Наруто и нужно, и Курама совершенно не прочь быть сжатым почти до удушья в объятиях своего человека.