День луны и солнца

Карин не была дома уже больше недели. С того самого злополучного побега, сломанной сим-карты, громких и обидных слов, слёз на лице её такой светлой и верящей сестры. С несостоящегося прощания с Ичи. С ноющих от бега в неудобной обуви ног и занюханного хостела на самом краю родной Каракуры. Из которого, кстати, её выставили всего каких-то пятнадцать минут назад, грубо вышвырнув за дверь небольшую спортивную сумку со всеми вещами и хлопнув дверью у неё перед самым носом. Грех было жаловаться, на самом деле. Повезло ещё, что хозяева этой конуры узнали о её материальном положении только сейчас. За неделю Карин успела хоть как-то успокоиться, смириться и подумать о перспективах свободной жизни. Нищей, да. Зато свободной. С губ сорвалось легкое облачко пара. Осенью к ночи уже холодало, и Куросаки, плотнее закутавшись в широкий мягкий шарф, повернулась спиной к низкому картонному зданию и направилась в сторону проходящего неподалёку пригородного шоссе. Нужно было спокойно оценить ситуацию и рационально всё взвесить. Её планам никогда не удавалось сбыться. Ей не удалось вызвать гордость на лице матери — та умерла, еще когда Карин была совсем маленькой. У неё не получилось отговорить брата от ухода в опер-отдел полиции — тот был полон решимости докопаться до правды, связанной с той чудовищной аварией, после которой мамы не стало. Она не смогла удержать отца, который после смерти жены уже не мог остановиться и всё продолжал пить и работать как не в себя, несмотря на просьбы вспомнить о своих младших дочерях. Олуха-отца не было с ними уже больше года. И даже Юзу... Карин вздохнула. Что уж там говорить про планы пересидеть на краю города и найти способ выживания в современных реалиях. В одиночку. Она ничего не умела. В этом не было ничего удивительного — едва выпустившейся из школы девушке было неоткуда взять какие-то профессиональные навыки. Домой путь был заказан, так что единственным способом себя прокормить являлась всякая простецкая работёнка — типа посудомойки или дворника. Но встрёпанную и острую на язык девчонку не хотели брать даже на такую работу. Она им не подходила. В характере ли дело, во внешности или в возрасте — Куросаки понимала крайне смутно. Но в целом образ человека, которого бы согласились принять к себе, стал намного чётче: гораздо проще, когда работник — слабовольная тряпка, бездумно следующая всем указаниям старшего, согласная работать день и ночь за сущие гроши. Смешно. Да она даже из дома сбежала, чтобы иметь возможность самой выбирать, что ей делать. День за днём терпеть, как об тебя вытирают ноги? Нет уж, увольте. И, раз уж она не может найти работу в городе, придется поискать её в другом месте. Чего у Карин было не отнять, так это боевого настроя. Что-то внутри неё точно знало, что даже если очередной план ожидаемо провалится — она просто придумает новый. Дорожный знак оповестил Карин о том, что город закончился. Шоссе уходило вдаль освещенной лентой, но вокруг быстро сгущалась темнота. Рассудок тоненьким голоском зашептал, что идти куда-то в лес ночью — не лучшая идея, но Карин только раздраженно отмахнулась от него. А куда еще? Не то что бы у неё были достойные альтернативы, да и в горле всё ещё комом стояла обида на людей, которые без раздумий выгнали её прямо в ночь. Пусть у них формально было на это право, но... Но. Она знала, что в нескольких километрах от Каракуры начинались рисовые поля и деревни. Жизнь в деревнях, как правило, отставала от резкого темпа мегаполисов — там время текло медленней, люди были менее подозрительны, и Карин от всей души надеялась, что сможет там найти ночлег хотя бы на один день. Почему бы какой-нибудь одинокой бабушке не пустить её к себе до утра? Добраться бы только, пока совсем поздно не стало... Спустя три часа бодрой ходьбы оптимизма поубавилось. Телефон, не подключенный к сотовой сети, годился только как часы и фонарик, и сейчас он показывал чуть больше одиннадцати вечера. Карин передёрнула плечами. Бесконечно храбриться было невозможно, но собственное упрямство не позволяло повернуть назад. Где-то там должны быть люди. Где-то там должны были быть крыши, сараи, хлева. Почти в полночь на безлюдной дороге привередничать было последним делом, и Куросаки с облегчением согласилась бы и на стог рисового сена под навесом. Но деревни всё не было. Редкие проезжающие мимо машины проносились в сторону города, поднимая пыль. Голову полнили мысли о том, что она сама во всём виновата — она, видимо, всемогущей себя почувствовала, раз решилась на такую авантюру. Ну хоть немного-то здравого смысла должно быть в голове, а, Куросаки? Недавняя уверенность была отравлена угрюмым разочарованием. И на что она вообще рассчитывала? На чудо? Чудес не бывает, и у одинокой юной девушки шанс выжить на улице стремился к нулю. Если только эти улицы не были её домом с малых лет. Да и какие вообще улицы... Лес же кругом. Принять мысль, что ей всё же, возможно, придётся поспать прямо под открытым небом, было трудно. Чертовски трудно. Завалиться на корни в промозглой чернильной чаще — хуже не придумаешь. Спать на влажном холодном мху, слушать ползающих вокруг насекомых и мелких зверьков, проснуться продрогшей и с больным горлом. При всей своей бесшабашности Карин не была к такому готова. Темная колоннада деревьев пугала, поэтому Карин всё продолжала переставлять ноги, загребая мелкие камушки ногами и не решаясь сойти с освещенного места. Пока рядом с ней вдруг не остановился огромный грузовик. До этого все проезжали мимо, не обращая на неё ни малейшего внимания. А тут машина остановилась, хлопнула дверца, и Карин в слепящем свете фар увидела грузный приземистый силуэт, неспешно направляющийся прямо к ней. На лощеном лице голодно сверкнули маслянистые глазки. — Эй, крошка... — томным голосом, с придыханием произнес этот человек и протянул к ней руку, заставив отшатнуться. — Устала, наверное? Да ну к черту. Карин рванула прямо под чёрные лиственные своды. Мерзко, грязно. Страшно. Она могла дать отпор, когда её пытались зажать обнаглевшие старшеклассники, могла поколотить зарвавшихся, возомнивших себя её поклонниками. Но никогда еще Карин не чувствовала такого слепого липкого ужаса, как сейчас. Никогда еще пара слов не вызывали тошноту и дрожь в коленях, не заставляли холодный пот градом катиться по лбу и спине. Никогда её не захлёстывал ужас вот так — на уровне животных инстинктов, почти до ступора. Влетев в какое-то дерево, обхватив его руками, Карин уткнулась лбам в шершавый ствол и постаралась отдышаться. Нужно было унять панику, остановить бурю внутри себя. Она опустилась на корточки и замерла, прислушиваясь к себе. Внутри всё ещё дрожала натянутая струна. Почему-то об этой стороне ночных путешествий она вначале не подумала. А спустя несколько минут до неё дошло, что, несмотря на первоначальную неприязнь к лесу, она ринулась прямо в чащу и бежала по ней хрен знает сколько времени. И теперь не имеет понятия, в какой стороне дорога, а в какой — Каракура. «Я безнадёжна», — апатичной грустью пронеслось в мыслях, и Карин, поплотнее сомкнув веки, щекой прижалась к тёплой коре. Будь на её месте Юзу, та уже начала бы возносить молитвы в надежде на спасение. У Карин же не было никого, к кому она хотела бы обратиться. Если так подумать, даже серьезно попав впросак, чьей помощи бы ей хотелось? Ичиго? Точно нет. Беспокоить брата, который и сам каждый день ходил по краю, было бы худшим решением в её жизни. Юзу? Тоже нет. Дай Ками, чтобы та со своими проблемами справилась. А кто у неё кроме семьи ещё был? Остальные люди проходили сквозь её жизнь незаметно, практически не оставляя следов, не запоминаясь. Были старшие товарищи брата — та же Иноуэ или Исида. Но они казались такими чужими, что даже появись они внезапно прямо здесь, рядом с ней — Карин не была уверена, что захочет принять протянутую руку помощи. Обидно. Кажется, ей действительно оставалось полагаться только на себя. Стоило ли тогда вообще сокрушаться, что судьба её закинула в такое место? Чуть не подкинула мерзкому извращенцу с его фурой, не дала дойти хоть до какого-то прибежища — и просто подарила её этому мрачному лесу. Видимо, специально выбрала человека, о котором после его пропажи поплачут только два человека. И то, если узнают. Сердито вытерев собравшиеся в уголках глаз слезы, Карин запрокинула голову и в полном бездумье уставилась в яркое небо. После той встречи на дороге она вряд ли сможет здраво размышлять, ей нужно было время. На шоссе в таком состоянии ей не выбраться. Но и падать под первым попавшимся деревом Карин не собиралась. Место нужно было выбрать с умом. А уже утром она осмотрится, попытается определить, в какую сторону идти — присоединяться к списку без вести пропавших Куросаки не собиралась. Под ладонями земля ощущалась холодной и твёрдой — как и ожидалось. Но на одних корнях всё равно было не удержаться, поэтому Карин принялась на ощупь искать по округе мелкие ветки и кусты. Рвать мягкую, еще не опавшую зелень, сгребать всё в кучу. На мягкую перину результат её усилий похож не был, тычущиеся в лицо листья пахли чем-то затхлым, через мягкую ткань штанов кололись сучки. Но Куросаки вымоталась и физически, и душевно, и её сознание постепенно начало погружаться в беспорядочный мир сновидений. Свежий воздух кружил сонную голову, мир потускнел. Грёзы тащили её за собой. — О Ками-сама! — раздался вскрик совсем рядом. Карин подорвалась, резко села, дезориентировано заморгав в темноту. Руки непроизвольно сжались в кулаки. — Ками-сама, дитя, как же так? Как ты тут оказалась? Женский голос. Даже не так — голос старушки. Прерывистый, глубокий, сочащийся неподдельным волнением. На плечи вдруг легли небольшие ладони, слегка встряхнули её, окончательно вырывая из сна. Было очень темно. Карин едва видела очертания маленькой сухонькой женщины рядом с собой и не могла вымолвить ни слова. Откуда посреди чащи взялась эта бабуля? Очень осторожно Карин выскользнула из-под чужих рук, отошла к своему дереву. Предупреждающе выставила перед собой ладони. — А кто вы сами? — хриплым голосом спросила она. Напротив раздалось шуршание, и Карин не смогла подавить внезапную дрожь. Но незнакомка не стала подходить ближе, а, видимо, просто расправила помявшуюся одежду. — Меня зовут Хару, — гораздо более спокойным тоном произнесла она. — Я живу здесь. — В лесу? — Карин подозрительно сощурилась. — Нет, — в чужом голосе послышались смешинки. — Мой дом неподалёку. Карин старательно обдумывала, что делать. С одной стороны, тот факт, что эта Хару разгуливала по лесу ночью, настораживал. А с другой — что ей может грозить? Эта женщина не казалась опасной. И на прицельный обман это не было похоже — ведь до этого момента Хару даже не знала о её существовании. Скорее всего это была просто одинокая отшельница со своими странностями. Но кто в наше время живёт без тараканов? В груди затеплился огонёк надежды. — Скажите, — неловко начала Карин, — а вы... Это наверное странно прозвучит, но... — Тебе нужен ночлег, дитя? Тонкий серебристый месяц, наконец, выплыл из-за туч, осветив небольшую прогалину, которую Карин выбрала себе в качестве убежища. В рассеянных лучах стали видны и мощные корни, и густые кроны, едва-едва пропускающие этот свет, и женщина перед ней. Едва достающие до подбородка тонкие русые волосы обрамляли морщинистое простое лицо. Теплые карие глаза смотрели мягко и искренне. Длинная простая юбка висела мешком, из-под неё торчали стоптанные сапоги неопределенного цвета. Из поясной сумки, кое-как застегнутой вокруг фиолетовой безрукавки, торчал пучок трав, которые Карин видела первый раз в своей жизни. Она будто являла собой воплощение всех людей, живущих за городской чертой вдали от разрушающей атмосферы цивилизации — таких бесхитростных, посвящающих себя какой-то одной простой цели и идущих к ней всю жизнь. Ками, если сомневаться даже в таких людях, то и жить, наверное, не стоит. — Я была бы очень благодарна за него. Видимо, облегчение так ярко высветилось в её взгляде, что Хару, улыбнувшись, снова потянулась к ней и осторожно погладила Карин по плечу. — Я живу здесь много лет, — сказала она, — меня многие знают. Тебе нечего бояться, даю слово. Почему-то Куросаки ей поверила. И попыталась поклониться в благодарность, но тонкие руки неожиданно твердо остановили её. Всё ещё улыбаясь, бабушка Хару мягко покачала головой, как бы говоря: не нужно. — Пойдём. И Карин пошла за ней. Старушка уверенно шла сквозь лес и, казалось, знала здесь каждую кочку и каждую ветку. Вокруг по-прежнему царила тишина, и они обе не стремились её нарушать. Вдалеке замаячил свет. — Почти пришли, — не оборачиваясь, бросила Хару и вдруг прибавила шагу. Куросаки еле поспевала за ней, постоянно спотыкаясь и цепляясь за острые камни. И как только ей, старой женщине, удавалось с такой прытью передвигаться по лесу? Карин ожидала увидеть ветхую лачугу, но, когда они подошли ближе, небольшой дом, к её удивлению, оказался вполне себе крепким и просторным, хоть и выглядел потрепанным временем. А еще он не был единственной постройкой в этом месте. Неподалеку стоял храм. Такой же старый и скромный, почти заброшенный, но всё равно узнаваемый с первого взгляда. По его расположению легко угадывались очертания старинного святилища. Дом Хару при такой планировке должен был стоять на месте самусё. Карин ошалело посмотрела на свою спутницу. Ками, почему?.. В такую иронию судьбы верилось с трудом. Но бабуля, заметив её внезапную остановку, обернулась с таким беспокойством на лице, что подозрения в груди сразу свернулись из пожара в маленькую искорку. Нужно было просто перешагнуть через себя. Поэтому губы Карин разъехались в искусственной улыбке, и она аккуратно помахала рукой, показывая, что с ней всё в порядке. Всё в порядке. Расслабься, Куросаки. Это просто ещё одно святилище, во всей Японии таких — на каждом шагу, хоть пруд пруди. Кеды перед порогом дома Карин скинула с громким выдохом. Пошевелить затекшими ступнями оказалось очень приятно, и какое-то время она просто стояла, радуясь чувству пола под ногами. А хозяйка дома уже разжигала лампы по комнатам. — У вас всё на масле, да? — с любопытством спросила Карин, ненароком осматриваясь. — Что ты, — женщина рассмеялась, — электричество здесь тоже есть. Просто на ночь я его отключаю. Оу. Ладно, это было странно, но у каждого дома свои правила, в конце концов. — Не против чая? — спросила Хару и на её воодушевленный кивок снова улыбнулась, обнажая маленькие ямочки на впалых щеках. — Тогда проходи в гостиную. Только... — она вздохнула, — не шуми до утра, дитя. — Меня зовут Карин. Куросаки Карин. Немигающий взгляд остановился на её лице. А потом женщина ответила понимающим кивком и скрылась в недрах дома, оставив Карин на пороге нужного помещения. Комната была уютной. Небольшой, почему-то не совсем традиционной — чего только стоил крохотный камин и книжные полки! — и очень чистой. Во всём чувствовалась любовь хозяйки к своему дому. И Куросаки всенепременно бы прониклась, если б не один очевидный факт: эта хозяйка совершенно точно имела отношение к традициям мико. Свитки на стенах, обереги, торимоно, традиционная одежда, краешек которой высовывался из-за ветхого гобелена... После всего, что эти вещи принесли в жизнь Карин, смотреть на них получалось только с едва сдерживаемым отвращением. От опрометчивых поступков Куросаки удерживало только понимание, что за исключением пары вещей все остальные — лишь украшения, к которым давно никто не прикасался. Если здесь и было святилище, то оно уже давно не было действующим. Но кто тогда Хару? Последняя хранительница этого места, отказавшаяся вернуться домой? Вернувшаяся с подносом пожилая женщина с достоинством и выправкой настоящей жрицы — при свете лампы Карин наконец смогла оценить её движения — проплыла к котацу и уселась на дзабутон напротив, рассеяв последние подозрения. Карин поблагодарила за чай. Несколько минут они сидели, исподлобья внимательно разглядывая друг друга, и от мудрого света в глазах Хару Куросаки чувствовала себя очень неуютно. Казалось, что Хару уже знает о ней всё — хотя Карин и слова о себе не сказала. — Расскажешь, как попала в лес Джунринан? Сюда редко забредают случайные... искатели приключений, — всё же начала Хару. Карин перехватила чашку покрепче. — Шла к деревням, пока не встретила на дороге... — горло сжало неприятным спазмом. — Неприятности. — А в деревне ты... — Не живу. Но хотела бы, наверное, — Куросаки тяжело вздохнула. — У меня сейчас, вроде как, нет дома. Хару выглядела неподдельно опечаленной. В её глазах явственно читался вопрос — как так получилось? Молодая девушка в нормальной одежде, совсем не похожая на бездомную попрошайку. Сложно представить, что у такого человека нет своего угла. Но Карин опустила взгляд в чашку, от всей души надеясь, что её всё-таки не спросят. Как Хару удалось это понять — загадка, но дальнейших расспросов действительно не последовало. — А вы? — решилась Карин. — Почему вы здесь? Вы — одна из мико этого святилища? Удивление проступило на лице женщины, но она быстро его скрыла за чашкой. Казалось, в её глазах пролетают десятки возможных ответов, которыми можно было бы откреститься от неудобного вопроса. Но затем Хару едва заметно улыбнулась и качнула головой. — Я смотрительница этого места. Всё ещё. Но Карин своими глазами видела — храм почти заброшен. — Я знаю, как со стороны это выглядит, — горечь проскользнула в чужой голос, — но поверь: храм Хирю придет в запустение еще очень не скоро. Я позабочусь об этом. Это звучало так... честно. И несмотря на острое отторжение всего, что было связано с работой жриц и синтоизмом, Карин невольно почувствовала уважение. Трудно не уважать человека, который готов до конца отдавать себя выбранному пути. Такая верность не могла оставить равнодушной. Тем более Хару, похоже, говорила всерьез, а значит, люди еще приходили сюда. Скорее всего это происходило только летом и на большие праздники, но жители ближайших сел действительно в теории могли ходить сюда загадать желание, погадать или спросить у служительницы богов совета. И почему-то Карин была уверена, что здесь все относились к этой вере намного искренней, чем в центральном святилище Каракуры. Неприятие и отвращение сдувались внутри как лопнувший воздушный шар — с тихим присвистом. И говорить сразу стало проще. Куросаки узнала, что этому храму действительно много лет — он застал еще те времена, когда его жрицы считались настоящими шаманками, умеющими говорить с богами и призывать их в свое тело. Узнала, что зимовка здесь трудная: снегом заметает все тропинки, до дороги добираться тяжело. Что дети из деревни любят приходить сюда, чтобы встретить весну — когда прозрачные ручейки окутывают землю, и из-под белого покрывала пробивается первая трава. Что Хару подрабатывает травницей и делает помогающие от разных болезней навары, с которыми раз в пару недель спускается к поселениям. Что с тех пор, как о них забыли служители Главного Храма, жить стало намного спокойнее. Что добрые люди из деревни привозят ей из города книги и любые вещи, которые она попросит, зовут к себе на рождение ребенка и приходят искать утешения, если их оставляет близкий человек. На вопрос, не одиноко ли ей, женщина улыбнулась почти лукаво и ответила, что скучать здесь некогда. Хотя чаща кажется темной и пустынной, никогда нельзя узнать, кого сегодня ты здесь повстречаешь. Ночь подходила к концу, а Карин всё спрашивала, спрашивала и никак не могла остановиться. Каждый ответ Хару был прост, но исполнен такой чистотой и житейской мудростью, что девушка просто чувствовала себя в какой-то другой вселенной. В её мире никто не говорил так прямо, никто не держался так открыто. Хару могла бы закрыться от неё, могла сто раз промолчать, но она видела искренний интерес сидящей перед ней девочки и считала, что этого достаточно. — А вам не тяжело зимой всё в одиночку делать? — осторожно спросила Куросаки, уже чувствуя внутри созревающее решение. Еще не сформировавшееся до конца, но всё равно ощутимое. — Как тебе сказать... — Хару задумалась и отчего-то никак не могла подобрать ответ. — Если я прошу о помощи, я её получаю. Плечи Карин чуть сникли. — Карин-чан, ты... — неуверенно, мягко, — ты же не хочешь... — Я знаю, это очень нагло и очень быстро, мне правда жаль... Хару отрицательно замотала головой. А потом вздохнула, сложила перед собой свои огрубевшие от работы ладони и подняла на Карин внимательный карий взгляд. — Я боюсь, тебе тяжело будет здесь сидеть взаперти, Карин-чан. Ты сказала, что ты из города — здесь совсем другое место. Здесь очень мало людей и- — Это именно то, почему я сейчас здесь, а не в городе, — грустно улыбнулась Куросаки. — Мне очень, очень хочется пожить... без обмана, понимаете? Без притворства. И на свободе. Хару замерла, с толикой неверия вглядываясь в её лицо. Да, для одинокого жителя леса такие слова из её уст наверняка казались чем-то невероятным, но Карин в себе не сомневалась. Раз она не пропала в этой чащобе, раз выбралась, значит, всё будет в порядке. А раз так, то возвращаться ей точно незачем. Глубокий вдох, тонкие губы приоткрылись, чтобы что-то сказать ей... Но резкий хлопок двери заставил их обеих подскочить на месте, и Хару так ничего и не ответила. При этом вопросов у Карин стало в разы больше. Разве они здесь были не одни? К сердцу подкатил страх, руки вцепились в край котацу. Хару выдохнула и успокаивающе похлопала Карин по запястью, но это не сработало — охренеть как страшно было осознать, что всё это время в доме был кто-то еще. А ведь Хару ни разу не говорила, что живёт одна. Послышались широкие шаги — звучные, уверенные, совсем не такие, как у смотрительницы. Дверь в комнату отъехала. — Какого хера забыла в этом доме еще одна мико?! Карин так и замерла: с чуть приоткрытым ртом, с паникой в глазах, с зарождающимся гневом где-то под ребрами. На неё взбешенно сверкал неестественно бирюзовыми радужками высокий мужчина с лохматой белоснежной шевелюрой, что едва доставала ему до ушей. Его брови — тоже белые, кстати — были раздраженно сведены на переносице, рука до побелевших костяшек вцепилась в дверной косяк. Как ни разу до этого Карин не встречала такой прямоты, как у Хару, так ни разу она еще не видела такой неприкрытой неприязни в свою сторону. — Тоширо-чан, успокойся. «Тоширо-чан» повернулся к бабуле Хару, и всю его злость будто ветром сдуло. — Ты опять водишь сюда всяких... — он поморщился, явственно давая понять, как относится к этим «всяким». А Карин всё пялилась. Всё подсознание орало благим матом, в голове крутилась только одна тупая мысль: это же галлюцинации, правда? Не бывает таких людей. Не бывает такого кристального оттенка у глаз, от встречи с которыми хочется закутаться в плед и никогда не высовываться наружу. Не бывает такого снежного белого на волосах — даже на крашеных. Такого просто не может существовать в природе. И таких точеных черт лица — тоже. Кто он такой?.. Ворвавшийся на их посиделки молодой человек — отстранённо Карин успела подумать, что не даст ему больше двадцати... пяти? — снова перевёл взгляд на неё. Если бы у Карин спросили, кому бы она вручила премию «Самый привлекательный мужик года», она бы, не сомневаясь, указала на него. Поразительные тайны скрывает сердце леса, однако. И тем не менее... Лучше бы лес и дальше прятал от неё это сокровище. Потому что никакая красота, никакое благородное изящество внешности не могли перебить то высокомерие и яд, которые он источал, глядя Карин в глаза. Его гнев, остуженный пожилой женщиной, больше не довлел незримой силой. Но так было даже хуже: его презрительное спокойствие вызывало во рту кислый привкус собственной злости и заставляло чувствовать себя задетой. А еще Куросаки действительно не знала, что сказать. Не огрызаться же на человека, который был, очевидно, дорог той женщине, которая подобрала её ночью, привела в свой дом и даже, кажется, не видела проблемы в том, чтобы позволить ей остаться? Поэтому она просто сжала челюсти, глубоко вдохнула и вопросительно вскинула бровь. — Спрошу еще раз, — тихий голос прорезал воздух и осел угрозой пополам с насмешкой. — Что в этом доме забыла городская мико? В первый раз, когда он спросил о мико, Карин была слишком шокирована, чтобы принять это на свой счёт. Теперь же... «Он знает», — вдруг с предельным спокойствием поняла Карин. Откуда? Как? Времени думать об этом не было. Важным был лишь тот факт, что он знал. — В этой комнате, — Карин сделала выразительную паузу, — нет мико. Ласковая усмешка, никак не вяжущаяся ни с тоном, ни с выражением глаз, нарисовалась на бледном, заострённом лице. — Как же так? — он привалился спиной к косяку, сложил руки на груди. Серо-голубое кимоно взметнулось дождевым облаком, следуя за его движениями. — Я вижу целую одну. Ещё и имеющую наглость это отрицать, подумать только, ха! Вот это я понимаю, служительница богов. Незнакомый человек видел в ней жрицу. Не видел её, но видел роль, маску для которой Карин заставляли носить почти всю сознательную жизнь. Он, сам, наверное, того не подозревая, ударил в самое больное место, которое только можно было отыскать. — Много вас таких тут уже побывало, — как ни в чем не бывало продолжал этот Тоширо, вдохновенно изучая полоток. — И знаешь, что? Всех выгнал. До единой. Суетесь со своими правилами, думаете, что можете вот так легко... Угасшая было злость вернулась моментально и полыхнула в разы сильней, чем до этого. — Я. Не имею. Никакого отношения. К вашим «священным» играм, — змеёй прошипела Карин, привстав на коленях, а затем и вовсе выпрямившись во весь рост. И с вызовом посмотрела ему в лицо. — Ты думаешь, я слепой? — с откровенным скептицизмом. — Похоже на то, да. Тоширо восхищенно прищелкнул языком, а зрачки в его глазах сузились настолько, что казались вертикальными. — Вот ведь маленькая лгунья. В груди заклокотало тихое бешенство, приправленное неожиданной болью — от несправедливости. — Хорошо с умным лицом сыпать обвинениями на незнакомых людей, наверное. Может, ты мне и бога-покровителя придумаешь для полноты образа? Ты сам-то кто такой, чтобы выставлять других теми, кем они не являются?! Кто бы мог подумать, что дело так обернется. Такой... откровенной бранью, иначе то и не назвать. Однако Карин с удовольствием смотрела, как на чужом лице растет удивление, и пока что о своих словах не жалела. — Придумать бога? — медленно, недоверчиво переспросил. И это единственное, что его смутило?.. — Хочешь сказать, у тебя его нет? Карин сухо хохотнула. — Не было, — прищурилась остро, — нет, и не будет. А знаешь, почему? — вкрадчивый голос прошуршал словно сухая опавшая листва. — Потому что их для меня не существует, амиго. Мужчина мгновение смотрел на неё потерянно и ошарашенно, а затем... фыркнул и в голос рассмеялся. Запрокинув голову, едва успевая набирать воздух и снова срываясь на смех. Порывался было сказать что-то еще, но замолкал на полуслове, не в силах одолеть пробравшее его веселье. — Тоширо-чан, прекрати. Суровый женский голос отрезвил обоих. Тоширо, заглушив последние смешки, раздраженно дернул уголком рта в подобии косой улыбки и отвернулся. Чуть растерянно, но с твердой решимостью понять, в чем дело, бабуля Хару обратилась к Карин: — Почему ты не сказала, что сама тоже из служителей? Внутри резко стало пусто. Смеяться ли, злиться — всё расхотелось. Обида опутала душу колючими лианами. Почему, почему ей не верят?.. Опять. — Потому что я не, — Карин устало и обреченно посмотрела в окно, мечтая, чтобы этот разговор, так некстати обнажающий её душевные раны, поскорее закончился. И тогда она сможет уйти. — Меня готовили к этому всю жизнь, но я отказалась, ясно? И я никогда не вернусь. И никогда больше не буду плясать под эти ваши барабаны. И не стану притворяться, что мне есть дело до ваших богов. Не верите? — голос стал как будто выше. — Ну и плевать. Глаза словно обожгло, и Куросаки поняла, что сейчас позорно расплачется прямо перед незнакомыми людьми. А она уж было поверила, что нашла себе пристанище. Хару на мгновение замерла, но затем схватила её за руку и настойчиво опустила рядом с собой. В её лице по-прежнему не было ни злости, ни осуждения. Только печаль легла на него тенью. — Извини меня, — сказала, глядя прямо в искаженное оторопью лицо девушки. Карин часто-часто заморгала, не понимая, ослышалась она или нет. — Я извиняться не буду, — хмыкнули у двери. — Если она считает, что одного её «не хочу» достаточно, чтобы перестать... — Тоширо осёкся, напоровшись на взгляд бабули Хару. Помолчал, сжав челюсти. А потом обречённо махнул рукой. — Ой, делай, что хочешь. Я ушёл. Вернусь к ночи. И исчез, задвинув за собой сёдзи. Хару длинно, прерывисто выдохнула и потерла переносицу пальцами. — И его извини, ладно? У него есть некоторые предубеждения, поэтому... На самом деле он добрее, чем кажется. Карин шмыгнула носом, всем телом чувствуя навалившуюся, наконец, усталость. За окном брезжил рассвет. Её всё ещё интересовало, как этот высокомерный индюк понял, кто она. Но спросить было точно выше её сил — о существовании этого человека сейчас хотелось просто забыть. — Ты ушла из города, — Хару взяла её за руки в немой просьбе поднять голову. Карин поджала губы и помотала головой, отказываясь. — Ты не хотела связывать себя навечно с жизнью храма, верно? Молчаливый кивок. — И не вернёшься? Ещё один. — Тогда оставайся у меня. Карин недоверчиво посмотрела исподлобья. И это после того, что только что случилось? — Тоширо здесь появляется только утром и вечером, и ему быстро надоест тебя задирать. Сходишь до деревни, если захочешь — сможешь там найти место. Но я буду рада, если останешься. — Вы же совсем не знаете меня. Хару улыбнулась. — У меня будет время узнать. — И я плохо отношусь к тому, что занимает большую часть вашей жизни. — Это не так. Ты плохо относишься только к тому, от чего сбежала. Тебя заинтересовала моя жизнь, хотя ты уже знала, кто я — разве это не доказательство? И утратившая было надежду Карин почувствовала, что снова не может противостоять этому крохотному лучику веры в лучшее. Ей нравилась Хару. Нравился её дом, несмотря на обилие вещей, вызывающих у неё негативные ассоциации. Нравилось, как та ко всему относится. Нравилось, что несмотря на свою принадлежность к служителям, та не осудила боль Карин, хотя, например, тот человек высказал свое отношение предельно ясно. Как же легко её переубедить... Но ведь не бывает такого, что раз — и, выйдя за порог, тут же нашел еще одного человека с такой же синергией, с таким же пониманием. Одна Хару уже была чудом. Второго ждать точно не стоит. И пусть ей придётся мириться с присутствием того взбалмошного придурка, кем бы он ей ни был. Что она, не выдержит, что ли? — Тогда... Я останусь. И буду рада помогать вам с чем угодно. И, стоя через каких-то полчаса в маленькой каморке с мягким матрацем и комодом для вещей, Карин всё никак не могла поверить, что вот так взяла... И осталась жить у незнакомой женщины. Хрен знает за сколько километров от Каракуры. С непонятным, странным, язвительным, недружелюбным парнем под той же крышей. В древнем, почти заброшенном святилище Хирю, спрятанном от глаз простых людей в дремучей чаще.