Сказки могильного камня

Мария Антуанетта отдала служанке самое дорогое своё украшение. Оправленное в золотые завитки, с жемчужиной в форме слёзы внизу, на тонкой цепочке. Это была старая горошина. Девушка сначала даже не поверила своим ушам, но приглядевшись, убедилась, что королева над ней не смеётся. Да и до смеха ли было. Те из слуг, кто был умнее, уже давно смекнули, что жизнь меняется стремительно и бесповоротно. Бедной Жули потребовалось пережить взятие Бастилии, чтобы наконец увидеть, в какую бездну её затягивает любовь к королеве. Весь двор был на краю этой бездны. Теперь все хотели одного: спастись. Жули тоже этого хотела, но не могла решиться. Пока сама Мария Антуанетта не дала ей своё благословение и это несуразное украшение. "Вы не можете спасти мои платья и бриллианты. На них претендуют другие. Моя милая, спасите хотя бы эту горошину". Служанка уже никогда не забудет этого бледного и нервного лица. Всего за несколько месяцев жена Людовика XVI постарела и подурнела так, как невозможно было ожидать от женщины такой красоты и грации. Однако при этом в ней появилась выдержка и сила, о которой Жули даже не подозревала. И в этот момент она была повержена, её сердце разрывалось от благоговения перед своей госпожой. А тем временем толпы на улицах называли её австрийской шлюхой и смешивали с грязью её имя. "Знаете, когда меня только привезли из Австрии, мой будущий супруг решил подшутить надо мной". Жули знала, что в юности увалень Людовик обожал охоту и общество простых и грубоватых дворян. Да и в зрелом возрасте ему было не по себе ни на троне, ни на королевском ложе. "Австрийская шлюха" даже после свадьбы ещё долго оставалась невинной. Возможно, поэтому она так полюбила роскошь, заменяя ею отсутствие ласк. "Представьте, дорогая, он подложил эту горошину мне в кровать, под перину. Кто-то сказал ему, что если я настоящая эрцгерцогиня, то помеха не даст мне уснуть. Так и случилось. Я долго ворочалась в своей постели. Я всегда спала очень чутко, но в этот раз словно камень под спиной мешал мне уснуть. С утра Людовик пришёл в мои покои и принялся расспрашивать. И страшно обрадовался, стоило мне только упомянуть о своих злоключениях! Сказал, что я настоящая дочь Священной Римской империи. Будто до этого он об этом не догадывался. Мой муж всегда радовался простым вещам". После этой глупой истории между супругами завязалась дружба. Вскоре эрцгерцогиня стала дофиной, а затем и королевой. С горем пополам Людовик исполнил супружеский долг, но дальше приятельского союза их отношения не продвинулись. Что вполне устраивало обоих. "Жули, поправьте причёску. Даже в таких обстоятельствах я хочу, чтобы мои дамы сохраняли шарм". Это были её последние слова на прощание. Девушка припала к руке своей королевы. Надо же, её величество удостоила безродную служанку словом "дама"! Да, возможно, просто от растерянности. Всё равно приятно. Другие женщины из высшего света никогда бы не допустили такой ошибки. Рука была холодной, а пальцы исхудавшими. Чтобы не говорила Мария Антуанетта, но шарм ускользал от неё, как и жизнь. Витиеватыми путями Жули покинула дворец. Когда-то она гордо шла по центральным улицам, предвкушая, как будет перебирать ленты и булавки, чтобы помочь камеристке с гардеробом королевы. Теперь – боялась каждую тень. За каждым поворотом она ожидала увидеть толпу, несущую головы на пиках – завитые, напомаженные, с мутными мёртвыми глазами и открытыми ртами. Ждала ружейного залпа – смешанного с лязганьем шпаг и серпов. Дрожала при мысли о разгульной, разнузданной стае. Однако всё было спокойно. Только разрозненные вопли и отдельные выстрелы. Бульвары и площади напитались кровью и находились в пьяном полусонном бреду. В подворотнях уличные шайки грабили именем революции. На баррикады то и дело взбирались ораторы. Сипло кричали. Одни призывали покаяться во грехах, предрекая скорый конец света, другие требовали казнить короля. Рабочие слонялись по Парижу, бросив свои дела. Дети топтали золу босыми ногами. Знать пряталась или в панике бежала, а в роскошных особняках царил хаос. Повсюду жгли костры, а убитые валялись где ни попадя. Многие так и закоченели в нелепых позах. Служанка пробиралась через все преграды стремительно, словно птичка. На поясе у неё был маленький мешочек с деньгами. В корсете – драгоценность Марии Антуанетты. Если что-нибудь из этого у неё отберут, то лучше бы ей сразу умереть. Но всё же девушка уже не испытывала того звериного страха, который вкусила накануне. Хоть и шарахалась от выстрелов и криков. Теперь всё это казалось затишьем. Потому что когда брали Бастилию, Жули увидела ад. Королева не сказала, что делать с горошиной в золотой оправе. Наверное, не знала и сама. Это была одна из её отличительных особенностей: ждать исполнения очередного каприза, не зная даже, в чём он, собственно, заключается. Многих раздражала эта черта. Но Жули почему-то нравилась эта непосредственность. Ей нравилось всё в этой женщине. Ум, спрятанный за импульсивностью и ленью. Щедрость, растраченная на бесконечные кутежи. Доброта к тем, кто верен и искренняя любовь к своим детям. Она сама была вечным ребёнком, юной девушкой, несмотря на то, что ей было уже за тридцать. Если бы только Жули была хоть чуточку более весела и болтлива, королева могла бы сделать её своей фавориткой. Но скромная, невзрачная девушка не умела развлекать королеву. И потому довольствовалась своей ролью. Она наблюдала, прислуживала. И за восторг в её глазах Мария Антуанетта одарила Жули своей благосклонностью. И – горошиной. Жули не пылала страстью к своей госпоже в обыденном и низменном смысле. Она поклонялась ей как античному божеству. И не ревновала её ни к супругу-монарху, ни к любовнику-графу, ни к бесконечным фавориткам, дружба которых таяла на глазах, стоило только Парижу встать на дыбы. "Я брошу её в Сену" – подумала Жули про горошину. Она в смятении смотрела на воду, полную самого разного сора. Не кинуться ли следом? Жизнь менялась так быстро, так страшно! Вдруг до неё долетел аромат жареной кукурузы. Это потрясло Жули. Будто с неба опустилась длань божья и потрепала её по щеке. Словно давая понять, что есть ещё то, ради чего стоит жить. В последнее время город пах дымом и порохом. И тёплый, такой домашний и уютный аромат поманил Жули, и она пошла прочь от Стены, оставив мысли о смерти. Вечернее солнце ласково освещало её путь. Какая-то сердобольная толстая горожанка угощала всех желающих. Дело было на площади, народ здесь не переводился даже по ночам. Париж много голодал и то, как робко и благоговейно люди принимали угощение, приятно удивило Жули. Никто не вырывал из рук, не бранился, не угрожал. – Дайте. Дайте мне тоже, – потянулась девушка. Ей достался один из последних початков. Подгоревший, грязноватый, но ещё горячий и так вкусно пахнущий! Впервые за последние месяцы Жули почувствовала себя счастливой. Она огляделась. Вокруг шумело море людское. Где-то по-прежнему слышались крики и брань, но в целом всё было спокойно. У каждого второго парижанина на груди красовалась кокарда. У многих мужчин виднелись следы побоев, некоторые даже ходили в окровавленных рубашках. Однако настроение у них было приподнятое. Женщины выглядели более раскрепощенными, чем обычно: распустили косы и ослабили корсеты. Совсем недавно покинувшая королеву собранная и аккуратная Жули чувствовала себя монашкой, случайно забредшей на весёлую улицу. Периодически люди затягивали полюбившиеся всем народные песни, каждую из которых можно было назвать гимном революции. Кто-то деловито носил золочёные рамы, кто-то мебель. Догорал костёр с портретами. Бегали дети. Им было плевать, кому принадлежит власть, они хотели просто носиться и скакать. Немытые лица смотрели на небо, щурились и даже улыбалась. Чуть улыбнулась и Жули. – Эй! Кто-то тронул её за плечо и девушка в ужасе обернулась. Инстинктивно она прижала руки, занятые кукурузой, к груди, защищая самое дорогое, что у неё было. Горошину Марии Антуанетты. – Это я, Жули. Не ожидал тебя здесь увидеть. Карие глаза смотрели с теплотой и девушка с облегчением вздохнула. – Здравствуй, Арно. Это был старый знакомый, они дружили с детства. Арно занимался лошадьми, носил кокарду и был писанным красавцем. Он всегда подвязывал лентой каштановые волосы и одевался чисто, что было редкостью для конюха. – Ешь скорее, пока тёплое! – засмеялся юноша. Жули поняла, как забавно выглядит сейчас, вцепившись в жёлтый початок. – Ты, конечно, привыкла к дворцовой кухне, но ведь теперь придётся отвыкать? В голосе Арно звучали и насмешка, и надежда. Он уже давно оказывал знаки внимания этой девушке, но все его старания разбивались о её непонятную, странную любовь к королеве. Верность была в крови у Жули: её дед был гвардейцем короля-солнца, и был ему безгранично предан, хотя ни разу в жизни с ним не разговаривал. И эта служанка ничуть не уступала ему в фанатичности. "Прости, если у меня появится муж, я не смогу быть рядом с королевой. По правде говоря, мне даже чьей-то любовницей быть некогда. У меня много работы. А каждую свободную минуту я стараюсь быть рядом с ней. То есть, нет, конечно, не каждую. Ведь мы с тобой видимся, я гуляю по Парижу, навещаю сестёр. Но связывать себя отношениями я не могу". Он и не хотел, чтобы она становилась его любовницей. Он хотел посадить её у своего очага, дать дом и семью. Но Жули упрямо тянулась к чужой семье – холодной, высокородной, всеми презираемой. К Капетам. Не раз спрашивал Арно, за что Жули так любит всеми ненавидимую королеву и каждый раз девушка сама не знала, что и отвечать. "Может, именно поэтому и люблю? Она – богата, избалована, и всё-таки так добра. Но никто этого не видит". И Арно каждый раз уходил прочь с ноющим сердцем. Он ещё давал Жули время. Возможно, вскоре он сумел бы смириться с её одержимостью и переключить внимание на кого-нибудь другого. Но тут случилась революция. Жули смотрела то на тёплое вечернее солнце, то в карие глаза. Она разломала кукурузу и поделилась ею с Арно. Так они и стояли на площади, возле какого-то постамента, затерянные в толпе. Смешанные с ней. Опьянённые. Недавний страх куда-то подевался. – Ты вернёшься во дворец? – Нет. Королева отослала меня. Вероятно, я уже никогда с ней не увижусь. – Отчего же? Жули промолчала. Она только крепко стиснула руку Арно и глубоко вздохнула, прикрыв глаза. Горошина жгла грудь, золотая оправа, казалось девушке, сияла так, что пробивалась через ткань одежды и затмевала солнце. Мгновение. И стало легче. Жули открыла глаза и посмотрела на Арно. Впервые в жизни она не просто отрешённо поняла как он красив и обходителен, но вдруг осознала это. За последние годы девушка привыкла к напудренным парикам и набеленным, истомлённым лицам. Живой румянец и загорелая кожа простого конюха показались ей глотком свежего воздуха. Жули поняла, что целому миру потребовалось перевернуться, чтобы вытрясти её наконец из золотой клетки. Она видела Версаль и Тюильри, но только на этой шумной, полной хаоса площади почувствовала себя свободной. Конечно, никуда не делась ненависть к тем, кто хулил её королеву, обзывал шпионкой и шлюхой. К тем, кто отрубал головы и глумился над телами своих жертв. Она их ненавидела, боялась. Но лютая горечь от расставания сменилась сладкой тоской и осознанием: Жули может жить дальше. Она робко улыбнулась Арно и потянула куда-то через поющую гимны толпу. – Пойдём к моим сёстрам. Они угостят нас свежим хлебом, а я налью тебе молока. Они побрели. Жули не догадывалась, что пройдёт совсем немного времени и они снова окажутся неподалёку отсюда и будут так же держаться за руки. Но при других обстоятельствах. Марию Антуанетту привезут на открытой повозке, подурневшую, в скромном платье. Она нетвёрдым шагом поднимется на эшафот и скажет палачу, случайно наступив ему на ногу: – Простите. Я, право, не специально. Сердце Жули будет биться, как никогда прежде, пока её королеву будут привязывать к деревянной перекладине. За считанные секунды перекладину повернут горизонтально. Долгое, бесконечно долгое падение огромного лезвия. Несколько секунд растянулись на многие часы. Стук. Жули вздрогнула. Ручейки крови струились по дереву и вытекали из корзины. "Им следовало взять металлический сосуд" – горестно подумала служанка. Слёзы крупными градинами катились по её лицу. Если бы не рука, которая крепко, но ласково сжимала её ладонь, возможно девушка бросилась бы к эшафоту. Ползала в ногах у палача и умоляла тоже казнить её, как и госпожу. А может быть, просто рыдала, испачкавшись драгоценной австрийской кровью. Как сумасшедшая. Но Жули ничего этого не сделала. Она уже решила, что продолжит жить. От Марии Антуанетты у неё остались щемяще-сладкие воспоминания и горошина в золотой оправе. Это украшение Жули будет бережно хранить всю свою жизнь, и возможно, расскажет когда-нибудь внукам сказку про дофину и горошину. Они медленно пошли с Арно прочь.