Повесть о Сибирской колонии

Декабрь. Село Верхний Бор Деревни раньше не обносили сплошным забором, только отдельными вокруг дворов и огородов. Их цепь разрывали покосившиеся и повалившиеся у самых безалаберных и пьющих сельчан, возле брошенных домов . Из ровного плана то тут, то там выбивались боковые улочки в три избы. Теперь же на въезде в деревню Никиту и отца встретили возводимые баррикады: почти противотанковый «ёж» на дороге и еще два по канавам и растянутая колючая проволока в два ряда поперек въезда и дальше по заборам крайних домов. – Война? – опустил отец стекло со своей стороны, когда из брошенного хозяином продуктового ларька, теперь реквизированного на общественные нужды, вышел дед с ружьем. – КПП. Предъявите документы, – крякнул тот. Отец не стал спорить, хотя дед приходился его матери троюродным братом и точно знал его в лицо. – В списке есть, так что езжайте. Если на карантин не посодют, – хитро глянул дед, ужасно довольный своей важной должностью. – Откуда столько проволоки? – влез Никита. – А, это я из воинской части выменял, давно уже. Пригодилось. На той стороне села тоже замотали. А где не хватит – поверх заборов гвоздей набьем, шляпками вниз, – гордо выпятил грудь дед. – Земля мерзлая, но летом-то хорошие ворота поставим. – А «ежи» от кого? – От военных. Вдруг полезут, – не смутился дед. – Выходите, помогайте оттащить. – И смысл? В переулках есть выходы в лес к проселочным дорогам, – вспомнил Никита, когда они, наконец, пропустили себя дальше. – Мы там на великах катались. – Я бы туда не ходил, вдруг снайпер, – попытался пошутить отец. – Петрович белку в глаз бьет. До введения карантина (вернее до завершения споров о правомерности его введения) они прибыть успели. – Но я бы попросил вас соблюдать самоизоляцию, – напутствовал фельдшер после добровольного, но навязчивого осмотра новоприбывших. Суеверность и упорство соплеменников они недооценили – постепенно все дыры во выходящих в лес заборах, переулки и боковые улочки перекрыли, разобрав под шумок на стройматериалы брошенные стайки. Живущим на отшибе настойчиво советовали переехать ближе, пока есть такая возможность. Гвоздей при всем оптимизме не хватило бы на не маленькое село, и верхушки кольев заострили, не обольщаясь насчет эффективности подобных мер от людей. – Может хоть крупный зверь не пролезет. А то и кто похуже… Никита еще помнил, как выглядели старики, жившие в брошенках, а теперь с печалью смотрел на остовы. – Все разворовали, – сокрушалась бабушка, – в школе всего сорок детей, и то половина не наших, ветеринара нет, медсестры нет, зубнички нет, почтальона нет, один фельдшер. – Зубнички? – испугался отец, ощупывая челюсть. – А Степановна? А если зубы заболят? – Степановна еще не померла, – подтвердила бабушка. – И инструмент поди прихватила, когда на пенсию вышла. Вырвет, как положено. – Как же мы… Раз в полгода нужно на осмотр… Пломбы… – потрясенно забормотал отец, не желавший расставаться с почти здоровыми зубами. Но скоро статистика смертей в Москве помогла увеличить численность населения деревень как никогда не удавалось заманчивым подъемным: в Верхнем Бору появилась и сбежавшая перед повальным призывом к своим дедушке и бабушке медсестра, и переехавшая к тетке ветеринар, а учителей хватило бы на целый лицей. Культурно-массовые работники усиленно развлекали детей и взрослых, рассчитывая на продуктовые угощения и помощь. Крепких пустующих домов в селе не осталось. – Купили? – наивно спросил Никита, глядя на улицу через растопленное в ледяной корке «окошко». Через пару домов незнакомая семья сгружала с машины скарб. – Кто сейчас купит, – посмеялась бабушка. – Заезжай и живи. А если сват возмутится – поставят ему бутылку. А к Митрофановне, видели, ажно пять внуков приехало! Забор уже правят, да. Из города как-то выбрались. – В принципе, можно, через дачи, – заметил отец Никиты, осваивающий ремонт старых сапог. – Только дороги знать надо. Все не перекроют. – Самые свежие сводки только у нас! – воодушевленно вещали дежурившие у клубного телефона подростки, отслеживающие в сети информацию по распространению сыпи в стране и мире и деловито сообщавшие ее обратившимся гражданам. Интернет работал не у всех, и в местный новостной пункт звонили регулярно. Этот пустячок, заборы и заработавший карантин сильно возвысили главу сельсовета в глазах граждан: по всеобщему мнению, он, наконец, перестал распродавать остатки колхоза и приступил к своим прямым обязанностям. Два года назад в поле поставили новую вышку, обеспечив связью и этот район, что несказанно радовало всех. А теперь и пугало. Отрезать себя от мира в век интернета получилось бы разве что на глухой заимке. «Привет, мобилизация. Из кладовок достали даже ветеранш, вытаскивавших моих прадедов из-под фашистских пуль, – преувеличивала Алина в сообщениях. – Испания заявляет о 80% летальности вне зависимости от возраста и пола. У нас все, кроме заводов, энергетиков и их братии разогнали на удаленку. Ты не поверишь, город стоит! Днем пусто, как в полночь. Меня перекинули на молочный комбинат, на проходной смотрим шеи. А дома сами кипятим халаты и маски. Вся зараза в дом, вся в семью. Чтоб ты знал: инкубационный период две недели. Пока проявится сыпь – один заразит весь цех. Самые умные на проходной стоят далеко друг от друга и орут, чтобы никто не лез без очереди». Перед Новым Годом в стране ввели режим ЧС, чтобы не дать людям разносить заразу на праздниках. Метро закрыли. Общественным транспортом дозволялось пользоваться только людям со специальными разрешениями и при наличии маски. «Старательно не дышим», – писала Алина. Многим забыли выдать разрешения, и тем же работникам зоомагазинов приходилось ездить к своим подопечным на личном или одолженном транспорте. После праздников в Москве и Петербурге ввели комендантский час. И оттуда поползли все те же дикие слухи и жуткие видео. «Я не знаю. Это может быть формой истерии или галлюцинациями. В Средние века люди до смерти танцевали или смеялись, или видели дьявола. Ника, людям страшно. В инфекционном несколько заболевших, сотрудников не отпускают домой, боясь, что они вынесут заразу. Но по городу скрытых больных уже очень много». «Чувак, ты вовремя сбежал. В магазинах сумасшествие, сметают крупы, туалетную бумагу и почему-то прокладки. Делают из них маски на лицо. Выглядит забавно», – писала Алина, поддерживая живую связь с ближайшим крупным городом. Интернет-постам и статьям перестала доверять даже мама, только с противоположным знаком. – Нам недоговаривают, замалчивают серьезность ситуации, – кивала она на надежный советский радиоприемник. – Что пишет Алиночка? – Что карантин устроили для всех приезжающих. В обычном больничном корпусе. – В котором обычная вентиляция? – оторвался папа от медитативного щипания лучин для растопки. – И туалет один на этаж? – Именно этот, да, – подтвердил сын. – Пишет, что тряпка и ведро одни на все палаты этажа. «Это нельзя разглашать, но молчать не могу: вчера подъехала машина к инфекционке, люди в полной химзащите, как в скафандрах, выкатили боксы, кого-то в них погрузили и увезли. До вечера там все обрабатывали. Мы как раз вышли на перекур за угол и видели. Старшая медсестра велела молчать. Ты понял, да? Они увезли заболевших. Что с ними сделают? Не хочется думать плохое, но наши ставят на то, что их просто убили». «Инфекционка переполнена. У нас в госпитале выписали всех, кого можно. Кого нельзя – перевезли в другие больницы. В госпиталь свозят контактировавших с зараженными. Знаешь, какие тут условия? Простые палаты по 6-8 больных! Туалет на этаж, обед развозит один человек. Из защиты у персонала перчатки и самосшитые маски. Но хотя бы маски и халаты уже стираем не сами. Работаем вахтой, домой не пускают. Спим где придется. Ника, это какой-то ад». «Много заболевших среди медиков. Кто-то отказывается выходить на работу, остальные держатся. Рук не хватает, хотя притащили всех студентов». «Не знаю. Эти «знакомый моего знакомого видел мутанта»… Но такое рассказывают о девочках со скорых, которых я знаю… Хотела бы сама спросить, но они пропали. То ли уволились, то ли лежат с нервными срывами. Или сами на карантине». «Улицы очистили от собак, взрывают заброшки и долгострои. Предлагают устроить облавы на эмигрантов, живущих по двадцать человек в комнате. И выслать всех. Если туда зараза придет…» «Ника, я говорила с водителем скорой. Он седой. Ему всего 36. Сказал, что врач боится сейчас ходить по квартирам и просит ее сопровождать. Их вызвала старушка, сказала, дочка не встает. Когда увидели, что там, стошнило и его, и доктора. Говорит, эта дочка не просто заживо разложилась от сыпи. Не смейся, но он сказал «мутировала». Скорая часто пересекается с полицией, в своем районе всех знают. Один водителю проболтался, что если дверь не открывают, то им велят сообщать на участок, а там вызывают спецназ или военных. Уже было несколько раз, когда из квартиры вырывалась жуткая тварь и убивала тех, кто на дороге оказался. Говорят, днем они из подъездов не выбегали, прятались обратно, где их и загоняли. А одна ночью выскочила на улицу, так и не поймали. Говорят…» Из маленьких деревень, где осталось по пятьдесят человек, часть стянулась в села покрупнее, как Верхний Бор. Организовать оборону и поправить заборы малыми силами оказалось невозможно. «Какие каналы у вас ловит? Центральные не показывают уже два дня. И радио тоже. Страшно, Никита, Москва молчит». «Мы живем в больнице, домой отвозят на служебном два раза в месяц. Пуфика пришлось отдать маме, в больницу его не пустят. А жаль, хоть бы стресс снимали. Пищевая промышленность работает, а то передохли бы с голоду». «Надо было напроситься с вами в деревню вместе с мамой, медики везде нужны. Может, правда, до вас не дойдет. Я не чувствую, что мы хоть кого-то спасаем. Мы же ничего не можем сделать, если сыпь пошла – летальность 100%. Это все бессмысленно». «На улицах солдаты, выходить запрещено. Пайки жителям развозят по графику под охраной. В сети столько видео с монстрами… У тебя грузится, или скрины кинуть? Там наши улицы. Маме страшно ночевать одной. Говорит, после заката Пуфик шипит с подоконника, будто по двору что-то бродит». «Привезли раненных солдат. В перевязочной сказали: парни будто с медведем подрались. После операции их отправили на карантин. Пробуют экспериментировать с лекарствами. От укусов тварей еще и идет заражение крови. Это как если тебя укусит разложившийся труп». «Хорошо было бы сбежать из города с мамой и Пуфиком, но дороги перекрыты, и междугородние автобусы не ходят». «Проводят тест на иммунность среди медиков. Теперь носим нашивки. Знаешь, сколько наших уже умерло? Мои одногруппницы, преподаватели. Хоть бы тест был точным, сил нет бояться». «Контактировавших больше не привозят, только раненых. Много огнестрела, но их везут в другие больницы. Люди как с цепи сорвались, громят магазины. А раненых монстрами – к нам. В инфекционное людей свозят уже умирать. Госпиталь оцепили военными». «Охрана пригодилась. Какая-то тварь приползла ночью во двор госпиталя, солдаты ее расстреляли. Я сама видела, из окна. Все видели, кто не спал. Мы не смогли понять, чем оно было раньше». «Превращение в чудовищ признано нашим главой оборонного ведомства. Из Москвы давно не выходили с обращением. Глава нашего минздрава издал приказ: в больницы свозить только тихо умирающих, начинающих превращаться забирают и уничтожают военные. Кто-то слил приказ в сеть. Головы полетят, но поздно: люди не будут обращаться в больницы. Как зачистить город, если жители за железными дверьми мутируют? Из любого окна может что-то свалиться на голову. Ночью никто даже без комендантского часа не выйдет. Кто умеет – прикрутили ставни на окна и даже колючую проволоку. По новостям показывали ополченцев: жители устанавливают заграждения во дворах или на подъездах и дежурят. Полиция даже разрешение на оружие не проверяет». *** Сообщение с городом оборвалось совершенно неожиданно, когда пропало электричество. Сотовая связь проработала пару часов за счет аккумуляторов ближайшей базовой станции и тоже исчезла. Никита даже не успел отправить сообщение, что у него все хорошо. Почта давно не работала. – Что-то долго электрики не едут из райцентра, – шептались родители Никиты в тревожной темноте, надеялись, но помощь так и не пришла. Верхний Бор оказался отрезан от большого мира до конца зимы.