Шкатулка с драгоценностями

***во избежание спойлеров читать после 11 главы основного фика***

      Нечистая Юдоль забывается кратким хмельным сном после болезненного угара послепобедного пира. Хуайсан на этом пиру выпил всего две пиалы легкого сладкого вина, и сейчас практически трезв. Он обходит павильоны и переходы Буцзинши, скользя неслышной тенью, не мешая слугам убирать столы, разносить и разводить крепко выпивших гостей. Лично провожает, подставив плечо под тяжелую руку, сперва Цзян-сюна, а после, в самом конце — дагэ. И ищет взглядом высокую фигуру в тяжелых черно-лиловых шелках, с распущенными волосами, в которых не вьется лента, но сдержанно поблескивают нити черного, с зеленым переливом, жемчуга. Он следил за ней весь день и вечер, одна из пиал была налита рукой Вэй Аньхэ, и ее он смаковал весь праздник, отпивая такие крошечные глотки, что по языку растекались считанные капли вина.       Он не спрашивает слуг, отчего-то загадав для себя: если отыщет демона сам, это будет сулить ему удачу в задуманном. И потому продолжает тихо идти, поигрывая веером и вслушиваясь в звуки затихающей резиденции. У Хуайсана чуткий слух, пожалуй, в него, в безупречное владение своим телом и восприятие мира он вложил все силы своего совершенствования, пожертвовав силой и мощью, так характерными для сынов Не.       Наконец, ему везет... Или просто одному вредному демону надоедает следить за перемещениями наследника Не? Хуайсан слышит характерный глуховатый звон тонкостенного глиняного сосуда, соприкоснувшегося с черепицей, и поднимает глаза. На фоне неба, темного, но усыпанного звездами, как одежды шлюхи из дешевого борделя — ярким бисером, залитый светом полной луны, в горах кажущейся огромной, Вэй Аньхэ виден так отчетливо, словно ясным днем. Хуайсан видит каждую складочку на его одеянии, блеск серебряных лотосовых зажимов, каждую прядку его волос, струящихся по плечам и спине, разливающихся по черепице ручейками живой тьмы. И ртутный блеск его глаз, и усмешку, изламывающую искалеченные губы, и каждый шрам-ожог на лице и шее. Видит и то, как плывет этот образ, тает и стекает с тела водой, и вот уже Хуайсан смотрит в такое знакомое юное лицо, ловит такую яркую, а теперь еще и хищную усмешку и манящий жест.       Взлететь, отталкиваясь от каменных плит дорожки, легко, хотя Хуайсан никогда прежде не демонстрировал кому-либо это свое умение. Черепица лишь чуть скрипит, когда он опускается на крышу.       — Не-сюн. Выпьешь со мной? Две пиалы за весь день — разве это дело?       Хуайсан садится рядом, с привычной дрожью в глубине живота ощущая леденящий душу холод, распространяющийся от демона, берет протянутый ему сосуд — тот самый, начатый, а не один из еще неоткупоренных, что ровным рядком стоят у ног Вэй Усяня. Смотрит в глаза, касаясь влажного следа от губ своими губами, и делает глоток, направляя ци в горло и готовясь к обжигающему вкусу крепкого вина — слабые Вэй-сюн не пьет. И в самом деле — вино, хоть и пахнет лепестками вишни, сладостью яблок и чем-то еще, таким же нежным, на вкус больше походит на жидкое пламя, опаляющее рот и горло, стекает лавой в желудок. Хуайсана мгновенно бросает в пот, он выдыхает, отчасти опасаясь увидеть это пламя вживую, машет ладонью у лица, забыв о веере.       Рядом звучит булькающий смех:       — Не-сюн, Не-сюн, ну что ты, не такое уж оно и обжигающее. Но я могу помочь погасить ощущения.       — Ах... Был бы бла...       Договорить Хуайсан не успевает: подбородок охватывает ледяная рука, острые черные когти едва-едва не царапают кожу, заставляя повернуться и приподнять голову. Вэй Усянь наклоняется к нему так близко, что дыши он — Хуайсан уже ощутил бы на своих губах хмельную влагу этого дыхания. Но вместо этого из приоткрытых губ демона исходит упругий, плотный язычок тьмы, — Хуайсан чувствует его замораживающее касание, что заставляет почти онеметь его губы, — проникает глубже, оглаживая внутреннюю сторону губ, язык, нёбо, заполняет его рот — кажется, что ее можно откусить, как черепаховое желе, и вкус будет таким же — горьковатым и освежающим...       Вэй Усянь не касается его губ своими, не позволяет ему шевельнуться в когтистой хватке, но Хуайсан горит, горит и готов извиваться, словно пойманная опытным ловцом змея. Тьма заполняет его рот и мягко, не вызывая неприятных ощущений, скользит в горло, распирая его, перекрывая возможность дышать и загоняя готовый вырваться вовне стон обратно в грудь. Тьма спутывает ему запястья, поддерживает ослабевшую спину, сжимает талию, словно затянутый до предела пояс, тяжело давит на бедра, стекая к паху...       Сознание взрывается сигнальным огнем, Хуайсана трясет в беззвучном, страшном, безумном удовольствии, слезы брызжут из глаз, и он жмурится...       Тьма отступает — и первый глоток холодного ночного воздуха кажется Хуайсану таким сладким, таким болезненным, каким, наверное, он кажется новорожденному. Ему совершенно так же хочется кричать, но он лишь прерывисто выдыхает, утыкаясь лицом в чужое ханьфу, вдыхая запах озерной воды, лотосов и — немного — смерти.       Он хочет еще, но понимает, что второй подобный раз его убьет: несмотря на все удовольствие, темная демоническая ци смертельна. И потому молчит, успокаивая дыхание, наслаждается тем, как острые кончики когтей скользят по затылку, не раня, разгоняя полчища мурашек по коже.       Он не помнит, как засыпает. Но просыпается в своих покоях, а на запястье тихо греется короткая нить черного жемчуга, плотно охватывая его без следа застежки. Хуайсан прижимает руку к груди и смеется. Конечно же, он не снимет это украшение. Не снимет никогда.