♡♡♡
Когда Джисон просыпается, он чувствует себя немного лучше – головная боль ослабевает, превращаясь в тупую пульсацию, – но сейчас темно, и он ничего не видит. Ему приходится нащупывать выключатель настольной лампы. Свет ударяет ему в глаза, когда он открывает их, быстро моргая, но когда они привыкают, он видит стакан воды на прикроватном столике, а сбоку приклеенный голубой стикер для заметок. Сони, выпей это, когда проснешься, — написано вверху. — Ты должен пить много воды, чтобы быстрее выздороветь! И в конце Прости, если я тебя расстроил написано таким мелким шрифтом, что у Джисона кое-как получается прочитать. Он не знает, хочет ли он навсегда сохранить этот листочек в своем сердце или скомкать его и выбросить прямо в окно на скорости 700 километров в час. С Минхо всегда так. Никогда не бывает одно или другое, никогда не бывает то или это. Всегда и то, и это, и ещё другое. Джисон просто хочет, чтобы он выбрал. Он опрокидывает стакан с водой. Джисон не знает, что с собой делать. Он сбрасывает одеяло, думает об удовольствии и боли и идет в неосвещенную кухню, чтобы налить себе еще воды, и только когда он оборачивается, видит крошечное тело, спящее на диване. Минхо, подложив одну руку под голову, спал как младенец. Несправедливо, на самом деле, каким ангельским он все еще выглядит в бледно-желтом свете дерьмового торшера Джисона. Должно быть, в какой-то момент он заснул. Он мог бы пойти домой после того, как Джисон ушел к себе, но он этого не сделал. Он все еще здесь, и Джисон не знает, как к этому относиться. Он счастлив, потому что Минхо остался, или зол, потому что он не ушел? Удовольствие и боль, — думает Джисон. Он не может описать это иначе. И тут его что-то поражает. В переносном смысле, а не в физическом. Джисон вспоминает книгу Чана, все цветы, которые он снова и снова воспроизводил на бумаге, размышляя над их значением. Затем Джисон вспоминает улыбку номер два, серповидные глаза и кроличьи зубы, и улыбку номер три – его наименее любимую – фальшивую и сеющую хаос везде, где дело касается его. Удовольствие и боль, — снова думает Джисон, пытаясь найти свой альбом для рисования. Какое-то время щелчки механического карандаша Джисона – украденного у Феликса – наполняют его квартиру. Он садится на диван рядом с Минхо, который за сорок минут ни разу не пошевелился. Только когда Джисон набрасывает последние штрихи на свое произведение, Ли просыпается, сонно моргая. — Сони?.. — доносится его голос. — Почему ты не в постели? Потому что я увидел тебя, — думает Джисон, — я увидел тебя и что-то почувствовал. Он на мгновение задумывается, должен ли он сказать правду или нет. Но опять же, Минхо никогда не говорит «да» или «нет»; он всегда говорит «может быть», и, возможно, Джисону тоже следует быть таким. — Хен, могу я рассказать тебе секрет? — говорит он. Минхо выглядит сонным и озадаченным, но все равно кивает. Джисон делает глубокий вдох. Честно говоря, он боится узнать, даст ли Минхо когда-нибудь ему ответы. Он боится того, как старший может посмотреть на него, если он что-то предположит, и это окажется неправильным. Итак, он тянется, выключает лампу. Минхо больше не может его видеть. — Джисон? — Ты можешь пообещать мне, что то, что я говорю в темноте, останется в темноте? — спрашивает Хан, кладя свой механический карандаш на, как он знает, кофейный столик. В любом случае, он уже закончил, и потребность поговорить переполняет его. — Что? — раздается голос Минхо. — Что все это значит? — Минхо-хен, пожалуйста, — Джисон почти умоляет. — Ты можешь пообещать? Минхо с минуту не отвечает, но Джисону кажется, что он мог кивнуть. Поэтому он продолжает. — Ты путаешь меня, хен, — говорит Хан в темноту. Он слышит, как у Минхо перехватывает дыхание. — Ты каждый день подмигиваешь мне и посылаешь воздушные поцелуи, но убегаешь, когда я делаю это с тобой. Когда я разговаривал с тобой в первый раз, ты попросил меня поцеловать тебя, а потом сказал, что это не всерьез. Ты назвал меня красивым и деткой, танцевал со мной под песню о любви, наклонился ко мне, пока наши лбы не соприкоснулись, а потом спросил меня, можем ли мы быть друзьями, — продолжает Джисон. — И честно говоря, хен, я не знаю, сможем ли мы ими быть, потому что я не могу видеть тебя другом. — Джисон, — выдыхает Минхо. — Не надо, — предупреждает младший. Ему кажется, что у него слезятся глаза. Сейчас его головная боль усилилась, но, вероятно, не из-за лихорадки. — Я никогда не знаю, чего ты хочешь от меня, и это причиняет боль. — Сони, я- — Нет, не надо, — теперь он определенно плачет. — Я даже не могу ненавидеть тебя, потому что каждый раз, когда мне больно, ты, блять, поражаешь меня улыбкой номер два, и я просто разваливаюсь на части. Наступает пауза. Тишину нарушает только всхлип Джисона и шорох рукава его пижамы, когда он вытирает слезы. —... Ты никогда не говорил мне, что означает улыбка номер два, — бормочет Минхо, и Джисон заливается смехом. Из всех вещей он спросил об этом. — У тебя много улыбок, хен, — говорит Джисон. — Номер два просто моя любимая. Хмыканье. Джисон представляет, как Минхо наклоняет голову, когда говорит это: — Могу я прикоснуться к тебе? — Хорошо, — Джисон сглатывает. — Хорошо. На этот раз барабанщика нет, чтобы начать песню, но раздается глухой стук, когда Минхо натыкается на кофейный столик. Джисон все еще не знает, чего ожидать. Руки обвиваются вокруг него, утягивая его в теплые объятия, щека Минхо прижимается к щеке Джисона. — Могу я открыть тебе секрет? — шепчет Минхо. — Обещай мне, что это тоже останется в темноте? Он пообещал Джисону оставить в темноте то, что он рассказал, поэтому тот тоже сделает это. Он кивает. — Мой приход сюда никогда не был идеей Чан-хена, — признается Минхо. — Я сам спросил, могу ли я прийти. — ...Воу. Минхо не отпускает его. — Он дал мне ключ. — Конечно, он это сделал, — слабо отвечает Джисон. Минхо сжимает его в объятиях, и младший все еще не может решить, успокаивает это или нет. — ...Я очень забочусь о тебе, — признается Минхо, прерывисто дыша. — Я хотел быть рядом с тобой. Джисон крепко зажмуривает глаза. — Я не думаю, что ты делаешь это правильно, хен. — Джисон... — голос Минхо срывается. — Мне... правда жаль. Джисон не отвечает. Ли крепко сжимает его плечи, и если Джисон сконцентрируется достаточно сильно, он может почувствовать дрожь, но он не знает, чья она. Может быть, их обоих. — Сони, ты... — Минхо делает паузу. Вдыхает. — Я тебе нравлюсь? — В каком смысле ты должен мне нравиться, хен? — спрашивает Джисон, потому что ему действительно нравится Минхо – его улыбка номер один и два, может быть, и три; нравится, когда он танцует, соприкасается своим лбом со лбом Джисона; он и все его тайны – но Хан не знает, нравится ли ему Минхо так, как должен, или стоит ли пытаться делать вид, что это не так. — Я не знаю, — в конце концов хрипит Минхо. — Мне страшно, Джисон. — Так вот почему ты тогда сбежал? Потому что ты боишься? — выпаливает Джисон. — Так вот почему ты сказал мне, что не имел этого в виду, когда просил меня поцеловать тебя? Минхо не дает ему четкого ответа, потому что он никогда не давал его и, вероятно, никогда не даст. — ...Я имел в виду это, — говорит он вместо этого, и это похоже на конец войны. Не потому, что одна сторона побеждает, а потому, что обе стороны сдались. Джисон, сдаваясь, медленно обвивает руками Минхо. Тот обнимает его крепче. Ни один из них не нарушает последовавшего за этим молчания. Так они и засыпают, Джисон зарывается в бок Минхо, их дыхание смешивается до утра, а руки отказываются отпускать друг друга. Но когда ночь исчезает, темнота уносит с собой их секреты, и Джисон просыпается от тепла одеяла, а не объятий. На кофейном столике лежит голубой стикер для заметок. Сони, я ушел на работу, — говорится в нем, и Джисону хочется плакать. Когда он разжимает руки, он вспоминает о своем альбоме для рисования и видит цветы, которые он нарисовал прошлой ночью на тыльной стороне век. Розы собачьи, — шепчет разум Джисона. Удовольствие и боль. Сегодня понедельник, гласит календарь. У Минхо по понедельникам выходной.♡♡♡
Хенджин выглядит взволнованным, когда час спустя видит, как Джисон входит в тату-салон. Он, вероятно, пронюхал, что Минхо остался у него, через Чана или Ханыля, потому что все они такие коварные маленькие змеи. Но потом он видит глаза Джисона, красные и опухшие, и улыбка тут же сползает с его лица. — Черт, — тихо ругается Хенджин. — Сони, мне так жаль. Нехарактерная мелодичность его голоса заставляет Чана и Феликса поднять глаза, и внезапно три пары рук обхватывают Джисона в сокрушительном объятии. Любовь и привязанность здесь не помогают, потому что это похоже на хватку Минхо в полночь, и это только заставляет парня плакать еще сильнее. — Какого хрена, ребята, я опухший из-за лихорадки, — пытается сказать Джисон, но его слова едва слышны сквозь слезы, которые начинают течь по его щекам. Ясно, что никто из них ему не верит, потому что температура Джисона уже спала, когда он проснулся, и он красный по совершенно другой причине. — Сони, кто тебя обидел? — хрипит Феликс, тоже плача. — Это был Минхо-щи? Должен ли я надрать ему задницу? — Хватит надирать всем задницу, из-за тебя у меня поднялась температура, — ворчит в ответ Джисон. Он делает вид, что его губы не дрожат. — Это из-за дождя, — бормочет Хенджин. Феликс, по лицу которого текут слезы, сжимает кулак. — Я буду бороться с дождем. — Никто не собирается бороться с дождем, — Чан бросает взгляд на Феликса. — Джисони, ты не хочешь рассказать нам, что не так? — Все в порядке, — откровенно лжет Хан. — Ты не обманешь нас, сучонок, — хмуро парирует Хенджин, получая от Феликс удар. — Хенджин! — восклицает шокированный Чан. — Джисони, нам так жаль. — Все в порядке, — Джисон шмыгает носом, потому что, по крайней мере, слова Хенджина заставляют его чувствовать себя немного более реальным. — Можно мне немного личного пространства? Они отрываются от него в мгновение ока, и Джисон наполняет легкие воздухом облегчения. — Вы двое, — обращается Чан к Феликсу и Хенджину. — Открывайте салон. Поразительно, — думает Джисон, потому что на этот раз ни один из них не жалуется. — А ты... — Чан кивает на него. — Проходи, садись. Джисон не протестует, когда Чан ведет его к дивану. Он справляется с последним всхлипом, прежде чем слабо спросить: — Он вернул тебе ключ? — Я сказал ему, чтобы он потом отдал его Ханылю. Я не должен был позволять ему? Шмыганье носом. Джисон очень старается снова не заплакать. Он скорее расстроен, чем опечален, и это чувство туго натянуто в его груди, как резиновая лента, готовая порваться. — Ты не хочешь рассказать мне, что произошло? — добавляет Чан, когда Джисон не отвечает. Младший выдавливает утвердительный ответ. Чан понимающе кивает ему там, где считает нужным, втирая круги в спину Джисона, пока тот рассказывает ему о прошлой ночи. — Это странно, — бормочет Бан, когда Хан заканчивает. — Я отправил ему сообщение сегодня утром, чтобы спросить, придёте ли вы двое в салон- — Почему ты спросил об этом? —...и он сказал, что все равно придет на сеанс, — заканчивает Чан, ничего не объясняя. — Зачем ему оставлять мне записку, в которой говорится, что он собирается на работу? — Джисон массирует виски. — Он что, просто запаниковал? О боже мой. — Может быть, он все еще хочет поговорить, — предполагает Чан. — Но тебе и не нужно этого делать, если он просто продолжает причинять тебе боль. — Он мне... правда нравится, — признается Джисон. — Он просто... гребаный идиот. — ...Должен ли я отменить ваш сеанс? — спрашивает Чан, почесывая затылок. — Мне очень жаль. Я сделал все еще хуже? — Нет, нет, ты ничего не сделал, — Джисон вздыхает. — Но не отменяй сеанс. — Ты уверен, что хочешь его видеть? Я не хочу снова видеть, как ты плачешь, — Чан кладет руку на плечо младшего. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. — Я поговорю с ним еще раз. В последний раз. Если он все еще будет вести себя непонятно и глупо, я... остановлюсь. — Джисон, — говорит Чан предупреждающим тоном. — Еще один раз, Чани-хен, я клянусь, — вздыхает Джисон. — Мне нужны ответы, но он, вероятно, не даст мне их, пока я не прижму его своими иглами. Чан, как и всегда, в конце концов сдается. Джисон видит, как решимость рушится на его лице еще до того, как он говорит: — Хорошо, хорошо. Он все равно нам заплатит. — Спасибо, хен, — говорит Джисон, уже выглядя лучше. Однако его глаза все еще опухшие и красные. Он надеется, что к тому времени, как Минхо придет сюда, опухоль спадет, и он будет выглядеть презентабельно. Спойлер: не будет. Потому что Чан сказал Минхо приходить сразу после открытия. Джисон сегодня особенно вялый и опухший, потому что он плакал прошлой ночью, а также после того, как пришел сюда, и теперь он выглядит как какой-то гремлин, который полуживой выполз из канавы. Джисон заключает, что Чан принимает плохие решения, когда он взволнован, потому что он сделал то же самое с собой и Ханылем, и теперь Джисону тоже приходится страдать от этого. Минхо, однако, выглядит неземным. Как обычно, блять. Все взгляды устремляются на него, когда он входит, но все смотрят на него по разным причинам. Хенджин, потому что он хочет знать, у кого из них хватит смелости сделать первый шаг; Феликс, потому что он, блять, хочет с кем-то подраться; Чан, потому что он обеспокоен эмоциональным состоянием Джисона; и Джисон, потому что... Что ж, на то есть несколько причин. Первая причина в том, что Минхо выглядит как принц в своей нежно-голубой рубашке в тонкую полоску, с пышными рукавами, растрепанными волосами и белыми джинсами. Он выглядит чистым, а не греховным. Как будто он слишком невинен, чтобы все это время убегать от своих чувств. Вторая причина заключается в том, что Джисон собирается воткнуть свои иглы в кожу Минхо на несколько часов, и это означает, что ни один из них не может убежать сейчас. От их чувств или от чего-то другого. (Потому что Джисон не дурак. В этом нет никаких сомнений, особенно после вчерашнего вечера. Чувства определенно есть.) — Привет, — Джисон машет рукой. — Привет, — выдыхает Минхо. (Он слышит, как Феликс на заднем плане хихикает «О, как все изменилось», но на этот раз Чан не зажимает его рот рукой.) Минхо подходит к Джисону почти нерешительно. Он прикусывает губу, и его глаза блестят не так, как Хан привык – это похоже на нервный блеск, которого он никогда раньше не видел. Он вспоминает прошлую ночь. Конечно, он вспомнит. Ни один из них не мог забыть этого, даже несмотря на то, что тьма хранит их секреты. Джисон точно улавливает момент, когда Минхо замечает его опухшие глаза, потому что его губы раздвигаются, брови хмурятся, а щеки краснеют, когда он отводит взгляд. Однако Джисон должен похвалить его за то, что у него хватило смелости вернуться сюда, на территорию Хана, после того, как он сбежал от него утром. — Пойдем со мной, хен, — справляется Джисон, разворачиваясь и направляясь в заднюю комнату. — Закрой за собой дверь. Тишина окутывает их, когда они остаются одни. Минхо стоит в дверях и поигрывает большими пальцами рук, пока Джисон все готовит. — Ты можешь... ты можешь сесть, хен. Я буду готов через минуту. Минхо послушно опускается на стул. Его (красивые, розовые) губы покраснели от покусывания, и, кажется, он не может смотреть Джисону в глаза. Он выглядит так, словно хочет что-то сказать. — У меня такое чувство, что ты все еще не знаешь, что хочешь, — тихо говорит Джисон, потому что, хотя Минхо может нервничать совсем по другой причине (например, предыдущая ночь), выражение его глаз – это то, с чем Хан знаком. Многие новички приходят сюда по прихоти и в последнюю минуту отказываются, потому что не могут на что-то решиться. Минхо поднимает взгляд, все еще прикусывая губу. — Ты рассердишься, если я скажу, что ты прав? — Нет. Я... привык к этому. — Мне очень жаль, — все равно говорит Минхо, складывая руки вместе. — Я знаю, где хочу татуировку, но... не знаю, какую именно. — Ты все еще хочешь ее сделать? — спрашивает Джисон. Минхо моргает. — Ну, да, но... — Я... Вчера я сделал дизайн, — альбом для рисования тяжело лежит на дне сумки Джисона, где-то рядом с оборудованием для татуировки. Он взял себя в руки. — Я попытался сделать его, гм, замысловатым и красивым. Минхо поджимает губы. Он выглядит полным надежды. — Зачем? — Это то, что ты сказал, что хотел, когда впервые пришел сюда, — Джисон отводит глаза. — Что-нибудь замысловатое и красивое. Так что я... кое-что приготовил. Бледные пальцы прижимаются к розовым губам, и глаза Минхо сияют. — Могу я посмотреть на это? Не говоря ни слова, Джисон наклоняется и достает альбом из своей сумки, листая страницы, пока не доходит до рисунка, всего в тонких штрихах и изящных линиях. Это простая вещь, если не приглядываться достаточно внимательно – всего лишь странная гроздь цветов. Он передает его Минхо. Розы собачьи, — вспоминает Джисон. Полукрона из шиповника и листьев, собранных в форме полумесяца, напоминающего форму глаз Минхо, когда он улыбается, закрывая свою улыбку свитерной «лапой». — Джисон, это прекрасно, — бормочет Минхо, скользя пальцами по краю страницы. — Ты действительно сделал это для меня? — Для кого еще я мог бы это сделать? — возражает Джисон, что глупо, потому что он все время разрабатывает дизайн для клиентов. Но опять же, он никогда не делает это без подсказки. Минхо наклоняет голову, смотря на Джисона. — Что это значит? Удовольствие и боль, — хочет сказать Джисон. Он хочет сказать, что глаза Минхо принимают форму полумесяца, когда он улыбается. Хочет сказать, что это то, что он чувствует, когда Минхо обнимает его и исполняет польку; то, что он чувствует, когда он наклоняется ближе и отстраняется так быстро, что Джисону хочется снова притянуть его. Маленькая часть его хочет рассказать это Минхо в темноте. Большая часть говорит ему перестать убегать, и он хочет, но не может. Он не может сказать ничего из этого без иголок в коже Минхо, иначе тот может снова сбежать. — Эм, удовольствие и боль, — вместо этого бормочет Джисон. — На языке цветов. — Боль, — тихо повторяет Минхо. Джисон делает глубокий вдох. — Ты все еще хочешь этого, хен? — Я бы взял все, что ты мне дашь, — отвечает Минхо в мгновение ока. — Я имею в виду, да. Я хочу этого. Джисон с облегчением выдыхает. — Где ты хочешь ее сделать? — спрашивает он, беря пару черных нитриловых перчаток из одного из контейнеров, которые Чан держит в комнате. (Ради них обоих он притворяется, что не видит, как взгляд Минхо скользит по его пальцам, когда он натягивает перчатки.) — На затылке, — говорит Минхо, постукивая по бугорку у основания шеи. Джисон некоторое время молчит. — Затылок, — наконец вторит он. — Твоя первая татуировка, и ты хочешь сделать ее на затылке? — Да? — Минхо наклоняет голову. — А что? — Хен, это будет чертовски больно. Тем более, что ты еще не привык к татуировкам. — Я думаю, что смогу это вынести. Если Минхо пожалеет о чем-нибудь из этого, Джисон скажет, что предупреждал его. Он жестом предлагает ему сесть на стул для татуировок, и во второй раз за последние двадцать секунд Джисон медлит. Крошечный вздох вырывается из его рта. Если он повернет голову в нужное положение, то увидит кошачью улыбку Минхо, что даёт понять, что он услышал этот вздох. Джисону приходит в голову, что Ли до сих пор не поворачивался к нему спиной. Я знаю, где я хочу татуировку, — вспоминает он. Тогда ему также приходит в голову, что старший, вероятно, ждал именно этого момента, потому что Джисон так близок к короткому замыканию при виде него, и Минхо, маленькой змейке, это нравится. Спереди вырез его рубашки выглядел достаточно просто, прямой линией тянулся от одного плеча к другому. Но сзади он переходит в низкую v-образную форму – низкую, но достаточно высокую, чтобы мешать, когда Джисон будет делать татуировку. Вырез скреплен только толстой шелковой лентой, голубой, как небо и море по утрам. Она туго натягивает рубашку Минхо. Джисону придется ослабить ее. — Ты можешь развязать ленту, Сони, — дразнит Минхо, сверкая знакомой кошачьей улыбкой. — Немного расстегни мою рубашку. Будет очень жаль, если все будет испорчено. Так и было бы. Это было бы позором. Джисон полагает, что у него нет выбора. Если его пальцы дрожат, когда он развязывает ленту, это не дело Минхо. Если его лицо и уши краснеют, когда он видит бледный затылок старшего, это тоже не его дело. Это только его дело, если Джисон слишком сильно развязывает ленту, и рубашка распахивается на его лопатках. Но даже тогда это не проблема, потому что Минхо только хихикает над ним, поворачивая голову. — Просто подожди, пока мои иглы не войдут в тебя, хен, — бормочет Джисон. — Тогда посмотрим, кто будет смеяться. — О? — Минхо оглядывается, сверкая глазами. — Я с нетерпением жду этого. Джисон не отвечает, каким бы красным он ни был. Он позволит говорить тату-машинке. Они молчат, пока Джисон готовится, какое-то напряжение наполняет воздух, как плотина, готовая прорваться. Не издается ни единого звука, пока трафарет не снимается с затылка Минхо и игла не пробивает кожу. — О, черт, — мягко выдыхает Минхо. Джисон не может видеть его лица с того места, где он сидит, но он наполовину уверен, что он преувеличивает. — Ты в порядке, хен? — спрашивает он, не останавливаясь. — Ты сможешь это вытерпеть? — М-м-м, — хмыкает Минхо. — Смогу. Джисон не отвечает, вместо этого пытаясь сосредоточиться на том, чтобы не облажаться. Время от времени Минхо издавал тихие стоны, которые Джисон пытался игнорировать, потому что они не были похожи на звуки боли. Джисон придерживает эту мысль и говорит себе, что, возможно, это его проекция, но затем игла проходит по самой костлявой части затылка Минхо, и внезапно Хан больше не может игнорировать это. Минхо издает долгий, протяжный стон из глубины своего горла, его бледная шея выгибается дугой, а костяшки пальцев белеют от того, что он сильно сжимает стул. Руки Джисона инстинктивно убираются от Минхо – слава богу, иначе татуировка была бы испорчена – и какое-то время никто из них ничего не говорит. Оба краснеют до самой шеи. — Хен? — говорит Джисон, прерывисто дыша. — О боже, — пищит Минхо. — Мы можем притвориться, что ты никогда этого не слышал? И Джисон хотел бы, но это нелегко забыть, особенно когда Минхо продолжает это делать. Джисон слышит, как он пытается заглушить свои стоны, но это не работает. Доходит до того, что Хан постоянно тупо отвлекается, из-за чего делать татуировку просто невозможно. — Минхо-хен, — наконец зовет он. — Что... происходит? — Это... это не твое дело, — огрызается Минхо, бросая быстрый взгляд на Джисона. Его лицо красное. — Почему нет? — выпаливает Джисон. — Это отвлекает. Я буду вечно работать над этой татуировкой, если ты не успокоишься. Минхо глубоко вздыхает. Проходит минута, прежде чем он говорит: — Ты не хочешь знать, ладно? — Но я хочу, — настаивает Джисон. — Я хочу знать. — Ты... — Минхо делает паузу. Дышит. — Нет, хорошо? Ты не... ты не можешь хотеть меня. Эти слова ударили Джисона. Ты не можешь хотеть меня. Звучит так, будто они больше не говорят о стонах, а о чем-то другом. В его слова входят остатки объятий прошлой ночи. Боль скручивается в груди Джисона. — Я не могу... — он задыхается. — Я не могу хотеть тебя? — ... Нет, не можешь, — говорит Минхо, отказываясь повернуться лицом к Джисону. — Так что не спрашивай о- — Нет, хен, — огрызается Джисон, откладывая свою тату-машинку. — Это даже не то, о чем мы сейчас говорим, не так ли? Минхо не отвечает. — Почему я не могу хотеть тебя? — голос Джисона срывается. — Как ты вообще можешь такое говорить? После... после всего? Никакого ответа. — Минхо-хен, пожалуйста, — умоляет Джисон. — Скажи что-нибудь. Как я могу не хотеть тебя после того, как ты так много сделал? — Джисон, я... — Минхо вздыхает. — Мне очень жаль. — Почему? — плечи Джисона кажутся тяжелыми. — Почему ты извиняешься? — Потому что я никогда не должен был делать ничего из этого с тобой, — слабо отвечает Минхо. — Можем ли мы... можем ли мы, пожалуйста, вернуться к татуировке? На этот раз я буду вести себя тихо. — О, — хрипит Джисон. — Тогда ты правда ничего такого не имел в виду. Минхо зажимает рот рукой. Тишина. — Вау, хорошо, — бормочет Хан, а затем берет в руки тату-машинку. — Хорошо, хорошо. Если пальцы Джисона обманчиво устойчивы, когда они скользят иглой по бледному затылку Минхо, это не его дело. Если лицо Джисона мокрое от слез, когда Минхо закрывает лицо руками, это тоже не его дело. Это только его дело, если он тоже плачет, но даже тогда это не проблема, потому что Минхо не упоминает о своих слезах, как и Джисон. Джисон подумал, что если бы он вонзил свои иглы в кожу Минхо, тот бы больше не убегал. Но старший не останавливается, и они бегают друг за другом так долго, что Джисон устал. Он просто хочет дышать. Может быть, в конце концов, пришло время сдаться.♡♡♡
Татуировка, конечно, великолепна, и как только она сделана, Минхо благодарит Джисона с красными глазами, следами слез и улыбкой номер три. Тот натянуто кивает и направляет его к Чану за оплатой. Минхо грустит. Джисон знает это. Но он также знает, что это не его вина. Он подавал ему так много противоречивых сигналов, и Джисон возлагал на него такие большие надежды, что было гораздо больнее, когда Минхо раз за разом разрушал их. Это слишком много. Джисон больше не может этого выносить. Он будет двигаться дальше. Все в порядке. Конечно, прямо сейчас он плачет, уткнувшись в свои руки. Конечно, у него есть чувство, что он больше никогда не будет нужен. Как будто его недостаточно. Но это закончится. Как и все остальное. Он просто хочет немного побыть один, и как только его коллеги увидят заплаканные глаза Минхо, они поймут, что произошло, и оставят Джисона рыдать столько, сколько ему нужно. Или нет. — О, черт возьми, нет, — визжит чей-то голос. — Этого, блять, не может быть! Раздается хлопанье двери, а затем крики Чана и всех остальных. Джисон вздрагивает, а затем наступает тишина. — Джисони, — зовет Феликс, заглядывая в комнату. Он выглядит так, будто на взводе. — Ты можешь выйти? Ты нужен нам для... утиных штучек. — Утиных штучек? — эхом отзывается Джисон. — Что? — Просто выйди на улицу, Сони, это важно! — кричит Феликс, подзывая Джисона своей детской ручкой. Это не очень вежливо. Джисон явно занят. Однако Феликс не прекращает махать руками. Это смутно смахивает на угрозу. Итак, Джисон с большим сожалением встает и вытирает слезы со своего лица. Он не хочет снова расстраивать своих коллег, особенно Чана. Но когда он выходит, Феликс хватает его за запястья и одним быстрым движением прижимает к двери. Краем глаза Джисон видит Чана, сидящего на диване, закрывшего лицо руками, и Хенджина, скрестившего руки на груди, и внезапно Джисон думает: К черту этих парней. — Что за чертовщина здесь происходит? — выплевывает он. — Джисон, — раздается суровый голос Хенджина. — Я нисколько не сожалею. Они запихивают его в кладовку. — Какого хрена! — орет Джисон, колотя кулаками по двери, когда ручка отказывается поддаваться. — Выпустите меня! — Нет! — кричит в ответ Хенджин. — Я оплатил твой билет на концерт Day6, бросил тебя под дождь и заботился о сопливой заднице Феликса только для того, чтобы вы двое струсили и не признались друг другу? Три раза! — Ты нарочно сделал так, чтобы я заболел?! — у Джисона отвисает челюсть. — Ты больной ублюдок! — Бла-бла-бла, — Хану не нужно видеть его, чтобы знать, что он упрямо затыкает уши. — Собери свое дерьмо в кучу! Или ты не сможешь выйти! Джисон слышит удаляющиеся шаги, и он не сомневается, что Хенджин каким-то образом заставил их всех уйти. Только тогда он замечает, что Минхо тоже в кладовке, сидит на подушке, которую он, Джисон уверен, взял с дивана. Справа от него одеяло и еще одна подушка. Одеяло помечено в углу фломастером. «План Б», — гласит надпись. Но Джисон не обращает на это особого внимания, потому что тут Минхо, взгляд которого устремлен в пол. — Привет, — слабо здоровается Джисон. — Привет, — отвечает Минхо. Звучит так же пусто, как и в груди Джисона. Неловкое молчание повисает в воздухе на несколько минут, пока у Хана не устают ноги. Он вздыхает. — Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? — Джисон спрашивает только потому, что лицо Минхо выглядит совершенно пустым, и хотя он видел много выражений старшего, он никогда не видел этого, и ему это не нравится. Он не может просто... оставить Минхо в таком состоянии. Джисон устал. От погони, от слез и от татуировки на затылке Минхо. Но он должен убрать это выражение с лица старшего. Он ничего не может с собой поделать. Он терпеть не может, когда люди расстраиваются. Не имеет значения, кто именно. Минхо моргает, глядя на него все еще остекленевшими глазами. — Нет, все... все в порядке. — Я... извиняюсь, если, — заикается Джисон, когда садится, — если они запихнули тебя сюда без твоего согласия. — Я... все... все в порядке, — у Минхо перехватывает дыхание. — Я просто... устал. — Устал? — Джисон кусает губы. — Что значит «устал»? — Устал, — повторяет Минхо. — Я так... устал от собственного дерьма. Минхо не стал ничего объяснять. Его ресницы опускаются на щеки, и у младшего возникает ощущение, что его там больше нет. Так что Джисон не отвечает, только смотрит на неисправную лампочку, пытаясь смахнуть слезы со своего лица. — Мне очень жаль, — говорит Минхо через некоторое время срывающимся голосом. — Я снова причинил тебе боль, Джисони. Джисон не отвечает, потому что уверен, что все равно не смог бы связно говорить. Вместо этого он прячет лицо в коленях, и Минхо больше ничего не говорит. Кажется, проходит целый час, прежде чем они слышат какой-либо другой звук. Слышна приглушенная болтовня снаружи, и Джисона переполняет разочарование. — Что случилось, хен? — Я гребаный идиот, вот что случилось, — бормочет Минхо. — Все, что я сделал с тобой, было ошибкой. — Почему? Почему ты продолжаешь это повторять? — спрашивает Джисон, запуская руки в волосы. — Был ли танец со мной ошибкой? Суп? Объятия? Это все было ошибкой? — Я не должен был делать ничего из этого, — говорит Минхо. Его голова наклоняется вверх – он сморгивает слезы? — Мне... Мне очень жаль. Прости, я глупый, я тебя не заслуживаю. — Это не ответ на мой вопрос, — тихо отвечает Джисон. — Пожалуйста, хен... Ты можешь хоть раз дать мне прямой ответ? — Я не натурал, — говорит Минхо. Это дерьмовая попытка перевести разговор в другое русло, поэтому Джисон решает проигнорировать ее. В основном. — Я тоже, и именно поэтому у нас есть эта проблема, — с горечью говорит он. — Что это вообще такое? Минхо качает головой. — Почему ты говоришь, что не заслуживаешь меня? Разве это имеет значение? — Джисон задыхается. — Я... я хочу тебя, хен. — Ты не должен, — отвечает Минхо, и Джисон перестает пытаться сдержать слезы. Его зрение затуманивается до такой степени, что он даже больше не видит старшего. Какое-то время он рыдает, уткнувшись в свои колени, и не останавливается, пока не чувствует, как чья-то ладонь осторожно опускается ему на плечо. Джисон поднимает голову. Минхо, теперь сидящий ближе, нахмурил брови и прикусил свои красивые розовые губы до красноты. Он чувствует вину. Джисон не знает, что ему делать. Но что он хочет сделать, так это схватить Минхо и крепко обнять его, чтобы он больше не мог убежать, что он и делает, рыдая еще громче. — Почему... почему ты такой, хен? — Джисон прячет лицо в груди Минхо. — Ты ненавидишь меня? Чужая рука ложится на затылок Джисона. — Сони, нет, — хрипит Минхо. — Я никогда не смог бы ненавидеть тебя. — Тогда почему? — Хан смотрит на него, в его освещенные звездами глаза. — Почему, хен? Я... я в таком замешательстве! — Я в полном беспорядке, Сони, — смеется Минхо. — Я не могу... я не могу заставить тебя пройти через это. — Что ты имеешь в виду? — Джисон крепче обнимает Минхо, как будто тот исчезнет, если он этого не сделает. — Минхо-хен, я не могу... Я не хочу отпускать тебя. — Джисон, — Минхо крепко зажмуривает глаза. — Разве ты... разве ты не видишь? Я уже причинил тебе столько боли, и будет только хуже, если мы будем вместе. — Откуда ты это знаешь? Откуда тебе знать, если мы даже не пытались? Минхо утыкается лицом в плечо Джисона. Если кто-то из них действительно намерен избегать друг друга после этого, легче от этого не станет, потому что их тела подходят друг другу, как кусочки головоломки, и Джисон не единственный, кто это чувствует. — Я боюсь, — шепчет Минхо, как секрет. — Ты можешь выключить свет? Джисон бросается к выключателю так быстро, что его чуть не ударяет хлыстом, и он знает – почти инстинктивно – где именно находится тело Минхо и как он должен расположиться, чтобы соответствовать ему. — Я открою тебе секрет, — говорит Ли, наклоняясь к изгибу шеи Джисона. — Ты мне... нравишься. Что-то в Джисоне ломается, и внезапно его захлестывает волна облегчения. Это ошеломляет. — Наконец-то, — хрипит он. — Наконец-то. Потому что он уже знает это. Потому что они оба это знают. Но Минхо никогда не говорил этого вслух, и знать, что небо на закате окрашивается в красный и золотой цвета, совсем не то, что видеть это в первый раз. Теперь Джисон и видит, и знает. — Ты мне так нравишься, Джисони, — продолжает Минхо. — Ты мне так нравишься, что мне становится страшно, и я продолжаю убегать и убегать, потому что как я мог когда-либо заслужить кого-то такого хорошего, как ты? — Хен, — говорит Джисон, потому что не может сказать ничего другого. — Хен... — Сони, ты самый милый, прекрасный, чистый человек, которого я когда-либо встречал, — добавляет Минхо. — Я... просто какая-то шлюха, и я... не заслуживаю тебя. Я не хочу причинять тебе боль и терять тебя – ты этого не заслуживаешь. — ...Ты уже причинил мне боль. Но я все еще здесь, хен. Он все еще здесь, в объятиях Минхо. Не потому, что Минхо этого заслуживает, ведь он не заслуживает. Джисон здесь, потому что хочет этого, потому что не хочет уходить. — Я не заслуживаю тебя, — повторяет Минхо срывающимся голосом. — Не заслуживаю. — Минхо-хен, пожалуйста, — умоляет Джисон, не зная, о чем именно умоляет. Он обхватывает лицо Минхо дрожащими руками. — Ты... ты хочешь быть со мной? Красивые, розовые губы приоткрываются и смыкаются, пытаясь заговорить, а серповидные глаза моргают при виде Джисона, полного надежды, отчаяния и желания. Они оба чего-то хотят, и Джисон уверен, что им обоим больно скрывать это. — Я хочу быть твоим, — признается Минхо. Слезы катятся по ладоням Джисона. — Я так сильно хочу- — Тогда будь моим, Минхо-хен, — перебивает Джисон, его глаза сияют надеждой. — Будь моим, и мы пройдем через это вместе. — Но что, если я сделаю тебе больно? — всхлипывает Минхо. Слезы. Так много слез. — Что, если... что, если я снова сделаю какую-нибудь глупость? — Мы будем расти вместе. Мы пройдем через это, Минхо-хен, я обещаю. — Я боюсь, — снова говорит Минхо. Мягкие ладони прижимаются к тыльной стороне ладоней Джисона. — Мне так страшно, я- — Все хорошо, — мягко произносит Джисон. Сейчас он тоже плачет, но почему-то ему легче. — Все будет хорошо. — Мне так жаль, — Минхо рыдает громче. — Мне так жаль, что я причинил тебе боль, жаль, что убегал так много раз, жаль, что струсил от признания, прежде чем ты сделал мне татуировку, жаль, что я пытался притвориться, что не хочу тебя, жаль, что я лгал и- Джисон прижимает большой палец к его губам. — Ш-ш-ш, Минхо-хен, — он смеется, мягко, с облегчением. — Я прощаю тебя. — Правда? — хрипит Минхо, и в этот момент он выглядит таким маленьким и таким милым. — Ты правда прощаешь меня? Джисон наклоняется, смахивает поцелуями слезы с его лица. — Я прощаю тебя, Минхо-хен, — снова говорит он. — Пожалуйста. Я хочу тебя, а ты хочешь меня, так разве мы не можем уже просто быть вместе? — Ты уверен? — шепчет Минхо. — Ты уверен, что хочешь меня? — Уверен, — отвечает Джисон, и внезапно это снова кажется концом войны. Уставший Минхо прижимается лбом ко лбу младшего. — ...Хорошо, я... — выдыхает Минхо, закрывая глаза. — Я твой, Джисон. Весь твой. — Тогда я тоже твой, — произносит Джисон, и это кажется историческим. Конец войны. Они обессиленно падают друг на друга и засыпают с уверенностью, что, когда проснутся, будут в объятиях друг друга. Им нужно время, чтобы их раны зажили. Им было так больно – особенно порознь. Но сейчас они здесь. Вместе. В тепле.♡♡♡
— Что я тебе говорил, Ликс? — Хенджин одаривает Феликса хитрой ухмылкой. — Я же говорил тебе, что нам придется запереть их в кладовке. Джисон впивается острым взглядом в голову Хенджина. Коварная маленькая змея. Солнце уже село над маленьким торговым районом, отмечая время закрытия тату-салона. Оказывается, Джисон и Минхо, измученные плачем, проспали большую часть дня в пыльной кладовке. Чану даже пришлось отменить все сеансы Хана. Минхо повезло, потому что сегодня у него нет работы. Джисон смотрит вниз. Минхо. Он положил голову на грудь Джисона, на его лице легкая улыбка – новая, номер четыре? – и его пальцы рассеянно играют с подолом рубашки младшего. Его волосы растрепаны и покрыты пылью, а голубая рубашка в паутине, но он все еще выглядит так же красиво, как в тот день, когда Джисон впервые увидел его. Даже лучше – он выглядит счастливее. — Сони, — шепчет Минхо, глядя вверх своими блестящими глазами. Джисон моргает. — Да? — Ты мне нравишься, — признается Минхо, морщинки вокруг глаз превращаются в полумесяцы, щеки краснеют, а красивые розовые губы растягиваются в улыбку номер два. Он хихикает, и у Джисона болит сердце. Он закрывает лицо рукой. Прохладные пальцы убирают ее, и Минхо дуется на него. — Я думал, я тебе нравлюсь, Джисони. — Н-нравишься! — заикается Джисон, краснея. — Ты мне нравишься. — Хорошо, — невинно говорит Минхо. А потом он снова кладет голову на торс Джисона, и тот чувствует тепло, когда руки Минхо обвиваются вокруг него. — Фу-у-у, — передразнивает Феликс. — Что мы чувствуем по этому поводу, Хенджинни? — Я разочарован, но не удивлен, — невозмутимо говорит Хенджин. — Ты сомневался во мне, Джисон. Но я справился. — Заткнись, — огрызается Хан с испепеляющим взглядом. — Ты бросил меня под дождь. — И что? Феликс тоже, — парирует Хван. — Я лучшая сваха, признай это. — Все говорят спасибо, сваха Джинни, — говорит Феликс. — Спасибо, сваха Джинни, — бормочет Минхо приглушённым голосом из-за того, что утыкается в грудь Джисона. У Хана смешанные чувства по этому поводу. Хенджин ухмыляется. — Всегда пожалуйста. — Неужели я вырастил лжеца? — ругается Чан. — Ты не самая лучшая сваха – Ханыль придумал большую часть этого. — Только первые... э-э... два плана, — защищается Хенджин. — Идея с кладовкой была моей. Сработали ли планы Ханыль-хена? Теперь, когда Джисон думает об этом, он понимает, что они технически не сработали. Но они определенно помогли. — Так я и думал, — самодовольно говорит Хенджин. — Но, Джинни, — зовет Феликс. На его лице тошнотворно сладкая улыбка. — Это значит, что ты теперь единственный, у кого нет парня. Хенджин бросает на него уничтожающий взгляд. Это его единственное предупреждение, прежде чем он набрасывается на него. Джисон наблюдает за последующим хаосом – Хенджин пытается побить Феликса, имеющего черный пояс, а Чан пытается заставить их остановиться – с беззаботной улыбкой на лице. Когда он опускает взгляд, он видит, что Минхо тоже улыбается. Улыбкой номер четыре. Джисону она нравится. Однако дело не в хаосе, за которым наблюдает Минхо. Они встречаются взглядами, и Джисон чувствует, как его сердце переполняется теплом. — Минхо-хен, мы сделали это, — шепчет он, улыбаясь шире. — Мы сделали это, — вторит Минхо, переплетая их пальцы вместе. — Я был так уверен, что должен отпустить тебя. — Ну, ты был неправ. Теперь ты застрял со мной. — В каком хорошем положении застрял, — хихикает Минхо. Джисон не знает, что это должно быть – намек, шутка? Ему все равно. Он знает только, что у него сильное желание поцеловать Минхо. И так он и делает. Он обхватывает своими длинными пальцами лицо Минхо, приближая его к своему. Их лбы соприкасаются, и темные ресницы Минхо опускаются, когда он закрывает глаза. Красиво. Губы Джисона касаются кожи Минхо. Прямо на кончике его носа. Глаза Минхо в шоке распахиваются, и он таращится на Джисона, как рыба, вытащенная из воды. Хор стонов отвращения вырывается у коллег Хана, но он видит не их притворную усмешку или нахмуренные брови. Вместо этого Джисон видит темные глаза. Он видит темные глаза, темные волосы, красивые розовые губы и улыбку, хранящую секрет. Впервые с тех пор, как Джисон встретил Минхо, он чувствует, что знает этот секрет. Когда Минхо наклоняется, чтобы поцеловать, Джисон не останавливает его. Его губы такие мягкие. Это похоже на победу, на награду, как будто бегать и бегать за Минхо все это время стоило того, потому что теперь губы старшего на его собственных, они мягкие и теплые, и Джисон чувствует воздух, поступающий в легкие. Их лбы все еще упираются друг в друга, когда они отстраняются, и Джисон чувствует себя слабым. Глаза Минхо – это единственное, что он может видеть. Есть что-то, что заставляет его чувствовать себя по-другому. Легче, как будто только что возникло какое-то изменение. Затем он хмыкает. В этом нет никаких сомнений. — Привет, — говорит Минхо, растягивая губы в слащавой улыбке. О, — думает Джисон. Снова это прекрасное слово.