Лотос Старейшины Илина

Он мог многое простить, мог многое стерпеть, мог на многое закрывать глаза и ярко улыбаться, даже в моменты сильной душевной боли, но улыбка всегда была вымученной и злой. Как ему нужно было вести себя сейчас, когда адская боль в душе и сердце сжигали его заживо? Как ему нужно было себя вести, когда его сердце сейчас лежало в нефритовом гробу и утопало в лотосах, что так нежно ласкали Его мертвенно бледную кожу? Вэй Ин не знал каким чудом  ноги до сих пор держат его ватное тело, но это было неважно. Неважно было и то, как на него смотрели окружающие, ведь его дикий взгляд было видно за километры. Взгляд, что совершенно не мог быть  таковым у связанного с другим. Неважно как на него смотрел убитый горем Лань Сичэнь, которого он ненавидел и уважал. Неважно как на него смотрел Лань Ванцзи – законный супруг перед небом и землей, любимый им, но не так. Вся жизнь стала не так, когда эти невозможные глаза перестали на него смотреть с теплом и любовью. Но даже это не остановило Вэй Ина от поклонения прекрасному лотосу. Так почему же сейчас он до сих пор стоит, а не преклоняет колени, как перед самым главным божеством в своей ничтожной жизни, возле остывшего, но все такого же прекрасного Цзян Чэна? Даже смерть не смогла изуродовать такие прекрасные черты. На негнущихся ногах он подходит к гробу и ласкает взглядом любимый лик. Ласкает так, как никогда не ласкал мужа, но за это он себя не винит, ведь Лань Чжань не Он. Вэй Ин прикусывает до крови губу, когда видит безжизненное, но такое умиротворенное, с легкой улыбкой на бледных устах, лицо. Душа болезненно трещала по швам от того, как спокойно, словно в тихой радости от того, что извечный груз наконец спал с его плеч, он выглядел. Словно Цзян Чэн только и ждал момента, когда Небеса наконец сжалятся над ним и заберут к себе. Все же он не выдерживает и падает на колени,  хватая ледяную руку и жадно припадает губами к бледной коже. Сколько же Вэй Ин грезил о том, как он будет выцеловывать эти руки, обводить языком каждый палец, прикусывать мраморную кожу тонких запястий, что всегда были прикрыты массивными наручами, ведь его милый шиди считал их уродливыми, как и самого себя. И за это Вэй Ин проклинал покойную чету Цзян. Ведь именно они приложили руку к тому, что его драгоценный А-Чэн стал таким закомплексованным, недолюбленным, разбитым, колючим, холодным, одиноким, нелюдимым. Рядом послышался судорожный вздох, который больше походил на шипение. Вэй Усянь не смог сдержать злорадной ухмылки. Благородный Первый Нефрит, не осмелившийся осквернить мертвую красоту своими руками, сейчас наблюдал за тем, как он бесстыдно прижимал ледяную ладонь его мужа и осквернял своими окровавленными губами. Руки Сичэня сжались в кулаки и только высеченные годами правила не позволяли ему сейчас сорваться и придушить наконец Вэй Усяня. Старший Лань сильнее сжал челюсть и отвернулся от такого ненавистного человека, который одними губами сейчас оглушал всех присутствующих жарким шепотом. «Мой». «Любимый». «Желанный». «Никому не отдам». Вот что шептали его губы. Вот что кричала его душа. Как же ему хотелось подхватить бездыханное тело и унести далеко-далеко, где бы их больше не нашли, а он бы любовно берег свое сокровище, поклоняясь своему лотосу. Раньше он не понимал одержимости Сюэ Яна, когда тот так сильно хватался за мертвое тело даочжана. Теперь он в полной мере осознал какого это.  Он зажмурил до боли глаз.  Вэй Ин не знал, что ему делать и как не прирезать себя следом, когда захлопнется крышка гроба и его сердце навсегда закопают в земле. Если бы Небеса сжалились и дали ему второй шанс. Если бы они позволили вернуть его любовь и все исправить. Он бы в лепешку разбился, но никогда бы больше его не оставил. Забрал бы и укрыл от всего мира, любя свое сокровище до потери сознания, до сорванного голоса, до слез полных желания. Вэй Ин никогда бы больше не позволил ему сомневаться в себе или нем. Но теперешний он бесполезен. У него больше нет того могущества, что было раньше. - Ничтожество. – слышится в голове голос Мадам Юй. И это впервые, когда он с ней безоговорочно согласен. Тяжелая рука привычно ложится на его плечо, вырывая из цепких лап беспросветного горя. Вэй Ину не нужно поворачивать голову, он и так знает, что сзади стоит Ванцзи и в его янтарных глазах слишком много вопросов, непонимания и боли. И это впервые, когда Усяню не хочется оправдываться и просить прощение за то, какое он ничтожество. Да, Ванцзи такого не заслужил, но и в свое оправдание Вэй Ин мог сказать, что тот видел кто он и что из себя представляет.  Они прожили вместе шесть лет, из которых только первые два можно было назвать счастливыми. Вэй Ин тогда хотел попробовать забыть прошлое и начать жить заново, ведь и чувства к Ванцзи были, да, не такие яркие и не такие одержимые, но были, тогда как желанные глаза смотрели с разочарованием и болью. И этого хватило ему, чтобы не мучить Цзян Чэна своим присутствием в его жизни. Так он думал до тех пор, пока не увидел своего лотоса в красном, но не с ним, а с Лань Сичэнем. Тогда его мнимая счастливая жизнь закончилась и начался очередной театр. Водить за нос целых четыре года влюбленного в него Ванцзи не составило особого труда. Стать ближе к Цзинь Лину, чтобы быть ближе к А-Чэну и того проще. Выходить на охоты с шиди, чтобы потом незаметно усыплять его сонным порошком и бережно оглаживать каждый цунь его кожи, пока тот спал, но не позволять себе большего, даже когда на мраморной коже виднелись следы от ночи любви, которые хотелось остервенело стереть и оставить свои, вообще стало привычкой. Был ли он после этого последней тварью? Определенно да и Вэй Ину за это не стыдно. Как-то раз, когда он сидел рядом с Ванцзи и дорабатывал очередной талисман, тот сказал ему, что потеря ядра заставила Вэй Ина так сильно полюбить тьму и это была совершенно не его вина. Усянь не рассмеялся ему прямо в лицо только из глубокого уважения. Наивный, все они были наивными. Тьма всегда была частью его, просто он ее удачно прятал и не позволял себя проявлять, а потеря ядра была лишь спусковым крючком. Как же было жаль, что это жалкое тело не могло вынести всю мощь темной инь, что всегда так привычно клубилась вокруг пальцев.  Открыв глаза, Вэй Ин еще раз посмотрел на мертвого возлюбленного и в последний раз поцеловал холодную ладонь, отстраненно чувствуя боль от слишком сильно сжавшейся руки на плече. Цзян Чэн всегда пах лотосами и только благодаря талисману этот прекрасный запах продолжал окутывать возлюбленного своим коконом, не позволяя трупному разложению взять свои права над телом. Для Вэй Ина было бы равносильно смерти позволить растечься по телу любимого  отвратительному восковому цвету с синими вкраплениями. Он знает как выглядят трупы разных дней и как они пахнут, лично их когда-то поднимал, но тогда это его не заботило и было несущественно. Сейчас же это было самой страшной и изощрённой пыткой. Усянь бережно кладет руку обратно на грудь и не позволяет ни одной слезинке скатиться с глаз. Отходя от гроба, он понимает, что умер во второй раз и уже безвозвратно потерян для этого мира. Ведь истинный он сейчас накрыл собой любимого, укрывая от чужих глаз, и вместе с ним был заперт под тяжелой нефритовой крышкой. Остальная часть похорон прошла мимо него. Зачем наблюдать за похоронами, когда ты уже мертв? Именно поэтому ему удалось незаметно ускользнуть, когда Лань Чжань был занят убивавшимся от горя братом, а всем остальным до него просто не было дела. Он призраком скользил по улицам Юньмэна, направляясь прочь из дома. Прочь от любви.   Использовав талисман перемещения чисто на подсознательном уровне, он оказался там, где девятнадцать лет назад закончилась его история. Гора Луаньцзан совершенно не изменилась. Была все такой же безжизненной и холодной. Ему она была подстать, что тогда, что сейчас. Ноги сами несли его к обрыву. Зачем ему эта дрянная жизнь? Зачем играть вечно счастливого шута? Охоты, заклинания, мечи, ядро, самосовершенствование, кланы, интриги, честь, отвага – что из всего этого вообще имело смысл? Что хоть вообще имело смысл, когда рядом нет жарко любящего сердца, гибкого тела, сладких губ, горячих рук, грозовых глаз? И все это досталось не ему. Все это принадлежало Сичэню, которого он ненавидел только поэтому. Ведь Ланю было позволено касаться, ласкать, доводить до края удовольствия, сцеловывать стоны и слезы, шептать слова любви. В то время как ему оставалось урывать, как жалкому вору, кусочки мимолетного счастья, которое Усяню не предназначалось. Глаза привычно жжет и алый цвет заменяет серый. Правильно говорила Мадам Юй, когда называла его «шавкой». Он ей и был. Жалкой шавкой, что хвостом бегала за хозяином, но на многое претендовать не имела право. Так и он. На протяжении двух жизней целовал землю под чужими ногами, когда никто не видел, отдавал самое ценное, но ничего не смел просить взамен. Не имел права. Так он думал в юности, когда подходил к кровати, где так сладко спал Цзян Чэн, и любовно оглаживал воздух  рядом с горячей кожей, что так сладко пахла лотосами. Он мог всю ночь потратить только на созерцание любимого лица, наблюдая за тем, как длинные ресницы отбрасывают тень на мраморную кожу, как иногда приоткрываются слегка пухлые губы, как непослушная прядка соскальзывает на лицо и вызывает умилительную реакцию. Все это Вэй Ин впитывал и запоминал, бережно складывая все желанные моменты их единения в своей памяти. Так же он позволял урвать и короткие касания, когда специально вел себя глупо, чтобы обнять хрупкие плечи, случайно задеть носом шею, вдыхая дурманящий аромат, притянуть ближе за очень тонкую талию. Но большего Вэй Ин позволить себе не мог. Кто он, а кто Цзян Чэн. Мадам Юй постоянно указывала его место в этой семье, но она была не права, когда говорила про социальный статус. Ведь Цзян Чэн – необузданная стихия. Цзян Чэн – негласное божество. Цзян Чэн – любовь. Цзян Чэн – чистота и непорочность. Он бы себе не простил, если бы посмел осквернить его своей тьмой. Он мог только следовать позади и ненавидеть семейство, кроме Янли, что так жестоко обращались с его божеством.  И он молился и ненавидел все это одновременно. Ведь ему никогда не было дозволено обуздать грозу,  но было позволено этому проклятому Ланю, который не уследил за главной ценностью в его грязной жизни. Первая слеза обжигает кожу, как тавро Вэней. Грудную клетку сковывает такая нещадная боль, что он просто не в состоянии сдержать душераздирающего крика. Не уберег, не уследил, отдал, позволил уйти. Вэй Ин разбивает руки в кровь, когда колотит отчаяно камни. Но это не вернет ему А-Чэна. Слезы катятся градом, как и отчаянный крик. - Цзян Чэн! – неистово орет он его имя, зная, что ответа не будет. – Цзян Чэн! В глазах все плывет от слез и окутавшей тьмы. Тело ничтожно. Оно уже истощенно, но его это не волнует. Ползком он добирается до обрыва. Да будет проклят это бренный мир, что забрал у него путеводную звезду! Он отомстит. Отомстит всем, кто когда-либо посмел скверно посмотреть или сказать что-то в сторону его сокровища. Он превратит жизни других в ад, если Небеса не вернут его сокровище! В отчаянии он вкидывает к небу голову, чтобы прокричать проклятья всем Небожителям, но  пораженно замирает, когда в небе появляется любимое лицо. Такое прекрасное и нежно улыбающееся ему. Ему! Вэй Ин боится лишний раз моргнуть и вдохнуть, только бы чарующий образ не исчез. Такой желанный и такой недосягаемый. Его рай и ад. А-Чэн улыбается так нежно и мягко, как позволял себе только тогда, когда думал, что его никто не видит, но Вэй Ин видел и сгорал. И сейчас эта улыбка принадлежала только ему одному. Усянь тянет окровавленную руку к небу, желая коснуться в последний раз. Позволить себе больше не скрывать свои чувства. Он тянет руку и глотает проклятые слезы, когда Цзян Чэн нежно смеётся и этот смех он отчетливо слышит в своей голове. Он разносится эхом от острых скал. - Вернись... – шепчет он. - А-Ин. – разносится мелодичный голос и Усянь срывается. - Вернись! – кричит он, из последних сил вставая на колени и простирает руки к небу. – Вернись ко мне! - А-Ин. – все такой же мягкий голос и нежная улыбка, словно Цзян Чэн не слышит его криков. - Я люблю тебя! - А-Ин. – слышится в последний раз и желанный образ растворяется в пасмурном небе. - Аааааааа! Цзян Чэн! Не смей оставлять меня! Вернись, вернись умоляю! Он рвал на себе волосы, раздирал лицо в кровь, но любимого больше не было. Крик не стихал и на секунду. Истрезанный, измученный, не желающий жить – вот каким он был. Вэй Ин не задумывается и на секунду, когда позволяет рукам соскользнуть и провалится в пропасть. - Дайте мне шанс... – было последней его мыслью, когда тело напоролось на острые камни.   Уже намного позже, когда братья Лань и молодой глава Цзинь прибыли на Луаньцзан и обыскав ее вдоль и поперек, тело Старейшины Илина в очередной раз никто так и не смог найти. От него остались лишь кровь да красная лента, что говорили о гибели мужчины. Покинули заклинатели гору в смешанных чувствах. Сичэню впору было ненавидеть нахальную тварь, что позарилась на его уже покойного мужа, и он ненавидел, но не за это, а за то, что прекрасно знал, что сердце его А-Чэна принадлежало не ему, хоть Цзян Чэн это отчаянно отрицал и старался подарить мужу всю любовь и нежность, отдаваясь в его руки телом, разумом, но никогда не сердцем и не душой, а теперь уже покойному Вэй Ину, будь он не ладен. Цзинь Лин оплакивал двух близких ему людей и проклинал весь мир за такую жестокость к судьбе его семьи. Лань Ванцзи же более не видел смысла оплакивать человека, которого смерть пометила дважды и дважды заставила умереть от обуявшего отчаяния и безумия. Он не видел смысла оплакивать того, кто никогда и не был его. Он  не хотел оплакивать и собственные чувства. С него хватило. Но он искренне восхитился такой долгой и такой отчаянной любви Вэй Ина. Теперь он начал понимать  многие вещи, что годами были у него под носом, но сложить мозаику в единую картину получилось только сейчас. Ванцзи посмотрел на ленту в своих руках,  а затем на юньмэнский колокольчик, который принадлежал Цзян Чэну, но не был погребен вместе с владельцем, так как был случайно задет рукавом Вэй Ина и упал, когда тот отдалился от гроба. Он не мог ручаться за чувства Цзян Ваньиня, но был уверен, что тому было бы приятно, если бы они были бы рядом и после смерти. Как бы он сам не относился к бывшему главе Цзян, ведь тот был неоднозначной персоной, но Ванцзи будет помнить те дни, когда в Гу-Су было Два Нефрита,  а в Юньмэне были такие яркие юноши, что величали себя Двумя Героями из Юньмэна. Лань Ванцзи улыбнулся этим воспоминаниям и возложил колокольчик и красную ленту, которые он перевязал, как знак их неразлучности, на могилу Великого Саньду-Шеншоу. Мужчина сделал один уважительный поклон покойному главе и один мужу. - Проживите новую жизнь счастливо.