Меланхолия

1

      Раннее утро. Небо светло-серое, и лишь вдали, у самой кромки горизонта, начинает розоветь. Окно на кухне открыто, и сквозь проем улетучивается сигаретный дым. Очень холодно.       Персиваль сидит за столом, заставленным грязной посудой (вот уже которую неделю), курит. Его рука застыла над тетрадным листом, едва закончив писать одно единственное слово: «Простите». На ум ничего не приходит.       Кажется, он с самого начала знал, что этим все и закончится. Еще до выписанных таблеток. Еще до того, как психолог признал несостоятельность терапии и предложил ему обратиться к «более серьезному специалисту». В начале этого долгого болезненного пути Персиваль знал, где и как он закончится.       — Вам для бритвы? — спросил продавец в магазинчике с разными хозяйственными мелочами.       — Э… Да… — выдавил Персиваль.       — Тогда возьмите вот эти, они качественнее, — сказал продавец, протягивая мужчине самые дорогие лезвия.       Персиваль тогда замялся. Ему не требовались самые качественные лезвия, на самом деле. И они были не для бритвы вовсе. Но, во избежание неудобных вопросов, он просто кивнул и купил то, что ему предложили.       Сейчас эта история вызывает у него улыбку, немного грустную. Немного злорадную.       Он ставит после «Простите» точку, обводит слово несколько раз, делая его ярче и заметнее. Ему и правда больше нечего сказать.       В ванной набирается вода. Персиваль раздевается — аккуратно складывает рубашку, штаны, стягивает с себя носки и остается в одном нижнем белье. Он надеется, что все произойдет быстро и неощутимо. Как будто он прочитает эти моменты - самоубийство, похороны. Считанные минуты.       Он ложится в ванну и берет лезвие в руки. Делает пару надрезов параллельно запястью. Руку жжет, как огнем. Но все же терпимо. Персиваль делает вдох и погружается в ванну с головой. Перед глазами кровь расплывается причудливыми завихрениями, как краска, погруженная в стакан с водой.       Он надеется, что его найдут быстро. Что он не будет разлагаться здесь, пока кто-нибудь из соседей не почувствует запах. Меньше всего ему хочется причинить кому-нибудь неудобства. Кроме сестры. Ей, безусловно, он доставит массу хлопот. К счастью, в последний раз.       — Ты точно умрешь позже меня, — доносится ее голос из тех далеких времен, когда они были детьми. — Ты младше меня.       Он еще маленький, понятие смерти ему незнакомо. Она — подросток. У нее больше друзей и толще учебники.       — Ты точно умрешь позже меня…       Она считает, что если она старше, то знает все лучше. Но откуда бы ей знать, кто раньше… Откуда?       — Ты точно…       Грэйвс усмехается.       Всё очень скоро закончится. Тело ослабнет, глаза закроются. Друзья и родные поплачут, скажут прощальные слова, зароют в землю. Разойдутся. Могила осядет, тело высохнет. Через какое-то время все забудут человека по имени Персиваль Грэйвс.

2

      — Давай только ты не будешь говорить, что случайно упал на лезвия, ладно?       — Я и не собирался…       В больничной палате белые стены. Напротив кровати висит какая-то картина, но Персиваль не может разглядеть, что на ней нарисовано — ему тяжело долго смотреть на свет, и он часто проваливается в сон из-за общей слабости во всем теле. Вот и сейчас он лежит с закрытыми глазами, в полудреме, а голос его психиатра доносится из дальнего угла палаты.       — Ты мог бы послать за мной, если тебе вдруг стало плохо. Ты же знаешь, что я всегда готов откликнуться на зов о помощи.       — У меня такое чувство, что ты бы только усугубил положение…       — Вот как?       Смешок.       — Знаешь, — продолжает доктор после небольшой паузы, — слава богу, что ты не додумался прочитать где-нибудь инструкцию о том, как правильно резать вены. У меня была пациентка, которая неделю к этому готовилась — выспрашивала у людей, читала медицинские пособия.       — О, у тебя была пациентка, которая неделю готовилась к самоубийству, а ты не знал? — спрашивает Персиваль, приоткрыв один глаз, и наблюдает за психиатром.       — Ну… да, — осторожно подтверждает тот.       Рот Персиваля расплывается в широкой улыбке.       — Тогда хреновый ты врач, — злорадно замечает он.       — Это было давно, в самом начале практики, — тихо говорит доктор.       — Ох, не оправдывайся!       Рядом с кроватью на столике стоят какие-то склянки, лежат окровавленные бинты. Их еще не успели убрать. Рука Персиваля болит и чешется. Сил едва хватает на то, чтобы шевелить пальцами.       Как оказалось, он залил очень чуткую старушенцию снизу и та немедля вызвала полицию. Дверь выбили. Персиваля, наглотавшегося воды, и с едва прощупывающимся пульсом погрузили в карету скорой помощи и отвезли в больницу.       Сквозь тьму, опутавшую его сознание, до него доносились женские возгласы, характерный больничный запах и разговоры врачей:       — … нет… Ничего серьезного… Неглубокие порезы… Отлично… Да… черт!.. Тратить время на этих…       Персиваль какое-то время находился в состоянии, когда его тело не имело опоры, словно парило. Для себя он назвал это «предсмертью». Ноги не ощущались. Руки казались надутыми, как воздушные шарики. Голова весила целую тонну. Предсмерть закончилась, когда его кожа наконец соприкоснулась с простынями. Его шея и голова коснулись подушки. Сознание включилось для того, чтобы обработать одну единственную мысль — «буду жить». И снова отключилось.       — Я буду настаивать на твоей госпитализации, Персиваль.       Мужчина открывает глаза и вопросительно смотрит на врача.       — Имеешь в виду психушку?       — Эм… я бы не стал это так называть. Это может сформировать у тебя негативное восприятие…       — Эй! — восклицает Персиваль, обращая на себя внимание, — как ее не назови, это психушка! Я не хочу находиться с психами в одном помещении. Тебе понадобится мое согласие!       — Твоя сестра подписала все необходимые бумаги. Я имею полное право, если ты представляешь угрозу себе же, отправить тебя на принудительное лечение с согласия родственников.       — Сука!       — Давай ты не будешь ссориться со мной? Это для твоего же блага. Главный врач больницы — мой хороший друг. Он будет контролировать процесс твоего лечения и обо всем рассказывать мне. Когда мы поймем, что ты готов продолжать свой путь, мы выпустим тебя. Может, такой опыт вдохновит тебя на написание чего-нибудь?       В палате повисает тишина. Перспектива начать писать снова, как раньше, вернуться к издателю, получить высокий и стабильный гонорар кажется Персивалю призрачной. Он очень устал. Он хочет, чтобы все закончилось.       — Ну, так что скажешь? — спрашивает доктор.       — Разве у меня еще есть право голоса? — обиженно бормочет Персиваль, засыпая.

3

      Персиваль сидит на кровати и смотрит в окно. От лекарств, которые он принимает вечером, приходится еще долго отходить после пробуждения. За окном пасмурно и тихо. Деревья неподвижны, как на картинке. Скоро осень. Где-то в соседней «комнате» раздается громкий смех и резко обрывается.       Комната — это та же палата, но здесь не принято использовать это слово. «Палата», — со слов главной медсестры, — «подразумевает, что мы находимся в лечебном учреждении. А мы хотим, чтобы все чувствовали себя, как дома». Кстати, именно поэтому пациентов здесь не называют пациентами, или, боже упаси, больными. К ним принято обращаться по именам. Персиваль живет здесь три дня. Первый он провалялся в беспамятстве, привыкая к медикаментам. Второй был не лучше — мужчина слонялся по палате от стены от стены, и, когда вечером пришел в сознание, ноги болели просто неимоверно. Наконец сегодня ему предстояло выйти к людям, пройти групповую терапию.       Сказать, что Персиваль жалеет о том, что вся его жизнь пришла к этому, -значит не сказать ничего.       В его комнате две кровати, но одна из них пустует. Пока. Мужчина точно знает, что у него есть сосед, но где он и когда появится, для него остается загадкой. Сестра по этому поводу рвет и мечет, ведь она четко сказала — Персиваль не должен оставаться один на долгое время.       В больнице три корпуса — в первом лечатся от неврозов и депрессии, по доброй воле. Это почти что санаторий. Второй корпус, в котором лечится Персиваль, — корпус общей патологической терапии или как-то так… В отличие от первого, он мало напоминает санаторий. Условия содержания здесь более-менее мягкие. Для психов. Здесь крепче санитары. Серьезнее лекарства. Медсестры имеют жесткие серые лица и очень редко улыбаются. За буйное поведение могут надеть смирительную рубашку или отправить в одиночную палату с мягкими стенами.       Ну и в третьем корпусе… Не хочется даже думать, за что попадают в третий корпус.       — Ох, мистер Грэйвс! Скоро завтрак, а вы все еще не одеты!       Непомерно большой санитар, похожий на викинга, заходит в комнату, как к себе домой. Он открывает шкафчик, заглядывает под кровать, сгоняет Персиваля с кровати на стул и перетряхивает простыни. Это — техника безопасности. Мало ли что прячет у себя неудавшийся самоубийца.       — Доброе утро, Александр. Я просто задумался…       — Ясно! — усмехается санитар. — Надеюсь, не об очередном суициде.       И заливается смехом. Персиваль хочет сказать о том, что это бестактно, что так нельзя, но потом и сам улыбается.       — Нет. Я… Я сейчас оденусь.       — Хорошо, мистер Грэйвс. Будьте аккуратны!.. Не… не… — сквозь смех выдавливает из себя Александр, — не убейте себя нечаянно.       — Хорошо, — кивает Персиваль, немного ошарашенный.       Санитар делает ему укол и похлопывает по спине своей большой ручищей. Смех еще долго звучит в коридоре, когда он удаляется.       — Господи… — потирая место укола, мужчина поднимается и натягивает больничные брюки.       — Правда, порой кажется, что это мы нормальные, а все вокруг сумасшедшие? — тихий голос проскальзывает в дверной проем.       Персиваль вздрагивает и оборачивается на звук. В дверях стоит молодой парень, на вид лет двадцать. У него длинные темные волосы и улыбающиеся карие глаза.       — Только начинаешь привыкать к их чудачествам, как вдруг…       — Ты мой сосед? — Персиваль прерывает юношу. Он подходит к нему ближе и протягивает руку.       — О, нет! — улыбается тот, охотно пожимая руку в ответ. — Меня зовут Патрик. О! У меня такие же шрамы!       Парень бесцеремонно разворачивает руку Персиваля запястьем вверх и разглядывает ее.       — Жаль, что мы не соседи. Правда. У нас было бы столько тем для разговора.       Его взгляд скользит по голому торсу мужчины, по ключицам и, наконец, сталкивается с глазами. Патрик вздрагивает и усмехается.       — Глаза у тебя… туманные. Но ты скоро привыкнешь.       — Правда?       Персиваль чувствует, как его покачивает из стороны в сторону, точно при сильном ветре. Парень напротив выглядит абсолютно нормальным. Он смотрит с жалостью. И все понимает.       — Правда, — заверяет Патрик. — На завтраке можешь сесть со мной. Я все время один. Оденься и выходи.       Мужчина кивает. Он подходит к своей постели и берет в руки рубашку.       — Кстати, меня зовут Персиваль Грэйвс. Но ты можешь… — он поворачивается к двери, но там уже никого нет, — звать меня… Персиваль.       В голове каша. В ушах звенит. Руки будто бы ватные.       — Надеюсь, это не галлюцинация, — шепчет Персиваль про себя, одеваясь.