hana no ame

      Загадочная болезнь ханахаки. Байки школьниц, верящих в любую глупость, если это про любовь. Так думал Дазай.       Наоми как-то, начитавшись в интернете легенд, щебетала весь день о том, как это страшно, но как романтично: несчастно влюбленный человек вдруг начинает кашлять лепестками цветов, напоминающих ему о его любви, и спасти его может только признание во взаимности его чувств. Что-то вроде рака, при котором влюбленность ‒ это одинокая раковая клетка, которая превращается в опухоль-цветок, стоит лишь подхватить вирус. Кенджи слушал, открыв рот, Ацуши как-то весь сжался, Йосано молчала, не комментируя, а Куникида с умным видом, поправляя очки, пытался выяснить у Наоми, как точно работает эта болезнь. Дазай же сидел чуть поодаль и пялился в потолок, закинув руки за голову. Полный бред. Да будь это правдой, он бы уже давно помер из-за какого-нибудь куста, разросшегося в его легких. В его случае, скорее всего, это была бы какая-нибудь хрень типа тех растений, которые могут откусить тебе руку. Подумав об этом, Дазай хмыкнул себе под нос. Неплохая была бы смерть. Но он все еще жив, вполне свыкся, и никакие цветы его не беспокоят, а значит, не существует никакой такой болезни-ханахаки.       Случилось это пару недель спустя, после приема, что устраивал Мори для верхушки мафии и членов ВДА в честь первой успешной совместной операции. Заключение мира между организациями как будто прошло вполне удачно, и так называемая вражда с невероятной скоростью забывалась, что наталкивало на вопрос, а была ли она вообще, но вслух его, конечно, никто не задавал.       Естественно, и Дазай, и Чуя оба там присутствовали. Осаму не видел его по ощущениям уже лет сто, хотя на деле там не было и года, и даже в последнем деле их дуэт не понадобился, ведь новый двойной черный и без них прекрасно справился. Оттого тяжелее было сразу заметить в толпе знакомый силуэт. Чуя, конечно, выглядел ‒ как и всегда, только помножено на десять долгой разлукой и до неприличия идущим ему вечерним костюмом ‒ прекрасно. Настолько прекрасно, что Дазаю стало больно. На мгновение ему показалось, что это вовсе не фигура речи, а вполне реальный клинок, прокручивающийся в его груди, но он, стиснув ножку бокала в пальцах покрепче, только улыбнулся и направился к нему. Там собралась странная компания: сам Чуя, Коё и Йосано, все трое вполне мирно общались за бокалами вина, но стоило появиться Дазаю, девушки переглянулись и тактично без слов отошли на пару шагов. Накахара недоуменно обернулся и замер, встретившись взглядом с Осаму.       — Ну что ты как призрака увидел, — невесело усмехнулся Дазай без приветствий. — Выпьем?       Это, пожалуй, была самая короткая встреча за всю историю их знакомства. Чуя помолчал секунды три, внимательно вглядываясь в лицо Осаму, а потом хмыкнул в ответ:       — Ты хуже всякого призрака, — оба ухмыльнулись, принимая правила давно знакомой игры. — За что пьем? Дазай сделал задумчивый вид, потер подбородок и вскоре поднял бокал.       — За мир во всем мире? — невинно хлопнув ресницами, предложил он. Чуя только глаза закатил:       — Как актуально. И он тоже поднял свой бокал, но вдруг закашлялся. Закрыв лицо одной рукой, отставил вино на ближайший стол и отвернулся от Дазая, стараясь обуздать приступ.       — Что с тобой? С Акутагавой переобщался? — Осаму тоже отставил алкоголь и потянулся к плечу Чуи, но тот резко выпрямился, сжал поднятую руку в кулак и отдернул плечо.       — Да, Дазай, именно, — севшим голосом ответил он будто разочарованно. — Выпьем в другой раз. И, сунув руки в карманы брюк и больше не оборачиваясь, пошел к выходу из зала вовсе. Дазай остался стоять в недоумении. Больше в тот вечер он Чую не видел.       А через три дня Дазай сам впервые зашелся кашлем без всякой видимой причины. Поначалу ему показалось, что он вдруг закашлял кровью, но потом понял, что то, что осталось лежать у него на ладони ‒ это не она. Это крошечный лепесток розы. Бархатный, темно-красный, переливается в черный даже. Изумительный цвет, изысканный, розы такого оттенка всегда самые красивые. Дазай, посмотрев на лепесток несколько минут, повертев его в ладони, вдруг начал смеяться. Чёрная роза. Конечно. Конечно, это так похоже на Чую.       Первое время он не делал с этим ничего ‒ из какого-то больного любопытства, как оно будет продолжаться. Иногда даже невольно засматривался на прекрасные лепестки, поблескивающие в его ладонях, будто россыпи граната. Но вскоре они начали становиться крупнее, как у самых настоящих роз, появляться уже по несколько сразу, и Дазай теперь чувствовал раздирающую боль, когда его одолевал кашель. Вспомнив размер самих цветов, их шипы и стебли, Осаму вдруг расхотел наблюдать дальше. У Чуи, конечно, изощренные способы убийства, даже если в этом случае он их и не выбирал самостоятельно, но Дазай не фанат жуткой боли. К Йосано пойти, решил он, будет и то проще.       Но Акико, выслушав его рассказ, в течение которого Дазай откашлял еще несколько лепестков размером с пол-ладони ‒ черт возьми, даже Йосано невольно ими восхитилась, да самый роскошный шелк или дорогущее красное вино такими переливами не играет, ‒ почему-то молчала. Дазай кинул на нее умоляющий взгляд:       — Пожалуйста? У тебя ведь получилось однажды?       — Во-первых, да, но, Дазай, — она со сдвинутыми бровями крутила в руке карандаш, — с твоей способностью я не знаю, получится ли снова. Способности непредсказуемы. Ты знаешь, что может не сработать.       — Ну, в таком случае, отлично, я так или иначе наконец-то сдохну, — фыркнул Дазай.       — Дазай, — Акико раздраженно вздохнула и кинула карандаш в подставку. — Ты слышал, что говорила Наоми. Просто пойди и признайся ему. Из горла Дазая вырвался громкий нервный смешок.       — Я не называл тебе имени.       — А я не слепая, — она закатила глаза и указала на лепесток, что Дазай крутил в пальцах, и, ну, у него не было на это аргументов.       — Тогда ты в курсе, что пойти равно приблизить собственное убийство. Хотя ты права, это пока самый безболезненный вариант.       — Да хватит уже, — простонала Йосано. — Все всё знают. Я видела, как он кашлял.       — Он просто кашлял! — Дазай вдруг почувствовал, как на него накатывает иррациональная паника. — Не было никаких цветов!       — Я тоже их не видела, — призналась Йосано. — Но поверь мне, Дазай, это не просто простуда какая-нибудь.       — Ну, в таком случае, конечно, — ядовито протянул Дазай. — Пойду куплю вина и свечи и завалюсь прямо в офис мафии, это поможет мне чудесно исцелиться. Он встал со стула, перекидывая плащ через локоть.       — Ты невыносимый, — Йосано цыкнула и отвернулась от него к бумагам на своем письменном столе. — Делай, что хочешь. Дазай к тому моменту почувствовал, что делать не хочет вообще ничего. Так что технически он последовал совету Йосано, когда просто продолжил позволять болезни прогрессировать.       В Агентстве приходилось прятать вылетающие из горла лепестки в кулаках, рассовывать незаметно по карманам, и к вечеру Дазай выгребал из плаща и брюк целые горсти. Их становилось так много, что вскоре стало бы невозможным скрывать дальше, но прежде, чем это случилось, Куникида в очередной день не выдержал надрывного кашля у себя над ухом и отправил Осаму домой, «лечить свой туберкулез или что ты там, упырь, подхватил».       В тот же вечер, после того, как Дазай кашлял примерно с минуту без перерыва, он впервые обнаружил в своей руке целый цветок. Пока что небольшой, плотный наполовину распустившийся бутон, но приступ отчаянного страха после его появления Дазаю пришлось лечить половиной бутылки виски, найденной дома. Теперь каждый приступ кашля сопровождался появлением металлического привкуса на корне языка.       Конечно, он думал над словами Йосано, но тут же снова отринул мысль о признании. Даже не потому что был таким трусом ‒ он им был, да, но в таком положении чего ему уже бояться? ‒ а потому что сам ранее, специально и старательно, сделал всё для того, чтобы Чуя его если не возненавидел, то хотя бы просто забыл. Возвращаться теперь в его жизнь, с порога вываливая на голову признание, что, как в мелодрамах, любил его все эти годы, и ждать чего-то в ответ? Даже Дазай не настолько мудак.       В конце концов он просто смирился. Беспокоило его порой только одно: слова Йосано о том, что и Чуя болен. Но в таком случае он ведь пришел бы сам, да? Он всегда был смелее Дазая. Или пошел бы к ней, они теперь союзники, и у него-то нет аннулирующей способности. А может, если вдруг Акико и была права, влюблен он вовсе не в него и давно уже признался, ему, естественно, ответили взаимностью, потому что как иначе, и теперь всё у него прекрасно, а Дазай его больше никогда не увидит. Да, пожалуй, так было бы лучше всего.       Так в итоге прошел остаток лета и почти вся осень. В Агентство Дазай не вернулся, но брал работу на дом, продолжал говорить, что всё еще болен, не уточняя чем, и хотя Ацуши с Куникидой донимали его звонками и приходами домой, явно с ума сходя от беспокойства, объяснять он им ничего не стал. Осаму возился с бумагами дома, искал информацию по делам со своего ноутбука и, по сути, стал даже полезнее, чем когда ошивался в офисе. Иногда выходил на улицу, просто чтобы не упускать красивые осенние вечера. И постоянно, чёрт возьми, постоянно вспоминал о Чуе. Осенние листья деревьев вокруг, черно-бордовые переливы роз, закатное солнце. За все прошедшие годы Дазая ни разу не одолевало настолько сильное желание увидеть его. Видимо, это и был самый мучительный симптом болезни ханахаки.       В очередной день Дазай возвращался в сумерках домой и ждал только одного: лечь и проспать как можно дольше, но у собственного порога вдруг запнулся о коробку, которую поначалу не заметил, от усталости забыв даже смотреть под ноги. У него, честно говоря, не осталось сил даже удивляться, сработала только инстинктивная подозрительность, но раз он уже ее пнул и она не взорвалась, значит, там как минимум не бомба. Осторожно подняв ее, оказавшуюся довольно тяжелой для небольшого картонного прямоугольника без опознавательных знаков, Дазай постоял с ней в руках секунд пять. Ничего не случилось, и тогда он зашел в квартиру и, едва захлопнув за собой дверь, сел прямо на пол и аккуратно открыл крышку, никак не запечатанную. Честно, Осаму готов был увидеть там посланный кем-нибудь пистолет и записку «убей уже себя, не мучайся». Но то, что он обнаружил, пожалуй, оказалось даже хуже.       В вытянутой коробке лежала бутылка вина из светлого стекла с этикеткой, на которой красовалось до боли знакомое слово «Шато», а после него название, что показалось Дазаю смутно знакомым. Когда-то он уже встречал такое, но память отказывалась воспроизводить точное воспоминание. Его пока что больше беспокоил отправитель. Конечно, мысли его сейчас крутились вокруг одного человека, но…       Может, это все-таки Йосано, преисполнилась сердобольности и решила послать ему выпить в качестве утешения? Хотя как-то слишком дорого для кого-то из ВДА. Насколько Дазай помнил, такая бутылка стоила немалых денег. Не таких, как любимые вина Чуи, но все-таки. Но зачем это ему? Да и пьет он обычно красное, а это белое.       И вдруг Дазай вспомнил. Это же самое вино специально для него как-то нашёл Чуя, когда решил поспорить с ним, что сможет найти сорт, который Дазаю понравится, и тогда он прекратит стебаться над его вкусом. Дазай из интереса согласился, тогда Чуя потащил его в Токио, грозясь, если будет выделываться, протащить его до Парижа, и, тратя какие-то совершенно неадекватные деньги, в разных местах заставил перепробовать кучу разных позиций из винных карт. И хотя некоторые и показались Дазаю интересными, но все-таки все вино для него искренне было просто вином. Кроме одного, после глотка которого он, не ожидав, не сдержал удивленного вздоха, а лицо Чуи моментально засветилось торжеством победы. Он тогда выкупил бутылку и, вернувшись в Йокогаму, они на пару его прикончили за вечер. Такое же вино Дазай сейчас держал в руках и слепым взглядом пялился на него.       В надежде, что на дне под бутылкой окажется хотя бы записка, Дазай вытащил ее из коробки и отставил на пол. Внутри остался закатившийся в угол и поэтому незамеченный им раньше маленький бумажный журавлик ‒ Чуя таких когда-то очень давно бездумно сворачивал, стоило к нему в руки попасть ненужному листку бумаги. Говорил, это на счастье, что для двух подростков-мафиози звучало издевкой, и он сам хмыкал после своих же слов, но Дазай про себя думал, что вот к Чуе это самое дурацкое счастье прийти просто обязано. Эти журавлики у них везде валялись, а иногда чудесным образом оказывались в карманах дазаевского плаща. В плохие дни он порой улыбался, стоило нащупать пальцами бумажную птичку, но как-то сдуру зло пошутил, что их на свадьбы еще дарят. После этого находить у себя в карманах он их перестал.       Теперь Дазай эту птичку бы из рук не выпускал, но, присмотревшись, заметил, что внутри на свернутой бумаге что-то написано от руки. Пришлось развернуть листок, чтобы прочитать текст.

«Я сказал, что выпьем в другой раз. Вино твоё, можешь выпить сам, но если захочешь компании, есть вероятность, что поможет выйти на балкон. Журавлик на счастье. Чуя»

      Записка полетела куда-то в угол, когда Дазай, вскочив на ноги и на ходу выпутываясь из плаща, ринулся на собственный балкон.       Спину Чуи, сидящего на тонких перилах ‒ на таком-то этаже, прохожие, если голову поднимут, наверняка подумают, что суицидник, они-то не в курсе всяких там способностей, ‒ он увидел сквозь стеклянную дверь еще из комнаты. Чуть ли не всем весом своего тела навалившись на ручку, Осаму с колотящимся сердцем вывалился на балкон. Чуя, услышав грохот, даже не обернулся, и Дазай замер, рассматривая его профиль, слабо светившийся в голубых сумерках.       — Ты что тут делаешь? — вырвалось у него, едва он перевел дыхание, хотя сердцебиение все еще ощущалось где-то в горле.       — В гости пришел, — Чуя пожал плечами, отсутствующим взглядом продолжая смотреть прямо перед собой. — Дверь ломать не стал, поднялся так.       — Ну спасибо, — фыркнул Осаму и осторожно подошел ближе. Чуя выглядел… Непривычно хрупким. Не из-за внешности или даже того, что на нем сегодня не было ни пиджака, ни жилета, только тонкая рубашка, просто что-то сквозило в его лице, в чуть более тихих, коротких фразах. Дазай невольно сам понизил голос. — Рискну предположить, что я тебе зачем-то понадобился?       — Можно и так сказать, — Чуя обнял себя руками, и Дазай почти почувствовал на себе, как он пытается унять дрожь. Где-то под ребрами, там, где сейчас цвели черные розы, что-то болезненно защемило.       — Ну, я здесь, — мягко ответил Дазай.       Чуя наконец повернулся к нему. Пробежался по лицу глазами, будто пытался получше запомнить, а потом вдохнул, чтобы что-то сказать, и вдруг зашелся кашлем сильнее, чем был у самого Дазая. Он согнулся, уткнувшись лбом в собственные колени, одну руку прижал к груди, а вторую к губам. Дазай потянулся даже испуганно, чтобы коснуться его, но вовремя понял, что тогда Чуя, потеряв способность, просто упадет вниз.       Чуя кашлял очень долго, сжимаясь в комок от боли все больше. Когда же приступ все-таки отступил, а он медленно, осторожно поднял голову, переводя дыхание и часто моргая от заслезившихся глаз, его ладонь была полна цветов. С ледяным ужасом Дазай смотрел на целую горсть цветов сакуры.       — Почему сакура? — на грани слышимости спросил он, даже не осознавая, что сказал это вслух, и уж тем более не адресуя действительно этот вопрос Чуе, но тот все равно ответил, пусть ему и явно сложно было говорить:       — Мне стоит спросить у тебя. Он посмотрел на цветы в своей руке, а потом стал аккуратно перетирать их пальцами ‒ по его движениям Дазаю показалось, что он уже делал так раньше. Маленькие светлые лепестки легко отделялись от бутонов и, подхватываемые ветром, улетали прочь, будто светлячки в сгущающейся темноте. Крошечный дождь из сакуры посреди ноябрьских сумерек.       — Красиво, да? — спокойно спросил Чуя, когда все они исчезли, а Дазай все еще прокручивал в голове предыдущую его реплику и только заторможенно кивнул.       — Давно? Чуя покосился на него и, опустив руки на колени, нервно сжал кулаки, и Дазай бы, может, сообразил раньше, что сейчас должен сделать вместо расспросов, не будь он сам теперь совершенно разбит. Голос Чуи тем не менее все еще звучал ровно.       — Конкретизируй вопрос, Дазай, — он даже вложил в эту фразу уровень дерзости, который был бы обычным для него, если бы не усталость. — Ты про цветы эти или…       — Про цветы, — перебил его Осаму, и Чуя на этот раз даже был благодарен, что не пришлось договаривать. Ему и так непросто было, стиснув зубы, выкладывать все карты.       — Помнишь, ты забирал меня после боя?       — В феврале? — Дазай застыл и, если бы перестал себя контролировать, наверняка бы побледнел.       — Ага, — продолжал терпеливо отвечать на вопросы Чуя, смотря куда-то в стену здания напротив. Дазай стоял рядом неподвижный, как статуя, облокотившись на холодные перила балкона, и рассматривал собственные руки.       — Это давно, — тупо констатировал он. Не то чтобы он много знал о ханахаки, учитывая, что не так давно и в её существование не верил, но что-то ему подсказывало, что Чуя очень рисковал. После этого Дазай начал чувствовать, как подходит к краю. Он даже думать не хотел, через что прошел Чуя. Из-за него.       — Знаю, спасибо, — огрызнулся тот.       — Мне очень жаль, — тихо проговорил Дазай. — Прости меня.       Чуя будто ожил, встрепенувшись, и посмотрел на Осаму. Тот стоял, опустив голову вниз, и во всем его виде, в сгорбленных плечах, даже в голосе чувствовалась вина. Накахара и сам знал, что она затапливает его сейчас, и не хотел этого. Он сюда не мучать его пришел, и его терзания ничем не помогут. Наблюдать их тоже отнюдь не делает лучше.       — Не стоит, — мотнув головой, он перекинул ноги через перила и спрыгнул на пол. — Уж в этом ты точно не виноват. Он направился к выходу с балкона, чтобы теперь уж точно оставить бутылку вина одному Осаму и уйти, просто по-человечески через дверь, а то вряд ли соседи оценят его прогулки по стенам, но Дазай резко развернулся:       — Куда ты идешь? — в одном вопросе прозвучало столько страха, что Чуя невольно остановился.       — Домой, — вздохнул он. — Успокойся, Дазай, всё в порядке. Ты мне ничего не должен. Просто выпей за меня, ладно? Это, конечно, была ложь, естественно, ничего не в порядке. Чуя шёл сюда, предполагая, что услышит от Дазая только «прости», потому и вино принес – напоследок. Но какая-то часть его все же надеялась. А теперь, когда случилось ровно то, чего он ждал, боль в груди вдруг стала нарастать, и ему надо было уходить прежде, чем она станет невыносимой. И он заставил себя сделать еще шаг, но чужие пальцы крепко сомкнулись на его запястье.       — Чуя, стой, пожалуйста, — судя по голосу, Дазай был близок к панической атаке или слезам, что было очень, очень ново. — Подожди.       — Чего? — он не спешил выхватывать руку, тем более, Дазай держал ее так, будто собирался кости раздробить.       Дазай понимал, что все, что от него сейчас требуется, ‒ это сказать три слова, это совсем несложно, тем более с тем, как давно он их носил в себе. Но теперь, когда оказалось, что не он один, они просто застряли у него в горле. Он держал Чую за руку, но молчал, ненавидел себя за то, чем отражалось в голубых глазах его молчание, но так давно похоронил в себе всякую надежду, что возрождать её было до оцепенения страшно. Секунды тянулись, как будто фору ему давали, и Осаму за нее ухватился, как за спасательный круг, но только ему начало казаться, что дар речи к нему уже возвращается, Чуя грустно усмехнулся и все же вывернул руку из его.       — Прощай, Осаму.       «Прощай». Слово-ночной кошмар. Оно отдавалось эхом в голове Дазая вместе с его собственным именем, пока он как в замедленной съемке смотрел в спину Чуи, скрывающегося в его квартире, чтобы выйти из нее навсегда. И его губы всё еще наотрез отказывались шевелиться. Судорожно захватив сколько смог воздуха, Осаму собирался хотя бы просто закричать, слово «нет» или вообще что-то нечленораздельное ‒ неважно, лишь бы вышло хоть что-то, ‒ но этим же воздухом только поперхнулся. Прошла секунда, прежде чем он узнал боль, пронзающую всю грудную клетку и горло, но он никогда бы не подумал, что может быть рад приступу.       Чуя был уже в прихожей, когда с открытого балкона донесся надсадный кашель. Снова застыв на месте, он обернулся, выждал с пару десятков секунд, но кашель не прекращался. Тогда, прокляв себя тысячу раз и на мгновение крепко зажмурившись, он повернул обратно.       Картина ему представилась пугающая: Осаму, сидя на коленях, одной рукой держал себя за живот, а второй пытался закрывать лицо, но перед ним на бетоне все равно лежал уже цветок темно-бордовой розы.       — Дазай?.. — Чуя сделал два медленных шага к нему, а тот, услышав, что он вернулся, зачем-то закивал так активно, как мог в таком положении, и поднял одну руку, пытаясь показать «подожди», видимо. Еще пара лепестков упала на его брюки, и это напомнило Чуе о каплях крови, что порой оставались на белых рубашках Дазая после миссий.       Сев на колени напротив, Чуя осторожно положил руки ему на плечи, придерживая, чтобы Осаму хоть немного легче было держать себя вертикально, но тот, почувствовав прикосновение, наоборот наклонился только больше и уткнулся лбом ему в плечо. Все его тело сводило слишком хорошо знакомыми самому Чуе судорогами. В попытке успокоить обняв его за шею и зарывшись ладонью в волосы на затылке, он с недоверием смотрел на чернеющие лепестки, падающие им обоим на колени, пока не почувствовал, как ткань его одежды на пояснице сгребают в кулак. Через секунду Дазай, прерывисто дыша, опасаясь нового приступа взамен только закончившегося, резко притянул его к себе, обвил руками талию и сжал до реберного хруста. И парадоксально, но так дышать вдруг стало гораздо легче.       — Твои цветы красивее моих, — проговорил Дазай приглушенно из-за того, что уткнулся Чуе в шею. — Хотя я бы предпочел что-то без шипов.       — Красивее? У тебя сакура, — он закатил глаза, но следующую фразу проговорил тише. — Символ Японии. Её все любят. Осаму тихо усмехнулся и только крепче сжал руки. Следующие секунды прошли в полной тишине.       — Дазай, — чуть позже позвал Чуя, но его перебили.       — Назови меня по имени еще раз, — тихо попросил Дазай. — Не прощаясь, а так просто. Чуя чуть сдвинулся, чтобы положить ладонь на его челюсть и мягко подтолкнуть поднять голову.       — Осаму, — он без заминок повторил. — Почему ты не сказал? Хотя бы сейчас? Я почти ушел.       — Спасибо, что нет, — он медленно поднял руку и положил поверх ладони Чуи, сначала невесомо, будто почву прощупывая, но через пару секунд чуть сжал ее. — Я… Прости. Дазай после этого замолчал, но выглядел таким несчастным, что Чуя не сомневался, что на большее его пока не хватит. Он почти видел, как тот насильно пытается выдавить из себя объяснения, и вздохнул:       — Неважно. Я тоже до последнего дотянул.       — Это другое, — Осаму помотал головой.       — Что другое? — видимо нервно улыбнулся Чуя, собираясь с силами для следующей фразы. — Признание оно и есть признание. В глубине души он надеялся, что Дазай пропустит это мимо ушей, но он, конечно, не пропустил, а замер на полувздохе, и вместе с ним замер сам Чуя.       — Да, ты прав, оно и есть, — в конце концов Осаму улыбнулся в ответ, и Чуя почувствовал, как с его плеч свалился не просто камень, а целый горный массив, заулыбался шире и сорвался от облегчения на негромкий смех.       Дазай смотрел, как Чуя смеется, прикрыв глаза и откинув голову, со стремительно пустеющей головой, пока в ней не осталась только одна мысль: он снова с ним. Несмотря ни на что и спустя столько лет. Да, попытки уйти из его жизни с треском провалились, но теперь ему казалось, что этому плану лучше было никогда не сбываться. И пусть теперь они оба вряд ли когда-то снова полюбят цветы, лично Осаму потери от этого не чувствовал ‒ он с готовностью променяет все розы мира на улыбку Чуи, адресованную ему.       — Я так скучал, — выдохнул он. Все те слова, что он так долго пытался забыть раньше, и те, что так судорожно искал сегодня ‒ они все вдруг подкатили к горлу и теперь пытались выскочить наперебой. А когда Чуя, затихнув, снова посмотрел на него, они наконец вырвались. — Я люблю тебя. Я тебя так сильно люблю, Чуя, мне жаль, я должен был, я… И вдруг все это просто утонуло, когда его губ коснулись чужие, и всё схлопнулось только до них, до рук, обвивающих его шею, в принципе до одного человека, которого Дазай сейчас прижимал к себе. Сложно было поверить, что еще какие-то минуты назад он чувствовал нестерпимую боль, ‒ сейчас он готов был поклясться, что никогда ещё ему не было так хорошо.       — Всё, что ты должен был, — проговорил Чуя, когда ненадолго отстранился лишь на пару сантиметров, — ты сделал. А теперь заткнись. Я тебя тоже. Осаму даже не отдавал себе отчета в том, насколько счастливо теперь улыбается.       — Чуя?       — Чего?       — У меня бокалов дома нет.       — Каких… Что?       — Бокалов. Для вина. Нам же надо будет два… Чуя вымученно застонал, когда до него дошло.       — Да какая разница, просто… — он запнулся и зажмурился.       — Просто что?       — Просто, Осаму, поцелуй меня еще раз.