Лотос Старейшины Илина

 Первое, что Ваньинь ощутил, когда стал возвращаться из мира грез - приторно сладкий запах благовоний, которым была пропитана вся комната, и неспешно перебирающие его волосы длинные пальцы. Это показалось непривычным для сонного ума, но и не таким важным, что бы окончательно вернуться в реальность, ведь просыпаться совершенно не было никакого желания. Вэй Ин редко будил его подобным образом, предпочитая встречать пробуждение своего лотоса в зверином облике. Поэтому тихое, почти скромное желание почувствовать длинный шершавый язык на своем лице, что стал заменой обычным поцелуям, и мягкую шерсть, приятно щекочущую кожу, было вполне объяснимым. Но вот незадача, таких приятных и столь желанных ласк так и не последовало, а вот поглаживания по голове стали более настойчивее, когда Ваньинь издал мычащий звук, оповещая о том, что он просыпается и хочет большего. За прошедший год со дня его перерождения в новом теле Ваньинь так сильно привык к изменившимся отношениям с Вэй Ином, что уже просто не мог представить, что не так уж и давно все было совершенно по-другому. У них были разные судьбы и спутники, с которыми они никогда не были честны. Вот только и с друг другом они так же честны не были. Бегая и притворяясь, что неважны друг другу, что не испытывают всепоглощающей любви и не страдают от нее же. И вот сейчас, спустя столько лет порознь, у них есть возможность выстраивать отношения так, как они того заслуживают. Где-то над головой звучит тихое фырканье, за которым следует поцелуй в лоб. Отчего-то губы Вэй Ина были сухими и неприятно царапали нежную кожу, но это быстро забывается, когда его прижимают к груди под аккомпанемент сладчайшего аромата ванили и кардамона, дурманящего разум не хуже вина. Голова начинает идти кругом, а тело становиться ватным, совершенно не желая подчиняться хозяину. Это пугает, как и разгорающийся в низу живота огонь, от которого хочется заскулить и сжать сильнее ноги. Ваньинь прикусывает губу, боясь постыдного стона, который норовил сорваться с губ, когда огонь внутри превратился в настоящий пожар постыдных желаний. Тело дрожит и пылает, а одежда неимоверно мешает, стягивая и раздражая отчего-то слишком чувствительную кожу. Хотелось скинуть проклятые тряпки и коснуться чего-то холодного, что смогло бы хоть немного остудить кипящую по венам кровь. Ваньинь мечется по постели, хватаясь за простыни дрожащими руками, и поджимает ноги к животу, в надежде хоть как-то унять пульсирующий узел там, внизу, где хочется коснуться больше всего. Он не понимает, что происходит с его телом, которое словно сошло с ума. Но контраст сильного возбуждения вперемешку с животным страхом не дают ему окончательно сорваться, заставляя балансировать на грани. - М-м-м...что с моим телом? Оно так, ах, горит... - скулит Ваньинь, старясь нащупать руками возлюбленного, когда тот отстраняется, оставляя после себя неприятный шлейф холода. – Ин-гэ, пожалуйста, не уходи. Мне страшно. Он сейчас больше всего напоминал беспомощную маленькую пташку, не имеющую возможности взлететь, вырываясь из лап ужасного хищника, к которому она попала. Цзян Чэн открывает слезящиеся веки и понимает, что крик ужаса застрял у него в горле, не давая возможность нормально вдохнуть. Перед глазами кромешная тьма. Он пытается проморгаться, но все тщетно. Тьма не исчезает, а новая волна удушающего страха, наоборот, накатывает лавиной, погребая под собой. - Почему я не вижу? – звучит так испуганно, что если бы сидящий рядом мужчина не знал, каким яростным и острым на язычок на самом деле может быть этот цветок, то низа что бы не поверил. Ваньинь слепо шарит рукой по постели, с горем по полам принимая сидячее положение, но тут же падает обратно, преданный собственным телом. Его ловят сильные руки, вновь приподнимают, притягивая ближе к себе. Цзян Чэн тихо всхлипывает, утыкаясь носом в чужую грудь. Чувство всепоглощающего отчаяния сдавливает грудную клетку не хуже стальных оков. Быть беспомощным страшно, но страшнее остаться одному в такой момент. Уж ему ли об этом не знать. Цзян Чэн хватается за чужое ханьфу, как утопающий за соломинку, в надежде на защиту. Ведь сколько бы о нем не говорили в прошлой жизни, что он был соткан из стали, но только сам Ваньинь знал, что никогда таковым не был. Ему было легче быть ведомым, чем взваливать тяжелое бремя власти на свои плечи. Только чрезвычайные обстоятельства и семья заставили его поступить так, как он сам того никогда не хотел. Ваньинь хотел защиты и тепла, а не выгрызать в одиночку весь орден. Ему нужна была любовь, а не вечные разборки и интриги, в которые никак не оставляли молодого мужчину. Поэтому, когда его целуют в кончик носа, а после опускаются на губы, Цзян Чэн не думает о сопротивлении, а доверчиво льнет ласковой кошкой, вызывая ликование своей покорностью. Необычайно красивый, горделивый, необузданный, своенравный и ужасно строптивый, сейчас он выглядел как самый сладкий грех. Растрепанный, раскрасневшийся, тяжело дышащий, с влажными губами и страхом в слезящихся глазах. Иссиня-черные волосы змеями обвивали его стройное тело, подчеркивая мраморность кожи, которую хотелось отметить алым в знак принадлежности. Первое касание губ было легким, почти неощутимым, но постепенно становилось властным и даже болезненным. Сухие, совершенно не ласковые губы безжалостно сминали податливые губы Ваньиня, замершего каменным изваянием от такого напора, жадно вторгаясь в чужой рот. «Почему ты так груб со мной?» – проскальзывает первая более-менее осознанная мысль. Хотелось возмутиться, но получается лишь жалкое мычание, которое сменяется стоном боли, смешанным с наслаждением, когда губу прикусывают острые зубы.   Каждое жадное касание чужих губ сопровождалось более сильным влиянием благовоний, дурманящих разум и не дающих прийти в себя от сладкой неги. Каждый новый глоток воздуха заставлял легкие гореть, а тело томиться в истоме, ожидая большего. И хоть сердце и разумы пытались взять главенство, противясь грубости и неправильности происходящего, но одурманенное тело жаждало подчинятся грубым рукам. «Нет, так неправильно. Так не должно быть. Гэгэ не должен меня так касаться, ведь я сейчас в теле ребенка. Он никогда до этого не позволял себе перейти границы даже с простым поцелуем в щеку. Так отчего же сейчас ты так себя ведешь, когда я так слаб и нуждаюсь в твоей защите? И отчего мое тело совершенно не детское?»   Чужие руки стали блуждать по телу, властно сжимая тонкую талию, опускаясь ниже к бедрам. Это было так непривычно и пугающе, ведь обычно Усянь так себя не вел. Но очередной поцелуй вновь отодвинул мысли на второй план. Пьянящий запах благовоний, круживший в комнате и окутавший его словно кокон, и настойчивое сильное тело не давали никак прийти в себя. Зачем думать, если сейчас так хорошо? Если чужие губы сводят с ума своей жадностью, а рукам так хочется подчиняться. Но сердце трепетало раненой птицей, умоляя очнуться и не поддаваться. Цзян Чэн пытается поднять потяжелевшую руку и коснуться лица напротив. Ведь если глаза не видят, то руки точно не обманут. Но изящное запястье перехватывают на пол пути, не позволяя вырвать руку из цепкой хватки. «А-Сянь никогда со мной так не обращался, а если и целовал, то это всегда было переполнено чувствами. Любовь и бережливость сквозили в каждом его прикосновении. Но эти же касания были неприятными, жадными, подчиняющими, но никак не нежными и любящими. Я должен сопротивляться им и этому дурману!»    Но стоило бунтарским мыслям вновь закрасться в его разум, как приторный запах благовоний снова и снова окутывал его сознание, путая и делая мысли несвязными. Как будто кто-то не желал, что бы он, наконец, очнулся, оставаясь безвольной куклой. Чужие руки ненадолго прекращают ласкать разомлевшее тело, но вскоре вновь продолжают. Ваньинь непроизвольно напрягся от новых ощущений, которые перестали приносить удовольствие, а только ощущение липкого страха, пробивающегося сквозь туманную негу. Длинные пальцы, непривычно холодные и костлявые, стали резкими, ничуть не нежными, движениями скользить по груди, забираясь под ханьфу. «Нет!» - хотелось закричать что есть мочи, но настойчивый рот не давал вымолвить и слова. Слепота убивала, как и невозможность сопротивляться. Его вертели, как куклу, постепенно оголяя плечи, руки, грудь. Все происходило словно в тумане, но от этого лучше не становилось. Настойчивые руки в два движения развязывают пояс на талии, с легкостью подавляя протесты Ваньиня, и рывком скидывают одну единственную вещь, оставляя голым и беспомощным под чужим голодным взглядом. Цзян Чэн чувствует отвращение к себе за слабость и невозможность защититься и к этому человеку за его грязные поступки. «Ты не Усянь, - наконец-то сквозь дурман вырывается одна единственная мысль, не дававшая ему покоя на протяжении всего времени. – Подлец, воспользовавшийся моей слабостью. Я не позволю так над собой надругаться!» - Не смей! – рычит Ваньинь, нахмурив свои изящные тонкие брови, когда длинные пальцы, непривычно сухие и грубые, коснулись его лица, большим надавливая на нижнюю губу.    Тихий скрипучий смешок прозвучал прямо ему в лицо. Грубая ладонь скользнула вниз, к шее, оглаживая адамово яблоко, заставляя опьяненное тело дрожать от каждого движения пальцев. И как бы Ваньинь ни прикусывал внутреннюю поверхность щеки, пытаясь удержать рассудок, но боль не могла отрезвлять вечно, противясь удушающему аромату. - Никто до этого не мог противиться яду «Четырех роз». Что же, чего и стоило ожидать от избранного Тянь Саном, - с восхищением произнес мужчина неприятно хриплым голосом, нажимая пальцем на затылок, от чего в том месте сильно запекло, прежде чем убрать руку с шеи. – Во истину, в моих руках сокровище, каких еще свет не видел.   Ваньинь слышит щелчок пальцев и не может сдержать облегченного выдоха, когда приторный аромат благовоний наконец прекращает давить на разум и тело. Нехотя, словно через силу, сознание начинает проясняться, а тело постепенно перестает быть ватным. Ваньинь еле подавляет улыбку, едва ощутив, что руки вновь его слушаются, а огонь возбуждения пусть и не сходит, но и не так изводит. Однако у Цзян Ваньиня так и не выходит удержать радость, когда медленно, пятно за пятном, у него начинает возвращаться зрение. И пусть свет болезненно бьет по еще непривыкшим глазам, заставляя жмуриться, но это такая мелочь в сравнении с возможностью видеть. Ваньинь довольно щуриться, стирая соленые капли, и наконец, открывает миру невозможно красивые грозовые глаза с необычным лиловым отливом, обжигавшими своим неистовым огнем. Похититель восторженно замирает, жалея, что раньше не вернул эту страсть. И пусть в глазах напротив сейчас плескалась буря и готовность ринуться в бой в любую секунду, но именно этот контраст жгучей бестии и беспрекословной покорности так его когда-то поразили. Цзян Чэн бросает на своего пленителя острый, с налетом надменности и превосходства взгляд, испепеляя задыхающегося в желании мужчину перед собой. -Ты кто, черт возьми, такой? – в привычной манере Саньду-Шеншоу рявкает Ваньинь, вызывая у оппонента снисходительную улыбку. Мужчина не спешит отвечать, продолжая ласкать взглядом стройную фигуру. И пусть тончайшее, почти полупрозрачное ханьфу больше не скрывало чужие прелести, но иссиня-черный водопад слегка вьющихся волос так удачно прикрывал мраморную кожу груди и живота, опускаясь на самую сокровенную часть своего пленника, которую он бы сейчас так самозабвенно ласкал. Доводя столь прекрасное создание до звезд в глазах. Он брал бы Ваньиня раз за разом, лишая всякого желания думать о ком-то кроме него. Он бы заставил мальчишку выкрикивать собственное имя до сорванных связок, наслаждаясь его покорностью. Потому что такой Ваньинь был самым желанным. Ах, как же его заводил этот горящий взгляд этих неистовых глаз. Он так долго наблюдал за этим прекрасным цветком лотоса, что уже со счета сбился, сколько раз хотел, наконец, уничтожить Вэй Усяня, на которого всегда смотрело это божество. И сейчас, когда желанная добыча была в его руках, он намеревался заявить на нее свои права, хотел того Ваньинь или нет. - Аугуан, Владыка Забвения и Тринадцатый демон Империи Синь Чжу Болин к вашим услугам, - в шуточной манере кланяется демон. Это прозвучало как гром среди ясного неба. И хоть мужчина преподнес все в такой издевательски -шутливой манере, но вот только Цзян Чэну было не до смеха. В чужие слова не поверить было просто не возможно, ведь только последний глупец не знал от четырнадцати демонах Синь. Каждый из них нес беды и смерть, и только сумасшедший назвал бы себя Аугуаном. Да только мужчина перед ним умалишенным не был. Слишком холодный и расчетливый взгляд имели болотного цвета глаза. Слишком уж мужчина перед ним был не от мира смертных. Он не был красивым, а скорее наоборот, имел отталкивающую  внешность. Грубые черты искажали три глубоких шрама на все лицо. У мужчины были болотного цвета волосы, под стать глазам, собранные в хвост и закрепленные серебряным гуанем. Так же вся лобная доля блестела огромной лысиной, сбритой почти до середины темечка, что еще больше искажало и без того некрасивые черты. Мужчина носил дорого обшитое темно зеленое ханьфу с черными вставками на руках. Сам он был действительно могуч, и даже Не Минцзюэ показался бы в сравнении с ним худощавым. Хотя тут Цзян Чэн сильно преувеличил, но масштабы этой скалы действительно внушали опасения. Ведь если сам Минцзюэ уступал, то про себя Ваньинь предпочел скромно умолчать. В юности, когда еще была жива семья, его часто за глаза называли юной девой из-за слишком тонкой талии и изящных черт лица. Но, правда, быстро перестали. Ведь юная дева была не лыком шита и быстро объяснила своим нерадивым шиди и шисюнам, чего они стоили на грешной земле. Однако сейчас была совершенно иная ситуация. Он был без сил и оружия, совершенно нагой, чуть не изнасилованный самим Чжу Болином,  да и еще в царство Забвения, исходя из логики, попал. А в памяти о последних событиях конница прошлась. Хотелось бы спросить, почему опять он? Да только проблемы всегда липли к нему, как пчелы на мед. Глядя на все происходящее, Цзян Чэн давит обреченный вздох, прекрасно понимая, что при всем желании ничего не сможет поставить в противовес. - И чем же моя скромная персона заслужила столь специфическое внимание такой могущественной...эм-м...личности?  По помещению прошелся неприятно скрипучий смешок, от которого Цзян Чэн невольно поежился. Вся ситуация была из ряда вон выходящих. Но прежде чем окончательно принять решение, что делать в дальнейшем, ему нужно было узнать чужие мотивы. В отличии от него же самого, напряженного как оголенный клинок, мужчина  явно ощущал себя расслабленно, осознавая свое превосходство. Демон вальяжно уселся, подпирая рукой лицо, продолжая испытывающе смотреть на Ваньиня. Один взмах руки и вот он уже держит золотую чашу с вином. «Как же вульгарно!» - слышится в голове голос матери, и Цзян Чэн не может с ним не согласиться. Ни он, ни она никогда не любили тех, кто кичился своими богатствами, что за зря. - Ты меня заинтересовал еще будучи младенцем, - наконец подал голос мужчина, делая небольшой глоток с таким важным видом, будто делал эти одолжение. – В начале я даже толком не обратил внимания. Ведь известно достаточно много случаев, когда младенцы, рождавшиеся слабыми и больными, стоявшие одной ногой в гробу, после каким-то чудным образом избегали смерти. Но после мне стало любопытно. Я стал наблюдать за маленьким мальчиком, которого словно сама Смерть пометила, поджидая на каждом углу. Уже и не сосчитать, сколько раз ты был на волоске, готовый окончательно отдать свою душу Небу, но что-то постоянно тебя удерживало от неминуемой кончины. Это было необычно. Никогда прежде подобного не случалось на моей памяти. Постепенно простой, ничего незначащий интерес стал перерастать во что-то большее.   Чжу Болин слегка поддался вперед, протягивая к этому невозможному существу свою руку, желая коснуться бархатной кожи и шелка волос. Но Цзян Чэн, будто пребывавший в прострации, все это время глядя в одну точку, резко ожил, уворачиваясь от чужих касаний. Мужчина на это лишь хмыкнул, решая, что слегка поторопился. Поэтому, как ни в чем не бывало, он продолжил свой рассказ. - Маленький мальчик стал расти, постепенно превращаясь в необычайной красоты юношу, а после молодого мужчину, сводящим с ума только одним взглядом этих невозможных глаз. Да только клеймо боли продолжало следовать за ним по пятам. Я видел каждый твой взлет и знал о каждом падении. Наблюдал, как ты поднимаешься с колен каждый раз, когда другой бы не выдержал и прогнулся под гнетом обстоятельств. Уже не могу сказать, когда жажда обладания тобой заполонила мой разум, не давая покоя ни днем, ни ночью. Мне стало недостаточно просто наблюдать за тобой. Недостаточно просто любоваться со стороны, когда одинокими ночами ты так самозабвенно ласкал свое тело, желая почувствовать тепло чужих рук. И какая досада, ведь эти желания не распространялись на меня. Ты хотел видеть только одного конкретного человека, слепо следуя за ним, заставляя меня сгорать в огне ненависти и ревности. Мне не составило труда дождаться благоприятного момента и подослать своих слуг, что бы те, наконец, убрали с дороги помеху. Потому что он был не достоин тебя. Я поместил его в самую надежную темницу, денно и нощно подвергая самым страшным пыткам. Было забавно наблюдать за тем, как он даже не пытался сопротивляться, в отличии от остальных, словно потерял цель в жизни, - со злорадным оскалом вещал демон, не обращая внимания на стремительно бледнеющее лицо напротив. «А-Сянь... Этого просто не может быть...», - так не хотелось в это верить, но он помнил, как однажды подслушал разговор Сичэня и Гуанъяо о том, что Ванцзи каждый вечер играл расспрос в надежде, что душа Вэй Ина отзовется. Но этого так и не произошло. Теперь все становилось кристально ясным. Усянь пострадал не сколько из-за Вэней и Цзиней, а из-за того, что его шиди приглянулся этому монстру.  Душа болела, а сердце разрывалось. Хотелось прямо сейчас броситься бежать, совершить невозможное, вернувшись в мир живых, и найти Вэй Ина. Обнять, расцеловать и попросить прощение за все свои колкие речи, за свое неверие и разочарование в нем. Хотелось, чтобы Усянь прижал его к себе так, как умел только он, и больше никогда не отпускал. Но желания оставались лишь желаниями, а суровая реальность продолжала резать без ножа. - Он даже не кричал, когда его раз за разом превращали в кровавое месиво. Это было необычайно прекрасно, но не приблизило меня к своей цели, к тебе. Поэтому я решил сам вершить твою судьбу. Яд в еде, воде и одежде был малой частью. Обезумевшая нечисть на ночных охотах, облавы во время путешествий через горы, покушения на жизнь твоего племянника. Твоя жизнь могла оборваться столько раз, но ты все хватался за нее, словно верил, что что-то можно изменить. Словно ждал чужого возвращения. И удивительно, Вэй Усянь действительно вернулся, вновь заполнив собой все твои мысли. И ты, столь прекрасный и желанный, вновь позволил этой шавке делать с собой все, что тому только вздумается. Даже будучи замужем за главой Лань, которого я стерпел только потому, что он так же ненавидел Старейшину Илина, и ваш брак не был окончательно консумирован, оставив твое тело девственно чистым, все твои мысли были поглощены Усянем. Ты позволял этому ублюдку усыплять себя на ночных, позволял раздевать и ласкать свое тело. Я не мог больше этого терпеть. Поэтому сделал все для того, что бы на той роковой ночной охоте ты не выжил. И как же я ликовал, когда все получилось, уже предвкушая свою власть над тобой, но и тут все испоганил этот паршивец, утянув твою душу за собой. Да только он не рассчитал одной маленькой детали. Ребенку, в чье тело ты вселился, на роду было суждено прожить каких-то жалких девять лет. Мне не составило труда поменять судьбы ваших душ, забирая себе свое по праву. И вот теперь, когда  ты,  наконец, в моих руках, мне остается только подчинить горную лань и окончательно уничтожить тигра. Обреченность – вот что он ощущает, когда смотрит полным печали взглядом на мужчину перед собой. Где-то на заднем фоне слышится звук треснувшего стекла и Цзян Чэн понимает, что так звучат его шансы спастись. Разбиваясь о холодный камень реальности. Он не знал, что делать со свалившейся на его голову правдой. Все это время они были лишь игрушками в чужих руках, которых отшвыривало друг от друга в разные стороны из-за чужой прихоти. Ваньиню даже больно было себе представлять, как все обернулось, если бы в их жизнях никто не порылся своим носом. Возможно, тогда все были бы живы, а они с Усянем проживали счастливую жизнь в браке и усыновили бы несколько детишек, воспитывая как своих. Но теперь это было лишь жалкой догадкой. Ему оставалось только сидеть у осколков разбитых судеб и оплакивать каждую из них. Ведь все это случилось по его вине. Если бы он изначально умер, то ничего бы не произошло. Но поздно было махать кулаками, когда все уже свершилось. Однако  не столь туманное будущее все еще маячило красной тряпкой перед глазами, напоминая, что его возлюбленному угрожала опасность,  а он был столь слаб и ничтожен, что даже поддался действию дурмана. Временно отступившая было паника вновь облепила его своими щупальцами, приводя мысли в полный беспорядок. - Я вижу, что поразил тебя, мой лотос, - с наигранным беспокойством сказал Аугуан, резанув по ушам своим обращением. Даже Хуаню он не позволял себя так называть, а ведь они были женаты. Потому что так было разрешено делать исключительно Вэй Ину. И только ему. Вспыхнувшая в груди ненависть предала сил и желания бороться. Цзян Чэн весь подобрался, выпрямляя осунувшуюся спину  и гордо вздергивая подбородок. Он будет смотреть страху в лицо, не боясь, что то его сломит. - Не смей меня так называть и тем более трогать, - угрожающе рычит Цзян Чэн, пятясь назад, когда чужая руку потянулась к его лицу. Однако мужчину перед ним это никак не смутило. - Будь по твоему. Я исполню любое твое желание, какое только не взбредет в твою очаровательную головушку, кроме последнего, разумеется. Ты слишком желанен. «Верни меня Усяню, а сам пойди повесься ночкой темной у старой сосны глубоко в лесу», - мысленно фырчит Цзян Чэн, шлепая по чужой руке, когда та почти достигает его лица. Аугуан недобро сверкает глазами, но быстро сменяет гнев на милость, натягивая дружелюбную улыбку. Но этого вполне хватает, что бы напомнить Ваньиню о его положении. Сейчас любое неправильное движение и слово могут стоить ему если не жизни, то чести точно. От одного воспоминания, как его прижимали и ласкали эти грубые ручищи, становилось дурно. И пусть под действием дурмана он принял их за руки любимого, но второй раз такого не повториться. Он не позволит забрать свою девственность какому-то проходимцу, пусть тот будет хоть самим Синь Шуи. - Сказка моя, не бойся, я не причиню тебе вреда, - почти ласково говорит Чжу Болин, продолжая тянуть к Ваньиню руки, расценив чужое молчание по-своему. «Бездействовать больше нельзя!» Увернувшись от мерзких рук, первым делом Ваньинь решат прикрыться от столь неприятного похотливого взгляда, что на протяжении всего времени так явственно на себе ощущал. Не отводя от мужчины опасливого взгляда, Цзян Чэн шарит рукой по постели в надежде найти откинутую вещь, но мерзавцу это стало явно не по нраву. - О-о нет, желание моих чресл, такое роскошное тело прятать равносильно кощунству, - сладко выдыхает мужчина, облизывая стройные формы, прикрытые струящимся водопадом волос, липким взглядом, и перехватывает его руку, со всей силы утягивая на себя, пытаясь прижать изворотливое тело. - Убери от меня свои поганые руки, тварь! – шипит змеей Ваньинь, изо всех сил отбиваясь от стальной хватки. - Какой чудесный маленький грязный ротик, совершенно не подходящий столь прекрасному личику, - усмехаясь, говорит Аугуан, перехватывая Ваньиня еще и за поясницу. Его, казалось, совершенно не заботили чужое сопротивление, а скорее раззадоривало. – Я обязательно позабочусь о том, чтобы больше с него никогда не слетали гадости, а только стоны удовольствия. Мерзавец наклоняется к лицу Ваньиня, сильнее вжимая в себя желанное тело, намереваясь поцеловать чувственные губы, но неожиданно для него Цзян Чэн проявляет чудеса гибкости, отклоняясь назад в идеальной дуге. И это становиться ошибкой. Волосы соскальзывают шелковой струей, открывая голодному взгляду вид на все еще возбужденную грудь. Чжу Болин восторженно выдыхает, намереваясь захватить в плен столь очаровательно манящую горошинку, заставляя Ваньиня в равной степени задохнуться от возмущения и проклятого желания. Хоть дурман и отступил, но тело продолжало хотеть ласк, отзываясь на радость похитителю. - Гуля в зад поцелуй, тварь паршивая! - рявкает Ваньинь, замахиваясь свободной рукой и ударяя со всех сил по наглой физиономии.  Пусть Цзян Чэн явно уступал в размерах, но теперь это было не таким большим препятствием, что бы его остановить. Он не собирался сдаваться без боя и скорее глотку себе перегрызет, чем вновь позволит прикоснуться этой твари к своему телу. Насильник болезненно стонет, ослабляя хватку на руке и талии, позволяя юркой лани выскользнуть из своих объятий. Цзян Чэн  изгибается и отползает куда подальше от шипящего мужчины. «Если бы я видел, то изначально не позволил бы этому гаду над собой так надругаться», – плевался Ваньинь, наконец отыскав стянутое ханьфу.  Наспех натянув ханьфу, он вскакивает на ноги и со всех ног бежит прочь. И пусть он не знал, что его ждет за пределами этой комнаты, но главное не дастся живым. Сердце стучало как бешенное, от чего даже казалось, что его загнанный ритм отдает в висках. Ваньинь спрыгивает с огромной кровати и рысью бежит к кону, предполагая, что возле дверей будет стоять охрана.  И вот когда он достигает заветной цели, намереваясь выбить окно к чертовой матери, Цзян Чэна больно хватают за волосы и со всей силы швыряют в стену. Ваньинь только и успевает, что выставить руки вперед, предотвращая удар лицом. Он шипит от боли, но все же удерживается на ногах, затравлено смотря на приближающегося мужчину. Хоть внешне тот абсолютно спокоен, но исходящая от него злость была слишком осязаемой, что бы глупо обмануться. Цзян Чэн не успевает дернуться и увернуться, когда огромная ладонь бьет его наотмашь. Одним богам было известно, каких трудов ему стоило не упасть перед обидчиком на колени. В голове неприятно звенело, а щека пекла от сильного удара. - Я старался быть с тобой нежным, но, похоже, ты в этом не нуждаешься, - холодно бросает Чжу Болин, дергая дезориентированного Цзян Чэна на себя. – Если я сказал, что ты будешь принадлежать мне, то адом клянусь, что так и будет. И если я ожидаю подчинения, то ты беспрекословно подчинишься. Каждое слово было произнесено прямо в его губы. Еще не отошедший от удара Ваньинь смотрел на Аугуана сквозь пелену, поэтому запоздало среагировал, когда его щеки болезненно сжали, размыкая челюсть, и впились болезненным поцелуем. Цзян Чэн протестующе мычит. Свободной рукой пытаясь вновь ударить демона, но тот перехватывает и ее, припечатывая юношу к стене, задирая руки над головой. Страх и отчаяние смешиваются в единый комок, ставший поперек горла. Он не может даже укусить чужой язык, так нахально хозяйничающий в его рту, настолько сильно ему сдавили челюсть. Но высшей степени отчаяния он достигая в тот момент, когда влажные от слюны губы спускаются на его шею, ведя дорожку поцелуев к уху. Каждое свое надругательство мужчина сопровождал довольным постаныванием. Ему было неимоверно хорошо, ведь на вкус чужая кожа была похожа на цветок. Аугуан обводит мочку уха языком, а после начинает ее посасывать, вызывая у Ваньиня еще большее отвращение. Он вновь пытается вырваться из плена сильных рук, но все безрезультатно. Его силы ничто в сравнении с тем, кто сейчас пытается оголить его грудь. - Нет...пусти! – шипит змеей Ваньинь, не оставляя попыток извернуться, что бы, наконец, ударить ногой наглеца. Но мужчину это, казалось, совершенно не заботило. Он лишь рывком меняет положение Ваньиня, вжимая строптивца спиной в себя, перехватывая одной рукой поперек груди, а второй ощутимо пережимая горло, издавая стон, полный блаженства. Цзян Чэн беспомощно хватается за руку, которая сдавливает его горло, приоткрывая рот, и тихо всхлипывает, понимая, что этот бой проиграл еще тогда, когда оказался в лапах этого мерзавца. - Какая красивая лань, но такая строптивая, - выдыхают ему в ухо, а после проводят языком по точеной скуле. – Я так долго гонялся за тобой, ожидая, когда же ты, наконец, попадешь в мои руки. Но вот этот день настал, и ты в моих объятиях, как самый ценный трофей. Такой невозможно прекрасный и девственно чистый, как самая роскошная роза, коими переполнен мой сад. Жду не дождусь того момента, когда овладею тобой. Навсегда клеймя и лишая права выбора. - Н-никог... ах! – хрипит Ваньинь и болезненно стонет, когда мужчина сильнее сжимает горло, заставляя картинку перед глазами расплыться, а тело мелко задрожать. - Никогда? – издевательски ласково звучит чужой голос. – О, нет, мое желание. Стоит мне только устранить одну очень серьезную помеху, что разделяет нас, и ты навсегда позабудешь все мирское.   Чжу Болин зарывается носом в жидкий шелк, вдыхая дурманящий аромат лотоса. Рука на груди оживает, медленно пробираясь сквозь легкое ханьфу. Цзян Чэн протестующе мычит, когда его сосок с болезненным нажимом начинают потирать меж двух пальцев. Он пытается со всей силы лягнуть по чужой ноге, но все сводится к тому, что чужая конечность втискивается меж его бедер, окончательно перекрывая пути к отступлению. - Ну-ну, мой прекрасный, такой строптивый мальчик. Твои попытки вырваться смехотворны. Этим ты лишь делаешь хуже себе, - и в подтверждение своих слов он сжимает руку на шее так сильно, что не оставил возможности сделать желанный глоток воздуха. Ваньинь ощущал себя грязным, обласканный чужими руками и губами. Ему хотелось разрыдаться, проткнуть себя мечом, захлебнуться кровью. Да что угодно, только бы этот ад прекратился. Но его чаяниям было не суждено сбыться. Мужчина не планировал прекращать свои надругательства, только сильнее распаляясь от переполняющих его эмоций. Сознание ускользает стремительной рекой, заставляя биться в агонии страха. Тело начинает обмякать, но насильник на это не обращает внимания, продолжая осыпать открытые участки шеи поцелуями. Это было невероятно мерзко и унизительно. Все попытки как-то ударить мужчину или увернуться от чужих рук с крахом провалились. Поэтому он не придумывает ничего лучшего, чем из последних сил вцепится ногтями в запястье на шее, раня сухую кожу. И на удивление, это срабатывает. Сзади слышится болезненное шипение, и давление не шею, наконец, прекращается. Чжу Болин грубо откидывает строптивца на пол. - Маленький сученыш! – рычит мужчина, зло сверкая болотными глазами, но Ваньиню не до него. Цзян Чэн кое-как принимает сидячее положение, опираясь спиной на стену. Горло саднит от постоянного кашля, но даже так  он не прекращает судорожно глотать желанный воздух, хватаясь руками за горло. Ваньинь больше не пытается удержать непрошенные слезы, позволяя соленым каплям орошить свое лицо. - Какой непослушный мальчик, - начинает мужчина, сверху вниз глядя на сидящего на коленях Ваньиня.  Растрепанный, раскрасневшийся, тяжело дышащий, с влажными от слюны губами и страхом во влажных от слез глазах, он сидел на коленях и всем своим видом так и манил взять его без всяких нежностей. Но до этого было еще далеко. Владыка Забвения обязан был отучить собаку кусать руку, которая будет ее кормить. Поэтому он, не задумываясь, хватает Ваньиня за волосы, от чего тот болезненно шипит , заставляя поднять свое прекрасное лицо. - Я дам тебе возможность подумать до вечера, - холодно говорит мужчина, сильнее сжимая шелк в руках,  с наслаждением наблюдая за новым потоком слез. – Или ты добровольно идешь в мои объятия, или... Что там было дальше под этим самым «или» Ваньиню не нужно было догадываться. Красноречивая пауза и выразительный взгляд болотных глаз прекрасно дали понять, что разговаривать с ним будут уже по-другому. И пусть он уже сейчас выбирает второй вариант развития событий, но детское желание не видеть этого мужчину хотя бы такой небольшой срок перед грядущим адом все же пересиливает. Цзян Чэн покорно кивает, насколько ему позволяют сжатые волосы, и этого вполне хватает, что бы его, наконец, отпустили. - Вечером я жду положительного ответа, упавая на твое благоразумие, лотос из Юньмэна. Ваньинь затравлено наблюдает за развивающимися зелеными одеждами, пока те не исчезают за закрывшимися дверьми. Только после этого Цзян Чэн отпускает себя, обессилено упав на пол, сворачиваясь в клубок и горько зарыдав. Еще никогда прежде он не чувствовал столько боли разом. Столько жутких откровений, столько надругательств не было даже во времена сожжения Пристани Лотоса. Даже правда о Золотом Ядре была лишь блеклой тенью в сравнении с этим и еще предстоящим  ужасом. Хоть он был непоколебим в своем решении, но страх затмевал разум. Он был один и уже никто чудным образом не выскользнет из тени, спасая от лап этого монстра. Так хотелось закрыть глаза и поверить, что Вэй Ин вновь примчится спасать своего непутевого шиди, но тут же отметал эти мысли. Ему было даже страшно вообразить, через что пришлось пройти Усяню, прежде чем вновь вернуться в мир живых. Отчаяние и страх за жизнь любимого вызвал очередной поток слез. Цзян Чэн кусал губы, прятал лицо в руках, поджимал ноги ближе к животу, стремясь уменьшиться в размере, но все было тщетно. Страх уходить не собирался, как и происходящий в его жизни ад. «Глупый, глупый, глупый! Именно из-за тебя у А-Сяня столько проблем. Именно из-за тебя за его головой сейчас охотиться Аугуан. И даже если добровольно отдашься в его руки, Вэй Ина это не спасет», - с горечью ругал себя Ваньинь, дрожащей рукой вытирая горячие слезы.   Время неумолимо шло вперед, забирая драгоценные крохи жизней обычных людей. Каждую минуту они рождались, жили, влюблялись, создавали собственные семьи, порождали оплоты своей любви, а после умирали, что бы вновь продолжить жить. Этой чередой однотипных событий было никого не удивить. Но именно на распутье, когда решалась судьба, человек мог задуматься о том, что же он сделал хорошего или плохого, что еще мог исправить, а что уже нет. Ваньинь тоже был одним из таких. Он часто зацикливался на прошлом, часами размышляя об ошибках прошлого и о том, как он бы он их исправил. А в самые тяжелые часы, когда казалось, что его существование не имеет никакого смысла, представлял себе совершенно другую жизнь, где у него есть любящие родители, счастливая сестра с мужем и А-Лином, а сам он вместе с Вэй Ином путешествуют по миру, не обремененные заботами ордена. Это была его сказка, которая помогала жить и двигаться дальше. Но теперь ему стало искренне страшно, что вечно оглядываясь на прошлое и погрязая в собственным фантазиях, он упустил что-то очень важное - настоящее и будущее. Ведь в настоящем вся его семья была жива. Отец с матерью не враждовали, а наоборот, безмерно любили друг друга. Сестрица в скором времени должна будет вновь связать себя узами брака с Цзинь Цзысюанем, а сам он больше не являлся яблоком раздора. Он рос в любящей семье, где у него был младший братик. Об этом можно было только мечтать. Но главное то, что с ним рядом был любимый Вэй Ин, который в будущем станет его законным супрогом. И Цзян Чэну было искренне плевать, что он в ново-старом теле являлся омегой. Если у них была возможность создать свою семью, так почему он будет бунтовать? Ваньинь с радостью выносит их детей, окружая любовью и заботой. «Я ведь так и не смог стать счастливым без тебя, - с печальной улыбкой подумал Цзян Чэн. – Не позволял Хуаню возыметь над собой верх и с трепетом ожидал наших встреч в лесу. Конечно, я знал, что ты меня ждешь, и знал, что будешь делать. Пусть я не помнил, что происходило после, но главное, что твой запах оставался на моей коже так долго, как только мог. И если бы ты только знал, как я обрадовался, когда впервые пробудился и увидел твое лицо. Это было самым прекрасным мгновением. Ведь мы были вместе. Но только теперь это все теряет свое значение». Цзян Чэн смотрит пустым взглядом  на закрытое окно, что могло стать его спасением. Он больше не плакал, успокоившись и может где-то даже смирившись со своей участью. «Если бы я был хоть чуточку расторопнее, то успел бы выпрыгнуть в это чертово окно, сбежав от этой твари, - устало подумал Цзян Чэн и тут же сам подскочил от собственной мысли. – Точно. Окно! Уж не думал ли, в самом деле, этот черт, что я буду подчиняться, смиренно ожидая своего часа, а после радушно раздвигая свои ноги? Черта с два!» Но не успел он подбежать к окну, как послышался щелчок замка, и двери в комнату отворились. Чертыхнувшись на злосчастную судьбу, Ваньинь поворачивает голову, и только годы проделанной работы над собой не позволяют ему позорно вскрикнуть, когда несколько теней плавно заходят в помещение, становясь в ряд. Перед ним предстали пять обезображенных чудовищ в женском обличье, склонившихся в поклоне. - Приветствуем будущего супруга Аугуана, – хором сказали девушки, заставив Ваньиня прикусить изнутри щеку. Их голоса были низкими и невероятно скрипучими, отчего хотелось скривиться. Но Цзян Чэн не позволил себе так низко пасть. Он кивнул им в знак приветствия, оглядывая изучающим взглядом каждую персону. Одна держала поднос с золотым кувшином, украшенный драгоценными камнями и таким же умывальником, а на руке у нее висело полотенце. Вторая держала сложенную одежду, третья держала бархатную подушку с обувью, четвертая – поднос с золотым гребнем и такими же заколками, пятая – поднос с едой. Ваньинь прикусил нижнюю губу, не зная, как должен был себя вести. Так не обслуживали даже глав именитых орденов, что уж говорить про него, выросшего в строгих рамках.   - Хозяин велел подготовить вас, - подала голос та, что держала гребень с украшениями. - Боюсь спросить, к чему, - тихо пробурчал Цзян Чэн, но у нечисти был отличный слух. - К вашей с хозяином ночи, - бесцветно ответила другая, что держала кувшин с водой. «Ах ты черт плешивый! Да у него вообще не возникло сомнений на мой счет! – метал молнии Ваньинь, но вскоре очень быстро сменил гнев на милость. – Раз он так уверен в своей победе, то можно и подыграть, усыпляя бдительность, а как только подвернется удачный момент – сбежать». Величественно выпрямив спину, Цзян Чэн сложил на груди руки и привычно вздернул бровь, словно не он сейчас жертва обстоятельств. И ведь проклятые опухшие глаза выдавали с головой, но он был простым человек и имел свои слабости. - В таком случае, начинайте. Служанки кивнули и тут же окружили его со всех сторон, колдуя над его внешним видом.  Оказалось, что в его распоряжении было еще несколько комнат. И первой из них, куда отвели Ваньиня, оказалась просторная купальня, где его ждал необычный сюрприз в виде огромной ванны, больше похожей на пруд в его саду, полностью наполненной ослиным молоком, в котором плавали лепестки бордовых роз. - Хозяин пожелал, что бы кожа его будущего супруга была мягче шелка и белее луны. - М-м... – неопределенно ответил Цзян Чэн, стараясь не обращать внимание на то, как его называла нечисть. Он даже не стал задаваться вопросом, как они только успели все сделать. Его это не должно было волновать. Правда, легкое смущение и смятение от того, что столько драгоценного молока было использовано только для того, что бы его помыть, не давало ему покоя. Это было слишком. Но снующих туда-сюда женщин его душевные метания не волновали. Они аккуратно сняли с него ханьфу и мягко подтолкнули к ступенькам. Цзян Чэн делает несмелый шаг, касаясь пальцем белой жидкости, и с удивлением отмечает, что та приятно теплая и не имеет неприятного душка, а скорее наоборот, пахнет приятными благовониями. Шаг, шаг и еще шаг и вот он уже нежиться в теплой ванне. Его волосы бережно подхватывают и заплетают на затылке в небрежный пучок. - Пусть господин позовет нас, когда будет готов начать купание, - сказала одна из служанок, низко поклонившись.  Ваньинь удивленно кивнул и уже через мгновение остался совершенно один. Устало вздохнув, он все-таки решил позволить себе немного расслабиться. У пусть это была чистой воды подачка, что бы задобрить и усыпить его бдительность, он не был намерен отказываться. Он достаточно натерпелся и еще натерпеться от рук этого ужасного монстра.  Поэтому собирался взять свое с полна нежась в роскошной ванне. Тепло и запах благовоний приятно расслабили напряженные мышцы. Ванна была столь огромна, что Ваньинь даже смог сделать несколько кружков, разминая непривычно большое тело. За все это время он так привык к телу ребенка, что сейчас быть вновь в своем прежнем виде было даже как-то неправильно. Но сейчас это было не столь важно. Цзян Чэн предпочел не думать, полностью погружаясь в удовольствие. Он плавал, просто сидел, черпая и поливая свои плечи золотым ковшом. Цзян Чэн бы предпочел век так просидеть, не думая о плохом и просто радуясь мелочам, как ребенок, но молоко начало остывать, неприятно холодя разгоряченную кожу. Смирившись, что ему придется вылазить, он позвал служанок. Те появились так же быстро, как и исчезли. Женщины тут же принялись хлопотать над ним, бережно вымывая его волосы, а после и тело. - Ночь будет страстной, - приговаривала одна, хитро улыбаясь. - Хозяин будет невероятно нежен, - говорила другая. - Он так любит запах чайной розы. Понюхайте аромат этого масла. Цзян Чэн на все это женское лепетание не обращал никакого внимания. Ему было все равно, чем его обмажут и какой будет ночь с их хозяином. Он не планировал задерживаться в этом месте до вечера. И пусть его шансы на побег ничтожно малы, но если он не попробует, то вечно будет корить себя за это. Поэтому он молчал, позволяя одевать и причесывать себя, словно куклу. Очнулся Цзян Чэн уже тогда, когда служанки объявили о завершении свой работы и удалились, перед этим синхронно поклонившись. Заторможенно моргнув, Ваньинь поразился тому, насколько глубоко он ушел в себя, что совершенно ничего не замечал. Он вновь оказался в спальне, стоя перед огромным зеркалом. Из чистого любопытства Ваньинь подошел ближе, что бы рассмотреть труды служанок, и замирает в неверии. С зеркала на него смотрел невероятной красоты юноша в дорогих одеждах и с необычным украшением на голове. «Неужели так выглядит моя душа? Невероятно...». Цзян Чэн обводит себя взглядом, слегка вертясь перед зеркалом, и не может сдержать восхищенного вздоха.  Никогда прежде он так красиво не выглядел. Ваньинь проводит рукой по голове, осторожно касаясь тика в форме полумесяца, украшенного драгоценными камнями, и понимает, что никогда в жизни не носил такое украшение. Оно на удивление никак не мешало и толком не ощущалось. Он бы и дальше его не замечал, если бы не взглянул на себя в зеркало. Второе, на что он обратил внимание - волосы были распущены и ниспадали иссиня-черным водопадом по спине и плечам с вплетенными в них золотыми нитями. Это было красиво. Он всегда предпочитал тугой пучок и только в последние годы жизни позволил себе что-то новое. Хотя тут больше было влияние Лань Хуаня, один раз не давшего заплести обычную прическу. Его взгляд заскользил по себе дальше, отмечая дорогое парчовое ханьфу темно-синего почти черного цвета с вышитыми на нем золотыми нитями - лотосами. Оно было необычайно красивым, но совершенно не подходящим для повседневной жизни. Если бы он такое и надел, то исключительно на торжественные приемы. Но, вспоминая свою прошлую жизнь, Ваньинь с досадой осознал, что никогда не надевал чего-то настолько прекрасного. Он никогда не считал себя красавцем или хоть как-то достойным таких нарядов. Матушка всегда попрекала его тягу к прекрасному, отбивая всякое желание интересоваться хоть чем-то что никто бы не смог осудить. Что уж говорить об отце, который и вовсе не обращал на родного сына почти никакого внимания. «Никогда не трать деньги попусту, будущему главе ордена так не подобает», - говорил отец, смотря осуждающим взглядом, когда  они с Вэй Ином вернулись с рынка, где он купил красивую, но достаточно скромную шпильку с цветами сливы для сестрицы.   Тогда его отчитал сполна сначала Фэнмянь, а после и Юй Цзыюань. Он стоял на коленях с низко опущенной головой, стараясь сдержать соленые капли, которые так и норовили сорваться с глаз, и обещал себе, что никогда не потратит денег даже на самых близких, но только бы больше не унижаться почти перед всем орденом. Ту заколку Яньли хоть и приняла, но так не разу ее не надела. Это было больно, но не настолько, что бы не перетерпеть и забыть. Тогда он утешал себя тем, что сестрица просто не хотела лишний раз напоминать никому о том инциденте, но в глубине души никогда не верил собственным словам. «Изобилие нарядов и украшений - лишь показатель вульгарности и неблагородного происхождения», - ядовито бросила мать, когда он попросил новое ханьфу перед отъездом в Гу-Су.  Это был один из немногих случаев, когда Ваньинь решился о чем-то попросить мать, тут же пожалев, что вообще открыл свой рот. Его гардероб никогда не ломился от изобилия нарядов. Нет.  У него их всего было шесть штук. Белый, как обязательный на похороны. Один на торжественные мероприятия, толком не отличающийся от его повседневного платья. И по два теплых и легких комплектов. Тогда Ваньиню хотелось одеться хоть немного более нарядно, как и было положено его статусу наследника, что бы не выглядеть в глазах других приглашенных учеников белой вороной. Но матушка опять решила по-своему. Выслушав трехчасовую лекцию о достойном поведении будущего главы, он, ничего не сказав, ушел и старался как можно меньше попадаться матери на глаза, вплоть до самого отъезда. И уже позже, когда он с Усянем приехали в Гу-Су лишь печально улыбался, когда случайно услышал, что был лишь на пятом месте среди молодых господ, ведь понимал, что это только из-за того, что он наследник одного из могущественных орденов, но не более. «Зачем тратиться на новое ханьфу, когда можно вложить деньги в более нужные для ордена вещи», - говорил он сам, когда Яньли предложила ему сшить новый наряд для ее свадьбы, да и просто на торжественные мероприятия.   Он привык к этому. Поэтому, когда после замужества Сичэнь подарил ему красивое сиреневое ханьфу, Цзян Чэн бережно сложил его в свой сундук и иногда, когда становилось одиноко, любовно оглаживал тончайший шелк, но никогда не позволяя себе хотя бы раз примерить. Ведь даже в тридцать с кисточкой лет он так и не научился воспринимать себя как красивого, а главное, достойного мужчину. И благодарить за это ему было кого. Как бы он не любил и не тосковал о своей семье, но они проделали огромную работу по превращению из него сплошного клубка комплексов и детских травм, из-за которых он страдал на протяжении всей жизни. Поэтому, когда Ваньинь переродился в теле своей маленькой копии, то очень удивился и обрадовался, что к этому ребенку относятся совершенно по-другому. Тогда то у него и появилась надежда, что теперь он сможет зажить полноценной жизнью. Но комплексы до сих пор не ушли, поэтому сейчас он чувствовал себя не в своей тарелке. Все это было непривычным и неправильным. Но долго повязнуть в своих мыслях ему не дал отвратительно мерзкий хохот под аккомпанемент болезненных стонов, доносящийся откуда-то с улицы. Тело моментально напряглось, показывая свою готовность к бою. Взглянув на свое отражение в последний раз, навсегда отпечатывая в памяти столь прекрасный момент, он ринулся к окну. Медлить больше было нельзя. Из-за царившего в комнате полумрака и не проходящего сквозь ставни света, Цзян Чэну было тяжело определить, какое сейчас было время суток. Тихо, стараясь не шуметь, он толкает ставни, и те поддаются. Ваньинь пораженно ахает, когда видит кромешную темень. И только парящие в воздухе фонари освещали улицу. Сердце усилено застучало в груди от вновь нахлынувшей паники. Но он не позволил себе сомневаться, уверенно выбираясь через окно. Никаких барьеров вокруг дворца, как оказалось позже, не было. Охраны, на удивление, тоже. Хоть это и было странным, но в тот момент Цзян Чэн не решился задаться вопросом: почему? Ему было первостепенно сбежать, поэтому он не обратил внимания, что во тьме притаилась тень, сверкавшая болотного цвета глазами. Ваньинь бежал по слабо освещенной улице, постоянно оглядываясь, страшась наткнуться на стражу. Но, слава Богам, ему несказанно везло. И если в самом начале это радовало, то спустя час такой вот глупой беготни, словно по лабиринту, это начало настораживать. Однако спустя пол часа, когда он уже было совсем отчаялся, пробегая треклятый дом почти сотый раз, дорога сменила свое направление, выводя его на просторный двор. Запоздалая мысль о том, что лучше бы он сюда не совался, слишком поздно посетила его ум, когда он уже во все глаза смотрел на привселюдную казнь. Притаившись за деревом, Ваньинь неверяще смотрел на то, как замученного мужчину деревянными колами приковывают к колесу, которое после начинают медленно крутить. По обе стороны от колеса стояли палачи с раскаленными плетьми  в руках. Они не шевелились, но стоило только кому-то произнести «приступайте» как плети тут же засвистели в воздухе, вспарывая несчастного. Мужчина истошно закричал, если его вой таковым вообще можно было назвать. «У него отрезан язык», - с ужасом осознал Цзян Чэн, когда на очередной душераздирающий вой заулюлюкала толпа. Это было ужасно. У Ваньиня просто в голове не укладывалось, как чья-то боль может доставлять такое дикое удовольствие просто ради забавы. Он пытался заставить себя отвести от этого ужаса взгляд, но что-то словно сковало его, не позволяя даже пошевелиться, когда хотелось закрыть уши руками и абстрагироваться от происходящего раз и навсегда. Но, увы. Даже если бы он так сделал, то море боли и страданий, которые витали в воздухе, не давая сделать полноценный вдох, все равно не позволили бы ему представить, что он не здесь, что все происходящее - лишь дурной сон. Ваньинь не знал сколько он так простоял, больным взглядом глядя на происходящее веселье. Пытки набирали обороты. Цзян Чэн вздрогнул, когда услышал свирепый рык, оборачивая голову туда, где он был слышен. И о Боги! Ваньинь еле давит в себе полный ужаса крик, когда узнает тварь, которую ведут на цепи прямо к пленнику. Этот было то самое умертвите, что гналось за его маленькой версией. И словно почувствовав его, монстр обернул голову в сторону Ваньиня. Чудовище угрожающе зарычало, но быстро потеряло интерес, когда оказалось рядом с еле трепыхающейся жертвой. - Сожри! Сожри! Сожри! – радостно кричала толпа. Секунды устрашающего ожидания сменились ликованием толпы, когда монстра спустили с цепи, и оно с оглушающим воем набросилось на мужчину. Дрожащее от происходящего тело перестало что-то сковывать, давая возможность, наконец, не смотреть на открывшееся действо. Словно чужая рука его подтолкнула прямо в спину, и  больше не вынеся чужих страданий и творящихся беснований, Цзян Чэн сорвался, убегая прочь. В глазах стояла пелена из слез от осознания, что он заперт в самом настоящем аду, а жалкая попытка побега никогда бы в действительности не произошла, если бы ему не позволили. А эта казнь была просто наглядным примером того, что бывает с теми, кто решил пойти против Владыки Забвения. Дорога сама вывела Цзян Чэна к его покоям, где, не выдержав всего происходящего, он просто упал перед ступеньками, опустив на них руки и спрятав в рукавах ханьфу свое лицо. Цзян Чэн чувствовал жуткую апатию, которая пришла на смену надежды на спасение из этого отвратительного дворца.  Да и была ли у него хотя бы ничтожная возможность сбежать из загробного мира? Едва ли. Ваньинь был заложником самого Владыки Забвения,  а значит, его судьба уже предрешена. Поэтому он не сопротивляется, когда его поднимают с земли  и несут на руках в покои. Не сопротивляется, когда его сажают на кровать, заправляя челку за ухо. Не сопротивляется, когда чужая ладонь ласкает его лицо, задевая большим пальцем чувственные губы. Не сопротивляется, когда эта же ладонь поднимает его лицо за подбородок, заставляя смотреть в чужие, полные триумфа глаза. - Время истекло, - приговором звучит хриплый голос. – Ты согласен стать моим? Цзян Ваньинь не сопротивляется, позволяя оглаживать свои плечи, шею. Не сопротивляется, позволяя целовать каждый пальчик на свои руках. Не сопротивляется, когда его аккуратно толкают, заставляя лечь на постель, позволяя нависнуть над собой. Не сопротивляется, позволяя чужим губам коснуться шеи. Не сопротивляется, когда эти губы поднимаются к его, желая слиться в поцелуе. Не сопротивляется, выдыхая прямо в чужой рот. - Никогда.