Это чтобы согреть

Она приехала к нам выступать по приглашению преподавателей русской филологии. Конечно, читать она будет лекцию по набоковскому «Дару» — рассказывать о биографии Чернышевского. Я вспоминаю видео — очередной кухонный влог, как их прозвали, — где она сетовала на неполноту истории в четвёртой главе. — Конечно, — думаю я, — ей мало рассказа на одну пятую романа, а мне было достаточно и одного параграфа: утонуть получилось уже в первых несуществующих реалиях и реминисценциях. Она настраивает проектор, на слайде появляется линейный график («Графички-картинки — это спикеры любят больше всего» — повторяла она на лекциях). С улыбкой вспоминаю её интонацию, но пока она серьёзна: нахмурена, пытается переключить презентацию, пульт направляет на экран. — У нас проектор высоко, нужно туда, — привстаю и указываю на потолок. От "сцены" я сижу в нескольких рядах. Краснею сразу же. Она лишь кивает, даже не смотрит на меня. Улыбка достаётся вошедшему преподавателю. Вот и поговорили. *** — Здравствуйте, меня зовут Екатерина Шульман, я политолог, кандидат политических наук, преподаю, — прочистила горло, — преподавала в Институте общественных наук РАНХиГС. Как видите, моя должность не подразумевает профессиональные разговоры о литературном, — («Поэтому тут можно быть дилетантом и скакать, как горный козлик, не боясь сказать чего лишнего» — продолжаю я в голове фразу, выучив её после литературных роликов на канале). — поэтому можете приписывать этой лекции дилетантский оттенок, лектору полагается скакать в этом пространстве, не боясь ошибиться или сказать чего не того, — заканчивает она с улыбкой и смотрит на экран. Не может смотреть долго кому-либо в глаза. Или не хочет. *** — Как видите, у Владимира Владимировича дар на описание берлинского быта, — обводит глазами аудиторию. Ухмыляюсь её отсылке к названию романа. Она останавливает взгляд на мне, будто хочет убедиться. Не думала, что держать зрительный контакт с Ней — настолько необычно. Первый раз, когда она на меня посмотрела. В конце лекции. Когда времени больше не осталось ни на что другое. Она благодарит преподавателей и аудиторию. В тусклом свете она улыбается, а мне зарыдать охота. Уходит одна. Провожаю её спину долгим, очень долгим взглядом. Должно быть, её ждут не только здесь. У меня ещё пара немецкого, которая кончится поздним вечером. *** На часах 20:15. За окнами даже не видно уличных фонарей. Представляю, как она, наверное, сидит за ноутбуком в отеле, набирает текст для социальных сетей. В какой позе она это делает? Согнуто ли её колено на стуле, кусает ли она губы, или сидит с такой же ровной спиной? В этом есть что-то равнодушное. Не-показание себя. Нужно будет научиться этому. Иду по верхнему этажу университета — тут книжные полки, к вечеру может встретиться что-то хорошее. Лампочка горит лишь у лифта. В конце коридора замечаю чей-то силуэт, слышу громкое сопение — тень всхлипнула. Останавливаюсь у полок, названий почти не видно. Провожу пальцами по корешкам. Под предлогом поиска книги пытаюсь рассмотреть фигуру — вижу, что голова поворачивается, — Она! — глухой стук каблуков — уже за углом. Стало дурно, в голове противно запульсировало — не обозналась? Слышу, как она почти бежит, заворачиваю за этот же угол. — Екатерина!.. Остановилась. Так и не поворачивается. Я подхожу ближе. Кладу ладонь на плечо — вздрагивает. — Спасибо за совет с проектором, — говорит куда-то вдаль, мне трудно её услышать. Есть секунда, в которую можно порадоваться: помнит. Не снимая ладони с плеча, обхожу, пытаюсь заглянуть в лицо. Она прячет глаза, опускает голову. Видеть её такой — иметь возможность видеть её такой — непозволительно. Она не уходит. Беру её за плечи. — Что случилось? — наклоняюсь, чтобы встретиться взглядами. Она мотает головой. Вижу слёзы. Смотрю по сторонам в поисках уборной: ей нужна холодная вода и салфетки. Успеваю лишь глянуть направо — зарывает лицо в мои волосы, руками обвивает шею. Чувствую влагу на ключице. Стоит тихо, ждёт ответа, напряжена, словно тетива лука. Кладу руки на спину — расслабляется и прижимается сильнее. Мне не хватает воздуха по многим причинам. Ладонью вожу по спине, шепчу сама не знаю что, да это и не важно. Слышу сопение за ухом, она горячо выдыхает. Отстраняется, вытирает слёзы. Чувствую вину из-за того, что обстоятельства позволяют видеть её в таком состоянии. — Шутки про меня-робота уже были, странно будет опровергать эту версию, — усмехается она, хотя в голосе слышна озабоченность. Конечно, об этом рассказывать я никому не собираюсь. Разве и есть кому? Смотрю серьёзно — она принимает такой ответ. Беру её руку в свою — холодная. Переплетаю пальцы: «Это чтобы согреть». Она прячет улыбку и ведёт нас к лифту. В голове перебираю сотню вариантов сказать ей что-нибудь, поддержать жестом, но не нахожу ничего лучше поддержания тишины. Её каблуки отстукивают ритм, он раздаётся по тёмному коридору; кажется, моё сердце бьётся в такт её шагам. В лифте едем молча, она совершенно безучастно смотрит на уходящую вверх лестницу, и только тёплая ладонь сжимает мою уже горячую, и я чувствую, что я пропала. Мы приехали на первый этаж. Сейчас она отойдёт, прочистит горло, выпрямит спину и поспешит к выходу. Мне останется найти лестницу, сесть и разрыдаться прямо там. Она никогда не сказала бы… — Пойдём? — в очередной раз сжимает ладонь и тепло улыбается. До конца не верю в происходящее. Вместо воображаемой неё — настоящая я прочищает горло, выпрямляет спину и идёт к выходу. Ведомая Екатериной Михайловной. Екатерина — окликнула я тогда. Мы выходим из здания. Вижу, как она закрывает глаза и жадно глотает воздух. — Прости, мне нужно, — отнимает руку и тянется к карману. Вижу, как она зажигает сигарету и отходит. Поток ветра треплет её выбившиеся пряди. Не знала, что она курит. Красный огонёк подползает к фильтру слишком быстро. Мне хочется подойти к ней, но я не смею двинуться с места. Сейчас нам придётся проститься. Вижу, как она подходит, и от приближения мне физически больно. — Уже утром улетаете? — спрашиваю я словно у тротуара, потому что немогунемогунемогу поднять взгляд. — Улетаю, — смотрит она на уличный фонарь. Как смешно это. Из наших взглядов получилась бы прямая линия. Смотрю вниз, она — наверх. — Тем не менее, — плавно спускается глазами до моего лица, — про Чернышевского мне не удалось рассказать всего, что я планировала. В голове вспыхивает мысль. И как о таком спрашивать вслух? Меня опережают. — Поможете в записи внепланового кухонного ролика? — улыбается уже открыто. Из меня вырывается смех. Наверное, от нервов. Киваю. Мы смотрим друг на друга неотрывно. Дышать получается периодически. Она достаёт телефон, чтобы заказать такси. В машине я засыпаю на её плече и чувствую, как она берёт мою ладонь в свою. — Это чтобы согреть. Моей улыбки она уже не видит.