Рядом

Старые наушники с пластмассовыми наконечниками, которые честно служили лет пять, решили вдруг сломаться в тот момент, когда Лёша приземлился в потертое сиденье маршрутки. Квашонкин дергает провода, дует в динамики. Тщетно. Звук доносится будто откуда-то из глубины, даже невозможно разобрать, какая именно песня включилась. Мысленно отблагодарив наушники за все годы работы, Лёша пихает их в карман кожаной куртки и совсем не замечает, что они, зацепившись, следуют за рукавом и падают на пол. Он слишком устал, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Голова прислоняется к холодному стеклу. За окном — темнота и мелкие огоньки, разбросанные вдоль улицы. Тут и фары проезжающих машин, и фонари парков, и цветные вывески. Взгляд Лёши цепляется за одну из них, такую знакомую, что под рёбрами ноет. В этой кофейне они с Сашей проводили много времени, когда оба учились в институте. А сейчас Лёша ходит на настоящую взрослую работу и теперь почти не видится с Сашей. Их разбросало по разным концам города, и теперь они не могут как прежде посидеть вместе за стаканчиком дешёвого кофе. В маршрутке раздражающе мигает лампочка, пассажиров почти нет. Только сам Лёша и группа подростков, стоящих в самом хвосте. Они не занимают пустые места, только стоят и галдят кучкой, мешая сосредоточиться на мыслях. Лёша терпит пару остановок, а потом не выдерживает, разворачивается, чтобы попросить их заткнуться, но салон оказывается пустым. Только он, потёртые сиденья и водитель в кабине, тихо напевающий что-то себе под нос. Подростки вышли на остановке.

***

Старый школьный стадион освещен фонарями, расположенными по его периметру. Лёша почему-то заостряет внимание на одном из них, неработающем. Остановившись, долго гипнотизирует его взглядом, пытаясь понять, было ли так всегда. Он четко помнит, что в его школьные годы фонари горели даже ранним утром, когда на улице уже было светло. Всегда горели все. Столько лет ни один фонарь не сдавал позиции, а сейчас вон тот, самый дальний, потух, и, должно быть, этого никто не замечает — другие-то светятся. Через всё поле по диагонали проходит протоптанная тропинка. В самом её конце, даже отсюда можно разглядеть, дыра в заборе, которую сделали, чтобы не идти к главному входу, огибая всю территорию. Недалеко от неё видны железные трубы — одна чуть выше другой, чтобы удобнее было сидеть. Этакая замена трибунам. На трубах, скрючившись, сидит силуэт. Лёша подходит ближе и, увидев, как тот порывается встать, жестом останавливает его. — Ну привет, — Саша крепко держится за трубы, будто боится упасть. На самом деле, падать есть куда — если кувырнётся назад, то полетит с горки, на которой зимой дети на санках катаются. Никудышный стадион у этой школы. Как, впрочем, и сама школа. Уж Лёша знает, Лёша здесь одиннадцать лет проучился. Лёша смотрит на него, поджав губы. И хочет сказать что-то, но не может, все силы потратил на работу и на дорогу сюда. — В институте всё хорошо, — привычно начинает рассказывать Саша, опережая вопрос, — Сегодня пар почти не было, многие преподы заболели, и нас отпустили домой. Так что, день у меня максимально легкий, поэтому я и здесь, как видишь. — Хорошо, — единственное, что может из себя выдавить Лёша, прежде чем усесться на нижнюю трубу, там, где стоят Сашины ноги, — Я рад, что у тебя всё хорошо. — Ты сам-то как? Выглядишь уставшим. Сашка опускается на один уровень с ним и вертится, пытаясь рассмотреть лёшино лицо и найти в нём ответ на свой вопрос. — Да, — Лёша знает, что Саша всегда распознаёт его ложь, но всё равно зачем-то врëт, — Лучше не бывает. В какой-то миг у Саши получается установить зрительный контакт, но Лёша тут же его разрывает, опустив глаза вниз и делает вид, что с интересом рассматривает собственные кроссовки. — Расскажи что-нибудь, а, — нарушая тишину, просит Квашонкин. И Саша, дернув плечами, принимается монотонно болтать обо всём подряд. Про одногруппницу, которая нравится его другу, про сегодняшний обед, про худющую соседскую кошку. А Лёша, уместив голову на его плече, слушает с закрытыми глазами. И голова перестает болеть, и жить, кажется, становится легче, когда Саша сидит рядом и трындит без умолку. Он будто делится своей энергией и светом, не давая Лёше погрузиться в темноту. Они сейчас очень похожи на фонари: Леша тот, погасший, а Саша — соседний фонарь, светящий так сильно, что хватает на двоих. — Пойдём я тебя до дома провожу? — когда Долгополов заканчивает свой рассказ и чуть отстраняется, Лёша начинает подниматься. — Я уже дома, — отвечает тот неразборчиво. — Что ты сказал? — Лёша удивляется искренне, будто действительно не расслышал. Саша встаёт тоже и, судорожно выдохнув, обхватывает Лёшу в объятия. Он прижимается крепко, зарывается носом в кожаную куртку и вдыхает её запах. Такой родной и любимый, но за последнее время ставший болезненной роскошью. И так больно от этого, и так хочется жить с этим запахом бок и бок, просыпаться утром и засыпать поздно ночью. И чтобы он был рядом и не уходил никуда, не бросал, не оставлял в жутком одиночестве, просто был рядом ну неужели это так сложно просто останься подольше пожалуйста не уходи без тебя так тяжело и плохо пожалуйста не бросай снова будь рядом пожалуйста пожалуйста пожалуйста. Просто будь рядом, и всё остальное не важно. Лёша обнимает в ответ, гладит короткие темные волосы и просеивает их сквозь пальцы. Саша на его груди замер, наверное, даже почти не дышит. Его узкие плечи чуть подрагивают, и до Лёши не сразу доходит, что тот плачет. От осознания этого сердце у него рвется в клочья. — Я уже дома, — тихо гудит Саша в чужую грудь, всхлипывая, — Мне идти никуда не надо. Лёша, сам не зная почему, начинает тихо смеяться. Ситуация ни в каком месте не смешная, и, чтобы не обидеть Сашу, он изо всех сил пытается сдерживаться, но получается плохо. Смех разрывает, выходит из груди нервным, почти истеричным сгустками. И вместе с ним изнутри вырывается тревога, напряжение и боль, гуляющая меж рёбер. Смех переходит в кашель, и Лёша стоит, выхаркивая всё негативное, что копилось в нём так долго, одной рукой крепко прижимает к себе Сашу, а другой растирает по щекам слезы. Долгополов в какой-то момент тоже заражается беспричинным смехом. Он не знает из-за чего смеётся, не знает что будет, когда они успокоятся, но знает, что здесь и сейчас, рядом с Лëшей, он невероятно счастлив. И пусть не случилось ничего радостного, пусть оба сотрясаются от нервного смеха, громкого и неудержимого, но они рядом, и для Саши это так важно, важнее всего на свете. — Поздно уже, — уже после истерики тянет Квашонкин хриплым голосом, всё ещё не отпуская от себя Сашку, — Пойдем до дома. — Пойдем. И они спускаются к дырке в заборе и идут к сашиному дому. Саша снова заводит пластинку про институт и свои переживания насчёт сессии. А Лёша плетётся рядом и слушает, не перебивая. И оба наслаждаются минутками, в которые чувствуют себя до одури живыми.