Никогда

– Бежать вздумала, фройляйн? Байльшмидт схватил за плечи метнувшуюся к открытой двери девушку и швырнул её на пол. – Я бы в твоём положении поостерёгся. Эта земля больше не твоя. Так что знай своё место. Наташа судорожно сжала пальцами подол платья василькового цвета и хмуро посмотрела исподлобья на Гилберта: – И что же собираешься со мной делать, о Великий? – Не знаю пока, – задумчиво склонил вбок голову Байльшмидт, игнорируя неприкрытую насмешку в голосе Арловской. – Может, сделаю тебя своей служанкой. А твои люди отправятся строить светлое будущее для арийской расы. Или, быть может, включу твои земли в состав своей империи. Ну, а тебя возьму своей королевой, – Гилберт приподнял лицо Наташи за подбородок и провёл большим пальцем по её губам, слегка нажимая на них. – Не пропадать же такому хорошенькому личику, верно? Наташа вздрогнула, ощутив холодную кожу перчатки на своих губах, раздевающий взгляд прусса – на своей фигуре и неожиданно для самой себя беспомощно прошептала одними губами: – Ваня… Пруссия состроил издевательски-сочувствующую рожицу: – Он не спасёт тебя, дорогая. От меня тебя никто не спасёт. Байльшмидт опустился на корточки рядом с Наташей и больно сжал её левую грудь. Девушка охнула и дёрнулась в сторону, но Гилберт властно притянул её рукой за талию вплотную к себе, ловко увернувшись от пощёчины. – Не дури, Наташ, - выдохнул ей в ухо он, положив голову на плечо Арловской. – Выходи за меня, и всё будет в шоколаде. Твои люди сохранят свой язык, свою культуру, обещаю, а ты… тоже в накладе не остаёшься, верно? Не стоит отказываться от такого предложения, когда мы с братом без пяти минут хозяева мира. Пруссия, Белоруссия – какая тебе разница? И потом… Внезапно Байльшмидт резко выбросил ладонь левой руки и ударил её ребром по запястью Наташи. Наташа вскрикнула. Пальцы рефлекторно разжались, и на дощатый пол с глухим стуком упал нож. Гилберт одним рывком выпрямился, отбросил кончиком сапога нож в угол и удручённо зацокал языком над скрючившийся девушкой. Наташа всхлипывала и прижимала к себе онемевшую от боли руку, баюкая её, как ребёнка. – Это вы зря, майне либе, - расстроено покачал головой Байльшмидт. – Я не хотел бы прибегать к грубой силе при обращении с хрупкой девушкой, но, если вы настаиваете… Он подхватил Наташу под мышки и легко поставил на ноги. – Следуйте за мной, фройляйн, - холодно добавил прусс. Под ребром девушка ощутила болезненный тычок пистолетного дула. …Наташа ехала на переднем сиденье грузовика рядом с хмурым водителем, курившем прямо в кабине. Сквозь закрытые двери до неё смазано доносились тарахтенье двигателя, пулемётные очереди, крики и обрывки чужой речи, шершавой и грубой. Если бы она могла хоть что-то сделать… Но Арловская прекрасно знала, что стоит ей дёрнуться – и ей без раздумий вышибут из головы мозги. Из головы, на которую Гилберт намеревается надеть фату прусской невесты. «Никогда», – думала Наташа, глядя, как солдаты вырывают из рук бьющейся в истерике матери несмышлёныша и – зачем тратить пулю? – за ножки и головой об стенку. «Никогда», – думала Наташа, и её мыслям вторил жалобный клёкот вспугнутого аиста, осенявшего многострадальное белорусское небо крестом своих крыльев. «Никогда», – и в её до этого кроткой душе закипали невиданные доселе ярость и желание выжить любой ценой, пожирая сознание Наташи так же быстро, как огонь – мгновенно занимавшиеся соломенные крыши хат. Никогда.