Лотос Старейшины Илина

Все влюбленные - слепцы, быстро забывающие о невзгодах, стоило только оказаться рядом с дорогим сердцу человеком. Тусклый, безрадостный, серый пейзаж преображается на глазах, окрашиваясь в яркую палитру цветов, запахов, звуков, а еще мгновением назад казавшееся безнадежным, открывалось с новой стороны. Так стоило ли находить причины становиться исключением из правил, продолжая умирать в сжигающих тисках агонии страха и боли? Определенно нет. Напротив, хотелось безудержных безумств и счастливо, заливисто расхохотаться, чтобы слышали все о том, как он счастлив. Любимый жив, и теперь они вместе, а значит, все остальное способно разрешится. Уж в этом Ваньинь был уверен, аккуратно, только бы не потревожить чужие раны, примостившись под горячим боком Вэй Ина. Пускай еще несколькими часами ранее он убивался, терзая разум печальными думами, а душу оскверняя проклятьями, сейчас же наступило долгожданное спокойствие, которое оказалось как никогда кстати. Дурные мысли мешают думать и принимать взвешенные решения. Полет фантазии собственных умозаключений стоит останавливать только в том случае, когда это приводит к непоправимым последствиям для своей жизни либо же близких – так Цзян Чэн решил для себя когда-то, оставшись в одиночестве с ребенком на руках. Вот только в данный момент голова оказалась приятно пустой, а все проблемы хотелось эгоистично отложить на потом. Ведь все, чего он искренне желал – это просто побыть счастливым хоть несколько часов, встретив рассвет в блеске дымчатых глаз, а все остальное пускай подождет. Изящная рука плавно ложится на крепкую, некогда смуглую грудь, едва ощутимо скользя вверх к шее по белоснежной повязке, скрывающей их продолжительную печальную историю, что тянется из прошлой жизни, никак не отпуская, а после длинные пальцы ласково очерчивают волевой подбородок. У Вэй Усяня была мужественная красота, и никакие шрамы этого не изменят. Ваньинь помнил тот забавный список самых красивых молодых господ и всегда искренне не понимал, почему тот же смазливый Цзинь Цзысюань оказался на третьем месте, хотя был значительно меньше и изящнее в сравнении с его шисюном, хотя и тот в подростковом возрасте не отличался от остальных  юношей мягкостью и изяществом черт, что с возрастом оформились и приобрели логическую завершенность. В своих воспоминаниях о покойных друзьях Цзян Фэнмянь всегда делал акцент, что характером непоседливый Вэй Ин пошел в мать, а внешностью стал точной копией отца. Естественно, кроме его слов, других подтверждений тому не оказалось. Мало кто осмеливался поднимать тему о покойных Вэй Чанцзэ и Цансэ Саньжэнь. Возможно, из страха и уважения к благородной госпоже Юй, либо же из-за того, что заклинатели не были столь известными совершенствующимися в мире культиваторов. Об этом история умалчивала. Но факт оставался фактом, если бы не потеря Золотого Ядра и смерть на горе Луаньцзан, то Вэй Усянь по праву занимал бы одно из первых мест среди заклинателей своего поколения как по красоте, так и по силе.    Сейчас, глядя на мужчину перед собой и вспоминая отрывки их новой жизни в таком странном, но не менее удивительном мире, Цзян Чэн с трудом узнавал в нем того непоседливого, вечно влезающего в неприятности мальчишку, который своим длинным языком и харизмой мог расположить к себе людей и в то же время навлечь беду. На памяти Ваньиня шисюн всегда был человеком крайностей. Он либо жил так, что позавидовал бы сам Император, либо же впадал в уныние, даже не пытаясь из него выбраться. Понятие ответственности и долга у Усяня отсутствовало напрочь. Что тому было виной, даже Ваньинь не мог сказать. Однако, проживя с Вэй Ином достаточное количество лет, он видел в нем не только плохие черты, на которые мать часто справедливо указывала отцу. В конце концов, Фэнмянь действительно занимался деструктивным попустительством, позволяя, а тем самым поощряя без того эксцентричной натуре окончательно выйти за рамки приличий. Став главой огромного Ордена и опекуном не менее взбалмошного ребенка, Цзян Чэну на собственном опыте пришлось понять, о чем говорила мать, и искренне жалел, что главой являлась не она, а отец, который, может и был неплохим заклинателем, но оказался совершенно никудышным семьянином и некомпетентным руководителем. Увы, документация и ведение дел с дружественными орденами это прекрасно показали. Однако при всем этом с отцом он был согласен лишь в одном: Усянь в первую очередь человек чести и слова, неоспоримого таланта и по-собачьи преданный друг. Жаль, что последнее пришлось разглядеть уже многим позже, когда ошибок и обид оказалось больше, чем рыбы в море.    Этот Вэй Ин был другим, и, сказать по правде, титул главы ему несказанно шел. Да, те качества, что Цзян Чэн в нем так ценил, остались, но все остальное изменилось до неузнаваемости, вводя в растерянность и легкий страх от незнания, как теперь надлежит себя вести, а так же волнительный трепет. Непоседливость сменилась спокойствием, болтливость – вдумчивым молчанием, расхристанность - аккуратностью, фамильярность в общении и поведении – сдержанной строгостью. И это была малая часть, с которой довелось познакомиться Ваньинью в новой жизни, когда удавалось ненадолго урвать власть над телом у своей маленькой копии. Он не редко позволял себе вольность, тайком наблюдая за тем, как работает старший или же тренирует учеников, открывая для себя по новому этого великолепного мужчину, коим стал его шисюн. Властный командный голос, коим он отдает приказы, будоражил, а холодный расчет и непоколебимость во взгляде, что даже Мадам Юй могла бы позавидовать, призывали беспрекословно подчиняться. Вспоминая и сравнивая одного и того же человека в разные промежутки времени, Ваньинь приходил в трепетный восторг от того, что в его нынешнем положении в Ордене и заклинательском мире в целом, учитывая весьма специфическую особенность классовости и физиологии, он будет принадлежать такому Усяню. Да, было бы ложью сказать, что его чувства к прошлому Вэй Ину ложны либо же испарились. Нет. В конце концов, именно того оболтуса Ваньинь полюбил когда-то в юности и верен этому чувству по сей день, но и дальше заниматься самообманом – сплошная глупость. Он мог быть ответственным лидером, если это необходимо, мог наступать на горло своим желаниям, мог перегрызть глотки обидчикам, когда того требовала ситуация. В его возможностях было все, и глава Цзян неоднократно доказывал это на деле. Но вот спрятанный глубоко под замками Цзян Чэн хотел просто жить и быть любимым. Каждый раз, стоило только ночи опуститься над Пристанью, как он, будучи мечтательным подростком, выжидал подходящего часа, когда никто не заявится к нему с проверкой, отодвигал сундук и открывал свой тайник, спрятанный под дощетчатым полом, доставая небольшую резную шкатулку, где хранил свои рисунки, межу которыми находился гербарий из самых прекрасных цветов, что только довелось найти, кисти, немногочисленные краски и личные записи. Без возможности поделится своими переживаниями хоть с одной живой душой, Ваньинь все изливал бумаге. Только она знала о его боли в отношении родителей к нему, о том, как сестрице подходит нежно розовый, подчеркивая молочный цвет ее кожи, о фестивале Луны и маленьком щенке, которого Цзян Чэн подобрал у канавы, спрятав за сараем тетушки Лу, ведь только там не появляется шисюн. Только благоухающие ароматом цветов листы знали о безответных чувствах наследника Цзян к одному солнечному юноше, который никогда не посмотрит на него, как на кого-то большего, чем просто друг. Бумага знала многое, даже то, что он не хотел становится главой, взваливая на плечи непосильную ношу, разрушающую его уже сейчас, но долг обязывал, а потому мелкие шалости, в которые он позволял себя утягивать Вэй Ину, стали маленькой отдушиной среди холодной отчужденности обязанностей наследника. Она знала многое и унесла все тайны за собой вместе с горящей Пристанью Лотоса, в том числе и ту, где Ваньинь писал о стыдливом желании быть ведом лишь одним человеком – Вэй Ином. С тех пор ничего не изменилось, разве что спутником на тропе совершенствования стал Лань Сичэнь, к которому Цзян Чэн питал исключительно теплые дружеские чувства и глубокое уважение, но никогда любовь. Увы, он оказался отвратительным мужем, каждый раз играя любовь так ни разу искреннее не поцеловав чужих жаждущих уст. Это не было чей-то виной. Просто Хуань не смог стать тем, кому Цзян Чэн отдался бы без остатка, а сам Ваньинь - не идеал, который нарисовал в своей голове Сичэнь. И вот, наконец, все встает на свои места. Вэй Ин с ним и, как Цзян Чэн всегда мечтал, заявляет на него свои права, не давая даже тень выбора. А он с радостью бросается в этот омут с головой, безоговорочно вверяя себя в родные руки, что точно не оставят и освободят от удушающих оков долга.     Углубившись в воспоминания, неспешно поглаживая чужую грудь, Ваньинь совершенно потерялся во времени, так и не сомкнув глаз, наслаждаясь чужим теплом и приятным древесно-дымчатым ароматом, что окутывал даже сейчас, когда он был всего лишь душой, даря чувство безграничной защищенности, а потому не сразу заметил пробуждение возлюбленного. Вэй Ин, которому понадобилось время, что бы более-менее прийти в себя и осмыслено, а не через пелену головной боли и пятен перед глазами, взглянуть на мир, устало закатил глаза. Тело, как, собственно, и ожидалось, мстило в лучших традициях времен Аннигиляции Солнца, когда он только оправлялся от полученных травм после падения с Луаньцзан, получая очередную партию в моменты сражений. Хотелось потянутся и размять ноющие мышцы, даже если это значило вытерпеть адскую боль от малейшего движения, но Вэй Ин был готов пойти на любые жертвы, особенно теперь, когда разум прояснился, старательно блокируя в памяти ту жуткую неделю агонии, проведенную в усмиряющих цепях. Даже у такого бесстыдника, как он, есть гордость, а лишний раз вспоминать свой позор перед демоническим засранцем оказалось превыше всяких сил. Однако все мысли и желания улетучились также быстро, как и пришли, стоило только мужчине осознать, что лежит он не один. Из-за рези и неприятной ломоты заклинатель не сразу почувствовал нежные, едва уловимые поглаживания, где трепетало сердце. Тело непроизвольно окаменело, а сам Усянь, затаив дыхание в томительном предвкушении долгожданной встречи, тяжело сглотнул неожиданно вязкую слюну. Даже и минуты не приходилось сомневаться в собственной правоте, в глубине души не веря, что этот день наконец-то настал. Ведь только один человек во всем мире мог сейчас оказаться подле него, уютно прильнув своим стройным телом к его боку, тихонько щекоча дыханием израненную шею, сводя изголодавшиеся тело и разум благоуханием лотоса. Цзян Чэн. Неземная любовь, которой мужчина готов воспевать оды, вновь подле него и более Усянь был не намерен отпускать свое сокровище, желая навсегда приковать оковами чувств. Это знание десятикратно окупало все тяготы, выпавшие на долю.   Слегка повернув голову в бок и опустив глаза вниз, Вэй Ин не смог сдержать любящей улыбки, озарившей изуродованное лицо. Его сладчайший лотос был столь прекрасен и непорочно юн, возвращая мужчину в те времена, где они еще были вместе, но уже не так, как в детстве. К своему стыду, Усянь не сразу отметил это, когда вызволял Ваньиня из рук Чжу Болина, но сейчас ему предоставилась отличная возможность детально рассмотреть любимое лицо, принявшее маску глубокой задумчивости. Длинные угольные ресницы отбрасывали тени на молочно-кремовой коже, скрывая красоту пронзительных грозовых глаз, что, несомненно, печалило, но не настолько, чтобы лишить себя удовольствия насладится непривычно мягкой округлостью изящных черт некогда заостренного, исхудавшего лица. Вэй Ин отрезал бы язык, если бы позволил себе сказать в слух, что смерть удивительнейшим образом преобразила Цзян Чэна, открывая завесу того, каким тот мог быть, не случись весь этот ужас, ведь мужчина искреннее желал видеть возлюбленного живым и здоровым. Но, увы, скрепя сердце, пришлось признать реальность. Такой Ваньинь и вправду был бесподобен, благоухающий здоровым румянцем и приятной округлостью там, где раньше виднелись лишь кости.  Взгляд мужчины жадно опускался ниже по желанному стройному телу, подобно сладчайшей сладости, завернутой в красивую обвертку. Дорогое, но весьма скромное в своей простоте светло-сиреневое ханьфу вкусно обтекало все изгибы, создавая впечатление бархатистой кожи, будоража естество особенно, когда слегка согнутая в колене нога начинала скользить по второй, вынуждая струящуюся ткань следовать за ней, а иссиня-черные пряди блестящего водопада соскальзывали с узких бедер. Невероятно завораживающее и весьма желанное зрелище. Возможно если бы не его состояние, то Усянь несомненно набросился на возлюбленного изголодавшимся зверем, полностью присваивая того себе. Но слава Небесам, боль и здравый смысл пока перевешивали плотские желание, не выставляя мужчину в дурном свете. Пролежав в молчаливом созерцании еще какое-то время, Усянь признал, что более не в силах молчать и не касаться бледно розовых лепестков, неприлично соблазнительно влажных от слюны. У Цзян Чэна всегда имелся грешок то покусывать, то облизывать губы. А когда те не выдерживали напора хозяина и сильного потока ветра во время полетов, трескались и иногда кровоточили. Вот и теперь, абсолютно бессознательно Ваньинь покусывал уже заметно заалевшую нижнюю губу, продолжая не замечать заклинателя,  искушая того все сильнее. И видят Боги, как ему тяжело, ведь Усянь далеко не железный и уж тем более не безгрешный. Безоговорочной капитуляцией для окончательно потерявшего терпение мужчины стал тихий стон и случайное касание влажных губ к его шее, когда Цзян Чен в прорыве воспоминаний невольно вспомнил один конфуз, приключившийся с ним и шисюном еще в юношестве. Казалось бы, невинная случайность, но именно она стерла все оковы здравомыслия и благородства, что удерживали Усяня. С громким «К черту!» Вэй Ин буквально накинулся на ошалевшего Ваньиня, забавно пискнувшего перед тем, как его придавили к кровати всем своим весом. Гуль знает, где темный заклинатель вообще нашел в себе силы так резко подскочить, но даже боль отошла на второй план, когда начавший было сопротивляться Цзян Чэн, еще не до конца отойдя от шока, резко расслабился в чужих руках, ластясь гибкой кошкой к крупному в сравнении с его телу,  не менее пылко отвечая на поцелуй. Их воссоединение не оказалось каким-то возвышенно-нежным либо же полным влюбленного стеснения. Отнюдь. Данный вариант вполне мог бы быть возможным, случись такое лет так двадцать назад, когда вера в друг друга превышала любые обиды и обстоятельства. Но не теперь, после стольких бездумно брошенных в порыве гнева слов и холодного одиночества. Они уже не далеко не те стыдливые наивные подростки, верящие в чистую любовь с лишь одной стороной медали. С позиции прожитых лет стало понятным, что любовь многогранна, а промедление в стремлении поведать, наконец, о своих чувствах, казалось смерти подобно. Язык тела – вот что сейчас понимали изголодавшиеся по любимому человеку сердца.  Дикая страсть в сплетающихся телах говорила намного больше, чем любые слова. Их отношения всегда напоминали своеобразную игру на выживание, где не предусмотрен ни победитель, ни проигравший. В обоих случаях просто не возможно не поддаться желанию оступиться на столь тонкой грани между бушующим пламенем и сокрушающим потоком. Каждый из них сулил только безумную, граничащую с одержимостью страсть, в коей не было бы рамок приличия и долга. Но, по крайней мере, один из них так и не смог отпустить себя, постоянно балансируя, что бы окончательно не упасть в объятия желаний. Однако теперь все границы стали лишь пустым звуком, а многолетняя жажда, более не удерживаемая запретами и глупыми доводами рассудка, накрыла с головой.   Мужчины цеплялись друг за друга с такой силой и таким отчаянием, будто их вот-вот разлучат. Для них любовь – поле сражений, где постоянно ведутся бои, в коих никто не намерен отступать. Губы сливались в жарком танце порочной страсти с привкусом крови и пошлых стонов. Это сводило с ума получше любого искажения Ци. Вэй Ин жадно глотал каждый стон, бессовестно терзая любимые уста, и никак не мог ими насытится, ведь Цзян Чэна всегда чертовски мало. Сейчас бы мужчину никто не смог оторвать от столь дурманящего цветка даже под страхом смерти. Он, наконец, дорвался до желаемого и более не намерен был ни с кем делится своим сокровищем. Руки нагло блуждают по гибкому телу, забираясь под немногочисленные одежды, сгорая от ярких ощущений. Какое же это блаженство, когда возлюбленный сам подставлялся под его ласки, сильнее выгибаясь в спине и откидывая голову, открывая горящему взгляду манящую шею. И Усянь не заставляется себя долго ждать, приникая к молочной коже, полной грудью вдыхая любимый аромат. - Я согласен еще на пару пыток и смертей, если после меня будет каждый раз ждать такое пробуждение, - тихо посмеиваясь, говорит Вэй Ин вместо банальных приветствий, проводя языком дорожку от ключицы к мочке уха, прикусывая ее в конце. – Определенно, великолепное пробуждение. Ваньинь по привычке фырчит, даже не пытаясь скрыть счастливую улыбку, которую буквально сразу же зацеловывают. Было приятно осознавать, что эта дурашливая часть возлюбленного все же осталась при нем, без нее определено пришлось бы тоскливо. Но с последним замечанием Усяня заклинатель никак не может не согласиться. Такой встречи действительно в его скромных планах, что уж говорить о мечтах, не было. Ведь еще буквально вчера Цзян Чэн убивался в истерике у постели с израненным телом, проклиная весь белый свет и себя за компанию, грозясь изжить каждое демоническое и не только отродье, что еще хоть пальцем навредит дражайшему шисюну. Но сегодня Вэй Ин в очередной раз доказал на практике девиз их ордена, каждым новым поцелуем выгоняя ненужные мысли и подчиняя себе все больше и больше. Тело бьет крупной дрожью от напористых касаний горячих рук, губ и языка к коже. Возбуждение обрушивается сильнейшими волнами, превращая некогда грозного заклинателя в жаждущее нечто с ярко пылающими от стыда щеками. И в этот момент Ваньинь понимает, что готов позволить мужчине все, что только бы тот сейчас не пожелал. - Только поп...ах...попробуй и я тебе клянусь, что лично придушу. Н-ха! – привычные угрозы сменились протяжным стоном, когда Усянь проехался своим возбужденным естеством об его. – Дурак, тебе нельзя двигаться! Ах...А-Сянь...твое тело еще не...нх... - К черту тело, когда ты сейчас Такой, что аж зверю внутри меня выть хочется, – рычит мужчина, впиваясь в раскрытые губы, сразу же захватывая в плен чужой язык. Усяню плохо и хорошо одновременно. Столько лет в дали от любимого дают о себе знать, и даже целый год, проведенный с малышом А-Чэном, не могут хоть как-то смягчить последствия многолетнего воздержания. Ребенок был прекрасен, но он только усугублял и без того тяжелое положение. Черная жажда отравляла разум, а руки чесались от желания подмять под себя, подогреваемые сладчайшим ароматом лотоса. И только чувство глубочайшего уважения с остатками морали не позволяли опуститься еще ниже, чем есть. Круговорот ада из чувств продолжал утягивать в свою бездну до такой степени, что в какой-то момент он испугался себя. Ведь с каждым днем из зеркала на него смотрело обезумевшее чудовище. Да, таким Усянь видел свое «Я» окончательно и бесповоротно ставшее одержимым лишь одним человеком. Забавно, а в народе говорили, что это Лани безумны в своих чувствах. Оказалось - нет. Теперь же Вэй Ин более не желал тонуть во тьме один, эгоистично утягивая в нее такого прекрасного, доверчивого, ласкового и до одури прекрасного шиди. Он никогда больше не позволит ему даже взглянуть на свет.  Мужчине действительно было искренне плевать на раны, когда плод всех порочных фантазий сейчас так сладко стонал под ним, очаровательно краснея. Золотое Ядро, поддерживаемое звериной сущностью, хоть и боролось с ядом в меридианах, но уже полноценно функционировало, избавляя от мелких ссадин, превращая кожу в рубцы. Он был сильным культиватором и даже будучи без Ядра, справлялся с увечьями и похуже. Однако для Цзян Чэна это не являлось чем-то незначительным и в отличии от темного заклинателя, который не стеснялся сжимать его тело в самых различных местах, старался действовать аккуратно, страшась навредить. Даже когда Вэй Ин не давал и глотка воздуха, лишая кислорода губами, а иногда рукой слегка сжимая тонкую шею в порыве страсти. Дурман в голове и перед глазами не позволял мыслить здраво, когда привыкший все держать под контролем разум вопил внутри него, но раз уж Цзян Чэн решил довериться, то безоговорочно исполнял свои обещания, кидаясь в омут с головой. Его руки бережно гладили чужие плечи, плавно скользя ладонями по плечам и обратно, иногда переходя на спину, а после и грудь, задевая возбужденные горошины сосков, в ответ получая довольное мычание.  Да, Ваньиню также хотелось сжать возлюбленного в своих объятиях, жарко покусывая солоноватую от пота кожу. Но благоразумие и тревога брали свое. Незаметно, как ему думалось, Цзян Чэн старался приподняться так, что бы вес возлюбленного ложился на его плечи, но при этом все бы выглядело, словно он хотел оказаться еще ближе. Это было действительно так, но не без поддержки родному человеку. Вэй Ин, естественно, это видел и понимал еще больше влюбляясь в такого невозможного человека, как Цзян Ваньинь, что, несмотря на колкие слова и видимую грубость в душе, чрезмерно переживал и всегда старался помочь, жертвуя собственными интересами.  И все же мужчина не упустил возможности потянуть любимого на себя, поменяв их положение, усаживая Ваньиня к себе на колени под аккомпанемент оправданных возмущений. - Да что же ты творишь? Вэй Усянь! – воскликнул Цзян Чэн, хватаясь за широкие плечи от неожиданного рывка, но практически сразу ослабил хватку, заметив, как дернулся уголок чужих губ. - Ха, как же давно я не слышал своего полного имени в твоем исполнении, лотос мой, - проворковал Усянь в манящую шею, оставляя россыпь алых отметин. – Осталось только услышать твое фирменное «балбесина» и жизнь точно удалась. - Все шутки шутишь, а я сейчас серьезно, - сдерживать улыбку с максимально серьезным лицом у Ваньиня выходило из рук вон плохо, ведь дымчатые глаза лучились таким неподдельным счастьем, глядя на него. Но ослиное упрямство он впитал с молоком матери, посему уступать не собирался. -  Ты не в том состоянии, что бы так резвиться. Вдруг раны откроются или же яд начнет быстрее распространятся по меридианам. Давай сбавим обороты, я ведь все равно от тебя не сбегу. - Верно, больше не сбежишь. Не позволю, - все попытки возлюбленного достучатся до его благоразумия терпели поражения. Усянь слышал лишь то, что хотел, усиливая хватку на роскошных бедрах, а после резко сжал упругие ягодицы, получив саму сладкую музыку. – Вот так, стони для меня, А-Чэн. Ведь ты так хочешь отбросить все мысли и отдаться желанию. - А-Сянь, умоляю, одумайся...ах...хоть...ммм...хоть немного.    Слова давались тяжело, особенно когда сильные руки сжимали его эрогенные зоны, параллельно так бесстыдно раздевая и тут же покрывая открывающиеся участки тела градом жарких поцелуев. Губы обжигали, доставляя неземное блаженство. Еще никогда прежде Цзян Чэн не ощущал себя так. Хоть весь его опыт крутился вокруг трех мужчин: Хуаня, Аугуана и собственно Усяня, но никто из них не мог сравнится с последним. Ведь только любовь может преобразить плотские желания во что-то больше. Хотелось притянуть чужую голову еще теснее к своей груди, когда язык, а после зубы ощутимо сомкнулись на возбужденной горошине соска, посылая по телу разряды острого удовольствия. Хотелось окончательно потеряться в ощущениях. «Проклятье, как же хорошо!» - кричали разум и тело, в то время как плечо само повело в сторону, скидывая последнюю часть верхнего гардероба, оставляя его лишь в одних нижних штанах.   Цзян Чэн ловит на себе полный восхищения и дикой жажды взгляд и не желает сдержать порыв слегка подразнить голодного зверя, как бы невзначай пробегаясь языком по припухшим губам. Ответ не заставляет себя долго ждать. Усянь глухо стонет. Тяжело сглатывая вязкую слюну, не дожидаясь приглашения, врывается в жаркую влажность чужого рта. Он сильнее вжимает в себя Ваньиня, зарываясь в струящийся водопад блестящего иссиня-черного шелка, слегка сжимая пряди у корней, ухмыляясь плотоядной ухмылкой стоит только услышать довольное мычание, тогда как его драгоценный шиди все еще боится отпустить себя, оставляя руки исключительно рядом с шеей. Это выводило и одновременно подстегивало. Или он сегодня добьется своего, или же удавится, ибо больше так уже жить невыносимо. - Радость моя, - хрипит Вэй Ин, тяжело дыша, еле отрываясь от сладких губ, - твои слова имели бы для меня хоть какой-то вес, если бы не несколько но. Первое и самое главное – я чертовски хочу тебя прямо здесь и сейчас. Уж прости мне мое свинское поведение, но больше не касаться тебя после стольких лет чертовых запретов я не в силах. Во-вторых, для меня эти раны не играют толком никакой роли. Мое Золотое Ядро способно залечить многое и даже забрать боль, с чем в данную минуту прекрасно справляется. И последнее. Любые доводы, возмущения и отнекивания с твоей стороны - лишь пустой звук, особенно когда ты сидишь у меня на коленях, дрожа от возбуждения и глядя своими невозможными глазами, в которых я вижу точно такую же жажду. Но если мои увечья вызываю у тебя отвращение, тогда я действительно остановлюсь, - оторвавшись от манящих ключиц, Усянь заглянул в родные грозовые глаза, слегка отодвигаясь, действиями подтверждая всю серьезность своих слов. Это заствило Ваньиня замереть и по-новому вглядеться в человека напротив. Обезображенный или красавец - для него это не являлось чем-то важным. За все это время Цязн Чэн ни разу не заметил столь печально-жутких недостатков в возлюбленном, радуясь, что после всех страданий тот может так быстро идти на поправку. Движимый банальным беспокойством, вполне логичным после всей правды, вылитой на его голову в довольно мерзкой форме Чжу Болином, Цзян Чэн только хотел удостовериться, что не навредит больше, чем есть. Но страх быть отвергнутым в чужих глазах заставил откинуть ненужные сомнения прочь. Под тяжелым выжидающим взглядом Ваньинь кошкой прильнул к чужому разгоряченному телу, ласково касаясь ладонью израненной щеки, где помимо новых ран виднелись шрамы от жутких ожогов. Усянь под ним замер, ожидая дальнейшей развязки, но никак не помогая, решительно давая возможность Цзян Чэну решить их судьбу. И он решает, наклоняясь к родному лицу, уверенно произнося свой приговор в плотно сжатые в напряжении губы: - Никогда еще не видел мужчины красивее, а любовь и желание изводят с такой силой, что я вот-вот готов сойти с ума, - прозвучало так нежно в такт мягкому поглаживанию, а после поцелую в особенно уродливый шрам под глазом. Это стало гарантом любых слов, но добил темного заклинателя томный шепот в губы: - Забери все, что полагается тебе по праву.  Услышав эти слова, Вэй Ин совершенно позабыл, как следовало дышать, в неверии уставившись на так ласково улыбающегося Ваньиня. Шальная догадка о смысле, таившемся в тихом шепоте, произвел неизгладимый эффект ушата с ледяной водой. Мужчине показалось, что те слова, слишком прекрасные, чтобы быть реальными, лишь почудились ему. Ведь такое просто не могло оказаться правдой. Его драгоценный шиди принадлежал другому, что по закону имел право обладать им. Он сам видел россыпь уродливых цветов, окрасивших белесую кожу, стараясь перекрыть их своими, оскверняя чужой брак своим тайным вмешательством, но по-другому попросту не мог. Черная ревность и ненависть к Лань Сичэню убивали остатки здравого смысла, так как Юньмэнский Лотос вновь не принадлежал ему. А теперь его А-Чэн говорит, что все это время оставался непорочным, подобно Небесному свету. Это просто не могло быть правдой. - Неужели это правда? – сипло произнес заклинатель, когда молчание между ними неприятно затянулось. - Как и то, что я сейчас сижу перед тобой. Гэгэ, оставь сомнения и дурные мысли, - ласково сказал Ваньинь, еще больше огорошивая мужчину, но теперь уже таким обращением к нему. Одно дело так говорил ребенок, но другое – человек, которого он любил все эти долгие годы. Вэй Ин в полной растерянности перехватывает ласкающую руку, убирая от своего лица, но, как ни странно, впервые за все время отводит взгляд, не зная, что сказать. Растерянность и даже некая отстраненность на родном лице пугают, вынуждая сердце биться быстрее. – Родной, прошу, не отводи своих глаз от этого недостойного, но до беспамятства влюбленного в тебя. В моих словах нет лжи. Я верен лишь одному тебе. Но если тревога отравляет твой разум, то поделись со мной, но не молчи, прошу.  - Я...я не знаю что сказать, - честно признался Вэй Ин, а после тихо добавляет: - одно знаю точно: оправдываться должно не тебе, а мне.   И в этом откровении не было и капли лжи. Мужчине резко стало страшно и гадко. Лицемерный изменщик – вот кем он себя ощутил, когда возлюбленный стал виновато оправдываться, считая, что Усянь ему не верит. Это ощущалось сродни боли от хорошей пощечины. Ведь в то время как Цзян Чэн всегда оставался верным ему одному, он же с головой ушел в другие отношения. И незнание чужих чувств никак не могло оправдать его дальнейшие слова и поступки. Поднимая на Ваньиня беспомощный, полный раскаяния взгляд, Усянь кристально ясно осознал, что больше не поступит с любимым, как последняя скотина. Нахлынувшая до этого дикая животная страсть развеялась подобно ветру, будто ее никогда не бывало. А в голове отчетливо набатом бьет мысль, что все происходящее между ними неправильно. Так быть не должно. Но только в его возможностях теперь сделать все правильно, как того заслуживал Ваньинь. Вэй Ин уверено перехватывает обе изящные ладони, бережно удерживая в своих слегка дрожащих руках, и подносит к губам, трепетно целуя тонкие пальцы.   - Прости меня. Я забылся и позволил себе лишнего. - О чем ты? – растерянно спросил Цзян Чэн, привычно хмуря брови. - Я не должен был набрасываться на тебя как одичавшая тварь, - повинился Усянь, смиренно опуская голову, походя на нашкодившего щенка. – За столько лет я изголодался по твоей ласке и теплу, хотя почему говорю про это, опуская главное? Мне не хватало тебя, А-Чэн. Тебя, такого любимого и недосягаемого, подобно звездам на небесах. Каждый раз я убивал Сичэня в мыслях, сгорая от ревности, но молчал, ведь искренне считал, что тебе с ним хорошо. Пока не увидел твои глаза перед той злосчастной охотой. Они кричали мне о любви, которую ты впервые не смог скрыть, и это вселило надежду, что мы сможем быть вместе. Но нет, судьбе в очередной раз захотелось забрать тебя у меня. Не думая ни о чем и не надеясь, что смогу вновь ухватить хоть каплю тепла юньмэнского солнца, я бросился с обрыва, не ожидая благословения Небес в лице маленького мальчика с самыми прекрасными глазами. С твоими глазами, Цзян Чэн. Грозовое небо со всполохами пурпурных молний до сих пор тревожит мои мятежную душу и любящее сердце. Тогда я решил для себя, что всегда буду подле этого ребенка, оберегая от мира, даря то, что никогда не позволял по отношению  к тебе – любовь.  И каково же оказалось непомерным мое счастье, когда открылось правда о том, что в этом мальчике прячется мое сокровище, мой лотос. Тогда я впервые в жизни искренне благодарил Небеса, но оказалось, им просто было скучно, раз они ни разу не вмешались в дела смертных, когда выродки из Диюя позволяли себе слишком многое. Он отнял тебя у меня, а я, дурак, оказался слишком слеп, раз не разглядел крысу среди змей, допустил эту падаль к тебе. Позволил надругаться над своим цветком, - спокойный голос перешел на угрожающий рык, а в дымчатые глаза блеснули золотом тигра. Между ними сгустилась Ци, в коей то и дело проскакивали отголоски Тьмы, чем не на шутку перепугало чувствительного к духовным потокам Ваньиня. Однако Усянь вовремя взял себя в руки, на корню подавляя зачатки гнева. – Но теперь все хорошо. Никто более не отнимет тебя у меня. Однако вот незадача. Опасаясь остальных, я совершенно позабыл, что так же жаден и эгоистичен в своих желаниях. Хватило только одного взгляда на тебя, что бы позабыть обо всем и опуститься так низко. Умоляю, прости меня. Как только я верну тебя семье, обязательно понесу наказание и... - Прекрати! – прервал абсолютно абсурдные, по его мнению, извинения Ваньинь. – Я по-твоему, похож на девицу или несмышленого ребенка, что не может нести ответственность за собственные мысли и действия? Хоть сейчас я выгляжу даже моложе тебя, но это не значит, что разумом и опытом я как-то стал уступать. Очнись, А-Сянь! Я не фарфоровая чаша, которую сожми чуть сильнее и она треснет. Мои слова о невинности лишь доказательство чувств, не более. Мы оба взрослые мужчины, так с чего ты стал относится ко мне по-иному? - С того, что ты всю жизнь был фарфоровой чашей для меня, и это не изменить никому, в том числе и тебе! – досадливо взвыл Усянь, понимая чужую правоту, но не желая ее принимать. – Я никогда не умолял твой опыт и силу. Но сейчас в своих мольбах о прощении я вкладываю куда больше, чем может показаться на первый взгляд. Предатель не имеет права брать то, чего не добился в честном бою. Я изменил тебе, когда ушел с Лань Ванцзи, разделяя с ним ложе, тогда как ты остался верен и непреклонен в своих чувствах. - Ты, кажется, забыл, что и я ушел к другому искать утешения. - Вот именно, что утешения. После стольких тягот и оскорблений ты имел право на счастье, но даже тут остался преданным мне, в то время как я уходил из раза в раз. Я не имею права сейчас тебя трогать даже пальцем. - Боги, ну почему с тобой так тяжело? – устало застонал Ваньинь, опуская голову на крепкое, покрытое повязкой плечо. Он солжет, если скажет, что признание Усяня не согрело его душу. Наоборот, Цзян Чэн сгорал внутри от любви к этому невозможному мужчине, который даже тут умудрился спустить всех собак на себя. Вот только заклинатель не был намерен и дальше позволять тонуть возлюбленному в этом темном омуте. Ваньинь сам тянется к чужим губам, срывая с них пораженный вздох, а после поцелуй, вкладывая в него все свои переживания и чувства. Оторваться от родного тепла тяжело, от чего кажется практически невозможным, но ему просто необходимо расставить все на свои места. – Давай оставим прошлое в прошлом. Мы не виноваты в том, что когда-то кто-то все решил за нас, так бессовестно разрушая, как оказалось, жалкие попытки на счастье. Мы жили как могли, по сути являясь простыми марионетками в чужих руках. Так в чем же тогда наша вина? Увы, только умерев и переродившись в другой реалии, правда наконец открылась. Но разве это не отличный повод, отрубить отмершую конечность, что бы та дальше не отравляла тело? Нам дали шанс на счастливую жизнь в новом мире, где все совершенно по-другому, так давай не будет тащить в нее боль минувших лет. Ты больше не сын слуги, как раньше тебя называли все кому не лень, а глава Вэй, могущественный альфа, с чьей силой считаются, что совсем скоро вернет былое величие Илин Вэй. Ты достоин всего, что сейчас имеешь. Прирожденный лидер и прекрасный воин. Титул Лаоху-Цзянцзюнь как никогда правильно описывает твою суть. Ты и впрямь тигр. Такой же сильный, волевой и величественный. А я же просто влюбленная омега. Твоя омега, А-Сянь. Мне претил закон предков и желание матери сделать из меня главу. Я не хотел этой власти, но она преследовала меня по пятам кровавыми ручьями. Теперь же я могу построить свою жизнь так, как захочу. А я хочу быть рядом с тобой. У нас, наконец, получится стать семьей и даже смогут появится дети. Разве это не прекрасно? Так давай же простим и отпустим друг другу все ошибки и боль, что когда-либо причиняли, вернувшись домой уже другими людьми. Но единственное останется неименным – мои чувства к тебе. Я весь твой и даже не смей больше извинятся за то, что хочешь меня касаться, ведь мои желания такие же порочные и эгоистичные. Все это было сказано на одном дыхание, и Ваньинь говорил бы дальше, если бы не счастливый заливистый смех Вэй Ина. Мужчина не ожидал от возлюбленного такого запала. Обычно среди них двоих именно он выступал в роли оратора, уверяющего другого, что в этот раз точно все будет хорошо. Но жизнь поменяла их местами, открывая спящие до этого качества. Цзян Чэн был прав, теперь все действительно по-другому. Он сильный альфа и глава, а Ваньинь его возлюбленная омега, что в будущем выносит их детей. Однако это пока что только будущее, а в настоящем живы их враги. И он, как глава их маленькой семьи, обязательно оградит возлюбленного, очистив мир от этих тварей. Усянь дает молчаливую клятву себе и Цзян Чэну, что обязательно вернет свое сокровище в родительское лоно, очистив его память от ненужных воспоминаний. В новой жизни они и впрямь не нужны. А вот ему предстоит помнить все, что бы больше не допустить повторения прошлого. В этот раз он сделает все правильно. - Тогда раздели со мной этот порок, А-Чэн, ведь отныне у тебя нет и тени выбора. Я навсегда забираю Юньмэнский Лотос себе.