***
Харон слабо улыбается и выглядывает в щель: Двойня тут, совсем близко. Остались, не сбежали. Харон вдруг вспоминает о вчерашнем позоре, и ему хочется плакать. Он так и уснул под лодкой. Проспал немного и очень скоро проснулся. Он опять на ночь обнял весло. Рядом с лодкой без него было совсем плохо. Страшно даже. Харон вылезает и натягивает футболку на нос, чтобы не было видно кровавых разводов. Аккуратно дотрагивается до плеча Двойни. Совсем скоро завтрак, и времени искупаться почти нет. Да и со скал спускаться долго. — Идем. Тут есть ещё кое-что. Покосившись на Харона, Бешеная все же идет следом. Может, у него тут очередная тайная тропа, которой можно пройти быстрее… Рассвет в самом деле оказался красивым. Оценила даже Бешеная, которая не очень-то разбиралась в этом всем и больше оглядывалась на пляж, чем смотрела на море. Там вроде как все стихло, но… но. Идти оказывается недолго: всего лишь опуститься на один выступ и сделать пару шагов по плоской каменной плите. Харон оглядывается через плечо и шально улыбается. Сворачивает вещи в тугой узел из полотенца, кутает этот узел в футболку. И кидает вниз и влево, чтобы не попасть в воду. А потом разбегается и прыгает изо всех сил. Выходит не слишком красиво, зато эффективно. Несколько секунд свободного падения с диким криком и удар о воду. Не болезненный, скорее просто отрезвляющий. Харон выныривает почти сразу и призывно свистит. Бешеная провожает его прыжок взглядом и ругается в голос. Она не умеет прыгать. В смысле, правильно прыгать, вот так, как Харон, чтобы не пузом о воду шлепнуться с такой высоты, а нормально войти и вынырнуть потом. Честно говоря, у неё и про плаванье-то есть некоторые сомнения, хотя вроде бы то, как держаться на воде, она помнит. Ну, не по этой части она. Вообще. Вот вещи, по примеру Харона скатанные в тугой узел, закинуть в сторону метким броском, так, чтобы потом можно было подобрать — это да. Это пожалуйста. Но прыгать… Лучше бы сама со скал вниз полезла, вот честное слово! — Разбежавшись, прыгну со скалы, — бурчит Бешеная, оглядываясь и размышляя. Может, стоит все-таки вернуться пешком?.. Но тогда к завтраку они точно не успеют. А там внизу Харон. Утонуть все-таки, наверное, не даст. А попытается утопить свидетельницу своего позора — так еще посмотрим, кто кого. По сравнению с тем, как прыгают в воду Двойня, Харон продемонстрировал чуть ли не искусство. Хоть сейчас на олимпиаду. Но вода точно так же расступается и для них, легко поглощает и обвивает, не желая выпускать томительно долгие секунды. Хорошо, в дно не вляпались, вот где было бы больно, но и так, кажется, пятки отбили, и вид у вынырнувших Двойни слегка ошалевший — того и гляди опять под воду уйдет. Харон смеется. Беззлобно, даже радостно. Вода прогрелась совсем чуть-чуть, но прохлада только бодрит. А море смывает часть крови. Харон выглядит не особенно лучше, но он определённо немного веселеет. Он осторожно подныривает под руки Двойни, осторожно их придержав. Долго в воде задерживаться нельзя. Ральф и так мозги будет песочить, что ночью вылезли, так хоть перед этой нервотрепкой поедят. Плавает Харон хорошо. Может красиво даже. Это он умеет и очень любит. Мощными гребками он тащит и себя, и Двойню вперёд, к пляжу под скалами. Двойня стараются не мешать и только вяло подгребают ногами. Сердит только, что, скорее всего, все надписи смажутся — опять, зачем, спрашивается, только писали? Хотя, может, еще и выживут, если не тереть сильно. Или напишет заново. Без надписей нельзя — это единственный способ хоть как-то общаться и объяснить, что тут было. Точно. Так и надо сделать: доплыть, добраться до домиков, заново все записать и рухнуть спать. Харону хорошо, он хоть немного сна под своей лодкой перехватил, а Двойня так и не спали до сих пор… и хорошо, если хоть час поспят! Харон чувствует ногой дно, отталкивается, делает ещё «шаг» и уже отряхивается, стоя в воде по колено. Он умывает лицо, хорошенько растирая подбородок и щеки, задорно фырчит и старается не смотреть на Двойню. Только себе под ноги. Даже около скал заметно, как корпуса постепенно оживают. То есть совсем скоро нестройными отрядами домовцы потянутся к пищеблоку. Харон прищуривается немного и видит маленькую чёрную фигурку, направляющуюся к пляжу: Ральф идет купаться. Значит есть полчаса добежать до корпуса, промыться от соли и песка и одеться прилично. — Пока. После завтрака увидимся! —Харон машет рукой, спешно подхватывая вещи. — Давай, — отвечают Двойня и поднимают свой сверток. Надо добежать до своей кровати или хотя бы до душевой — сделать вид, что там и сидели, чтобы не прикопались воспитатели. Спать хочется до чертиков. Завтрак, видимо, придется пропустить, но уж это точно меньшее зло. Если получится, можно и весь день проспать. Или хоть полдня, пока не разбудят.***
Может, кто-то и любит переезд, но Хромой его проклинает. Чертыхается, правда беззлобно, даже весело, и пытается собрать все то, что понадобиться ему в Доме-на-Море. Хромой не взыскателен в одежде и предпочитает футболки, джинсы, обрезанные джинсы и… все. Но у Хромого есть кифоз, проблема с сигаретами из-за него и Детка. А Детка ненавидит смену обстановки! Хромой идет у нее на поводу, поэтому он перевозит с собой в Дом-на-Море всю обстановку целиком. Главное: он сам, кальян, палатка — и детали: куча разных вкусов табака, некоторые плакаты… Потом Хромой распаковывается, планомерно и внятно, как настоящий захватчик. Он метит территорию и делает ее своей. Состайники уважают его и его атмосферу и не мешают. Хромой старается поскорее разложиться, чтобы можно было уже открыть бедную Детку. Он справляется только к ночи. Поэтому в первую ночь Хромой просто спит. Он не такой, как все, но ему на это совершенно плевать, он устал, он спит беспробудным сном, искренне веря в Черепа и его лидерские качества. А на утро, наконец-то, приходят море и лето, и Хромой с плеском вбегает в воду, радостно отдаваясь ей, смеется и зовет Черепа. Обычно Череп входит в воду спокойно и четко, а потом вдруг начинает плыть и пойди за ним угонись! Хромой и не может, потому Череп иногда зависает в воде, дожидаясь его. Но сегодня Череп странный: он медленно добредает до Хромого, с трудом рассекая воду и встает рядом. Хромой в курсе, что в первую ночь Череп любит покурить на крыше или вот сходить к морю, вроде его о чем-то таком просил Харон? Но обычно это никак на Черепе не сказывается… — Что это с тобой? — спрашивает Хромой. — И куда ты смотришь? — Никуда, — признается Череп, с удивлением замечая, что на линии его взгляда Мавр со свитой. — Ты видел Харона? Хромой даже немного напрягается: ему кажется, Харона сегодня видели уже все. Харон на пляже напоминал ураган. Он возникал то тут, то там, норовя обрызгать всех и вся. И даже авторитет Ральфа не был ему помехой. В этот раз Р Первый в отместку даже притопил его. Выглядело это впечатляюще: девицам еще долго будет сниться Ральф в разбеге, сбивающий с ног Харона и роняющий его в волну. Но Харон ожидаемо на Ральфа обиделся и грустно поплелся прочь с пляжа. — Он пошел в Дом, — отвечает Хромой. — Ты что не видел эпичную борьбу сумрачного владыки Ада и Харона? — Владыки ада? — Череп будто просыпается и, безошибочно определяя, о ком Хромой, находит взглядом Ральфа. — И правда похож, — усмехается Череп. — Думаешь Аид понравится ему больше Ральфа? Хромой пожимает плечами и улыбается. — Не знаю, вряд ли. А что с Хароном? — Ничего, — Череп, наконец, смотрит на Хромого. — Он вчера сцепился с Лисом… А ты не знаешь. Ночью на пляже мы столкнулись с Мавром. Я был у буйков. А потом слово за слово… В общем, рассвет на пляже весьма хорош, но я не спал. И… Череп вздыхает: ему тревожно. Ему не нравится эта стычка, совершенно бессмысленная, вроде обычная, но… Что-то не дает покоя. — Харон как-то очень близко к сердцу это воспринял. Ушел на скалы с Двойней, и как я понял, там заночевал. Двойня спят до сих пор — девчонки сказали. — А Мавр? — Мавр не спит, — усмехается Череп и кивает на Мавра, окруженного гаремом. Барышни чинно обмахивают его опахалами, у кого что подходящее нашлось. — Мы просто разошлись, там нечего было обсуждать. Но мне не нравится, как Харон нарывается. Ну или ведется. Опять же с ним было Тихоня, при нем так нельзя — опасно. Хромой склоняет голову, разглядывая своего вожака. Череп тот еще параноик, хотя умело скрывает. Впрочем, иногда его мрачные подозрения оправдываются. Но вряд ли сейчас: Харон предан ему совершенно по-собачьи. А собаки не предают, в это Хромой верит свято. Он их знает, иногда прикармливает, любит. — Харон просто новичок, — Хромой пожимает плечами, а когда Череп вопросительно смотрит в ответ, смеется. — Ну, ты только подумай, это его второе лето на море. Он всего год с нами… Он просто не сечет, Че. Не все, знаешь ли, устраивают переворот в свой первый месяц, — Хромой подмигивает Черепу. — Отбрось сомненья, Че. И пошли плавать, я еще не открыл сезон. Хромой наблюдает, как медленно лицо Черепа расслабляется. В чем-то это волшебная сила Хромого — он умеет убеждать. И не только упрямого Черепа.***
Жарко. Безумно жарко. И в старом скрипучем Доме-на-Море, и снаружи. Седой знает, что у моря было бы прохладней, но не хочет вылезать под прямые солнечные лучи. Он сидит на крыльце под козырьком и курит, рассматривая через тёмные очки мелькающие пятна людей, пролетающих птиц, и иногда улавливая чьи-то возмущённые крики. По его плечу вниз полезет паук, Седой улыбается ему и помогает спуститься. И тогда видит Харона. Тот свой обычной бодрой рысцой подбирается к крыльцу. По доброй воле Харон бы никогда не оставил пляж. А значит что-то там случилось… Не значительное вообще, но важное для Харона. Харон замечает Седого и подходит ближе, присаживается, скорее даже укладывается на ступеньки. — Привет, — у Харона тоже очки. Красивые, переливающиеся. — Папироска для меня найдется? Седой лениво смотрит на Харона, шарит в кармане и достает пачку. — Держи. Там же зажигалка, если надо. Харон радостно улыбается, скалит желтоватые зубы и снимает солнцезащитные очки. Их тонкая дужка отпечаталась белой полоской на его носу. Харон берет не одну, но три сигареты. Какой дурак стреляет одну? Закуривает, затягиваясь довольно и расслабленно. С утра он выкурил всего одну, хотя привык курить за день почти полпачки. — Хороший день, да? Харон лежит на ступеньках, зажимая сигарету в зубах. Немного пепла попадает ему на шею и приходится быстро отряхнуть. Седой проводит рукой по шее — как не берегись, солнце оставит свои следы — и морщится. — Кому как… — задумчиво тянет он. Харон приоткрывает глаз и понимает, что вопрос, собственно, уже и не особенно насущный. У него очки с сине-зелёными и переливающимися, словно стрекозиные глаза, стеклами. Харон выменял их на новенький плеер. Хорошо хоть старый пашет, как надо. — Надень, — требует Харон, протягивая очки Седому и переворачиваясь на живот. Каменные ступеньки давят рёбрами и мешают, но двигаться слишком лень. Седой сжимает окурок в пальцах, щелчком отправляет его куда-то в сторону, недолго изучает Харона и его очки, и тогда снимает свои, прячет их в карман. А потом надевает чужие. Мир становится краше. Во всех смыслах. Пятнистее, зеркальнее, интереснее. Седой даже на мгновение жалеет, что настоящий мир не такой цветастый. И что очки не его. — Тебе идёт, — фыркает Харон, улыбаясь во весь рот. — Забирай. Седой ужасно похож на какую-то экзотическую букаху. Фиг даже знает, на какую точно, но Харону нравится. А если кому-то вещь подходит, то что ее маять у себя? Седой немного сдвигает очки на переносицу и смотрит поверх них. — Спасибо, — говорит он уже спине Харона. Тот уже вскочил и бежит куда-то. Беспокойный такой. Но хороший. Седому он нравится. Вечером Седой сидит на подоконнике и рассматривает дерево напротив, переливающееся синевой в цвете очков. Похожее чем-то на Нездешнее, и от этого вдруг становится хорошо. Седой улыбается. В открытое окно, гонимые ветром, вылетают волосы. Седой не сопротивляется, наоборот, ближе подползает. Если бы у него были ноги… он бы смог достать до ветвей дерева отсюда и даже забраться на него. Дерево синее. Море тоже. Хотя, может, так и должно быть. Седой мычит тихо-тихо, самому себе, подпевая. Себе и синему дереву.***
Тихоня просыпается только поздно вечером, усталое, взъерошенное, напуганное. Оглядывается, пытаясь понять, где оно? Куда его вчера завело? Как? Осматривает себя, ощущая, как жжет глаза. Нет ни ран, ни ссадин, только колени болят почему-то, хотя с виду они совершенно целые. На голени кривая надпись ручкой: «прыгали в воду». Тихоня хорошо прыгает в воду, но оно не помнит, как это делало. Но помнит, как после первых неудачных прыжков болели ноги. Этот был неудачным. Потому что не Тихони. На руках — тоже надписи: «Рассвет на скалах. Лодка Харона» «Красиво» А Тихоня не помнит. «Драка. Не мы. Харон» — на животе. «Обошлось, » — там же. «Он расстроен, » — косо, сбоку. «Не спрашивай, » — на правой руке, едва разборчиво. А Тихоня не помнит. Кусает себя за руку, чтобы не заскулить от страха. Все действительно обошлось? Все в порядке? Разум подсказывает, что да, правда, иначе бы следы остались и у них, а у них — ничего, только больные колени от неудачного прыжка в воду. Но страху этого не докажешь. Страх иррационален. Он сворачивается в груди ледяной ящерицей и жжет где-то в легких. Хочется спать. Снова. Очень тяжело и очень страшно бояться самого себя. Того, что ты могло сотворить без памяти. И не запомнить, а значит, никогда не узнать. Только от остальных. Двойня прячутся под тонкое одеяло, сворачиваясь в клубок. Потом. Потом. Они поспят, и станет легче. Станет проще дышать. Можно будет найти Харона. Убедиться, что все в порядке. Как только страх уйдет хоть немножечко.***
Хромой возвращается к Детке. Она не должна долго ждать, но и на пляж ее еще не взять, а то и своих потреплет. От пляжа течет волна людей, которую замыкает Ральф. Теперь похожий не на Аида, а на горного пастуха. А чуть позади него видно еще одного человека: немного выше, на обрыве у скалы сидит Ведьма, укрытая белой шалью. Ветер подбирается к ней, взбивает тонкую ткань и кажется, что у Ведьмы крылья. «Царевна-лебедь, » — думает Хромой с улыбкой. Ведьма хороша. Хромой бы подошел к ней, Мавр-то уже уехал, но… Ведьма может и лебедь, но ходить к ней значит дразнить гусей. Хромой этого не любит.***
Гвоздь сидит в комнате на аккуратно застеленной кровати и рассматривает найденную вчера ракушку. Она ещё красивее, чем казалась на первый взгляд. Как бы так осторожно проделать дырку, чтобы повесить ракушку на шею? Да и где взять подходящую нитку? Спрашивать Гвоздь не умеет, потому молчит и прячет сокровище в руках, когда кто-то оказывается рядом. Лис встает и подходит к Гвоздю. Тот бесит его: такой весь длинный, убогий тихоня, а к Мавру близок. Лис разрывается между презрением и недоверием к этому тощему. — Чаю. Живо! — командует он, дергая верхней губой, из-за чего лицо становится не столько брезгливым, сколько раздражённым и брюзгливым. Почти всю красоту теряет. День Лиса прошёл отвратно. Одежду он, конечно, выгладил и привёл в порядок: от Мавра принесли гостинцы раньше, чем поспели родоки. Уже на пляже все было в порядке. Кроме просто поганого настроения. Вся эта стычка, застывший во времени разговор с Мавром… Лис не может даже понять, когда его вызовут на ковёр. Его не оставляет гнетущее ощущение нависшего над головой Дамоклова меча. Гвоздь прячет ракушку в карман и, не отвечая, подрывается с кровати. Подходит к чайнику, достает чашку, сахар… Руки действуют быстро, привычно, будто сами по себе. А мысли все еще крутятся вокруг ракушки. Гвоздь ставит горячий чай на тумбочку Лиса и отходит. Лис пробует чай. И вдруг морщится, будто бы говна хлебнул. На деле так и есть. Чай едва заметно горчит, есть кислинка, которой быть не должно. Но худшее, что мог сделать Гвоздь с чаем — это добавить туда сахар, не предложив молока. Лис встает снова. Он готов придушить Гвоздя, сломать голыми руками его тонкую шею. Но все же сдерживается, помня о Мавре и его отношению к своим «слугам». — Чай. Убогий. Как ты, блядь. Живо новый. И в этот раз пускай нормальный будет. И горячий! Лис яростно выдыхает, думая, что надо бы сходить на тренажеры. Целые сутки не тренировался. Так можно совсем форму потерять. Гвоздь смотрит удивленно: так с ним не говорит даже Мавр. Впрочем, вкусы Мавра Гвоздь знает, не то, что Лиса. Гвоздь плохо понимает, как ответить. Он не привык — свой голос он давно слышал только в голове. И пока он думает, Кулак ввозит в комнату Мавра. Мавр устал после купания и недоволен, он, осмотрев комнату, кивает на свою кровать и Кулак подвозит его к ней. Теперь уже всем не до чая: пересадить Мавра из коляски на постель задача не для одного. Гвоздь спешит помочь, Лис тоже.***
Череп сидит на крыше и курит. Он не собирается не спать и эту ночь, но посидеть хочется еще немного. Он вдоволь уже набесился со своими, и, наверное, выбесил Мавра… Интересно, мешает Мавру злость ходить или помогает? Черепу помогает. Он и прыгнул первый раз — рассердившись. Сейчас он мог найти Изнанку почти всегда, но все же, когда он злился, она подступала сама. Словно манила. Иногда Череп поддавался: это давало время остыть, привести мысли в порядок. Вернуться к своим спокойным и решительным, да так, что они едва ли заметят его отсутствие… Злится Череп, надо признать, часто. Он любит своих, ценит, что они с ним спорят, может и уступить им после обсуждений, может даже не просто уступить, а искренне согласится. Но каждый раз ему так трудно от их упрямства, от их вечного: «Ты слишком критичен». Ага, и категоричен, и заносчив в хорошем смысле слова. Чаще всего Череп знал, что он прав. И что они тоже правы — так резко нельзя. И что компромиссы не только возможны, но нужны и полезны. И все же… Череп тушит сигарету о крышу. Ему никогда не хочется, как Мавру рявкнуть на своих: «Просто выполнили мой приказ!». Но часто он едва удерживается о того, чтобы ударить кулаком в стену и просто заговорить на несколько тонов громче. Но и тогда Череп обычно прикусывает щеку изнутри, закуривает и прищуривается, слушая их. Своих. Он научился казаться им уверенным и спокойным. Хотя спокойствие последнее, чем обладает Череп. Череп вздыхает, опрокидывает себя на крышу спиной и смотрит на звезды. Еще немного, и можно спать. Обошлось без Изнанки.***
Раз…два…три. Раз…два…три… Медленный вальс кружат пауки на синем дереве. Кому они танцуют? Себе? Разве можно танцевать самим себе? На ветвях появляется тоненькая паутинка. Седой даже не дышит на неё, хотя и сидит очень близко. Он поправляет крылья, кутается в них, как в плед. Они мёртвые, но всё ещё безумно красивые. Он на границе между Изнанкой и Лесом. Это дерево стоит чётко посередине. Седой спрыгивает с дерева и идёт. Кто знает, куда? Красные глаза не думают о дороге. И о том, что Лес за спиной выглядит синим и стеклянным. Глаза не думают, а Седой задумывается. Чем дальше от границы, тем быстрее осыпаются его крылья. Он трогает их, и те становятся пылью… …В глаза бьёт резкий бирюзовый свет. Интересно, кто-нибудь заметил, что Шаман куда-то исчезал? Хоть бы — нет. Он не любит, когда…видят. А он почти вылез из окна. Были бы ноги…***
Хромой сидит внутри своей палатки один и курит: он любит не спать ночами и любит кальян. Он вспоминает о Ведьме и теперь жалеет, что не подошел. Ему и глаз ее не страшно увидеть, наоборот. Хромой не грустит об этом, просто думает и выдыхает дынный дым. От него в платке молочно-бело и ничего не видно. Дым расползается дальше и посягает уже на спальню. Ему можно — Хромой в этой комнате хозяин.***
Харон просыпается от чьего-то пинка по ноге и морщится. Комната гудит голосами и смехом, в ней как-то очень солнечно. И Харон понимает, что его это вдруг бесит. Он не хотел ночевать тут, но выбраться не получилось. И надо же такому случиться: его назад загнал сам Череп! Увидел с крыши и сказал вернуться, а Харон не посмел ослушаться. Харон уверен, что хорошо ему спится только в одном месте на свете — в Лодке. Он нашел ее в скалах прошлым летом, тогда и получил кличку. Никто даже не знает, кто первый тявкнул «Харон» у той лодки. Шутка, насмешка. Так было с каждой кличкой. Только Харон знал, что с этой, последней, к нему пришло что-то темное, чужое. И кошмары, где тьма, в которой ты утопаешь хуже, чем в воде. Дышать никак нельзя, на грудь словно давит могильная плита. И шёпот… Он — везде. Только разве о таком расскажешь? Кому? Разве только Седому… Седой в ответ рассказал Харону о Тенях и даже о том, что с ними можно говорить. Но собственная тень пугает Харона. Его зовут Раххати, и он нашептывает страшные вещи. Путаясь в шортах и собственных ногах, Харон мчится в ванную. Холодная вода отрезвляет. Харон тяжело сглатывает, но все же смотрит в зеркало. Как и каждое утро до этого из зеркала на Харона смотрит загнанный щенок. Он на грани истерики, с водой, капающей с подбородка. Зрачки так расширились, что почти перекрывают посеревшую радужку, и придают глазам какой-то животный вид. Харон так себя и ощущает. И снова слышит: шёпот настолько живой, что Харон вздрагивает и оглядывается по сторонам. Точно кукухой едет. В ванную входит Череп, на нем только шорты и знакомая Харону усмешка. — Ты чего тут? — усмешка Черепа меняется на улыбку. — Пошли на завтрак. И тогда шепот утихает. Не мгновенно: Раххати еще гневается, подсказывает резкий ответ — но Харон побеждает. Машет остриженной головой и идет, точнее бежит, за вожаком.***
Ведьма расчесывает волосы: это долго, даже рука устает, но остричь их для Ведьмы будет как проклятье. Или наказание. В комнату заглядывает Гвоздика. Ведьмины соседки, Искра и Серна, в раз замолкают и смотрят: Гвоздика одна из немногих череписток в женском крыле. У нее короткие кудрявые волосы, подвязанные ярко-красной банданой, и тревога в темных глазах. Тревога — не страх. Черепистки редко боятся, у них за спиной словно реет пиратское знамя, и все же она бы не пришла просто одолжить помаду. Ведьма встает и делает шаг навстречу, Гвоздика понятливо утекает в коридор. Женский коридор — общий, они не делят его. Зачем? Где еще договариваться и меняться? А вожакам их дела знать вообще ни к чему. Гвоздика не улыбается, наоборот сжимает губы и торопливо объясняет: — У нас Двойня все спят. Уже сутки. И мы боимся, ну знаешь… Ведьма кивает. Она тоже не улыбается. Они же не подружки. Но Ведьма считает, что дела Изнанки не делятся между красными и черными — это просто дела Изнанки. А уж если Двойня заблудились… Двойня особенные: вместе они не Ходок и не Прыгун, а вот если… Если Бешеная ушла, а Тихоня потом заблудилось? Бешеную на Изнанке узнать не трудно, не то, что найти. А как и где искать Тихоню? И сколько бы Мавр не думал, что это проблемы черепистов, Ведьма знает — это дело Ходоков. А звать к ним в корпус ни Черепа, ни даже Седого не стоит. Ведьма идет в комнату, садится рядом с Двойней, трогает их лоб, наклоняется, прислушиваясь к дыханию, потом смотрит на Гвоздику. — Просто спят, — констатирует Ведьма. Уверенной быть, конечно, нельзя, но увереннее Ведьмы об этом не скажет никто. — Спасибо, — кивает Гвоздика, и Ведьма кивает в ответ. Уже в дверях она оборачивается: иногда ей интересно насколько у череписток все иначе? Но вроде все так же: развешенные купальники, брошенные сарафаны, зеркало на подоконнике и пара тюбиков туши тут же… И все же они совсем другие.***
Лис не любил лето в первую очередь за солнце. Рыжий — он быстро сгорал и почти все время ему приходилось сидеть в тени или не снимать рубашки. А Лис терпеть не мог купаться в одежде. И позволить себе не сопровождать Мавра тоже не мог — Лис никому не собирался уступать свое место возле вожака. Но после той злополучной ночи на пляже, Лис, наоборот, стал стараться от Мавра ускользнуть. Потому он забрался на обрыв и, наблюдая от туда, как Мавра везут на пляж, люто завидовал. Гвоздь был на своем месте, а вместо Лиса коляску теперь катил Кулак. А Мавр будто бы и не заметил? День тянулся — Лис маялся. С обрыва многое было видно, так что Лис даже сумел сбегать поесть так, чтобы не столкнуться с Мавром. Вожак его к себе не вызывал — это одновременно успокаивало и пугало. Что там у Мавра на уме? Лис в очередной раз попробовал отвлечься на книгу, но она скорее раздражала. Он шумно захлопнул ее и тут увидел Ведьму. Она почему-то предпочитала не сопровождать вожака и вечно ходила сама по себе, но Мавр позволял ей. Это тоже бесило. Лис не признавался даже себе, но его бесило в Доме все, в том числе Мавр. И то, что надо ему подчиняться. Но подчиняться Черепу было бы еще ужаснее. Череп был босяк, плебей, как и все его люди, Лис же… Ведьма не стала подходить к нему, остановилась на тропинке и оглянулась, явно ища, куда свернуть. «Я занял ее место, » — догадался Лис, но вместо того, чтобы уступить только крикнул: — Эй! Ведьма повернула к нему голову, широкополая шляпа привычно скрывала ее лицо. — Ведьма, — позвал Лис и встал. Ведьма считалась первой красавицей Дома, Лис бы тоже так сказал и даже попробовал ее закадрить, если бы не Мавр. Ведьма была его сокровищем, может, как сестра, а может, как девушка. Лис не вдавался в подробности. Да и просто так за Ведьму было не взяться. Глянет — и все, окочуришься в Могиле. — Лис, — отозвалась Ведьма, нехотя подходя. Потом оглянулась вокруг и без обиняков высказала: — Ты занял мое место. Ведьма смотрела на руки Лиса: большие сильные руки, скрытые синей рубашкой до самых запястий. Лис начал нервничать: сдвинул рукав на левой руке, открывая специально или нет, следы укусов. Ведьма чуть нахмурилась — кто мог его покусать? — Тебе что-то надо? — спросила она. Ведьме не нравился Лис — он не был исполнителем, как тот же Гвоздь или Кулак, он претендовал на большее, а Мавр его не осаживал. Хотя разве мог при Мавре быть человек, подобный Седому или Хромому при Черепе? Эта загвоздка не давала Ведьме покоя. Лис хищно улыбнулся: черты резко заострились, зубы блеснули белоснежной полоской. — Оберег. От блохастых тварей. Ведьма нахмурилась, она знала, что надо уточнить о чем Лис, и спросила: — От каких? Лис хмыкнул. Скривил губы и театрально взмахнул рукой. — От блохастых, грязных, блядских собак, — Лис взглянул на Ведьму. — Или ты не сможешь? Ведьма не любила таких вот разводов на «слабо», а вот собаки ей нравились, пусть и не слишком. — За оберегами это к Седому. А ты что собак боишься? Лиса ее ответ разозлил, только вот показать это он не мог, и оба они об этом знали. — Харон, — процедил Лис. — Он прикармливает здешних собак, они за ним ходят, как привязанные. А недавно у нас с ним случился весьма неприятный конфликт. Я опасаюсь, что меня или, не дай Бог, Мавра покусают. Ведьма удивленно распахнула глаза, хорошо, что шляпа это скрыла. Лис не боялся ее, уверенный, что нужен Мавру не меньше, чем она. — Я пойду завтра ставить на них ловушки. Заодно и постреляю по ним, — Лис достал из кармана и стал перебирать маленькие камушки. У него было духовое ружье — дорогая, интересная игрушка. А ещё может хорошо послужить, когда хочется проучить кого-то. — Да ты рехнулся! — не выдержала Ведьма и даже подняла на Лиса взгляд. Ему не стоило бояться ее проклятий, а вот того, что Ведьма попросит у Мавра его голову — да. — Мавр любит собак, — добавила Ведьма уже спокойно и уверенно. Они с Мавром собак не обсуждали, но она не сомневалась. — А еще не стоит так задевать черепистов. Не приведи, считают этих собак своими. Ведьма знала, что так и есть. И что Лису важно именно это. — Хромой, как ты знаешь, тоже не равнодушен к псам, — Ведьма постаралась отрезвить Лиса. —Давно ты видела эту стаю? — Лис хрипловато засмеялся, а потом задрал штанину, демонстрируя свежий, только перевязанный укус. — Вечером, у самого крыльца меня цапнули! Я не собираюсь терпеть этих шавок. Они защищают своего друга — прекрасно. Значит, я перестреляю их на мясо. Оставлю парочку, в конце концов, крыс жрут. Но если они куснули меня — здоровенного парня, то чего им стоит загрызть кого-то из мальков? Я тоже люблю собак. Но в меру, когда они послушные и здоровые. И ненавижу шавок. Грязных и убогих, как те, что прибились к Харону. За Хромым такие не таскаются. — Ты. Хочешь сказать. Что спровоцировал собак? Из-за того. Что их прикормил черепист? — Ведьма не спрашивала, а обвиняла. — Ты представляешь, что сделает Череп, если после ты нападешь на тварей бессловесных? Я вот представляю. Ведьма представляла себе и гнев Мавра в ответ. Тот бы в жизни не уступил, насколько бы правым ни оказался Череп. Но вот того, кто спровоцировал драку долго бы не простил. Лис поправил штанину, разглаживая складки, но стрелка на брючине все равно поплыла: — Я не буду портить перемирие. Я лишь хочу отогнать собак подальше. А раз они уже не боятся голоса и ударов — прибью парочку. Не поможешь — пойду сам. Собственно, мне это нужно лишь как гарант, что Большой Пёс не придёт. А то и он попадёт под пулю. Амулет мог бы отпугнуть Черепова щенка. Ведьме стало тревожно, но она лишь фыркнула: — Не посмеешь. Очень жаль твою ногу, Лис, но собак ты не тронешь. Внутри клокотал гнев, неприятный гнев, такой, что почти страх. Ведьма резко отвернулась, надеясь, что ее волосы хлестнули Лиса по руке, и стала спускаться. Ей надо было найти Мавра.