***
Мавр уже лежал в кровати. Он был недоволен совершенно. Всё его бесило, все раздражали. Духота и жара давили на грудь, мешали не то что спать — жить. Мавр не переносил жары. Пот противный, вонючий, едкий затекает за шиворот, струится по спине, и Мавр брезгует собой. Но терпит, это все же лучше, чем снова и снова встречаться со своим телом в ванной. Мавр бы никогда не назвал это - телом. Даже в страшном сне. Когда Мавр злится — прилетает другим. Но они терпят всегда, а в первый день в Доме-на-Море, растревоженные и вдохновленные, даже не замечают. Летний Дом Мавр ненавидел отдельно. Проклятое место, где все бегают, как ненормальные или младенцы, ржут, как кони, радуются чему-то, раздеваются, словно напоказ, и плескаются в воде. Мавр, конечно, не умел плавать. « А Череп может доплыть гораздо дальше, чем до буйка, — с яростной завистью подумал вдруг Мавр. — Если бы я родился в теле этого козла — моя жизнь складывалась бы совершенно иначе.» Мавр закусил губу. Он отчаянно любил лето, где-то там в глубине души. Лето и все то, чего не мог летом себе позволить… А значит все. Мавр попытался расслабиться. В проклятом этом месте, поначалу не так-то легко было даже попасть на Изнанку. Выбитый из колеи и уже от того злой как черт, Мавр, еще не полностью вошедший в свои права на «здесь», каждый раз мучительно привыкал к Летнему Дому, а может этот Дом привыкал к Мавру, прежде чем доверить ему Изнанку? Пока не успокоишься, может и вовсе не выйти. А Мавр не умел отпускать контроль, но отступать не собирался, и в тот момент, когда почти получилось, когда ему показалось, что он чует запах сосен, пробивающийся сквозь бензиновый дух, предвкушает под ногами шоссе… Не то, что в Доме, но похожее, а вокруг совсем другие здешние места. В этот долгожданный момент в спальне кто-то подорвался, кровать скрипнула очень тихо, шаги тоже были осторожными, Мавр знал, но Изнанка отступила, и Мавр почти выкрикнул: — Сука! Какого хрена, ты не спишь? Куда собрался? Гвоздь у окна даже не вздрогнул: он привык к таким вспышкам. Значит, как-то потревожил вожака…что-то сбил. Может, хороший сон, которого у самого Гвоздя никогда не было? Гвоздь молчал, потому что почти никогда не отвечал. Подошел к тумбочке, налил в стакан воды, и подошел к Мавру. До того Гвоздю снилась комната. В ней скрипнула тяжёлая дверь, и женщина тихо позвала Гвоздя. Он так же тихо поднялся с кровати и пошёл за ней босиком, стараясь не будить спящих детей. Женщина повела его в следующую комнату. Там было прохладно, откуда-то дуло. Его усадили на диван и приказали ждать. Гвоздь послушно ждал, не отвлекаясь даже на собственные мысли. Вскоре в комнату вошли двое. Молодая пара. Красивая, можно сказать. Кудри девушки отливали золотом, дорогой костюм на мужчине смотрелся… дорого, как и белые-белые зубы, сверкающие в радостной улыбке. Они были прекрасны. А потом Гвоздь присмотрелся. Серые безжизненные лица с пустыми взглядами. Кто это? Неужели, его новая семья? Они смотрели холодно и безразлично, хотя всем своим видом должны были внушать обратное. Гвоздь побледнел и почувствовал, что вот-вот задохнётся. Он не хотел к ним, но его не спрашивали. Никогда не спрашивали. «Дома» его встретит ещё пара таких же пустых существ. Они будут излучать радость, счастье. Им весело и хорошо. Они говорят, что любят. Но Гвоздь не поверит. Он видел эти глаза. Видел, и не находит в них ничего. Кашель усиливается, головные боли становятся невыносимыми. Гвоздь почти не спит, почти не ест, почти не дышит. Однажды он потерял сознание и очнулся уже в Доме. Могильник показался ему теплее, чем любая из комнат того дома, который так домом для Гвоздя и не стал. Мужчина — отец — заговорит о том, что денег на лечение у них нет, да и на учёбу для ещё одного тоже. И говорить будет с той же белозубой улыбкой, сидя в дорогом костюме… … И Гвоздь снова проснулся в холодном поту. Такие сны, в которых прокручивались события прошлого, ему не нравились. Он сел на кровати, скинул с себя муравья и тихонько отошёл к открытому окну. Душно. Но кашля, слава богу, не было. Но Мавр все-таки услышал и проснулся. Беда. Теперь, конечно, проснулись все. И, конечно, молчат. С Мавром в комнате жили те, кто поумнее. Они не подавали голоса без причин, и не стремились привлечь к себе внимание, когда гневались не на них, они отлично делали вид, что спят. Это было именно то, чего Мавр хотел. Мавр поднял голову и отпил, привычно и естественно. Пить и правда хотелось сильно, губы пересохли, тело таяло в застывшем горячем воздухе, тонуло в испарине — приветы лета. Гвоздь, как всегда, делал все тихо и споро, угадывая, злиться на него было труднее, чем на остальных. Исполнительный, зараза! Голову поднять Мавр смог, а вот попыткой сесть, себя не затруднил: — Подними, — приказал он Гвоздю. Тот знал, что делать, он делал это сто тысяч раз. Гвоздь отставил стакан в сторону, вытер пальцы о край полотенца, наклонился и осторожно просунул руки к затылку и под лопатки Мавра. Не сто, так тысячу раз подобное проделывал. И не только в Доме. Справившись, Гвоздь отошел на шаг и вопросительно посмотрел на Мавра. Сон, видно, ушел и в ближайшее время к Мавру не вернётся. Коляска стояла совсем рядом, но ночью незаметно выкатить кого-то труднее, чем вывести. Сколько не смазывай — колёса скрипят. Его колёса скрипят знакомо. Хотя, если и увидят, что они сделают? Мавр едет. Гвоздь размышлял дальше, чем нужно. Мавр пока ещё ничего не приказал.***
Харон тихо шуршал по полу, прижимаясь тёплым боком к холодной стене. У Хромого в комнате колясники резались в карты и материли друг друга. Хромой в эту ночь оставил им один из своих кальянов и Зеленого на подмогу. Харон подавился смешком, услышав, что Скорый проиграл даже трусы. Харон никогда не понимал смысла карт. Глупая игра. Бессмысленная. Харон приоткрыл дверь корпуса. Совсем чуть-чуть, потому что та рассохлась и ужасно скрипела. Выскользнуть наружу тяжело, все-таки Харон мальчик уже не маленький. В Могильнике так вообще «конем германским» называют. Харон не обижается. Ему приятно знать, что он большой. Большой, по его мнению, значит сильный. Хотя Череп, вон, небольшой, а сильный. На пороге Харон застыл на секунду. Глубоко вдохнул, сделал пару шагов, и оглянулся на вожака, словно спрашивая разрешения. Невидимый поводок, который держал Харона совсем близко к Черепу, натянулся до предела. Череп улыбнулся и кивнул. Ему нравилась преданность Харона, хотя иногда и пугала немного. Черепу бы хотелось, чтобы Харон меньше волновался о его, Черепа, реакциях. Череп плохо умел быть хозяином, ему больше нравилось оставаться просто другом. Но если другу нужно это… — Вперед, к Свободе, — негромко объявил Череп, жалея, что пока нельзя это воскликнуть в голос. Но это можно потом. На берегу. Харон рванул вперёд. Он мог бегать так быстро только тут. Он задыхался, путался в задних лапах, но все равно бежал вперёд. Один раз Харон едва не уткнулся носом в песок, но тут же поднялся и побежал дальше. На такие мелочи, как разбитое колено, ему было плевать. Прямо на ходу он стянул футболку. Бросил на берегу вместе с полотенцем и вещами из карманов. На все он потратил буквально пару секунду. И тут же бросился в воду. Она была соленая и холодная. Колено тут же жутко защипало, и воздух из легких вышибло разом. Но уже спустя минуту в воде стало даже тепло. Харон поплыл вперёд. Вода была его вторым домом. Тут он не чувствовал себя ущербным или слабым. Он был быстр, ловок и хорош. Кто бы после таких ощущений согласился вылезти? Вот и Харон почти постоянно сидел в воде. Даже в свое первое лето здесь— прошлое — сбегал ночью поплавать. Его не пугало ничего: ни Ральф, ни Старик, ни даже вечные предупреждения и нотации Януса. Было плевать на все. Есть же целое море!***
Мавру было душно и тошно. И все труднее дышать. Он знал, что, когда злится, проклятая одышка приходит тоже, даже если ничего не делать, но… Эта ситуация неразрешима. Мавр еще способен не показывать злости. На самом деле он это умеет, если очень нужно, но не злиться по-настоящему он не может. Все его эмоции яркие, как вспышка, и в большинстве своем болезненные. И от осознания, что Изнанку в этот раз ему не найти, Мавр начал дышать еще чаще. Спать в этом дерьме, вместо того чтобы гулять всю ночь по Изнанке? И пусть-пусть, ему никак не найти гребаное Море, как и чертов проклятущий Лес, но все же «там» — стоит очень много. Мавр живет только в ожидании этого «там». — Воздуха, — произнес Мавр довольно тихо и серьезно. — Мне нечем дышать. Ему еще было чем, но Мавр в любой момент был готов задохнуться реальностью. Он не шевелился, никак не двигался к коляске, просто смотрел требовательно и капризно. Лис проснулся от шума. Только хотел высказать Гвоздю о его возне, как услышал знакомое сопение. Даже не думая одеваться, в одних трусах, он подскочил и помог Мавру перебраться в коляску. Это было непросто, но вдвоём с Гвоздем всяко сподручнее. — Ужасное место. Тут даже утюга не найдёшь! Больше всего Лис любил конец весны. Тепло, почти ничего не болит, можно постоянно гулять. А ещё всегда успеваешь поносить всю любимую одежду, есть утюг и хороший водопровод. — Ужасное, — неожиданно для всех согласился Мавр. — Зачем тебе утюг? Лис, как обычно, нес какой-то бред. Ужасно разговорчивый малый, зато сильный и ловкий. Мавр, почти незаметно для себя, оказался в коляске. — Поехали отсюда, — скомандовал он Лису и Гвоздю, — На улицу. Гвоздь занял своё привычное место позади коляски и толкнул её к выходу. Вот и хорошо. Там можно будет подышать. И не только Мавру. Гвоздь едва заметно поморщился, подавляя кашель. Только его сейчас не хватало… Лис бросился вперед, почтительно открыл дверь, позволяя Гвоздю вывезти Мавра. А сам схватил первые попавшиеся шорты и накинул на плечи рубашку с коротким рукавом. Про себя отмечая, что этот оттенок желтого и синего почти не сочетаемы. Да и все ужасно мятое! Раздражение закипало внутри. Как можно! Чтобы он, он — Лис! Показался на улице в таком ужасном виде? Лис тяжело вздохнул. Ничего, ладно, только ради Мавра. Вожаку отказать невозможно. — После переезда вся моя одежда ужасно мятая. Я терпеть не могу такого убожества! — прошептал Лис, осторожно оглядываясь на комнаты воспитателей. Щепка похоже не спал, но особенно лезть не стал бы. А даже если бы стал, то не к Мавру. Лис осторожно шел рядом с коляской, сверяя шаги с не скрипучими половицами.***
Наверное, никто не спит в такую ночь. В первую ночь, самую таинственную, самую незнакомую, когда ты уже покинул Дом — но в Дом-на-Море еще не добрался, добрался не весь, и нужно немножко времени — эта самая ночь, чтобы добраться и ожить… Двойня записывает на руках синей ручкой — «море, море, м о р е», буквы налезают друг на друга, как барашки волн, путаясь с другими. Почти все записки на руках в последнюю неделю этому посвящены. Только на животе осталось место для других отметок, коротких и совершенно неважных по сравнению с ними. «Мы скоро на море.» «Здесь уже рядом.» «Море.» Оно шелестит волнами, и Двойня прячет ручку за ухо. Море слижет волны-буквы, присоединит их к своим, и их надо будет написать заново. А где на пляже найти ручку, если не принести её с собой? Вещи Двойня оставляет лежать так. Потом разберут, если вообще станут разбирать — в чемодане вещам лежалось и так вполне уютно, так зачем их беспокоить? В первую ночь всем нужно привыкнуть к переменам, людям и вещам, и Двойня их не трогает. Двойню не трогают тоже. У всех хватает своих дел, гораздо более важных. Поэтому никто не замечает — или Двойне так кажется — сутулящуюся худую фигуру, выскользнувшую наружу. К морю, неспособному никого оставить равнодушным, поющему свои песни, прекрасному морю… Только бы помнить его потом.***
Вдоволь намокнув и наплескавшись, Харон выбирается на берег. Все-таки холодно. Даже губы подрагивают. Он щурится, спешно вытирая лицо. Приглядывается к силуэту с другого конца пляжа. Улыбается радостно: — Тихоня! Дуй к нам! Он и правда почти как лабрадор. Радуется всем. Да так, что готов визжать от восторга. Все эмоции Харона вывернуты на максимум. Потому что только так он может чувствовать себя целым и живым. Череп смотрит на море. Темное ночное море — это почти небо. Его не видно, но слышно. В ответ на призыв Харона, Череп поворачивает голову. Действительно Двойня. С такого расстояния не понять: придет Тихоня или все же Бешеная. Черепу в любом случае такая компания приятна. Хотя думать о них во множественном числе странно. Но пока Двойня не окажутся ближе, определиться все равно не получится. А там… Двойня любят рассказывать, а у Черепа бывает настроение слушать. Сейчас, например. Он тоже поднимает руку в приветственном жесте. Тихоня машет в ответ, щурится, разглядывая издали. Им нравится Харон, яркий и непосредственный, и Череп им нравится тоже — Тихоня находило несколько записок с его именем на руках и животе, еще тогда, давно. А вместе всегда веселее, так что почему бы и нет? В мешковатой футболке и таких же шортах не сильно-то разберешь, кто подходит, парень или девчонка, и по лицу определить это ничуть не легче. Тихоня это знает и не обижается ни на какое обращение: в конце концов, разве для них есть разница? — Привет, — говорит оно, когда их разделяет не больше пары метров, и улыбается застенчиво, и склоняет голову к плечу. — Правда, море восхитительное? Оно сегодня поет для нас. Море уже слизало часть записок-волн, и руки у Тихони все в размытых чернилах. Живот тоже, но живота не видно из-за футболки. Полотенце болтается, перекинутое через плечо, уже мокрое. — А на небе только и разговоров, что о море, — соглашается Череп. — Что же оно тебе напело? Череп думает, что это тоже забавно: море — оно, и Тихоня — оно. Харон отряхивается, стряхивая остатки капель. В честь лета он почти лысый. Короткий и мягкий ёжик его радует. Можно не заботиться мытьем головы и ее просушкой. Харону нравится все. Он и любит всех. Ярко, искренне и чисто. Он улыбается Тихоне во весь рот, нисколько не стесняясь ни отбитого резца, ни выступающих клыков. — Пойдёмте, я хочу вам кое-что показать! Харон знает тут все. Море — единственное место, где Харону нравится залазить буквально в каждый угол. Тут его окрестили настоящей кличкой, тут была первая настоящая вечеринка. И даже сейчас Харону ужасно хочется развести костёр и повеселиться. Но пляж слишком близко к Дому, и Череп не позволит. Тихоня смотрит на море и улыбается ему. — Говорят, в такие ночи небо счастливо, потому что в такие ночи оно тоже — море, — мягко, напевно рассказывает оно. — Но утром, когда приближается расставание, небо плачет, и в море падают звезды. Они сияют, как прежде, и, если бы мы были птицами, мы не поняли бы, где настоящее небо, в этот рассвет… Но море не желает становиться вторым небом и прячет эти звезды, чтобы никто-никто никогда не обманулся ими. Иногда, если очень постараться и нырнуть до самого дна, можно найти шкатулки, где лежат эти звезды — но, если их открыть, звезды больше не будут гореть. Они потратили все свое сияние. Но они все равно остались звездами… Может, здесь тоже можно найти несколько таких? Только придется нырнуть очень глубоко! Тихоня слушает плеск волн и улыбается уже ему. А потом косится на Харона: что-то он хочет показать? Харон всегда знает, где есть разное интересное… История Тихони, как и обычно, хороша. Череп ловит порыв ветра, и тот остается в волосах. — Ловцы жемчуга или звезд… Все-то ты знаешь, Тихоня. Что ж, я, пожалуй, попытаю счастья в поисках звезд. А вы, если хотите, гуляйте… Мне Харон и в другую ночь покажет… Череп сбрасывает шорты и идет к воде. Она касается ног. Череп входит в море быстро, несколько шагов, чтобы вода дошла хотя бы до пояса, а потом один резкий бросок вперед. Череп не любит беспокойной пляжной возни на мелководье, он любит плыть: бросать себя в волны, разрывать их, одновременно погружаясь и становясь ненадолго частью этой воды. Тихоня смотрит вслед плывущему Черепу, встряхивается, отворачиваясь и заправляя за ухо мокрую прядь волос. И идет за Хароном. Харон делает пару шагов. Ему хочется снова в воду, но нужно взять вещи. Он фырчит и на ходу болтает: — А ты знаешь, что вон там, около скал, есть куча мидий! Из них столько вкусностей можно приготовить. Я не умею, но можно позвать Гиббона. А ещё тут рыбки у буйков водятся. Они только белый хлеб едят. Не знаю почему, но чёрный выплевывают. Нужно будет взять батон… Колено печёт и щиплет очень сильно. Поэтому Харон наклоняется и слизывает соль и кровь. — Идём. К скалам. Там есть что-то… очень-очень крутое! Харон радуется как маленький ребёнок. И так же расстраивается, если что-то идёт не так. — Рыбок давай посмотрим днем, — предлагает Тихоня, — тогда их видно гораздо лучше… говорят, морская вода заживляет раны. А ты облизываешь… лучше дай морю еще немного воли. Тогда и заживет быстрее. На скалах Тихоня бывало и раньше, но никогда ночью, и интересно сейчас — до чертиков, что там такое прячет Харон? Харон шмыгает носом. Поднимает глаза: ему все ещё чуть-чуть холодно и весело, поэтому они становятся почти голубыми, а в уголках собираются веселые морщинки. — Но оно печётся, — по-детски дует губы Харон. Он идёт, чувствуя, как ноги немного утопают в песке. Идти легко, словно в ногах пружины. Он даже чуть-чуть подскакивает и радостно повизгивает от восторга. Воздух полон запахов, а ночь — звуков. Харон сыт и знает, что в любой момент может уснуть. А больше ему для счастья особенно и не надо. Глупо, наверное, но он простой до ужаса. Может и дали поэтому такую сложную кличку? Чтобы осадить и дать опору? — Зато потом перестанет болеть, — смеется Тихоня. Харон не может ни минуты устоять спокойно, покачивается, скачет… он тоже похож на море, думает Тихоня. Сегодня все похожи на море. Оно достает из-за уха ручку и царапает на еще белой кисти в очередной раз: «море». «тебе понравится».***
Мавр вскипает снова. Какая нахуй мятая одежда? С Мавра льет так, что вся одежда становится второй мерзкой кожей через максимум десять минут, после того, как его переоденут. Поэтому он даже не пытается переодеваться часто. А кретин Лис жалуется на то, что у него что-то измялось? Серьезно? Мавру хочется наорать, но орать посреди коридора не стоит. — Заткнись, — властным шепотом велит Мавр. — Будет у тебя утюг. Мавру не трудно решать для своих такие мелочи, не сам ведь. Деньги отца решают все, Мавр понял это очень рано, еще лет в семь. А Гвоздь молчит и везет, приятно так, ровно — почти не шатает. Иногда Мавр думает, что Гвоздь у него странный, что-то с ним не так. Много чего, если честно. Да кто ж узнает, если он не говорит, а по нему и не видно? Лис брезгливо морщится. Он уже сказал своим родителям. Но утюг привезут только завтра вечером. Как бы он не бился, раньше они не смогут. А ходить целые сутки — двадцать четыре часа — в мятой и неприятной одежде — моветон. Лис смиренно принимает, что Мавр не может этого понять. Пока. Потом все поймут, какая важная вещь — приличный внешний вид. Мавр знает, что ночью на пляже не будет ничего, никаких танцев с бубнами и выебонов. Только Море. Его Мавр тоже ненавидит. И обожает. — Поехали к морю, Гвоздь, — внезапно решает Мавр. Гвоздь кивает, хотя Мавр этого и не увидит. Привычка. На выходе осторожно разворачивает коляску и катит к берегу. Дышать и вправду становится легче. Ночью хорошо. Гвоздь не сдерживает мимолётной улыбки. — Стой, — велит Мавр. — Отдай Лису. Это звучит жестко… Но является своего рода хорошим обращением, потому что Гвоздь такой, что катить по песку ему никого и никуда не стоит, а вот Лис справится. — Просто иди рядом, — милостиво разъясняет Мавр Гвоздю, и тот отходит, чтобы Лис перехватил коляску. Лис тоже раздражён. Он не умыт, без укладки, даже не причёсан, одежда мятая, обувь вообще не взял. Он немного щурится и все же берет коляску. Толкает вперёд легко, благо силы ему не занимать. Про себя он перебирает девушек, у которых можно позаимствовать фен. Нет, конечно, он бы никогда не опустился до такого, но… сейчас он просто не мог поступиться своим внешним видом. Он просто обязан выглядеть идеально. Даже если ради этого придётся час или два мучиться с феном. Мавр догадывается, что вести его тяжело, но старается об этом забыть. Лис сильный и выносливый, за то и ценен. Думает, сука, только о внешности, хотя не ему жаловаться. — Вернемся, будет тебе и утюг, и что ты там еще забыл взять, к утру, — говорит Мавр. Это просто. У девок их есть воспиталка, ей передадут что нужно, она даст. Никаких проблем. У моря дышать легче и обдувает ветром, приятно охлаждая. На Мавре спереди даже рубаха высыхает. Вообще-то, когда он ее одел… Мавр предпочитает игнорировать, что не одевается сам: люди его, одежда тоже его, значит если его люди что-то сделали, то это он сделал — они ведь всего лишь исполнили его волю? Так вот, когда он одел рубашку, она была белой. Мавр любит белые рубашки. Об этом даже можно догадаться, если наблюдать за ним. Мавр всматривается вперед и вдаль — в воду, и видит… Человека. Не тени на берегу, а уже того, кто плывет. Этого человека Мавр узнает всегда. Узнает и болезненно сглатывает. С-сука, Череп. Ненавижу! Мавр не видит даже, угадывает его среди волн. Череп плывет красивыми, мощными гребками и с потрясающей просто скоростью. Мавр наблюдал это не раз. Череп — один из лучших пловцов Дома — больше никто не делает это так. Мавр хватает ртом воздух, заставляя себя дышать нормально. Он должен перестать, там же Череп, а он не должен видеть задыхающегося, больного Мавра. И Мавр поднимает голову, встряхивает немного подсохшими волосами, хотя сзади по отекшей шее струится пот, а спина просто вся мокрая, но он обретает нечто на подобие достоинства. Сдаваться и отдавать пляж Мавр не намерен. Гвоздь застывает рядом. В темноте он видит хорошо, поэтому, окинув взглядом присутствующих, тут же отводит непонятного цвета глаза в сторону, стараясь громко не дышать. Лис улавливает перемену в вожаке. Приглядывается и замечает пловца. Внутри все закипает. Потому что этот оборванец просто убогий! Нельзя же быть настолько… настолько! Возмущение клокочет в горле и вырывается со свистящим выдохом. Лис завидует: так дико завидует, что самому тошно. Джентльмен не должен быть настолько развязным. Но речь о Черепе… Лис отличный боец и плавать умеет, но Череп… он все равно лучше. Настолько лучше, что слюна во рту начинает вязать. Мавр дышит, и на это уходит очень много сил, а поднять руку и поправить волосы сейчас кажется ему непосильной задачей, хотя обычно он справляется. Зато внешне, он кажется почти спокойным. — Поехали к воде, никто не может помешать нам воспользоваться пляжем. Мавру кажется, что коляска под ним пропиталась полностью, словно он плавал с ней в море. В общем-то, обычно он так и купался: его ввозили в море вместе с коляской и даже в одежде. Мавр никогда не разделся бы при чужих. То, что сейчас на нем шорты, уже удивительно, но они свободные, огромные и до колен. «Почему Череп? Почему сейчас? — думает Мавр. — Почему, блядь, тогда, когда я не могу найти Изнанку?!» Вся сила Мавра в Изнанке. «Они не знают, не знают, что не можешь, — бьется голос внутри, — а завтра это пройдет, ну может послезавтра, ты же знаешь.» Мавр уговаривает себя успокоиться. — Вперед, — повторяет он, недрогнувшим голосом. Мавр видит шорты Черепа на песке, не шорты даже, обрезанные жалкие джинсы. Мавр не признается, но хотел бы такие же, может даже короче. Гораздо короче, если бы данные у него были, как у Черепа. Мавр вскипает, очень медленно, но верно. Он знает это чувство и знает, что дальше. А Изнанка далеко. Блядь! Но вслух Мавр говорит только: — В воду, мне нужно охладиться. Он надеется, что переедет проклятые шорты… Лис послушно катит коляску вперёд. Иногда ему приходится поднапрячься, но он только натужно пыхтит. Он даже не воспринимает это как обязанность. Скорее, как почетную должность. Или одолжение. А потом он замечает низкорослую тень щенка, вечно шныряющего рядом с Черепом, и довольно осклабливается. Вспыльчивый, дурной и слабый — Харон. Просто идеальный кандидат для склоки. Нужно лишь получить разрешение от Мавра. Харон идёт широкими шагами. Но весь его восторг исчезает, как только он замечает силуэты в темноте. Он даже скулит чуть-чуть. Тихоня поднимает голову на чужой скулеж, еще не понимая его причины. Но страх и тревога уже скручиваются внутри. Нет, все же было так хорошо… не надо портить такую ночь, пожалуйста! Тихоня еще надеется, что обойдется. Всегда надеется. Череп касается буйка ладонью. Есть. Он всегда доплывает, и всегда делает вид, что это что-то чуть больше, чем просто заплыв. Темный берег далеко. И на нем добавилось фигур. И одна… Колясник, за спиной которого кто-то есть. Такой в Доме только один. А там Харон — чиркни спичкой — взорвется, и Тихоня — слишком уязвимое, хоть дерется бешено. А Череп висит на буйке. Череп яростно отталкивается и гребет. Замах, поворот головы, замах. Это будет быстро. Пятьдесят метров — два бассейна. Минута. Может чуть дольше. Череп торопится. При нем не случится ничего. Череп плывет, и Мавр смотрит, оторваться трудно, но смотреть невыносимо: Череп словно подчиняет себе воду. И Мавр не выдерживает — опускает лицо. Череп далеко, не увидит. Мавр пытается сосредоточиться на море, ему нужно воды. Холодная? Ну ладно пусть! Только бы прийти в себя. — Вперед, в воду, я сказал, — приказывает он довольно громко, чтобы его ротозеи отмерли. Гвоздь тихой тенью идёт рядом. Ничего не делает, ничего не говорит, никак не показывает, что он вообще рядом. Только дышит. Пытается дышать. Мавр похоже не замечает Черепистов, смотрит только в воду, но Гвоздь уже чувствует скорую драку: его лицо бледнеет, но в темноте почти не видно. Гвоздь на секунду останавливается, ругая самого себя, и всё-таки тяжело откашливается. На ладони остается пара красных капель. Лис уже мало что замечает. Смерив брезгливым взглядом недо-девчонку и оборвыша, он толкает коляску вперед. По шортам проехаться не выходит, прямо из-под колес их выхватывает Харон. — Смотри куда прешь! — голос щенка Черепа жалко срывается, больше походит на визг. Лис лишь морщится и делает вид, что не слышит этого писка. — Че это ты вышел без марафета, дэнди? — добавляет Харон самодовольно, и гордо выпрямляется. Харон зол. Он не любит, когда его не слышат. И ему кажется, что вот сейчас он защищает своего вожака, и он знает — комментария о внешности Лис не стерпит. Лис поворачивается всем корпусом, готовый разорвать этого ублюдка на клочки. — Это весьма низко с твоей стороны. Хотя? Тебе подходит, — Лис улыбается нагло и насмешливо. Харон вспыхивает, краснеет до самых ушей, а в глазах застывают злые слёзы. Да, он определённо низкий. Он ниже и Черепа, и Тихони; он всего на пару сантиметров выше Мавра в ебаной коляске. И это определённо его слабое место. Гном. Полурослик. Полторашка. Полчеловека. Злость кипит внутри, вырываясь глухим рыком из-под приподнятой верхней губы. Лис думает, что Харон точно как пес. А псов надо бить, чтобы знали своё место. И тут Мавр, наконец, замечает жалких Черепистов. Они словно и не существовали для него до этого. — Чего встали, это же просто… Сброд, — заканчивает Мавр. Кричать нельзя, иначе одышка усилится. — Я сказал — в воду, остальное потом. Только не убей гнома, — предупреждает Мавр. Ему не важна их возможная драка. Один на один — Череп не придерется. Гвоздь быстро приходит в норму. По крайней мере, во внешнюю. Внутри всё ещё кипит что-то, что отчаянно хочет вырваться наружу. Но он это что-то сдерживает. Нельзя злить вожака. Тем более, в такие моменты. Гвоздь осторожно косится на Лиса и делает шаг вперёд, оказываясь у коляски, предоставляя Лису возможность и дальше выяснять отношения. Гвоздь неслышно вздыхает, перехватывает Мавра, чуть-чуть уводит коляску в сторону и катит к морю. Сначала едва заметные волны облизывают ступни Мавра, шлепки этому вовсе не мешают. Когда вода оказывается у колен, Мавр покрывается мурашками, но у него внутри все кипит, ему все еще жарко. Когда Гвоздь закатывает коляску в море настолько, что оно достает до пояса Мавра, позади слышится рев: Харон так глупо и честно предупреждает, что собирается кинуться на Лиса. Если тот не обернется — его проблемы. Лиса сложно повалить. Но мелкая и тяжёлая торпеда, которую представляет из себя Харон, сбивает Лиса с ног и роняет в воду. Лис вскрикивает и пихает коротышку в бок. Харон не сдаётся: отвечает, пытается драться, но Лис — один из лучших бойцов, и вскоре Харон оказывается под водой. И даже эта родная, любимая среда не помогает и не спасает. Лис сильнее. Харон барахтается изо всех сил. Но голова снова под водой и нечем дышать. Лис издевается: то в воде, то над водой. Даёт вздохнуть на пару секунд и снова топит. Надежды Тихони не оправдываются. Может, им удалось бы разойтись миром, если бы не провокация Харона, если бы не ответ маврийца, если бы… если бы. Тихоня делает шаг назад, переводит испуганный взгляд с одного на другого. Страх горит в глубине груди, острый, очень болезненный, они же ничего не сделали, за что?.. Мир вокруг гаснет. Ссутуленная фигура расправляет плечи и вытягивается, бросает быстрый взгляд вокруг, на руки, пытаясь понять, что происходит. Выхватывает из темноты знакомые фигуры, слушает голоса. Синие надписи на руках выглядят как издевательство. «море». «тебе понравится». «Да просто заебись, — думает Бешеная. — Они там все охренели, что ли?» Но она молчит — пока молчит, оценивая ситуацию и то, как из неё выйти. Лучше бы Черепу удалось все уладить. Череп пробует дно, встречает его, идет вперед, жалея, что вот сейчас не закурить. Он не чувствует, как холодит ветер, просто идет. Идти быстро невозможно, не то, что плыть… И это злит, то что заняло бы два гребка, сейчас — медленные шаги. И Мавр ему навстречу. — Хватит, — рявкает Череп в сторону драки, но смотрит на Мавра. Черепу нужно еще несколько шагов. Череп выходит из волн, а Мавра, наконец, охватывает вода, она вовсе не холодная, как он ожидал. Она кажется теплой, как молоко, а может у него горячка? Но Мавру становится легче, он делает вдох, он смотрит на Черепа взглядом хозяина. Мавр никогда не понимал, зачем все это? Почему Череп не хочет подчиниться? Так было с тех пор, как Череп попал в дом. Так есть сейчас. Мавр стал старше, а понимание так и не пришло. Мавр смог Ходить, Изнанка слушалась его, как котенок, только Лес не приходил. А Череп нашел его так легко… Мавр понял это еще когда увидел первую его татуировку — ветвь в ней была живая. Мавр дал бы такому Ходоку все, что он захочет. Или почти все. Но Череп просто бесил Мавра, каждым жестом, каждым словом, даже взглядом! И ничего ему от Мавра не было нужно. — Лис, Череп очень расстроен, — немного тянет Мавр, — ему не нравится, когда бьют его… щенков, — Мавр выбирает не самую обидную форму, — это ведь честно, Череп, их двое — поединок, — Мавр почти улыбается, но на самом деле на его обрюзгшем лице лишь немного дергается губа. Мавр не хочет знать, что выглядит жалко. А Череп поднимается из глубины, и все совершенство его худого, гибкого тела открывается небу, воздуху, всему миру — Мавр сжимает подлокотники коляски изо всех сил. И благодарит воду за свою сдержанность. — Охота тебе портить такую ночь? — усмехается Череп. Усмешка кривая, больная, но не показывать же все Мавру. Уже достаточно. — Подраться они успеют всегда. А сегодня… Море, небо… Череп все ближе, еще немного разговоров, и он сможет просто оттащить Харона. Наверное, сможет. — Я не делаю ничего, Череп, — улыбается Мавр, — Я даже не велел его бить. Они же мужики, верно? Сами разберутся? — говорит Мавр все так же нараспев, насколько позволяет дыхание. Лис чувствует, как меняется расстановка сил, и отпускает Харона. Только напоследок, почти ласково, бьет по носу. Хорошо так, щедро. Чтобы запомнил, на кого зубы скалить нельзя. Харон выскакивает из воды, как ошпаренный. Он красный. Причём не только румянцем на щеках, но и кровью из носа, из разбитой губы. Он всхлипывает и трусливо отбегает подальше, словно бы даже хвост поджимая. Он ничего не может. Он снова чувствует себя маленьким. И его снова пытаются топить как… как щенка. Харон не поднимает взгляд. Он некрепко держится на ногах и рвано дышит. Харону досталось, подмечает Бешеная. Морду бы ему умыть. Так что она ловит Харона за плечо, не то поддерживая, не то удерживая. — Кровь надо смыть, — негромко говорит она. — Пошли. В следующий раз всадишь ему ручку под колено, посмотрим, как он будет ползать перед креслом хозяина. Она косится на Черепа, на Мавра. От вожаков так и прет силой. Хотя в драке даже гадать не надо, кто кого. Но до драки не дойдет. Уж точно не сейчас. Харон мотает головой. Меньше всего ему нужно в Дом. Чем позже узнают об этой драке и этом позоре — тем лучше. — Идём, я обещал кое-что показать. Хочется вернуться в прошлое и дать себе по щам. Постоянно играющие гормоны постоянно немного сносят крышу. А Лис тот еще гад. Когда мелкий пес выпрыгивает из-под воды, Мавр понимает, что дело плохо. Это недоразумение — один из любимцев Черепа… И выглядит он плохо, даже очень. Сука. И Лис — сука! Мавр неслышно шипит и меняет тон. — Лис, отойди от него, ему хватит. И думает, как нужно бы дать Лису пинка, чтобы выбирал, что и на чьих глазах делает. Вот будет стрелка, тогда и сойдутся, а это что? Как Череп решит отомстить? А за своих Череп всегда мстит. Хотя люди Мавра его обычно не интересуют. Как и Мавр не воюет с черепистами: дурны и мелки слишком, чтобы он вообще их замечал. Гоняет да, уважения хочет, но не воюет. Только с самим Черепом. — Он остановился Череп. Остановился, — Мавр еще не давит, но утверждает и акцентирует. — Благодарствую, — Череп вдруг смеется. Есть не так много способов скрывать напряжение. Это один из. — Разойдемся при своих. Лису тоже есть что оплакать… Теперь с коротким рукавом пару дней не походишь. Лис не показывает виду, но рука кровоточит от укусов. Бесстыжий рыжий осторожно обмывает ранки, выпрямляется в полный рост — он выше Черепа почти на голову — и улыбается нагло: — Почему же? Боевые раны — украшение мужчины. Как жаль, что Харону они не пойдут. Череп придерживает при себе «Мужчину — украшают, но при чем тут ты?» Череп не любит драк, часто ему удается не провоцировать и самому не вестись… Но за Харона обидно. Надо бы догнать и успокоить, но на самом деле не очень хочется. К утру отойдет, да и не один он. Зато хочется сказать что-то вроде: «Еще раз…» Но Череп даже не может сформулировать до конца, что сегодня случилось недопустимого. Он, наконец, выходит на берег и резким жестом подхватывает шорты. — Лис, — на манер самого Лиса Череп протяжно тянет «с». Почти змеиный язык, — не серди меня. Череп нервничает за своих. Но ему нравится, что они уходят. Самому Черепу не грозит ничего. И он готов отомстить. Не за драку даже — за слова. Мавр выдыхает, он даже забывает о том, что дышать трудно. Почему-то сейчас смех Черепа не бесит, а остужает. — Да, — просто отвечает он. — При своих. Лис будет… Впредь рассчитывать силу, — выплевывает Мавр в сторону Лиса. Как тот не видит, насколько Череп напряжен? Может ведь решить и сам ответить за своего. Вот прямо здесь, сейчас. Видимо, Череп любит собак. Мавру становится прохладно в воде. Но он не собирается это демонстрировать, не сейчас. Хорошо бы им всем распрощаться, потому что Мавру нужно прежде всего поговорить со своим идиотом. Гвоздь стоит за спиной странной тенью: иногда Мавру кажется, что проблемы его больше, чем можно подумать. Но Гвоздь тихий и послушный, это Мавру нравится. Хотя нормальные так себя не ведут, конечно. Мавр не может понять, а есть ли у него в стае хоть кто-то нормальный, и это только злит, а сейчас злость нужно оставить. Нельзя. Злость не помогает делать дела или вести переговоры. Зато потом она поможет, когда все разойдутся, и он сможет стать собой. Гвоздь словно чувствует и, как Мавр и хотел, выкатывает коляску на берег. Это удачно: приказывать при Черепе было бы неуместно. Мавр думает, что Гвоздя надо как-то мотивировать. Говорить с ним странно, но, видно придется: как иначе узнать, чего ему не хватает? А такой слуга нужен очень. Внимательный, догадливый, умный. Не сильный. Но сильные чаще не умны. Мавр не очень жалеет, что все так. Этот порядок вещей легко позволяет ему быть их Вожаком. Он не позволяет себе додумать, что это значит… Что где-то… в глубине души, Мавр чувствует, что Череп и умный, и сильный, и… Мавр обрывает себя на полумысли, смотрит на Лиса. Тот все еще в запале, и это бесит. Что важно, не одного Мавра: Череп тоже злиться все сильнее. В злости Череп чертовски уязвим, что ценно, но примерно настолько же и опасен. Лис осторожно садится на берегу. Он готов даже драться, хотя и не хочет. Унижения Харона ему хватило, и Лис смотрит на скалы с легкой насмешкой. Пускай бежит, жалкий плебейский щенок. Кто бы и что бы ему не говорил, Лис всегда будет считать Харона жалким. Потому что полуживотное, которое только и может, что таскаться за вожаком, которому не нужен, и глядеть тому в рот, большего и не заслуживает. Но пинался мелкий засранец сильно, живот снова разболелся, уже второй раз за день. С таким бы нужно к Паукам, но Лису это противно. Тут даже врачи какие-то… плебейские. Лис из них только Янусу доверяет, а он на море не ездит. Череп ждет, чтобы его люди скрылись в скалах. Ему очень не нравится мысль, что кто-то тут будет их караулить. Он видит, как смотрит Лис. И желание вмазать рыжему уроду усиливается. Преданность Харона дорога, хоть и пугает, но преданность Лиса… Не преданность… Это страх… страх хозяина. Но хозяина видит и тот, и другой. Череп все-таки говорит: — Тронешь его еще — я лично отвечу. — Лис, иди сюда, — Мавр говорит почти спокойно, почти ласково, а потом отвечает Черепу: — Я понял тебя, Череп. Мавр их голос. Он очень надеется, что Череп не захочет бреда в виде извинений. Мавр смотрит цепко, очень понимающе. Он и правда понимает ситуацию и надеется, что Череп как-то это разглядит. — Расходимся? — уточняет Череп, пристально глядя в лицо Мавру. Дышать снова становится тяжело, словно взгляд Черепа давит на грудь. Зато в этот момент Мавр вдруг чувствует близость Изнанки, сам не понимая почему. — Да, — говорит Мавр спокойно, хотя на самом деле зол и устал, и по нему это видно, как ни старайся: лицо идет пятнами, — мы и так пробыли в неподобающем обществе слишком долго, — заканчивает Мавр и интонация у него становится высокомерной, мерзкой. — Лис вперед, Гвоздь рядом, — бросает Мавр. Гвоздь переступает с ноги на ногу, и в босую ступню что-то впивается. Он наклоняется и снимает это что-то. Ракушка. Маленькая и красивая, почти розовая. Гвоздь прячет её в кармане, стараясь не раздавить, и снова берётся за ручки коляски. Мавр не собирается уступать первенство и удаляется… первым. Со своими он позже разберется, эти не шавки какие-то, это — его любимые слуги, не стоит говорить с ними на глазах чужого вожака. Их безопасность для Мавра имеет значение, и он ее обеспечит. Даже если для этого им нужно вернуть страх. Череп тоже обеспечивает безопасность своих. Мавр не боится Черепа, просто ненавидит. Мавр знает, что с помощью Изнанки обыграет его, но знает, и где его обыграет Череп. Это бесит. Мавр не признает, что они равны, но на самом деле знает. Именно потому, что вожаки равны, Дом уже давно поделен на две стаи.***
Харон почти прет напролом. Он не столько зол, сколько расстроен. Мало того, что проиграл в драке, так его ещё и перед всеми унизили. Двойня упираются ненадолго, придерживая Харона. Потом Бешеная все-таки сдается и идет за ним. Это точно безопаснее, а в скалах не может не найтись подходящей соленой лужи, чтобы все же умыться: если они заявятся назад в крови, никто не порадуется, вот уж точно. Донести бы это еще Харону. Харон тяжело сглатывает и отпускает руку Двойни. Кивает на скалу. — Вверх, — командует он. Тут недалеко, да и за выступы цепляться легко. Харон быстро, как обезьяна, лезет наверх. И смотрит стрелянными, бездумными глазами вниз. Мол, где вы? Двойня окидывают скалы взглядом и аккуратно карабкаются за Хароном. Не самое простое дело в темноте, но проще, чем казалось, особенно если приноровиться. Они молчат, ничего не говоря. Харон себе сам все скажет. Только уже на скалах говорят: — В море умоешься. Или в луже. Чтоб не в кровище назад идти. — Идём. Идём дальше. Ещё не все. Харон любит скалы. С них много видно. А ещё на них всегда хорошо. Он делает ещё буквально пару шагов, поворачивает и забирается на ещё одну маленькую скалу. — Тут. Иди сюда. Харон рукой вытирает кровь из-под носа. — Лодка. Моя лодка. Можете потрогать. Только чуть-чуть. Харон придвигается ближе к тёплому деревянному боку. Краска давно слезла, а дерево стало серым от соли и солнца. Лодка перевёрнута днищем вверх, становясь надежным шалашом для своего хозяина. — И смотри туда. Там солнце скоро будет. Отсюда хорошо видно. Харон шустро юркает под лодку. Забивается в дальний угол, вдыхает терпкий запах смолы и дерева. И, наконец, дает волю слезам. Харон всегда плачет так: молча и только в лодке. Плачет недолго, но искренне и много. Так, чтобы надолго выплюнуть это. Желательно почти навсегда. Он быстро успокаивается. Вытирает кровавые сопли футболкой. Ее уже не спасти. Бешеной становится смешно, но она послушно трогает серое соленое дерево. В общем-то ничего такого, но это ж Харона штука. Ему она особенная. Так что Бешеная быстро убирает руку. Из-под лодки она Харона выудить не пытается. Делает вид, что её тут нет, и, задрав футболку, разглядывает живот в разводах чернил. Что было написано, уже не понять. Вот зараза. Она плюет на пальцы, оттирает разводы — сначала ими, потом, спохватившись, мокрым полотенцем с плеча, быстро превращающимся в синее. Вытащенной из-за уха ручкой пишет на чистом месте: «драка. лодка Харона. рассвет на скалах» Дописывает на руке: «красивый». Тихоня вечно пишет ей всякую ерунду на руках, так что ему наверняка понравится. Хотя лучше бы его надпись не дожила. Бешеная садится на камень и смотрит. Им отсюда еще спускаться. И лучше поосторожнее. Вряд ли их будут караулить, Череп не даст, но… безопаснее так, одно слово. Потому что, если будут — словами не отделаешься.***
Мавр размышляет о том, что не станет бить Лиса: кто же в здравом уме бьет свои руки? Свои сильные отличные руки. Но Лис должен очнуться и начать думать, кого, когда, где и как можно, а когда и как не нужно. Не нужно бить любимцев Черепа, его… друзей? Это слово нелепо и аномально возникает у Мавра в голове. У него нет ни друзей, ни заместителей, никого. Между ним и его людьми — бездна. Но среди них есть те, кто нужнее и ценнее. Мавр не хочет, чтобы Лиса нашли и покалечили. Значит Лис должен начать включать свои маленькие мозги, и Мавр знает, как добиться этого. С Гвоздем же нужно поговорить про другое, как-то понять, что ему такому странному надо, но это ждет, это можно и потом… Тем более, что утро почти наступило, занимается рассвет. Мавр не спал, но это не страшно. Значит и Лис подождет, никуда не денется. Мавр чувствует теперь Изнанку, такую родную. Там его дом. Череп смотрит вслед свите Мавра. Он ждет их ухода. У него за спиной, на скалах ценное и дорогое. Придется: Череп сам покараулит их. Просто караулить не хочется, если можно обойтись иначе. Он бросает взгляд на скалы, хотелось бы ему видеть своих… Так на всякий. Но не видно. С Мавром хорошо одно: раз сказал, что расходимся, через пару часов новых караульных не вышлет. И Череп, закинув шорты за плечо и отступив на пару шагов, идет за маврийцами, хотя хочется обогнать… Но Мавр же уступил, зачем его дразнить? Мавр словно чувствует Черепа у себя за спиной… «Боже, он что и правда всегда будет у меня за спиной?» — Эта мысль Мавра ужасает и собирает одновременно. И теперь точно нужно сдерживаться, пока они не разойдутся совсем. Как же так могло случиться? Мавр пару секунд убеждает себя не исчезать сейчас. Но… не справляется. Слишком ему хочется, такие позерские выходки на самом деле в его духе. Ему трудно себя останавливать, а он не любит, когда трудно. Дорога расстилается сама, и Мавр чувствует, как она ждет. Он встает с коляски и шагает, но никто не видит, насколько он другой теперь. Здесь, теперь Мавр успеет даже выспаться. Здесь времени гораздо больше. Мавр ходит каждую ночь, только это и помогает ему жить. Гвоздь и Лис видят очередное чудо — их вожак исчезает из кресла прямо у них на глазах. Везти коляску сразу становится легче, а ослушаться приказа - ехать в комнату - они оба не посмеют. Череп едва не бьет себя по лбу шортами: они же в правой руке. Ну как так можно? Играть такими вещами? Череп вдруг думает, что Мавр не понимает, что каждый раз, когда делает так, отдает Изнанке кусочек себя… А Изнанка ненасытна. Теперь тем более невозможно обогнать обескураженных людей Мавра. Солнце восходит. Оно светит в спину. Это приятно и греет. Череп думает о том, что Харону и Тихоне там в скалах тоже его видно.