Вечер трудного дня

Раххати встает в полный рост, оглядываясь на Харона. Тот обнимает колени руками, и… Так хочется защитить, так хочется услышать все-таки его смех. Так хочется… Опустить цепь, зная, что Харон и не уйдет, и не посадит на нее его — Раххати. Раххати все не решается и так некстати вспоминает о Кардо. Его совет сейчас бы пригодился, но они с Хароном вдвоем, и в этом своя особенная прелесть. Раххати смотрит со скалы и знает, что Харон, как и он, думает «разбежавшись прыгнуть со скалы…» Тогда заметят? Этот вопрос тоже мучает их обоих. Иногда Раххати почти и не замечает разницы между ними, но легко отмахивается от этого чувства. Он смотрит с высоты на все то, что стелется внизу. Раххати соткан Изнанкой Харона, он видит и Лес, и Море. Пусть ни один из них никогда не жег в Лесу костров и не плавал в Море, но… Посреди всего вдруг вспыхивает огонек. Крошечный и зыбкий. Харон оказывается рядом и тоже видит, говорит: — Ему не справиться — сейчас погаснет. Раххати молчит и только мысленно повторяет: «Давай, ну, давай же!» — и, кажется, уже Харон повторяет движение его губ губами, угадывая мысли, разделяя ожидание. Огонек не подводит, он крепнет и горит ярче, вторя звездам. Словно небо и земля могли бы поменяться местами. Тогда звезды будут под ногами, а огонек в вышине. — Это солнце? — спрашивает Раххати, почти ослепленный. — Это Череп, — шепотом отвечает Харон. Он узнает его. И замечает всегда и везде. Раххати хочется крикнуть со скалы, чтобы и их тоже заметили, но он скалится: — Череп? То есть там… Твои друзья? — Ты ненавидишь их, — уличает Харон, и спорить с ним бессмысленно, спорить с ним — нарываться на драку. И Раххати старается объяснить, ведь глупо отпираться: — Раньше ненавидел, но… Они ведь были только твои… Друзья, — Раххати немного заводится. — Меня ты к ним не пускал! А мне… понравилось драться вместе с ними. И… — Раххати усмехается, — Череп, он ничего, нормальный. Харон прожигает Раххати недоверчивым взглядом, а тот продолжает: — Пойдем! Ты же хочешь… — Раххати настаивает и бьет точно в цель. — А я не такой уж ужасный, как ты думаешь. И, мне кажется, нас не прогонят. Харон тупит взгляд, а Раххати почти сердится на его нерешительность и, ловко хватая за запястье, тянет за собой: — Пойдееем… Они слишком близко, и Харон не может воспротивиться. Не Раххати, а своим желаниям. Хромой расслабленно пьет и ждет. Как и Детка, Ведьма уже тихонько дремлет на его плече, а Хромой, с удовольствием давая им обеим опору, поглядывает на Седого и на остальных, таких счастливых сейчас, таких… целых? Они расходятся, беззаботно покачиваясь, унося с собой пустые бутылки, чтобы не вызывать по утру раздражение воспитателей, чтобы потом принести их в дар Седому, в надежде позже получить от него настойку, пьяную и, конечно, волшебную. А кто-то еще тусит, и компании эти пестрые, смешанные, довольные. Хромой знает, что времени прошло мало, и не торопит Седого, но вглядывается туда, куда ушел Череп, хотя ничегошеньки не видит за кругом костра в кромешной ночной темноте. Седой тоже смотрит. Жутко интересно, чем все закончится, но раз мир не сотрясает, и природные катаклизмы их минуют, значит, беспокоиться не о чем? Седой курит что-то странное, и в свете костра может на секунду почудиться, что дым его сигареты ярко розовый. Хромой половчее перехватывает Ведьму и все же спрашивает: — Еще не пора? — Хотел бы я знать… — вздыхает Седой, выпуская кольцо дыма в сторону Хромого. — Либо мы прервём дела Черепа, либо у тебя случится нервный срыв? На оба случая я бы посмотрел, но не сейчас, не вовремя как-то. Хромой возмущается: — Не будет у меня никакого срыва! Просто Че только и делал, что напрягался последнее время. А ему нужно расслабиться. С чего ты взял, что мы помешаем ему? Но… если рано еще, то не надо, конечно. Седой, как всегда, выигрывает спор, даже не вступая в него, Хромой ничуть не обижается. Он доверяет чутью Седого в таких вопросах больше, чем своему, к тому же: — И что же ты пронюхал? — Да, так… Мавр так и не появился, да? Хромой хмурится, он долго и крепко знает и Седого, и Черепа. Много вопросов — мало ответов. Их следует поискать самому, в том, что тебе уже сказали. И, судя по лицу Седого, тот дал ему исчерпывающую информацию. Хромой справляется с большей частью своих вопросов — находит ответы на них в себе и понимает, что просто не давал себе времени и права надо всем поразмыслить вне этого вечера, без передышки, без разговора с Седым. Но… Череп ушел к Мавру на Изнанку, и это объясняет все, даже то, что Мавр спас его, Хромого. Хромой не мучает себя подозрениями, он знает: он слышал, как Мавр сказал Черепу не уходить — и каменюку бы пробрало. Теперь Хромого интересует только одно: «Ну, а сейчас-то они чем там столько времени занимаются?!» Но Седой такой вопрос не оценит и Хромой, запихивая свое любопытство поглубже, говорит только: — Слышь, мне кажется, что уже кто угодно бы договорился. Думаешь, они не хотят развеяться и повеселиться? А то Мавру ведь… Почестей и праздника не досталось, — ухмыляясь, говорит Хромой, понимая, что подначивает Седого, но ему не стыдно. — Думаешь, раз он там, ему сейчас важны праздник и почести? — Ну, Мавру-то важны, — вяло возражает Хромой. — Но если ты считаешь, что не пора, то подождем. Не сердись, я же как лучше хочу. Седой чуть усмехается, он Мавра и имел в виду, но каждый понимает по-своему, а время течёт для всех по-разному. И слишком мало его прошло, Седой хочет подождать, они и так сейчас все вместе. — Я не сержусь, я… — Седой кашляет и, роняя сигарету в костёр, отдёргивает руку, точно жаркий уголёк прыгнул на пальцы. Седой удивлённо смотрит на взволнованный огонь, касается его, будто пытаясь понять, чего это он вдруг напал. Хромого обдает жаром: хуярит, как ебанное солнце в два часа дня над самой маковкой. Ощущение быстро проходит, но впечатление остается. — А это ты тоже чуешь, или я перепил? — Если ты перепил, то и я перебрал вместе с тобой… — Значит, не показалось, — констатирует Хромой. — Ну, и что, по-твоему, это значит? Сигнал? — Не думаю. Не похоже. Череп обычно такие не шлёт, — Седой неуверенно пожимает плечами. Хромой не успевает ответить, Ведьма поднимает голову с его плеча и совершенно бодрым голосом то ли спрашивает, то ли просто говорит: — А Мавр? — Никогда не получал от него тайных знаков, — честно признается Седой. — Но я бы ожидал зловещего шепота и дыма. — Дыма без огня не бывает, — Ведьма вдруг сверкает улыбкой, а потом поворачивает голову к скалам. — Предлагаю идти на разведку. Она встает, потягиваясь, и, осмотревшись, велит: — Ты, — она указывает пальцем на Хромого, — понесешь Седого, а я прихвачу Детку. Ведьма делает пару шагов по песку, и, к удивлению и восхищению Хромого, Детка сама взлетает к ней, устраиваясь на плече, сливаясь оперением с белой шалью. — Вот уж не такого я ждал от этого вечера, — ворчит Седой им вслед. — Даже Череп мне не указ, а тут — поди ж ты! — Ведьма, — выдыхает Хромой мечтательно, подавая Седому рюкзак и недопитую бутылку. А потом перекатывается на колени, подставляя Седому спину, чтобы тот перебрался на него со всем комфортом и удобнее было вставать. — Давай, Чародей, седлай своего верного коника и в путь, — провозглашает Хромой бодро, ловя взгляд Ведьмы. — Какого коника? Нет у меня ничего такого, чародею положены крылья, в крайнем случае ковер-самолет… Или метла, — все еще бурчит Седой, ловко карабкаясь на спину Хромого и обвивая его руками за плечи. — Привередливый какой, — смеется Ведьма. — Ты потерпи, Шаман, перейдем границу — будут тебе крылья, так ведь? Седой вдруг смущается, он привык знать, что не летает, и теперь каждый раз… его новые-целые крылья — это и восторг, и открытие. — Поспешим, — просит Ведьма, на радость Седого не заостряя тему. Ведьма и правда уверена: стоит поторопиться. Языки пламени горят ярко, зовут, а Ведьма не хочет отказывать Мавру, раз уж тот решился звать. Мавр делает глоток сразу после Черепа и все еще чувствует его вкус на языке. Губы горят и просят еще. Череп улыбается, блики гуляют по его полуобнаженному телу, позволяя Мавру больше не фантазировать, какой Череп у костра, а видеть, знать, любоваться. И смотреть мало — Мавр касается Черепа, ведет ладонью по его груди вниз. Он все еще помнит, что они ждут гостей, но пока еще… Они все же одни, а значит — можно? Мавр плохо понимает, чего хочет больше: чтобы остальные услышали и пришли или чтобы не догадались, позволяя Мавру и дальше стоять к Черепу так близко — дышать с ним одним воздухом? Мавр растерялся бы — стань он думать: что можно, а чего нельзя, как это быть со всеми, разделять с ними… Радость? Но голова легка, алкоголь кружит, захлестывая яркой, искрящейся волной. Искры вспыхивают и гаснут, выстреливая изнутри — Мавр шалеет. И если виной тому Череп, то Мавр… выбирает не останавливаться. Он предпочитает думать, что Череп знает, что делает, понимает, что будет. Мавр отдает ему контроль, и это так непривычно, что Мавр не чувствует под ногами земли, но это не страшно… И, наверное, похоже на полет. — Кажется, рядом с тобой, я схожу с ума. Скажи… Ты ведь знаешь, что делаешь? Чем обычно занимаются люди, собираясь компанией? Мавру кажется, что он камертон, который колеблется от того, что Череп просто рядом. И, конечно, он не может не заметить в этом состоянии колебания Изнанки. Они идут, они услышали. Мавр с удивлением замечает, что улыбается, глядя на Черепа. Чувствует ли он то же? Череп не останавливает руки Мавра, не отступает даже. — От компании зависит, — отвечает Череп с улыбкой. — В прошлый раз в этом составе мы напряженно молчали, но теперь повеселее будет. Всё ведь изменилось, верно? Череп говорит легко, но стоит словам прозвучать, как он… не сомневается, но хочет услышать от Мавра подтверждение. Мавр улавливает в интонации Черепа вопрос и возвращает ему взгляд. В зеленых, как трава, глазах Мавра и есть ответ, но он делает усилие: — Не знаю, как всё, но… Я изменился. Череп накрывает руку Мавра своей, но не отводит, лишь останавливает, прижимая к груди сильнее. — Я, наверное, нет, но новый ты… Это нечто. На всех произведет впечатление. Пить и курить ты уже начал, а на тусовке в этом половина успеха. Чертовски грустно быть трезвым, когда все уже навеселе. — Я хочу напиться, — признается Мавр, — и танцевать тоже хочу. «С тобой», — дальше Мавр думает непристойное, и от того молчит, но Череп кажется слышит его мысли и отвечает, с его привычной усмешкой, что больше не кажется вызовом, лишь приглашением: — Мы будем среди друзей, а значит все можно. Мавр не то чтобы верит, но не может сомневаться, и щеки его заливает румянец, он глядит из-за плеча Черепа вдаль на три фигуры, они множатся, расплываясь тенями во мрак, но становятся все ближе. Мавр остается серьезен, игнорируя все возможные книжные отсылки. На пляже, вот незадача, не растет ничего, и Череп чувствует Изнанку совсем не так, как обычно, по крайней мере пока… Череп слышит волну, поворачивает голову и видит, как они выходят, и за Ведьмой, конечно, за ней, к берегу приносит Морскую пену. Море проступает за их спинами, давая силу Черепу, но следуя за Ведьмой, рождая ветер, что принадлежит Седому. Ну, а ветер, разумеется, раздувает их костер ярче. Они идут вперед, возглавляемые Ведьмой. Хромой любуется ею, какое-то время не в силах думать ни о чем, кроме того, что ему достался отличный вид. Ничто не омрачает его радости, будь он и правда конем, бил бы о землю копытом в нетерпении. Седой легкий, Хромой чувствует его как теплую накидку, как часть себя и своего горба, что-то родное и хорошее, дружеское, надежное. А потом горб исчезает, Хромой, пропуская вдох, распрямляется, чуть не роняя Седого с непривычно прямой спины. Но Седой не падает, он спешивается, наблюдая, как Хромой поводит широкими плечами до хруста, разминая их. Ведьма знала, куда идет, она вывела их к месту, где уже горел костер. Приветливо и ярко освещая два силуэта. — Да ты не только Ведьма, но еще и следопыт, — Седой чувствует себя спокойным и довольным, а еще любопытствующим. И это состояние он обожает. Он больше не сомневается: раз их позвали, то уже нельзя помешать, а он сберег почти всю настойку, так что напряжение встречи не продержится долго. Ведьма чуть пожимает плечами, чтобы не потревожить Детку. В ястреба она тут не обратилась, уже хорошо. — Я и тебя тогда нашла. Не знаю, как это работает. Но вроде бы… Кто-то должен за всеми вами, великими колдунами, доглядывать? Ведьма тоже легка, в голосе ее шумят и опадают пеной волны, она улыбается, и Седой улыбается в ответ. И только Хромой нервничает. О чем только? О Черепе? О Мавре? О том, что они стоят рядом? — Переживаешь? — Седой смотрит на Хромого. — Немного непривычно, — отзывается Хромой, — а они не поругаются снова? — прямо спрашивает он, косясь на две фигуры у костра, почти слитые в одну. Ведьма встает рядом с Хромым, касаясь его плечом, и он немного расслабляется, находя ее руку. — Не поругаются, — успокаивающе улыбается Седой, отводя взгляд от Хромого с Ведьмой. Пусть они ничего особенного не делают, а как-то неприлично пялиться. — Ты наверняка притомился меня таскать, пойдём к костру, — зовет Седой. Хромой и Ведьма кивают в унисон. Паутина колеблется, немного звенит, но это не предупреждение, это — зов? Двойня открывают глаза, ощупывая мир, ища эту ниточку, и невольно улыбаются, первым различая Черепа. Он стоит твердо и уверенно, хотя его корни сейчас так далеко, но его держит все другое. Пламя костра и движение волны, ветер в волосах и самый обычный здесь человек, но его друг. Двойня теперь видят каждого, и хотя их мысли заняты много чем, все же каждый из них и все вместе, они помнят и о Двойне, думают, ждут, и Двойня поднимаются. Но тихо, слишком тихо. Бесшумные тоже волосы несут Двойню вперед, а она ищет свой голос и правильную песню. Гвоздь чувствует что-то странное, похожее на эффект от сигарет Морквы и Ботвы. У Гвоздя и правда есть одна с собой, но он так и не раскурил ее, не решился и предложить Лису, что сидит рядом с ним. Разговор у них не клеится: они оба просто молчат, глядя на костер чуть в отдалении. А тут это ощущение: Гвоздя не тошнит, но размывает, ведет… Он поднимает взгляд на Лиса, говорит сухими губами: — Я, кажется, сейчас… Гвоздя уводит, он ловит руку Лиса, сжимая очень крепко. Лис, обнаруживая себя таким вот… тощим и нескладным, мгновенно пугается. Он оглядывается, а потом чувствует, как что-то теплое и мягкое касается его ног. Лис опускает взгляд: вокруг него ходит черный кот. Тоже весьма тощий. Лис не жалует кошачьих, но рядом с этим присаживается на корточки. Смотрит в синие глаза с вертикальным зрачком. У кошек разве бывают синие глаза? — Гвоздь? — хмурится Лис, но протягивает руку к искристой шерсти. — Да, — отвечает кот, толкаясь башкой в ладонь Лиса, и тот застывает от удивления. — Говорящих котов не бывает, — возражает Лис и закрывает глаза, надеясь, что, как только он их снова откроет, галлюцинации исчезнут. — А как же Бегемот, — серьезно и чуть печально возражает кот, прорываясь голосом Гвоздя сквозь самоубеждение Лиса. — Пиздец, — комментирует Лис, смиряясь. — Ну пусть будет Бегемот. Лис ищет самообладание, а книги… Книги он любит, знает и эту, так Лис находит способ все упростить, раз все так, то… Стоит думать, что в сказку попал. — Ну, раз мы тут, значит нас позвал Воланд? — Наверное. В голосе кота, точнее, Гвоздя сомнение, но Лис не может сомневаться: — Веди, — просит он, стараясь свыкнуться со своим странным хиленьким телом. Череп не отпускает Мавра, но разворачивается к остальным и машет им свободной рукой, подзывая, а потом сжимает ладонь Мавра, утягивая того за собой вниз, опускаясь на гальку. Хромой без лишних слов занимает свое место по правую руку Черепа, Мавр теперь сидит на привычном месте Седого, но тот, не моргнув и глазом, располагается сбоку от Мавра, поясняя: — Ведьма теперь сядет с той стороны, но мы же больше не меряемся? Седой погружается в свой рюкзак и, кажется, что тот разбухает, на глазах увеличиваясь в размерах. Седой пропадает в нем до пояса, и лишь рука его то и дело выпадает, выставляя из рюкзака настойку, несколько бутылок одну за другой. — Прилагаем все усилия, — отзывается Череп, ловко перехватывая бутылки, прямо через Мавра. Первую он передает Хромому, вторую отдает Мавру, третью Седой оставляет себе. Оценивая обстановку, Череп чувствует, что Мавр напрягается больше всех, что в общем-то и понятно. Только сейчас Череп до конца осознает насколько Мавр превзошел свой предел: рискнул быть со всеми и… наверное, впервые сделать это в шестнадцать — сильно. Главное, чтобы Мавр не начал загоняться и думать все то, что он там обычно думает. Как это напряжение снять, не задавая при всех личных вопросов и не говоря банальных фраз вроде «да, расслабься ты», Череп не представляет. А Мавр сидит, замерев, расправив плечи до боли в мышцах и онемения, и Череп отлично… знает это его состояние? Мавр явно плохо помнит, что это все еще он, а не… как он там сказал: фиолетовое чудовище? Даже Хромой в детстве никогда не был так затейлив, выдумывая достойные Мавра оскорбления. Не найдя выхода лучше, Череп придвигается к Мавру ближе, от его плеча идет жар, но Череп не обжигается. Он находит сигареты в кармане Мавра и, закурив, отдает свою Мавру у всех на глазах, забирая из его руки бутылку, делает глоток, а потом смотрит на Мавра, который так и не начал пить. — Попробуй, — включается Седой, — это вишня. Говорят она лучше всех забирает, и пахнет настоящими ягодами. — Не прибедняйся, так и есть, — заканчивает Хромой, будто и не обращая на Мавра внимания, но звучит просто, без всякого подтекста нахваливая Седого. Мавр решается. Он делает глоток, а потом еще один, и еще. И улыбается одним углом рта, чуть закусывая губу. — Это очень вкусно, — признается он, — лучше всего, что я пробовал. И головокружительно, когда почти не пил, точно знает Череп. Мелкими их сносило и от пары рюмок настойки Седого. Хромой словно слышит его мысли: — Седой научился делать крепленую раньше, чем пить ее! — Хромой рассказывает будто Ведьме, но и Мавру тоже. Череп подмигивает Хромому, а потом смотрит на костер и вдруг видит как к ним идут… Новые гости? Тощий и немного облезлый парень, в замызганной, великой ему на пару размеров майке. И с котом. При определенном усилии Череп припоминает и понимает, что… раз рыжих, не считая мальков, у них всего двое, то это — Лис? — Твои… — выдает Череп, переводя взгляд на Мавра. — Потертый в клетчатых шортах с котом? Шортеля Морква бы с радостью отжал, но кот? Ботва на такое бы не пошел. Первым ответом ему служит смех Ведьмы, свет костра чарующе стекает с ее черных волос на плечи, до черта символично. — Чур, я — Мастер, — Хромой, глотнув для храбрости, поворачивается к Ведьме, почти касаясь носом ее щеки. Седой вторит ему, тихо посмеиваясь: — Пилат, — представляется он. Мавр соображает поразительно быстро, легко. Они говорят на своем языке, но стоит Мавру услышать вопрос Черепа, как он точно понимает, о чем он. Мавр не спешит отвечать, но слушает их голоса, чувствуя Черепа плечом и выпускает губу, позволяя усмешке Воланда, так мастерски описанной в книге, занять свое место. А после подзывает взглядом Лиса и Гвоздя, мгновенно узнавая свою свиту. Они усаживаются к костру, но чуть в стороне от всех, так что теперь все вокруг костра образуют разомкнутый, не залатанный пока еще, круг. Мавр точно знает, кто в этой книжке Череп, и смотрит уже на него, вместе с остальными. Череп окидывает их мрачным взглядом, отлично понимая, кем будет в этой новой сказке, но упрямо не соглашаясь. Он ищет ответ, и в этот момент замечает еще фигуры в отдалении: через тьму к ним приближаются Харон и его пес. Они беспрестанно меняются местами и не важно: кто есть кто, кто кого ведет за собой. Это больше не две разные тени, но две разные сущности. — Тогда, — Череп тыкает в темноту, — это твой пес. И он пришел. Череп ухмыляется, подбрасывая в огонь щепок, а после оборачивается к Мавру. Что-то он ведь думает обо всем этом, обо всех этих аллегориях? В глазах Мавра пляшет пламя, и Черепу ясно — ему уже не отпереться. — Ты с ними заодно, — уличает Череп, ничуть не сердясь. — Да, — легко соглашается Мавр. — А может это они со мной за одно… Мавр входит в роль, он тоже склоняется к костру и повторяет жест Черепа. Их пальцы почти соприкасаются, а огонь, глотая щепки Мавра, искрит. Седой уже не посмеивается, но смотрит, как приближаются Харон и Раххати, позволяя себе не так уж долго удерживать на них внимание. Он чувствует, как колышется воздух за спиной — Кардо не приходит, он опускается за спину Седого с небес, и трепетание его крыльев поддает воздуха, а значит и огня. Кардо тихой тенью подпирает бок Седого, и тот странно рад. Он смотрит на огонь и на Мавра с Черепом, а Кардо за них обоих вглядывается в темноту, различая и Харона, и Раххати — Кардо умеет видеть важное в темноте. Даже в полной. Даже с закрытыми глазами. Харон и Раххати недоверчиво смотрят, привычно ища подвоха, не веря, но снова убеждаясь, что их ждали, опускаются в прореху между Седым и Лисом. А в воздухе вдруг слышна песня. — И ты говоришь, коснувшись легко плеча, Мол, правильней будет закончить, а не начать, Ведь боль пожирает хлеще, чем саранча, А если вот так вот в омут да сгоряча, То больно нам будет — очень, всегда, обоим… Двойня проступают из тени, вот так песней напоминая им их сказку. Один из стихов, что они однажды обнаружили на стене Дома. Кто его написал и как давно — не важно. Двойня видят их всех снова — теперь, как наяву. Они все ближе, а песня все ярче рвется наружу. И ей вдруг вторит голос Ведьмы, нежданно высокий и ожидаемо нежный: — Я прячу глаза в изгибах далёких гор. Ужасно, по мне, бессмысленный разговор: Уж если попался, рассудку наперекор, И сердце с водой вымывается из пробоин, Чтоб плыть по волнам бутылкой с запиской в ней, То толку на переправе менять коней? Закончим сегодня — и будет ещё больней. Они все здесь, вместе. Двойня присаживается рядом с Котом, точнее Гвоздем, и Ведьмой, замыкая круг. Ведьма совсем близко к огню, но он не жжется и не нападает, Седой улыбается не только губами — глазами, что редко, яркой и поразительно лукавой улыбкой, Хромой — Двойня находят его взгляд и улыбаются в темноте — он просто здесь. Там, куда ему вроде бы нет ходу, но его слишком ждут. И Детка, конечно… Двойня щурятся, глядя в огонь. Вот Череп и вот Мавр. У одного белоснежная повязка вместо одежды, у второго — черная футболка, а на ней череп. Череп… и Мавр, оба, хмельные то ли после драки, то ли от настойки, а вернее всего от того, как две их тени становятся одной. И странное ощущение, что наступишь не туда — провалишься, вдруг исчезает, истаивает и улетает к Морю вместе с эхом песни. Двойня отбивают пальцами ритм, вплетая голос в музыку, и тянутся к Хромому через Ведьму и тот, догадавшись, передает ей начатую бутылку. Хромой рад Двойне, вместе с ней к костру приходит что-то, что унимает все тревоги. Девушки поют обо всем и сразу, а голос… Голос Двойни вплетаясь в полный огня воздух, накидывает на все вокруг покрывало сказки. Голос Ведьмы Хромой слышит впервые — заслушаешься. Хромой отдает настойку Черепу и со всей серьезностью смотрит на Ведьму, крепче, увереннее сжимая ее пальцы. Но этого мало, ведь песня больно хороша… Ее легко и уверенно подхватывает Череп, и Хромой не поет, но вышептывает слова губами: — А в небе Луна непреклонно идёт на убыль, Собой намекая: не вечно, увы, ничто — Ни штиль, ни попутный ветер, ни дикий шторм… Доспехи мои* похожи на решето, Ты смотришь в глаза, опасаясь глядеть на губы. Голос у Черепа тихий, но ему уступают даже Двойня — их лучшая певунья. Зато Седой вдруг вступает тихо, почти неслышно: — Растерянный рыцарь, боящийся волн пират… Учёный, проспавший лучший свой звездопад. Задумчивый мальчик, нашедший за домом клад, — А дети порой гораздо смелее взрослых. Он смолкает, оставляя звучать одного Черепа: — Ну да, будет больно. И тут не позвать врача: Любовь нас сожрёт быстрее, чем саранча, Но ты говоришь, касаясь легко плеча: Мол, впрочем, какая разница, что там после? Голос Черепа затихает тоже, а сам он забирает из руки Мавра сигарету, затягивается и бросает ее, почти истлевшую, в костер. Череп не боится даже повисшей тишины, не прерывает ее, только делает еще один глоток из бутылки. Череп даже рад, что Двойня вдруг выбрали именно эту песню, лучше было не сказать. И не спеть. — Хороша песня, — тянет Седой, повторяя мысли Хромого, — жаль плясать некому. — Как некому? — возмущается Хромой. — Так что ж сидишь? Сможешь ли за собой еще кого поднять? — Седой говорит тихонько, на распев, подначивает Хромого, наблюдая, как легко тот поддается сейчас. Ловит настроение. — Так проверим! — откликается Хромой. Он давно уже не ведется на слабо, но все еще ведется на Седого, а еще больше на близость Ведьмы. Седой извлекает из рюкзака кассетник и врубает музыку. Не громко, зато… Хромой знает, что умеет танцевать, хоть с Че в этом и не сравнится, но он тоже и покружить может, и даже подбросить. Особенно когда звучит что-то задорное, веселое — настоящий рок-н-ролл! Седой разбирается во вкусах Хромого, и музыка набирает обороты, такая подходящая, жданная. Ведьма лучше любой песни, и у Хромого захватывает дух. От слов песни, от голосов, от их общей интонации Хромого пробирает до мурашек. Он не таится — любуется и не боится снова и снова заглядывать в Ведьмины колдовские глаза. Он поднимается и протягивает к ней руку. Ведьма смотрит на Хромого из-под полуопущенных ресниц, но хватается за его руку. Хромой бережно, без усилия вытягивает ее к себе, обхватывая одной рукой за талию, и это чертовски приятно. Как и ловить музыку рядом с ней… Не настаивать, а сосредоточится на ней, понять и повести, точно зная, какой это будет танец. Ведьма роняет шаль к ногам и встряхивает волосами — Хромого немного ведет. Он чувствует, какая Ведьма маленькая, легкая, как она расслабляется в его руках, как позволяет ему вести. Он кружит ее, и реальность вокруг них кружится тоже. Седой не танцевал бы, даже будь у него всегда и везде ноги. Он давно забыл, как это делается, да и… гораздо больше ему нравится смотреть издали, чем выходить в центр. Поглядывая на всех, он останавливается на Хароне, подтягивает на колени изрядно исхудавший рюкзак. Седой достает новые бутылки, отдает одну Харону, и тот расслабленно опускается ниже, почти ложится, глядя теперь в лицо Седого над ним. Кардо нетерпеливо дергает Седого за локоть, ловко перехватывая из его руки вторую бутылку, он покидает свое место позади Седого и, пристроившись за Раххати, тихо зовет его, взглядом предлагая разделить выпивку. Соглашаясь, Раххати первым делает огромный глоток, улыбаясь во все зубы, и Кардо кивает ему с одобрением. Харон помогает Седому раздать всем остальным по второй, а кому и по первой. Даже Лису протягивает бутылку. И никто в бутылку не лезет, Седой с удивлением наблюдает, как Лис глотнув сперва сам, странно таращится на кота, а потом наливает каплю себе в ладонь и предлагает пушистому товарищу. Седой довольно прищуривается, находя ладонью вихрастую голову Харона. Череп уступает первый глоток лимонной Мавру. А потом вдруг без всякой опоры поднимается. И Седой уже знает… Череп пойдет танцевать. Без этого и праздник — не праздник. Хотя сейчас нет привычных возгласов одобрения, только Ведьма выглядывает из-за плеча Хромого и бросает на Мавра взгляд. Мавр не верит в происходящее, но это и не нужно. Чувств так много, они сменяют друг друга одно за одним, не позволяя Мавру улавливать нюансы. Но… он забывает обо всем, кроме того, как ему хорошо. Он не помнит уже своей растерянности и придирчивых попыток оценить ситуацию, забывает даже о том, чтобы думать, каким он им всем кажется, каким его увидят и как станут трактовать. Мавр живет. Он видит Черепа и только его. И не помнит уже ни о чем, кроме. Важно только то, что происходит здесь и сейчас. Мавр знает, что на них будут смотреть, но… Оттого решается лишь быстрее. Мавр встает и идет к Черепу в круг костра. Ему все же так странно и так… страшно. Мавр закрывает глаза, чтобы ни на кого не оглядываться, тем более, что Череп все равно остается с ним, заполняя собой все мысли. Мавр начинает двигаться, почти наугад и немного в такт — по направлению к Черепу. И тело странно, поразительно ему послушно, оно пульсирует в ритме песни и в ритме сердца. Дыхание Черепа касается щеки, и Мавр открывает глаза. И хищный прищур и усмешка Черепа превращаются в распахнутые омуты глаз и улыбку.