***во избежание спойлеров читать после 12 главы основного фика***
Хуайсан идет легким шагом по чуть поскрипывающему пирсу, оглядывая из-под веера бесконечные поля цветущих лотосов, из-за которых почти не видно мутноватой воды Ляньхуа, и его пальцы подрагивают от желания схватиться за кисть и начать писать первую из картин, что он обещал в качестве свадебного подарка Цзян Яньли. Одну из первых — потому что такие же он собирается написать и для себя. Никто не позволит наследнику Не покинуть Нечистую Юдоль дольше чем на год, тем более остаться в чужом ордене навсегда. Тоска падает в его душу лотосовым семенем и затаивается там, чтобы после прорасти и распуститься великолепным черно-лиловым цветком. У Хуайсана, конечно же, есть надежда, что однажды дагэ женится и получит кровного наследника — сильного, воинственного, настоящего цинхийца, сына клана Не. И отпустит его — сюда. Но эту надежду Хуайсан прячет туда же, куда и тоску — пусть, если это случится, однажды распустится белоснежным лотосом. Но пока... Пока что он не уверен даже в том, что все еще интересен Вэй Усяню, что демону, погребенному под делами ордена, будет дело до какого-то праздного повесы, явившегося в Пристань надоедать своим присутствием... На плечо ложится ладонь, ледяная даже сквозь все слои ханьфу и несмотря на жару середины сячжи, придавливает, не позволяя подскочить, так что Хуайсан только взвизгивает и оборачивается, встречаясь взглядом со смеющимися ртутно-серыми глазами. — Наследник Не, а мы уже заждались вас. — Ах... Чжушоу Вэй! — Не хотел вас напугать, наследник Не. Добро пожаловать в Пристань Лотоса! Прошу, пройдите со мной. Глава Цзян ждет вас. Слуги перенесут ваши вещи в приготовленные покои. Хуайсан идет за ним, приглядываясь к тому, как уважительно кланяются чжушоу встречные адепты и слуги. Немного завидует: ему, наследнику, никогда так не кланялись, а ведь Вэй Аньхэ люди Пристани знают всего-то два месяца как, с окончания войны и возвращения воинов из Цишани. Но к мужчине в тяжелых черно-лиловых одеждах обращаются так же, как к самому главе, и Хуайсан догадывается, почему: тот ведь знает обо всех обитателях Пристани, пользуется своими знаниями. Люди любят, когда об их нуждах заботятся. Хуайсан уверен, что Вэй-сюн именно это и делает. Павильон своему брату Цзян-сюн построил прямиком на Главном канале резиденции, изящный, небольшой, похожий на лаковую шкатулку. Впрочем, в Пристани Лотоса все, что не чжэнфан, в котором три этажа, и не дозорные башни, возносящиеся к небу на пять чжанов, — изящное и легкое, мнимо-открытое и столь же мнимо-беззащитное. Хуайсан знает, что защита на резиденции ордена Юньмэн Цзян такая, что осаждать ее можно годами, хотя вряд ли яо-ван здешних вод позволит хотя бы приблизиться на полет стрелы к ее стенам. Почему глава Цзян ждет его в доме своего чжушоу, Хуайсан понимает, когда входит в просторную, светлую комнату. Одна стена, что выходит на узкую террасу, нависающую прямо над водой, открыта полностью — легкие рамы с натянутой на них бумагой сдвинуты, и едва заметный ветерок колышет шелковые занавеси, постукивает ракушечными колокольчиками. Перед ней стоят длинные и необычайно широкие столы, по стенам расположились стеллажи, и все это уставлено стопками документов, свитками, бамбуковыми и бумажными книгами. На каждом столе стоит свой письменный прибор, и каждый стол носит отличительные особенности своего хозяина. С первого взгляда можно понять, где чей, даже не видя, за которым сидит Цзян Ваньинь. Глава Цзян поднимается с подушки, коротко и без церемоний кивает: — Не-сюн. Рад тебя видеть. Как добрался? Хуайсан отключает голову и щебечет о поездке и впечатлениях, все его внимание принадлежит сейчас этому дому. И ему жаль, что видит он только одну комнату: проходы в другие скрыты ширмами. А здесь, в рабочем пространстве, маловато самого Вэй Усяня. Хуайсан все еще не знает, на что ему возможно надеяться. Браслет из черного жемчуга прячется на его запястье под плотным шелковым наручем, неровные, но крупные бусины вдавливаются в кожу до боли. Хуайсан намеренно затягивает шнуры так, чтобы к ночи кожа горела, а следы не сошли до утра. Может, он и безумен в этом своем желании, но разве что слегка — это... неравноценная замена касаниям ледяных пальцев и острых когтей.***
Хуайсан обживается в Пристани Лотоса на изумление быстро, учится надевать на два слоя ханьфу меньше — иначе можно заживо свариться в собственном соку, то есть, поту. Учится есть до безумия перченые и пряные блюда и понимать, что говорят-кричат-хохочут люди на улицах и рынках Юньмэна, трижды теряет и только дважды находит свой веер и забывает о нем. Хуайсан восхищается девой Цзян — давно, еще с тех рассказов, что успел услышать в Гусу, но сейчас восхищение обретает плоть. Он пишет обещанные картины и ее портрет, чтобы возлюбленная сестра хоть так осталась с братьями. Он мысленно сокрушается о том, что такое сокровище уйдет в поганый ланьлинский змеюшник и мысленно же дает себе слово, что отправит своим шпионам в Цзиньлин Тай задание присматривать за Цзян Яньли и защитить ее, если что-то случится. Дева Цзян — истинное воплощение Гуаньинь. Где были глаза его дагэ? Впрочем, всему виной проклятые старые клятвы. Хуайсан учится плавать в озерах Юньмэна, и каждый раз, когда он входит в воду, он боится, что кто-то заметит: для него это испытание на грани помутнения рассудка. Струи течения кажутся ему исполненными тьмы, прикосновение которых — жуткая ласка. Он не может отказаться, хотя плавать его учит не Вэй Аньхэ, а сам Цзян Ваньинь. Все равно ему кажется, что Вэй-сюн незримо присутствует на этих уроках, оберегая неумелого пловца. Хуайсан сходит с ума от тоски и желания. В середину дашу он больше времени проводит в воде, чем на суше. Он научился плавать и теперь иногда выбирается к дальним мосткам в одиночку по вечерам, когда тоска сжимает его сердце когтистыми пальцами особенно крепко, а желание становится нестерпимым, как боль от глубокой раны. Демон приходит к нему в один из таких вечеров, выныривает рядом, словно собирается из лунной дорожки, стрекота цикад, треска стрекозиных крыльев и шелеста лотосовой листвы, аромата цветов и озерной воды, тины и ив. Хуайсан смотрит в глаза, что меняют цвет с туманного серебра на кроваво-алый, подается вперед, закидывая руки на широкие, холодные, каменно-твердые плечи. На талии смыкаются в жесткой хватке ладони. — Ты уверен, что хочешь этого, Хуайсан? В этих глазах нет улыбки, только смертельная серьезность. — Все, что попало мне в руки, остается в них. А добычу я не отпускаю. Подумай здраво, прошу. Хуайсан кривит губы в улыбке, в которой — он знает — отчаяния больше чем радости: — Уже. Я подумал. Хочу. Хочу быть твоим. — Закрой глаза. Хуайсан жмурится и чувствует, как безжалостная сила утаскивает его вниз, под воду, и только неведомым ему образом вокруг его головы держится воздушный пузырь, потому что лица его вода так и не касается, а после и вовсе отступает. Он открывает глаза в тот момент, когда Вэй Усянь берет его на руки, словно деву, восходя на террасу своего дома по сложенным из воды ступеням. Все, что есть на Хуайсане — мокрые шелковые ку, не скрывающие абсолютно ничего. На демоне нет ни единой нитки. К моменту, когда Вэй Усянь доносит Хуайсана до кровати, вода с них обоих стекает, испаряется. Простыни прохладны и приятны телу, но куда больше чем касание шелка к коже, Хуайсан желает других — и видит неприкрытую жажду чужого тела. Нет ни стыда, ни смущения — только она, эта жажда. Демон не спрашивает, делил ли Хуайсан с кем-то уже дыхание южного ветра, и Хуайсан тоже не задает глупых вопросов. Приподнимает бедра, позволяя стянуть с себя последний оплот нравственности, разводит колени, выгибая спину: под алым взглядом становится невыносимо жарко. Когда холодные пальцы касаются кожи, а узкая мозолистая ладонь накрывает чжун даньтянь, Хуайсана начинает трясти, он закидывает руки за голову в попытке вцепиться хотя бы во что-то, и почти с облегчением чувствует, как запястья оплетают упругие плети темной энергии, заставляя развести руки. Острый черный, словно его любимый жемчуг, коготь касается ямки между ключицами, легко, словно шелк, прокалывая кожу. Ведет линию вниз, Хуайсан тихо всхлипывает: за когтем остается тонкая алая полоска, неспешно обрастающая бисеринками крови, заканчивается хвостиком на точке таньчжун, и палец скользит обратно, вверх, делая линию словно прочерченной киноварью. Семь черт иероглифа 护 ложатся на бледную кожу Хуайсана, вспыхивают мрачным алым огнем. И лишь после этого Вэй Усянь склоняется над ним и касается губами искусанных до крови губ, вторгается в них, и вкус у него именно такой, каким Хуайсан его представлял: горький и свежий, как у настоявшейся на травах воды. Демон целует его, прикусывает, раня губы еще сильнее, слизывает с них кровь и целует снова, заглушая жалобные стоны. Их бедра прижаты друг к другу так тесно, что Хуайсану не пошевельнуться, и ему мало, мало, мало-мало-мало! Но проходит еще какое-то время, кажущееся ему бесконечностью, пока Вэй Усянь не сдвигается, намеренный обласкать его горло. Хуайсан запрокидывает голову, открываясь ему. Мгновение демон смотрит на белую кожу, после стремительно припадает к ней губами, втягивает, и Хуайсан знает: пару мяо спустя на его шее расцветет пунцовый лотос жестокого поцелуя. Он скулит и выгибает плечи, подаваясь еще сильнее вперед, моля о большем, но Вэй-сюн никуда не торопится. Еще одна отметина остается на другой стороне шеи, холодный влажный язык оставляет след на ключицах, слизывает уже подсохшую и смазавшуюся кровь с груди, касается поочередно сосков. В них же остро впиваются зубы, а в распахнутый для крика рот Хуайсана вползает упругое щупальце тьмы, перекрывая дыхание. Теперь Хуайсан может кричать только внутри себя, и ему кажется, что от этого крика разорвется его грудь, если он не получит желаемое прямо сейчас. Он уверен: еще до рассвета он сойдет с ума. Он остается в своем уме и в сознании только потому, что не может себе позволить упустить ни единой мяо из этой ночи. Он подставляется под губы, зубы, когти, гибкие плети и усики тьмы, мечется, захлебываясь стонами и криками, которым то позволено прозвучать, то снова нет. Раскрывается, чувствуя первое холодно-влажное прикосновение к своей нетронутой хризантеме, настигающее его одновременно с тем, как прохладный рот демона накрывает его воистину нефритово отвердевшую плоть. Вознестись до сияющего пика немедленно ему не дает лишь жестокая рука, пережимающая его у основания. И Хуайсан не знает, как утром Вэй Усянь будет объяснять тот вой, что должен быть слышен сейчас всей Пристани Лотоса. Или тот, что он издает, когда наконец получает желаемое — и наслаждение, и боль. Вэй-сюн закидывает его ноги себе на плечи, и Хуайсан чувствует себя берегом, в который плещет волна за волной, размывая, разрушая, изменяя... Тьма освобождает его руки, и он вплетает трясущиеся пальцы в черный шелк волос, тянет к себе, сгибается пополам, чтобы впиться поцелуем в бледные губы. Отстраняясь, демон опускает ладонь ему на горло, не позволив вдохнуть. Хуайсан смотрит в алые глаза, но все расплывается из-за слез, из-за удушья, из-за безумного, выламывающего каждую косточку и вытягивающего каждую жилку удовольствия. «Еще...» — одними губами. Даже если это будет последним, что он скажет в жизни. «Еще...» В прошлый раз ему показалось, что в его сознании взорвался сигнальный огонь... В этот под веками вспыхивают фейерверки Чуньцзэ, целое небо — от края до края, отражаясь в столь же бескрайнем Ляньхуа.***
Хуайсан просыпается к полудню. Впечатление такое, словно дагэ измучил его на изуверской тренировке, а после он еще и упал в ежевичный куст... Хуайсан стонет и пытается открыть глаза, когда на лоб ложится холодная ладонь. — А-Сан. Потерпи, сейчас будет легче. Он не открывает глаза, только вслушивается в шорохи и бульканье, плеск воды в тазу, в ощущения влажной ткани на лице и теле. В то, как пальцы человеческой личины Вэй Аньхэ втирают в ноющие царапины и синяки мазь с сильным ароматом незнакомых трав. Не открывает глаз даже тогда, когда Вэй Аньхэ усаживает его, посмеиваясь, и начинает одевать, словно ребенка. Только похныкивает и утыкается лбом в чужое плечо. — А-Сан, — холодные бугристые губы целуют в горячее ухо. — Нужно встать. Я же не могу поправить твое ханьфу, пока ты сидишь. — А-Хэ? — хрипло спрашивает он, поднимаясь на ноги с помощью демона. — А-Ин. Посмотри на меня. Хуайсан открывает глаза и с головой топится в теплой туманной воде. — Твою шею нужно чем-то закрыть, — улыбается Вэй... Ин. — М? Говорить Хуайсану в самом деле трудно, горло саднит и снаружи, и изнутри. — Я был неосторожен. Прости. Вэй Ин убеждается, что он может стоять самостоятельно, и тянется в рукав. Разворачивает отысканный сверток серебристо-серого шелка, и Хуайсан захлебывается вдохом и выдыхает приглушенное «Ах!» во вскинутую к губам ладонь. Черный, с зеленоватым отливом, жемчуг в добрый десяток рядов мерцает, перемежаясь золотыми пластинками, придающими ожерелью форму. Хуайсан приподнимает голову, руками убирая вверх еще не расчесанные и не собранные волосы. Ожерелье закрывает его шею от ключиц до подбородка, знаком принадлежности ложится на горло. Он никогда не снимет его по своей воле.***